Бледная звезда при дворе Валуа

Глава 9 В поисках мира

Смерть зятя Рене 24 февраля 1563 года дала небольшую передышку измученным гугенотам. Мир был подписан Конде и королевой-матерью 12 марта, и этот договор был издан в форме «Амбуазского эдикта» семь дней спустя. Таким образом, привилегированным классам была гарантирована «свобода поклоняться Богу» при определённых ограничениях. Акт амнистии отменил все прошлые преступления, но рана была только затянута. Мирный договор не удовлетворил партию гугенотов. Колиньи сказал Конде:

— Одним росчерком пера Вы разрушили больше церквей, чем все силы врага могли бы разрушить за десять лет.

Тем времен Польтро де Мере, убийца зятя Рене, обвинил Колиньи, Субиза и Теодора Безу в соучастии в кровавом преступлении. Хотя те с негодованием отвергли обвинение.

— Но, клянусь своей жизнью и честью, — заявил адмирал, — что не побуждал, не домогался и не искал никого, кто бы сыграл роль убийцы, словами, деньгами или обещаниями.

Таким образом, пытаясь доказать, что он не подстрекал Польтро стать наёмным убийцей и не платил ему за совершение этого преступления, Колиньи дал понять, что, по крайней мере, знал об его замысле.

— Адмирал, — пишет Паскье, его друг, — защищался так слабо, что те, кто желает ему добра, хотели бы, чтобы он либо молчал, либо защищался лучше.

Неудивительно, что Анна д’Эсте не верила в невиновность Колиньи и поэтому обратилась в королевский совет с просьбой о том, чтобы адмирал был отправлен в отставку и предстал перед судом. Когда Колиньи узнал об этом, то выехал из Шатийон-сюр-Луан со свитой из шестисот дворян и направился в Сен-Жермен, где в то время находился двор, к большой тревоге королевы-матери. Екатерина Медичи просила Конде выехать навстречу адмиралу и убедить его вернуться со своей свитой. Д'Анделот, брат Колиньи, предстал перед Советом один и заявил:

— Признание Польтро, сделанное под пытками, было клеветническим.

Несмотря на то, что Анна д’Эсте и семья Гизов не отказались от своего желания отомстить адмиралу, официальное рассмотрение этого вопроса было отложено королём, поскольку Екатерина желала прекращения военных действий. Но как только было объявлено о совершеннолетии Карла IX, мать и вдова покойного герцога де Гиза снова предстали перед королём в длинных чёрных одеждах. За ними последовали дети Франциска с воплями и стонами, а также все родственники и друзья семьи, одетые в траур. Две герцогини бросились к ногам короля, крича:

— Справедливость!

Хотя они не произносили имени адмирала, все знали, что именно в отношении него члены семьи покойного герцога Гиза взывала к мести закона. Король сначала пообещал им «правосудие» и согласился, чтобы парламент Парижа рассмотрел этот вопрос, но кардинал де Шатийон, единственный из трёх братьев, находившихся в то время при дворе, выступил с протестом против суда над Колиньи, зная о пристрастности судей в отношении гугенотов. Тогда Карл IХ распорядился приостановить принятие решения на три года.

Со времени убийства её мужа в Анне д’Эсте произошли большие перемены, и она стала враждебно относиться к Реформации. Придворные дамы-католички считали её своим лидером, что заставило Кальвина пожаловаться на неё Рене:

— …мадам де Гиз выбирает путь, который может привести её в замешательство, если она будет упорствовать, ибо, хотя она и не думает об этом, она стремится разрушить гонимую церковь Франции, которой Бог будет защитником и поддержит это дело. Я… очень желаю, чтобы Ваш авторитет побудил её умерить свои страсти, которым она повинуется, сражаясь против Бога.

Таким образом, Рене пришлось столкнуться с недовольством не только королевского двора и католиков, но и видных гугенотов.

В письме, датированном 1563 годом, она отвечает женевскому реформатору:

— …в то время, когда я готовилась вернуться ко двору в Фонтенбло… мне запретили проповедовать там… и не только в доме короля… но и в том, который я купила… в деревне, который я всегда одалживала и посвящала для этой цели, даже когда меня не было при дворе… Теперь, что касается моих подданных, прошло много времени с тех пор, как я начала (работу), и сейчас я стремлюсь завершить её, если так будет угодно Богу, а что касается членов моей собственной семьи, то в каждом человеке есть… хорошее, на которое Вы должны полагаться в будущем…

Затем герцогиня пожаловалась на Кулонжа:

— Он на кухне ударил больного старика, который не принял нашу религию. Ещё (Кулонж) вводил (в замок) и выводил тех, кого считал нужным…

В конце письма она благодарит Кальвина за новогодний подарок — медаль, отчеканенную её отцом, Людовиком ХII, со знаменитым девизом «Perdam Babylonis nomen» («Я уничтожу имя Вавилона»).

Испанский посол Шантонне доносил королю Филиппу II в начале 1564 года:

— Герцогиня Феррарская покинула двор, что действительно является очень заметным событием, поскольку в её апартаментах ежедневно проводились молитвы и молебны.

Узнав о жалобах вдовы, Кулонж наябедничал своему патрону:

— Рене хочет участвовать в заседаниях Синода… Но если Павел считал, что женщины должны молчать в церкви, то тем более они не должны участвовать в принятии решений. Как будут паписты и анабаптисты издеваться, когда увидят нас, управляемых женщинами!

Судя по тому, что Кальвин не спешил отзывать Кулона, он был согласен с тем, что женщин не следует допускать к управлению Церковью. Между тем Рене не стеснялась высказывать своё негодование по поводу насилия, которое не только католики, но и гугеноты применяли к своим врагам, о чём 21 марта 1564 года написала в Женеву:

— …я сокрушаюсь, что Вы не знаете, как некоторые в этом королевстве себя ведут. Они даже нападают на простых женщин, убивают и душат их. Это противоречит заветам Христа. Я говорю это из великой любви, которую испытываю к реформированной религии…

Хотя в Синод Рене не допустили, но за свои решительные действия в поддержку протестантов она, в конце концов, удостоилась похвалы Кальвина, и одно из его последних писем на французском языке, отправленное со смертного одра, было адресовано ей. Духовный отец Рене скончался в Генуе 27 мая 1564 года. Не может быть никаких сомнений в том, что она искренне оплакивала тяжёлую утрату, которую тогда перенесла. Кальвин не только давал ей советы по некоторым практическим вопросам, но и его дружба, должно быть, была мощной поддержкой для принцессы в трудные времена. Теодор Беза тоже признавал долгую и тесную дружбу, существовавшую между реформатором и герцогиней.

В начале 1564 года началось большое путешествие двора, целью которого, по замыслу Екатерины Медичи, было «показать Франции короля, а королю — Францию». Кроме того, флорентийка хотела встретиться в Байонне со своим зятем Филиппом II, королём Испании (но тот не приехал, отправив вместо себя жену, Елизавету Валуа, и герцога Альбу). Возвращение планировалось не ранее мая 1566 года. Как раз в это время Рене узнала о том, что её старший сын направляется в Инсбрук, чтобы жениться на Барбаре Австрийской, восьмой дочери Фердинанда I, императора Священной Римской империи. Путь Альфонсо II лежал через Францию. Летом 1565 года он решил встретиться с Карлом IX, который как раз продвигался по южным провинциям своего королевства. Французский двор оказал герцогу Феррары радушный приём.

— Надеюсь, Вы поживёте у меня в замке? — предложила ему Рене, приехавшая повидать сына.

— Уж скорее, матушка, я поселюсь среди чумных, чем буду жить среди еретиков! — отрезал Альфонсо.

После чего деловито добавил:

— Вы должны потребовать у короля возвращения Вам наследства Ваших царственных родителей!

— Но ведь, согласно моему брачному контракту, я отказалась от этих владений, сын мой!

— Вас обманули! Поэтому Вы должны обратиться в королевский суд ради меня!

Однако Рене было что возразить сыну:

— А как же Ваши сёстры? Лукреция и Элеонора до сих пор не замужем, хотя Вы обещали мне позаботиться о них.

Герцог, не горевший желанием тратиться на приданое сестёр из-за того, что ему предстояли большие расходы на собственную свадьбу, сразу надулся:

— Но что я могу поделать, если для них нет достойных женихов?

— А сын герцога Урбино? Ведь он должен был жениться на Элеоноре.

— Да, но я был вынужден отказать Франческо делла Ровере в её руке. Ваш отъезд, матушка, так повлиял на мою младшую сестру, что её здоровье резко ухудшилось. Вы бы знали, сколько я потратил денег на её лечение грязями!

После слов сына Рене сразу ощутила угрызения совести:

— Хорошо, я попробую отсудить для Вас Бретань.

Все историки и летописцы согласны с тем, что двор Альфонсо II был очень весёлым и беззаботным. Турниры, охота, пиры и разнообразные празднества требовали значительных расходов. Герцог был душой всего этого веселья. В молодости при французском дворе он обучился борьбе, фехтованию и другим физическим упражнениям, любил охоту, рыбалку и плавание. А также вместе с сёстрами разделял любовь к музыке, пению и танцам. Антонио Фриззи, итальянский историк ХVIII века, утверждает в своей книге «Воспоминания в истории Феррары», что иностранцев удивляло при герцогском дворце большое количество учёных и музыкантов, причём певцов иногда вызывали даже из монастырей. Кроме музыки, придворные любили также литературные диспуты и театральные представления, декорации к которым изготавливали известные художники. Так, во время свадебных торжеств в честь брака Альфонсо II и Барбары Австрийской, заключённого 5 декабря 1565 года в Ферраре, был построен «Храм любви» и состоялся грандиозный турнир, который продлился до 9 декабря.

— Они несли на себе мечи и доспехи, — пишет Мариэлла Карпинелло в своей книге «Лукреция д’Эсте, герцогиня Урбино» об участниках турнира, — но были воинами такими же изящными, как дамы, прилагали массу усилий, чтобы уложить волосы и бороду, и не выходили, пока полностью не причешут их.

Что касается религии, то Альфонсо II каждое утро неукоснительно посещал мессу, а для богохульников ввёл систему штрафов. Если кто-либо считал равными Бога и Марию, тому полагалось заплатить 6 лир, а за оскорбление святых — 3 лиры. В случае рецидива штраф увеличивался, отпетым же еретикам могли отрезать язык. Кроме того, герцог принимал участие в паломничествах к знаменитым святыням. С этой целью устраивались процессии придворных, переодетых ангелами, святыми, демонами и даже Христом и Девой.

Вся эта атмосфера была совершенно противоположна той, в которой прошло детство и юность сестёр герцога. Как известно, они получили прекрасное образование, но, вероятно, нередко были свидетелями ссор своих родителей. После того, как Рене практически переселилась на виллу Консандоло, она забрала дочерей с собой, желая воспитать их в своей вере. Когда же их мать уехала на родину, перед Лукрецией и Элеонорой словно распахнулись двери темницы. Каждая по милости брата получила собственные апартаменты, украшенные великолепными картинами, собственный двор, состоящий из двадцати восьми человек, содержание в размере 200 скудо в месяц, и, по сути, пользовалась неограниченной свободой.

— Это было для Лукреции самое прекрасное время её жизни, — утверждает всё та же Мариэлла Карпинелло.

В окружении поэтом, учёных, художников и музыкантов свободолюбивая девушка, которая была воплощением бодрости и жизненной силы, отдалась удовольствием. Вероятно, кавалеров у Лукреции хватало. Поэт Торквато Тассо в своих сонетах утверждает, что у неё были глаза цвета сапфиров, волосы «как золото звёзд», белая кожа и высокая величественная фигура. Также он говорит о её мягком гармоничном голосе и хвалит её вышивку. Между тем Лукреции уже было далеко за двадцать. Нельзя сказать, что к ней никто не сватался. В одиннадцать лет её хотели выдать замуж за Франциска де Гиза, но в итоге он достался её старшей сестре, как и второй жених, герцог Немурский. Но, кажется, Лукреция сама не слишком стремилась к браку. При феррарском дворе ходили сплетни об её любовной связи с графом Эрколе Контрари, капитаном герцогской конной гвардии.

В отличие от сестры, мягкая и нежная Элеонора предпочитала уединение. В 1560 году Рене пыталась организовать её брак с протестантским принцем, Франциском Клевским, но Альфонсо II отказал ему под предлогом нездоровья сестры. То же произошло и с сыном герцога Урбино. После чего к Элеоноре уже больше никто не сватался.

Но больше всего Рене, должно быть, огорчало поведение её любимой старшей дочери.

В 1566 году в Мулене Колиньи под присягой поклялся, что не виновен в убийстве герцога Гиза, после чего Анна д'Эсте и кардинал Лотарингии по приказу короля обняли его, и взаимно пообещали больше не питать неприязни друг к другу. Но молодой герцог Генрих де Гиз и его дядя д'Омаль не участвовали в этой церемонии. Коварная Екатерина воспользовалась этой возможностью, чтобы заставить Рене отправить в Мулен «своих министров». Но принцесса отказалась прислать своих приближённых из Монтаржи, и правильно сделала, потому что была сделана попытка арестовать одного из придворных королевы Наваррской. По некоторым свидетельствам, всеобщая резня лидеров гугенотов уже была запланирована, и Мулен должен был стать ареной тех ужасов, которые впоследствии разыгрались в Париже в 1572 году.

— …только Колиньи и другие вожди пришли в полном составе, и поэтому кровавое деяние было отложено до более удобного случая, — утверждает Гийом де Феличе, историк ХIХ века, в своей «Истории протестантов Франции».

В свой черёд, Анна д’Эсте лишь внешне примирилась с адмиралом, несмотря на то, что раньше она благоволила к реформаторам, заставив Карла де Гиза однажды заявить:

— Я знал, что моя невестка была протестанткой, и что она заставила своего сына в частном порядке обучаться Аугсбургскому исповеданию.

Вскоре после Мулена вдовствующая герцогиня де Гиз вступила в брак с Жаком Савойским, герцогом Немурским. Поэтому королевский двор считал, что дальнейших требований «правосудия» с её стороны быть не могло, так как она уже выразила свою привязанность к «одному из самых совершенных принцев, вельмож или дворян», каковым считали Немура. Все отмечали, что он достоин руки «прекрасной и самой одухотворённой принцессы Европы». Но была одна загвоздка: Жак, даже если юридически не был связан узами брака с Франсуазой де Роган, ближайшей родственницей королевы Наварры, в письменном документе обязался стать мужем этой дамы и по строжайшим законам чести не должен был жениться ни на ком другом, кроме неё. Антуан Бурбон горячо поддерживал свою родственницу, и после его смерти Жанна д'Альбре продолжила это дело. Хотя Франсуаза была протестанткой, Немур, обратившись к папе с просьбой освободить его от обязательств перед ней, столкнулся с небольшими трудностями. В конце концов, французский двор подтвердил благоприятное решение папы, и Жак женился на Анне д’Эсте, к большому удовольствию королевы-матери и Карла IX. Бракосочетание было совершено кардиналом Лотарингии в Сен-Море в мае 1566 года. Однако Рене при этом не присутствовала, а королева Наварра покинула двор, возмущённая несправедливостью, проявленной по отношению к её покинутой родственнице. Церемонию бракосочетания попытался прервать дворянин, посланный Франсуазой де Роган, но у него ничего не вышло.

— Кто станет сурово критиковать шаг, вызванный позорно оскорблёнными чувствами, или упрёк, которого столь явно заслуживает вероломный поклонник? — вопрошал современник.

В этом же году до Франции докатились отголоски спора между кардиналами Ипполито и Луиджи д’Эсте. Несмотря на то, что внешне дядя и племянник все эти годы поддерживали видимость взаимопонимания, в душе они затаили неприязнь друг к другу. Младший сын Рене был транжирой и даже занимал деньги у своей сестры Элеоноры. Поэтому, когда его дядя тяжело заболел, молодой кардинал, не дожидаясь наследства, отправил своих агентов во Францию, чтобы взять под свой контроль его бенефиции. После своего выздоровления возмущённый Ипполито пожаловался на него Альфонсо II, однако Луиджи поддержали мать, старшая сестра и кардинал Лотарингии. Дядя и племянник поссорились до такой степени, что это едва не привело к потере церковных владений. Тем не менее, Луиджи добился сохранения опеки над ними благодаря Екатерине Медичи, обойдя кардинала Феррарского. Чтобы предотвратить окончательный разрыв между ними, Альфонсо II взял на себя роль посредника. Но это была не просто личная вражда: младший сын Рене, с одной стороны, усилил своё влияние в Риме, а, с другой стороны, укрепил связь с Францией.

Межу тем Монтаржи по-прежнему был надёжным убежищем для преследуемых гугенотов, но тлеющее пламя гражданской войны набирало силу в других местах. Поведение Екатерины Медичи внушало реформаторам крайнее недоверие:

— Её снова видели со своими сыновьями на церковных процессиях; она удалила от двора всех дам, которые перестали посещать римско-католические службы и церемонии; где бы ни появлялся двор, протестантское богослужение было запрещено на много миль вокруг.

Прибытие герцога Альбы в Нидерланды ускорило вторую религиозную войну во Франции. Правительство начало вооружаться под предлогом подготовки к возможному вторжению кровавого полководца Филиппа II. Но вскоре стало понятно, что новые призывы, как французских, так и швейцарских солдат, должны были сокрушить обречённых гугенотов. Они, в свою очередь, — «тайно объединённые и вооружённые» — решили перехватить инициативу и, застав двор врасплох во время его пребывания в Монсо, захватить короля. Мятежники надеялись таким образом избавить его опасного влияния кардинала Лотарингии и добиться увольнения швейцарцев. Но проект провалился. Двор совершил побег в Мо, и там по совету герцога Немурского постановил, что Карл IХ должен отправиться в Париж. Второй муж Анны д’Эсте предпринял все необходимые меры, поместив короля в центр швейцарского батальона, насчитывавшего 6000 человек, которым сам принял командование. Таким образом, принц Конде не осмелился атаковать его.

Переговоры оказались безрезультатными, и начались военные действия. 10 ноября 1567 года произошла кровавая битва при Сен-Дени. Конде командовал гугенотами, а старый коннетабль Монморанси — армией короля и пал в сражении.

— Война разгорелась вовсю, — пишет Гийом де Феличе. — Наконец, принц Конде, получив сильные вспомогательные силы под командованием Яна Казимира Пфальцского, осадил Шартр, одну из житниц Парижа.

Одновременно герцог Анжуйский, брат короля, приблизился к Монтаржи. Но Рене, благодаря умелым переговорам, удалось навязать принцу идею того, что её городок, расположенный на речной стратегической оси, должен оставаться нейтральным.

Как только удача начала улыбаться гугенотам, двор решил ввести их в заблуждение и предложил восстановить прежний эдикт об умиротворении, но отказался предоставить гарантии его исполнения. Колиньи не был обманут этими предложениями, но, к сожалению, смерть Шарлотты де Лаваль, его верной жены, заставила его уехать в Шатийон-сюр-Луан, где он оставил её с их детьми, и откуда она вела переписку со своей близкой подругой, герцогиней Рене, по вопросам, представляющим взаимный интерес. Во время отсутствия адмирала в лагере гугенотов взяли верх противоположные мнения. Мирный договор был подписан, несмотря на справедливые опасения Колиньи, в Лонжюмо 20 марта 1568 года.

Тем не менее, двор не собирался выполнять его условия, несмотря на то, что папа, король Испании и католические князья Европы обвиняли Екатерину Медичи в терпимости, проявленной к реформаторам. Между тем она вела свою тайную игру, о которой никто не подозревал. Мирный договор в Лонжюмо был простым обманом, призванным усыпить бдительность гугенотов, чтобы, будучи рассеянными и разоружёнными, они могли стать легкой добычей своих врагов. Неискренность двора вскоре стала слишком очевидной. Швейцарские войска не были отправлены обратно, протестантское богослужение было запрещено во всех местах, принадлежащих королеве-матери и её сыновьям. Герцог Немурский отказался выполнять условия договора в Лионе и Гренобле, местах, находящихся под его юрисдикцией. Папа восхваляя его, а Екатерина не винила за неповиновение. Католическое население совершило массовые убийства беспомощных гугенотов в нескольких важных городах, которые остались безнаказанными.

Наконец, Конде и Колиньи получили сведения о том, что было принято решение об их аресте. Они немедленно обратились к королю с петицией, в которой изложили недовольство гугенотов многочисленными нарушениями недавнего договора, вину за которые они возложили только на кардинала Лотарингии, оправдав в этом своего суверена. После чего сбежали со своими семьями в Ла-Рошель. С другой стороны, королевский совет обнародовал указ в Сен-Море, запрещающий под страхом смерти и конфискации имущества исповедовать протестантскую религию по всему королевству. Поэтому гугенотам ничего не оставалось, как возобновить войну.

Королева Наваррская присоединилась к вождям гугенотов в Ла-Рошели со своим сыном принцем Генрихом и 4000 человек. Нормандия, Пуату, Перигор, Прованс предоставили подкрепления, и Конде и Колиньи оказались во главе сильнейшей армии, которой они когда-либо командовали. Третья религиозная война началась при более благоприятных обстоятельствах, чем предыдущая. Лидеры гугенотов часто применяли к себе высказывание афинского стратега Фемистокла: «Мы погибли бы, если бы не наше разорение», и двор, поражённый их неожиданным выступлением, позволил им захватить главные города на западе Франции. Но 13 марта 1569 года роковая битва при Жарнаке лишила реформаторов одного из их доблестных вождей, принца Конде., в то время как Д'Андело, брат Колиньи, умер от лихорадки в Сент-Луисе 27 мая. Катастрофа при Монконтуре 3 октября, когда Колиньи получил три ранения и потерпел поражение, казалась, увенчала несчастья гугенотов.

Резня реформаторов в Орлеане в 1569 году привела к их массовому бегству в замок Рене.

— Это последнее сборище протестантов в Монтаржи, — сообщает историк д'Обинье во «Всемирной истории», — побудило… короля, заставить Рене прогнать 460 человек, из которых две трети были женщинами и грудными детьми.

Заливаясь слезами, она сказала капитану Маликорну, который после гибели своего покровителя Гиза перешёл на службу к королю:

— Если бы у меня на подбородке было то, что у Вас, я убила бы Вас собственными руками, как вестника смерти!

Так как Рене отказалась ему подчиняться, на помощь Маликорну двинулся герцог Алансонский. Младший брат короля велел передать вдове:

— В Монтаржи ежедневно вынашивались заговоры против Его Величества, поэтому по воле короля Вы не только должны изгнать реформаторов и их вождей, но и прекратить исповедовать реформированную религию или же переехать в какое-нибудь другое место.

На что Рене ответила принцу:

— Я слишком близкая родственница короля, поэтому он не может так плохо относиться ко мне. А те, кому я дала приют, всего лишь безобидные бедняки, которые не вмешивались ни во что, что могло иметь хоть малейшее значение для королевства. Кроме того, я не могу покинуть место, которое принадлежит мне, и где я хочу жить и умереть, не отказываясь от той религии, которая была разрешена мне королём…

Однако в конце сентября она была вынуждена выгнать большинство гугенотов, укрывшихся в Монтаржи, так как ей угрожали разместить там гарнизон. Тем не менее, она сделала всё, чтобы облегчить их участь.

— Поскольку там было несколько семей, — читаем у того же д'Обиньи, — много женщин и огромное количество молодых и пожилых людей, неспособных выдержать долгое путешествие, в которое они были вынуждены отправиться, и могли оказаться во власти тех, кто ждал только возможности уничтожить их, она снабдила эту бедствующую компанию ста пятьюдесятью фургонами, восемью дорожными каретами и огромным количеством лошадей… Однако едва они перешли Луару, как этим преследуемым существам стали угрожать новые опасности. Капитан римско-католической армии по имени Картье с отрядом примерно из 200 всадников был отправлен на расправу с ними. Вожди, сопровождавшие беглецов, увидев на соседнем холме приближающиеся банды убийц, бросились на колени вместе со своей робкой паствой… и начали петь псалом. Но спасение было близко. Тот, в кого они верили, дал повеление спасти их. Внезапно с противоположной стороны между двумя холмами появился отряд из 800 всадников под командованием капитана дю Бека де Бурри, гугенота, который направлялся со своим отрядом из Буржа в Ла-Шарите. Он неожиданно напал на врага, обратил его в бегство и в безопасности сопроводил до последнего места дрогнувший отряд беглецов из Монтаржи.

Тем временем Рене молилась и «трудилась во имя мира». Война наполняла её душу горестным отчаянием. Кому она написала следующее письмо 20 августа 1569 года, не указано, но оно убедительно выражает в нескольких простых словах её тревогу:

— Моя кузина, я… умоляю Вас… приложить все усилия, как, я знаю, Вы привыкли делать, любым доступным для Вас способом, стремясь достичь прочного мира, в этом стремлении я, со своей стороны, приложу все свои силы, если Богу будет угодно…

Храбрость и умелое командование Колиньи вдохновило гугенотов после поражения при Монконтуре. Само его имя внушало доверие, и люди сплотились вокруг него, гордясь тем, что сражались под началом такого великого полководца. Его вера не ослабела, «ибо сердце его было твёрдо, уповая на Бога». Один талантливый писатель говорит о нем:

— Он никогда не отличался той исключительной жизнерадостностью духа, которая была у Конде, но он владел безмятежной силой духа, которая, возможно, в целом была эффективнее как для него самого, так и для других, твёрдая решимость человека, который подсчитал цену своего дела, прежде чем взяться за него, и был готов к этому до конца.

Колиньи перезимовал в Лангедоке и «отклонил два предложения мира от двора, потому что они не предполагали достаточной терпимости». Но королю не терпелось начать жизнь, полную празднеств и потворства своим желаниям, к тому же, воевать ему мешала истощённая казна. Разногласия в католическом лагере помогли делу мира, и Колиньи, получив удовлетворительные гарантии, подписал его в Ла-Шарите 8 августа 1570 года. Эдикт об умиротворении был опубликован в Сен-Жермен-ан-Лэ и немедленно зарегистрирован во всех дворах королевства. Гугеноты получили свободу вероисповедания во всех местах, которые были в их распоряжении, кроме того, по два города в каждой провинции для совершения богослужений, амнистию за прошлое, равное право приёма на государственные должности и разрешение проживать в любом городе. Кроме того, им во владение отдали города с заложниками на два года: Ла-Рошель, Ла-Шарите, Коньяк и Монтобан. Колиньи же был призван в совет Карла IX, который принял адмирала со всеми знаками почтительной привязанности.

Но, хотя военные действия на некоторое время прекратились, две стороны не примирились. В душе Екатерина Медичи затаила злобу к гугенотам. Жестокий совет герцога Альбы, данный ей в Байонне в 1565 году, не был забыт:

— Убейте лидеров, ибо десять тысяч лягушек не стоят головы лосося.

Тем не менее, на некоторое время воцарилось кажущееся спокойствие, и гугеноты начали надеяться, что их ждут лучшие времена.