Блеск

Глава 16

Уже убрали остатки ужина и в гостиной подали портвейн, когда сестрам Холланд наконец удалось улизнуть от остальных членов семьи и остаться наедине. Как хорошо обученная хозяйка, каковой и была, Элизабет оглянулась через плечо, чтобы удостовериться, что гости всем довольны. Членов семьи освещал голубоватый свет керосиновой лампы, поскольку дом был не новым, и хотя Сноуден настаивал на том, чтобы электричество провели поскорее, времени это сделать у них пока не нашлось. В душе Элизабет предпочитала старомодное освещение, потому что оно было ненавязчивым, почти незаметным в сравнении со светом ламп накаливания. В напольных бронзовых вазах красовались веточки кизила, а у камина Сноуден вел серьезную беседу с миссис Холланд. Несомненно, они говорили о нефтяных скважинах, о которых молодая жена Сноудена до недавнего времени даже не знала. Весь день Сноуден был страшно занят — распоряжение собственностью Уилла определенно занимало много времени — и вернулся домой как раз перед приходом гостей.

— Ты похожа на симпатичного испанского паренька, — с ласковой насмешкой прошептала Элизабет, запустив пальцы в короткие волосы сестры, уже достаточно отросшие, чтобы прикрыть шею. Диана усмирила непокорные кудри и выпрямила их каким-то мужским средством для волос, и новая прическа добавляла её большим карим глазам таинственности.

— Ну, — ответила младшая сестра с неискренней улыбкой, — я мало знакома с симпатичными испанскими юношами.

— О, Ди. — Элизабет попыталась изобразить неодобрение. Но её переполняло облегчение от того, что сестра наконец-то дома, и она подозревала, что неодобрение выразить не удалось. На Диане был отделанный кружевом бледно-желтый наряд, подчеркивающий загар. Элизабет стояла рядом с сестрой в голубом платье из сирсакера, подчеркивающем фигуру, несмотря на увеличившиеся живот и грудь.

— О, Лиз, я серьезно. Я имею в виду, что могла бы и обращать на них внимание, но все время думала лишь о Генри, а когда нашла его, он так меня поглотил, что не думаю, что заметила бы испанских красавчиков, даже если бы стояла в комнате, где никого кроме них бы не было.

Диана говорила громко и отрывисто, действуя сестре на нервы. Белокурая головка Элизабет дернулась от страха, что их услышат, но мать, тетя и муж Элизабет были увлечены разговором, а слуги находились слишком далеко, и не услышали бы ничего, даже если бы пожелали.

— Нельзя так говорить, — прошептала она.

— Но это же правда! — Диана хихикнула и провела рукой по выпуклому животу сестры.

— Он ведь женатый человек, Диана, и ты находишься в очень уязвимом положении. Наша семья и так уже многим рискнула, и нам повезло, что удалось сохранить доброе имя. Мама хотела, чтобы я поговорила с тобой о…

— Да, она мне сказала. Она желает, чтобы ты образумила меня, и надеется, что я стану вести себя прилично, если увещевать меня станешь ты. — Диана пристроила голову на плечо сестры и устало, но мило вздохнула. — Но зря она на это рассчитывает. Как можешь ты убедить меня не рискнуть всем ради любимого мужчины?

Голубые глаза Элизабет сверкнули, когда она поняла, что с подобной логикой не поспоришь. Она посмотрела в окно. Влажный воздух застыл, а уличные фонари подсвечивали жаркий мрак. Миссис Холланд наняла нового кучера — тоже, должно быть, вследствие таинственных дел Сноудена — и теперь юноша устало прислонился к старой коляске. Он был не таким плотным, как Уилл, и определенно не таким бдительным. Но сердце ёкнуло при одной лишь мысли о том, что этот парень спит на том же сеновале, где когда-то спал Уилл, и куда она сама так часто залезала по вечерам. Диана права: она не вправе кого-либо предостерегать.

— Ты на самом деле любишь его? — Конечно, Элизабет знала, что Диана его любит, знала ещё с того мимолетного странного времени, когда сама носила обручальное кольцо Генри Шунмейкера. Она имела в виду, а любила ли Диана Генри так же, как она сама любила Уилла? Желала ли, чтобы её дни были заполнены одним лишь им? Однажды, прямо после смерти Уилла, она верила, что чувства Дианы к Генри могли быть столь же глубокими, что подобные эмоции в этом мире возможны даже после всего пережитого. И сейчас Элизабет больше чем когда-либо хотела в это верить.

— Да, — прошептала Диана, и на минуту её голос посерьезнел. — О да, и иногда так сильно, что даже становится больно.

— Ах, — ответила Элизабет. Её голос задрожал от воспоминаний. — Так оно и бывает.

— Я никогда не думала, что способна любить так сильно! — продолжила Диана, и в её голос вернулись смешливые нотки. — И мы будем вместе. Он найдет способ оставить Пенелопу. Нам только нужно немного времени. Но я никогда в жизни не была так уверена, что поступаю правильно, и я…

— Нет. — Глаза Элизабет все ещё были подернуты поволокой, но её сердце глухо забилось. Она заговорила, будто обуреваемая видением. Красиво обставленная комната, обитая светлым деревом с черной отделкой, воспитанные гости, организованный ужин — все потеряло для неё значение. — Вы никогда не будете вместе, если отдадитесь на волю времени и станете ждать и надеяться.

Диана повернула к сестре румяное личико:

— Но…

— Он же любит тебя. — Это был не вопрос, и Элизабет кивнула, соглашаясь с собственными словами. — Значит, вы должны уехать.

— Уехать… откуда?

— Из Нью-Йорка. — В горле Элизабет застрял ком, которому она пыталась не поддаться. Все пережитые трудности вновь ожили в её памяти, и на секунду она задумалась, что отдала бы все, лишь бы снова оказаться в Калифорнии и отказаться от дурацкого желания вернуться домой. — Единственное, что я сделала неправильно — вернулась сюда. Все эти навязываемые правила приличия… Они бы никогда не позволили такому, как Уилл, любить такую, как я. Только не в этом городе, похожем на золотую клетку, — Элизабет замолчала и посмотрела сестре в глаза. — И у тебя вряд ли будет по-другому, Ди.

Повисла тишина. Возможно, Элизабет никогда в жизни не говорила так горячо. Её не волновало, кто мог услышать её слова, хотя это и не имело особенного значения, потому что миссис Холланд, тетя Эдит и Сноуден продолжали разговаривать.

— О, Лиз, — спустя несколько секунд прошептала Диана.

Элизабет твердо кивнула головой. Она свела брови, сжала аккуратные губки и перевела взгляд на парня, стоящего на улице в пурпурной ночи. Он выглядел готовым задремать, прислонившись к обитому черной кожей экипажу.

— Если ты его любишь — уезжайте. Здесь они никогда не позволят вам быть вместе.

* * *

Её полное одиночество в новом доме на Мэдисон-авеню не казалось Элизабет очевидным, пока члены семьи не появились здесь, наполнив эти стены знакомыми голосами, движениями и ласковыми словами, а затем вновь вернулись в свой дом в парке Грэмерси. Они уехали уже давно, но Элизабет невольно позволила себе поддаться внезапным эмоциям, и теперь не могла заснуть. Посреди ночи она поняла, что сна ни в одном глазу, и нестерпимо хочется съесть бутерброд со сладким маслом. Наверное, её внимание легко переключалось, потому что Элизабет позабыла о еде, пока спускалась с лестницы, цепляясь за перила, чтобы держать неповоротливое тело в равновесии. Ко времени, когда она наконец ступила на пол первого этажа, все ее мысли занимала записка на столике розового мрамора у двери. Похоже, Сноуден слишком спешил присоединиться к гостям, поскольку даже не обратил внимания на почту.

Элизабет вновь вспомнила о своих подозрениях по поводу визитера и в этом беспокойном бессонном состоянии почувствовала усилившееся ощущение неотложности. Она остановилась, положила руку на поясницу и уже потянулась было к сложенной пополам записке, стоящей на мраморе, как карточный домик, когда внезапно заметила кое-что ещё.

Рядом с запиской лежала голубая коробочка весьма знакомых размеров и цвета стояла рядом с запиской, и Элизабет сразу же поняла, что это серебряная погремушка от Тиффани. Она узнала коробочку, потому что в прежней жизни не раз заказывала именно этот подарок для старших замужних кузин. Охватившая её тревога на время отступила, и Элизабет провела пальцами по краю коробочки, размышляя, как это мило со стороны Сноудена знать её так хорошо, чтобы догадаться, что она оценит подношение. Безусловно, он очень добр, и ей стоило бы перестать мысленно клеветать на него. Но затем она положила коробочку и все-таки взяла листок бумаги.

Элизабет положила записку обратно на столик, убедившись, что листок лежит так, как прежде, словно никто его не читал. Слово «Клондайк» имело для неё глубокий смысл, ведь именно там погиб её отец.

Ему нравилось путешествовать по экзотическим местам и много размышлять, и ему всегда было все равно, считают ли его умелым дельцом или нет. Именно там он и встретился впервые со Сноуденом. Сноуденом, её мужем, человеком, купившим ей серебряную погремушку от Тиффани. Элизабет отступила от записки, сгорая от стыда. Окружающие её ступеньки и коридоры были темны и пусты, и Элизабет вздохнула с облегчением от того, что никто не стал свидетелем её прегрешения. Поскольку урок был ясен: не стоит бродить в ночи, если не желаете увидеть призраков.