Блеск клинка

Глава 19

Пьер не мог заснуть на узкой койке в своей каюте. Он закрыл дверь, чтобы в каюту не проникал яркий лунный свет. Но ему стало душно, и он снова открыл дверь. Ветер уменьшился, и «Леди» шла под всеми парусами. Днем неотбеленная льняная парусина была теплого желтого цвета. Но ночью туго натянутые и ритмично покачивающиеся на фоне черного неба, усыпанного яркими звездами, паруса сверкали будто серебряные. Кажущаяся неподвижность корабля заставляла не паруса, а звезды раскачиваться взад-вперед при его движении. Свежий воздух был ароматным.

Сон не шел к Пьеру. В его сознании сменяли друг друга любопытный паж, проницательный капитан, оплошность рулевого, задание министра и образ Клер, оставшейся в Европе за четыре моря отсюда. Он пытался догадаться, кто из слуг министра, которых он знал, мог быть замешан в контрабанде. Он думал, как добиться снижения платы лоцманам в Константинополе. Он твердо решил добиться этого, если такая возможность представится. Ему казалось, что Клер прячется за портьерой. Он воображал себя богатым вельможей голубых кровей, просящим ее руки. Если бы его кровь была достаточно голубой или он был бы достаточно богат (и то, и другое нетрудно было вообразить), ему не пришлось бы умолять. Скорее всего, пришлось бы торговаться о размерах приданого. Ла Саль научил его и этому. «Черт возьми! Я не должен думать об этом!». Он вышел из каюты и поднялся по короткой лестнице на полуют над кормовым отсеком. Теплый и свежий ветер обдувал его обнаженную грудь, неся с собой сосновый запах черных Киклад, обступивших горизонт. Один из островов был совсем близко, и голые каменные утесы сияли при лунном свете.

Вахтенным офицером был молодой немец по имени Брандт. Он устал от холодного штормового Балтийского моря и почтенной работы в Ганзейском союзе с ее медленным продвижением по службе и приехал на юг Франции на год или на всю жизнь в надежде на быстрый рост, о котором столько говорили. Он был коренастым напыщенным человеком. Шляпа сидела на его голове так, будто это было воскресенье в Гамбурге, а не полночь в Эгейском море. Он ходил взад-вперед по палубе как заведенный, каждый раз останавливаясь и склоняясь над картушкой компаса, сиявшей при свете фонаря нактоуза[19]. Поскольку луна была яркой, Брандт прикрутил фонарь для экономии масла. Его поразило внезапное появление на палубе Пьера, босиком, в одних подштанниках.

Пьер махнул ему в знак приветствия. Брандт флегматично закончил одну из своих бесчисленных прогулок до фальшборта. Может быть, он считал их. Он вернулся, взглянул на компас, откликнулся на появление Пьера сухим формальным поклоном и продолжал свое хождение. Пьер сел на палубу. Она бы та покрыта крупинками соли от высохших водяных струй, которые обрушились на палубу в бурный полдень.

У противоположного поручня стоял еще человек, неподвижный и черный на фоне неба. Луна светила в глаза Пьеру, но он предположил, что это капитан, потому что только он и вахтенный офицер имели право находиться на полуюте. Матросы появлялись там лишь по обязанности, чтобы почистить палубу с помощью тяжелых камней, песка и соленой воды, или чтобы тянуть линь, к которому крепился угол бизани[20], когда изменение направления ветра или курса корабля требовало удлинить или укоротить линь. Пьер, разумеется, имел свободный доступ во все части судна, но ему хотелось побыть наедине со своими мыслями и заботами в эту прекрасную ночь и припомнить последний вечер, когда тоже было полнолуние.

Минуту или две он внимательно вглядывался в лицо серебряной завораживающей планеты; ее свет застилал ему глаза и делал невидимой всю остальную Вселенную. Надо было оторвать от нее взгляд, и когда он сделал это, из темноты постепенно показались вновь детали корабля, туманные, колеблющиеся в холодном свете, неопределенные, пока его глаза не настроились на них: поручни, неподвижная фигура капитана, и, наконец, черный брезент, которым была накрыта бухта каната в тени фальшборта рядом с тем местом, где стоял капитан.

Но когда его взгляд снова обрел отчетливость, брезент продолжал медленно двигаться, по крайней мере, так казалось. Пьер потряс головой, стряхивая с себя колдовство лунного света, и брезент остановился. Пьер счел это оптической иллюзией и оглянулся назад на Брандта, который в этот момент низко склонился над компасом. Слабый фонарь нактоуза отбрасывал тусклый желтый конус света на его лицо, на котором появилось выражение напряженной и серьезной сосредоточенности. Пьер знал по звездам, которые всегда быстрее, чем картушка компаса показывают изменение курса корабля, что «Леди» движется с безошибочной точностью. Он не мог представить, чем обеспокоен немец, и не стал ломать голову над этим.

На самом деле Брандт испытывал резкую потребность облегчить переполненный мочевой пузырь, но не мог это сделать приличным образом на капитанской палубе в присутствии капитана. После случившегося в полдень не могло быть и речи о том, чтобы покинуть пост хотя бы на мгновение. Его чувство долга боролось с потребностью, которая с каждой минутой становилась все более настоятельной. Что-то должно было победить.

Он перестал изучать компас, который не шелохнулся, и не в силах терпеть, бросился вниз по трапу, стараясь не производить шума, чтобы не обратить на себя внимание капитана; через мгновение внизу, рядом с ватерлинией судна появился знак такого глубокого и счастливого облегчения, что Пьер, который теперь понял причину озабоченности добросовестного офицера, едва удержался от смеха.

Теперь брезент несомненно двигался и из него появилась черная тень, подобно тому как голова черепахи осторожно выдвигается из-под панциря. Какое-то мгновение Пьер смотрел как завороженный. Потом тени разделились, человеческая фигура вдруг вскочила на ноги и бесшумно, босиком бросилась к капитану. Ее рука на бегу высоко поднялась над головой для нанесения удара. В руке блеснула сталь.

— Берегись! — закричал Пьер.

Пораженный Джастин развернулся и мгновенно оценил обстановку. Он увидел бегущего к нему человека и пригнулся, уклоняясь от удара, но нож опустился и капитан вскрикнул от боли. Пьер вскочил на ноги и бросился к нему поперек палубы. Капитан уцепился одной рукой за поручень, другая его рука не двигалась. Убийца наклонился и обхватил руками ноги капитана, видимо, собираясь перебросить его через борт. Джастин отчаянно поднял колено в попытке оттолкнуть человека. Тот впился зубами ему в бедро, рыча и храпя как зверь, и страшным усилием оторвал его от палубы.

В этот момент Пьер бросился на них всей тяжестью своего тела и отбросил его и капитана от фальшборта. Пьер, убийца и капитан, сцепившись в запутанный клубок, покатились по палубе.

Пьер обхватил рукой плечи человека и попытался оттянуть его в сторону, а другой рукой поймал его бешеную сильную руку, все еще размахивающую ножом. Пьер уперся коленями в тело капитана и тянул изо всех сил, но человек вцепился в капитана как бешеная кошка, вопя и выкрикивая проклятия по-итальянски. Пьеру удавалось какое-то время удерживать руку, все еще сжимающую нож.

Потом он прижал запястье со смертоносным оружием коленом к палубе. Это освободило его правую руку, которой он обхватил шею человека, левой же он захватил его ногу и снова попытался оторвать его от капитана. Но человек сомкнул ноги вокруг тела Джастина с отчаянной силой, и капитан начал задыхаться. Пьер не решился снова упираться коленями в раненого капитана в попытке оторвать от него нападавшего. Более того, ему опять пришлось иметь дело с ножом, потому что человек вырвал руку из-под его колена и нанес внезапный удар Пьеру.

Удар пришелся Пьеру в ягодицу. Пьер вовсе не собирался соблюдать приличия, но внезапный укол стального клинка взбесил его. Он поймал руку нападавшего и вывернул ее так, что кость вырвало из плечевого сустава, и окровавленный нож упал на залитую кровью палубу. Человек, который должен был испытывать ужасную боль, неожиданно разразился бешеным хохотом. Джастин задыхаясь произнес:

— Его ноги раздавят меня.

Пьер слегка отодвинулся от человека, не обращая внимания на его свободную руку, которая начала царапать и рвать обнаженную грудь Пьера. Он накрыл своей большой ладонью лицо человека и всей своей силой и весом отбросил его на палубу. Голова человека ударилась о палубу с ужасным треском; человек затих, и Пьер увидел, что это был Педро Дино. Изо рта его выступила кровавая пена; он лежал с открытыми глазами и казался мертвым.

Брандт услышал шум и бросился наверх по трапу, его пышный наряд был в поразительном беспорядке. При лунном свете он увидел кровь и людей на палубе и громко позвал вахту, мастера Криспина и Святую Хильдегард из Бекельхайма, праведницу, которая при жизни писала медицинские трактаты; потом он бросился на помощь, которая была очень кстати.

Он и Пьер снесли капитана вниз по крутой лестнице. Джастин был в сознании и очень страдал. Кровь из раны стекала по его мундиру, пропитав его от плеча до пояса. Появился Криспин со своей жаровней, он раздувал угли, чтобы увеличить жар. Вахтенные сбежались на корму и с испуганными лицами столпились у дверей большой каюты.

— Отошлите людей! — приказал Джастин. Боль от раны в плече заставила его прикусить губу. Он знал, что его ожидает, и был слишком горд, чтобы содрогаться от прижигания под любопытными и сочувственными взглядами.

Они уложили его на койку. Паж увеличил огонь в фонаре. Брандт и Пьер поддерживали капитана, пока хирург по необходимости грубо и быстро снимал с него мундир. В рану попали полоски ткани от прорезанного ножом мундира. Их извлечение причиняло боль.

— О, проклятый дьявол! — цветисто выругался капитан по-итальянски. — Ты не можешь поосторожнее?

— Спокойно, хозяин! Спокойно, мой капитан! Это займет одну-две минуты. Хирург работает быстро. — Пьер неосознанно заговорил на итальянском языке оружейника.

— Это абсолютно необходимо, сэр Джон, — сказал Криспин. Он был обескуражен длиной разреза, а также сильно кровоточащим укусом на бедре.

— Вы тоже уходите, Пьер, — приказал капитан.

Пьер повиновался, прижимая руку к раненой ягодице. Но Криспин заметил кровь, стекающую по его ноге.

— Я сейчас займусь вами, господин Пьер, — крикнул он.

Паж закрыл дверь большой каюты и встал перед ней, скрестив руки. Из каюты не доносилось ни звука. Люди собрались небольшими кучками под палубой и разговаривали вполголоса.

Пьер хромая добрался до своей каюты и попытался осмотреть рану, но она была за пределами видимости. Он взял носовой платок и прижал его к ране, надеясь остановить кровотечение, но оно не останавливалось. Кто-то догадался зажечь фонарь в его каюте, которым он редко пользовался; он усилил огонь и взглянул на платок, превратившийся в сырой темно-красный комок.

В этот момент раздались быстрые шаги по лестнице, и в дверях показался Брандт.

— Досточтимый и глубокоуважаемый господин Пьер! — взволнованно произнес он слова, являвшиеся переводом какого-то уважительного обращения по-немецки. — Я не заслуживаю моего поста. Сам штурман принял у меня дежурство.

— Отлично, Брандт! Как капитан?

— Мы еще не знаем, сэр. Хирург еще ухаживает за ним. Я пришел сообщить вам, что Педро Дино нет.

— Я знаю, — сказал Пьер. — Я вынужден был это сделать, иначе он убил бы капитана. Да упокоит Господь его грешную душу.

— Я не это имел в виду, сэр. Я имел в виду, что он исчез. Его нет на корабле. Он за бортом.

— Это жестоко, Брандт. Неужели Дюмон приказал бросить его за борт без молитвы? Лично я не осуждаю его, но капитан может осудить, когда выздоровеет.

— Нет, вы не убили человека, сэр. Он сам покончил с собой. На палубе остались следы крови до шпигата[21] и отчетливый отпечаток его ладони на поручне. Вы можете убедиться, что он дополз до борта и бросился в море. Ваша рана серьезна? Мы все слышали слова мастера Криспина, что он займется вами, как только закончит с капитаном. Я не вижу раны, сэр.

— Только ненормальный человек может покончить с собой, — сказал Пьер. — Что касается моей раны, досточтимый и глубокоуважаемый помощник штурмана Брандт, я тоже ее не вижу. Не будете ли вы так добры осмотреть ее? — Он убрал платок и повернулся. Внимательный немец ответил:

— Рана длиной в два пальца, узкая; это порез; не знаю, насколько он глубок. Из глубины его прерывистыми струйками сочится кровь. Это нехорошо.

— Да, я знаю, что нехорошо. Заткните туда платок, сможете?

— Это будет больно, сэр.

— Несомненно. Я не говорю, что мне это приятно. Но это остановит кровотечение.

— Очень хорошо, сэр. — Он начал запихивать край ткани в рану. — Уверен, что хирург, — произнес он, в то время как Пьер сжал зубы и задержал дыхание, — сделал бы это лучше, чем я, но это разумно — остановить кровотечение.

Вскоре из большой каюты пришел мастер Криспин и сказал, что капитан спокойно спит под влиянием лекарства. Он закрыл рану Пьера и остановил артериальное кровотечение единственным способом, который был известен ему и любому другому хирургу, и дал ему выпить немного жидкости.

Медицинские теории Криспина были тщательно разработанными. В них большую роль играли аналогии. Рана капитана была неглубокой и длинной; поэтому хирург приготовил большую дозу вина с водой с незначительной добавкой опиума. Он полагал, что для смягчения боли при такой ране требуется большое количество растворителя и немного активного средства. Рана Пьера была узкой и глубокой, поэтому Криспин дал ему немного лекарства в концентрированном виде. По его теории это было необходимо, чтобы лекарство проникло в глубину пореза и нейтрализовало боль. Таким образом, капитан получил слишком малую, а Пьер — излишнюю дозу, но поскольку обе раны не представляли смертельной опасности, искусством Криспина оставалось только восхищаться.

На следующий день Джастин проснулся от ужасной жажды и спросил о Пьере. Ему сказали, что Пьер спит. Точнее нельзя было ответить. Пьер спал три дня.

Капитана уложили на мягкие скомканные полосы шерстяной ткани, отрезанные от одного из рулонов, имевшихся среди груза, потому что более удобного материала для подушек на борту «Леди» не было. Мастер Криспин не стал возражать, когда Джастин попросил смочить повязки морской водой, что смягчило обожженный участок тела и очень облегчило его состояние.

Самочувствие Джастина было еще далеко от нормального, когда Пьер вышел из оцепенения, но капитан обрадовался, узнав, что Пьер не умрет и что не предвидится серьезных осложнений в обычной процедуре лечения раны: опухоль, нагноение, вскрытие канала, дренирование, закрытие, так что через месяц или полтора человек может забыть о ране.

Капитан установил круглосуточное дежурство у постели Пьера с указанием немедленно сообщить ему, когда юноша откроет глаза. Пьер открыл их, очень вялый после того, что показалось его одурманенному наркотиком сознанию целой вечностью в краю облаков, где время не существовало, вокруг царил покой, а лицо Клер было очень близко.

Он был разочарован, проснувшись на корабле, с ощущением боли, причем неземной образ растаял и сменился честным, широким, сочувственным лицом Жака из Бурже.

— Вы проснулись, господин Пьер? — голос показался Пьеру грохотом землетрясения. На самом деле Жак говорил мягко, как каждый инстинктивно говорит с больным. — Тогда я должен оставить вас на минутку и сообщить капитану.

— Пожалуйста! — пробормотал Пьер и вновь погрузился в бессознательное состояние. Но облачный край исчез, и грезы не возвращались. Жак сразу же вернулся с капитаном, потом пришел мастер Криспин, расплывшийся в солнечной улыбке. Хирург втайне поздравлял себя, что Пьер не умер. Потом пришел кок с чашей супа, и Жак из Бурже накормил Пьера деревянной ложкой; потом он снова погрузился в глубокий, здоровый сон без грез и сновидений.

На следующий день Криспин осмотрел рану и выразил озабоченность, что не было обычных признаков: опухоли и развития нагноения.

— Я не могу понять это, — произнес он, качая головой. — Мне редко случалось видеть подобное раньше. Теперь вы можете встретиться с капитаном! Клянусь честью, вы совершенно здоровы. Может быть, я сделал недостаточно глубокое прижигание.

— По-моему, вы сделали его прекрасно, мастер Криспин. Но я этого тоже не понимаю. — Пьер был тоже обеспокоен, потому что каждый знал, как происходит заживление ран.

— Ну хорошо, сэр, что же теперь делать. В этих случаях иногда помогает повторное прижигание, но неизвестно, как на это будет реагировать пациент Виллановы. Возможно, вы все еще находитесь под влиянием его медленно действующего лечения. Я заметил, что ваша старая болячка на ноге совершенно исчезла.

— Да, совершенно, мастер Криспин.

— Я склонен отложить дальнейшие процедуры с вашей раной. Может быть, она заживет без обычных здоровых признаков.

— Признаюсь, что я тоже надеюсь на это, добрый доктор. Никому не нравятся ваши прижигания.

— Боже мой, человек! Что же еще остается делать?

Никто в христианском мире не смог бы дать ответа на этот вопрос.

Капитан выздоравливал совершенно нормальным, обычным путем, что сопровождалось жаром. При его крепком телосложении потребовалось несколько дней, чтобы жар спал. Корабль подошел к Хиосу. Пьер нанес ответный визит, хотя он не мог помнить о визите капитана.

Паж придвинул кресло к койке. Джастин, бледный, слабый, но поправляющийся, на своих импровизированных подушках, пригласил Пьера сесть.

— Я уже публично выразил вам благодарность, Пьер. Позвольте мне еще раз поблагодарить вас теперь, когда вы можете меня слышать. Все матросы слышали, как я воздавал вам хвалу, но вы были без сознания. Однако Жак из Бурже сказал, что вы с удовольствием съели суп, приготовленный коком. Этот Жак очень полюбил вас. Это хорошо, когда вас любят. Пьер, я еще раз прошу прощения за то, что сказал про вас и женщин. Жак не позволял другим ухаживать за вами, поэтому я освободил его от вахты. Садитесь, друг мой. При вашем росте мне приходится с риском для моей раны вытягивать шею, чтобы лучше разглядеть вас.

— Я уверен, что ваша рана заживает, сэр Джон. Моя мелкая рана, — улыбаясь, произнес он, — не дает мне возможности принять ваше любезное приглашение и сесть.

— Правда, Пьер? Тогда стойте, если можете. Хирург сказал, что вы получили глубокий удар. Я рад, что вы можете говорить об этом с улыбкой. Моя рана, слава Богу, заживает день ото дня, хотя сначала я боялся, что руку парализует. Но обошлось. Может быть, старый Шипящий Утюг — лучший хирург, чем я думал. Какой благословенный ангел побудил вас, юноша, подняться на мою палубу и спасти мне жизнь?

Пьер мог назвать имя ангела, но сказал:

— Луна не давала мне спать, сэр Джон.

— Эта луна — поразительная штука, Пьер. И надо же было выбрать именно это время для убийства человека. Дино был итальянцем. Мне следовало поближе познакомиться с ним. Должно быть, он сошел с ума. Он боролся как дьявол, правда?

— Правда, сэр Джон. А потом он бросился в море. Хотел бы я знать, зачем.

— Может быть, у него в голове еще оставался здравый смысл — что за удар вы нанесли ему, Пьер! — и когда он пришел в себя, то понял, что на следующий день его повесят. А может быть, Дьявол сбросил его; точно нельзя сказать.

— Возможно, его кроме потери брата тяготило ваше мягкое наказание за неумелое управление судном, сэр Джон?

— Наказание было мягким именно потому, что я знал о его переживаниях. Но, пожалуй, вы точно указали причину его желания убить меня. Он легко мог спрятаться на полуюте во время суматохи того дня. Вы случайно не заметили, где он прятался?

— Под брезентом, которым были накрыты канаты, близко к тому месту, где вы стояли.

— Лучшего места он не мог выбрать. Я часто стою там.

— Вероятно, он услышал, что Брандт отлучился на минуту. Мы с Брандтом не разговаривали. Я был босиком; он мог не услышать меня. Должно быть, он думал, что вы один на палубе, сэр Джон.

— Несомненно. Вахтенные офицеры редко покидают полуют. Брандт вспомнит о своих обязанностях, когда будет получать жалованье. Что за моряк! Ни жены, ни детей, а как любит деньги! Мне кажется, он все их тратит на себя и эти милые бархатные шляпы. Хотя нет, пожалуй, я не буду сильно его наказывать. — Он засмеялся. — Брандт целых полчаса между боем склянок извинялся и объяснял, как все произошло. На меня это произвело такое впечатление, что мне пришлось попросить Генри принести ночной горшок. В то время я лежал в каюте в жару. Мастер Криспин говорит, что жар — наилучший симптом.

— У меня жара еще не было, сэр Джон.

— Надеюсь, что и не будет. Я видел много ран, которые заживали без жара и нагноения. Но яркий свет луны все еще беспокоит меня, Пьер.

— У Дино пошла пена изо рта, когда я успокоил его.

— Да, правда? Тогда он определенно взбесился. Кто знает, что приходит людям в голову, когда Дьявол сводит их с ума?

— Сэр Джон, а когда потерялся его брат, луна была полной?

— Я не помню. — Он немного подумал. — Пьер, это интересная мысль. Надо будет посмотреть в вахтенном журнале.

На следующее утро на рассвете дозорный на марсе увидел мыс Мастику. Рана Пьера заставила его провести беспокойную ночь. Он услышал приветственные крики, рано встал и плотно позавтракал. Вскоре после этого он встретился на палубе с капитаном. Если не считать руки на перевязи и некоторой бледности, Джастин снова выглядел почти нормально. Пьер заметил, что трубка с декларациями, которую он на несколько дней отвязал и хранил на койке рядом с собой, опять прикреплена к его запястью и почти скрыта перевязью. Он нежно приветствовал Пьера.

— Я не перестаю восхищаться вашей головой, молодой человек. Вы уверены, что в вас нет итальянской крови? Нет, у вас другой цвет кожи. В штормовую ночь, Пьер, когда мы потеряли беднягу Антония у берегов Сардинии, было полнолуние. Естественно, что это в сочетании с моим наказанием, свело с ума Педро. Как вы до этого додумались?

— Луна напомнила мне любимую женщину, сэр Джон. Я предположил, что она могла напомнить Педро его брата, если он любил его.

— Он любил его, бедное создание. Вон там Хиос, друг мой. Сегодня у вас будет ваш первый лоцман, думаю, около полудня. Могу ли я оказать вам помощь в выполнении вашего задания? Не спрашивайте меня, что любят греки — они любят деньги, женщин и вино, именно в этом порядке, и со дня их рождения их окружает масса всякой всячины, кроме денег. Когда вы будете торговаться с лоцманом, вы затронете первую любовь его жизни. Думаю, вам следует это знать.

— Я, конечно, не стану торговаться с лоцманом.

— Вам, разумеется, придется торговаться, если вы надеетесь добиться успеха. Слушайте, — он отвел Пьера к фальшборту и внимательно осмотрелся, как заговорщик на собственном судне, — у меня есть маленький план, который может вам помочь. Министр дал вам невыполнимое поручение. Плата определена законом. Но бывает, признаюсь вам со стыдом, что судовые отчеты не в порядке, ну, не совсем в порядке.

— Сэр Джон, вы меня поражаете.

Кровь прилила к лицу капитана и придала ему более здоровый вид, чем после нападения Дино.

— Плата лоцманам определяется честно, как вы знаете. Но греки ненасытны. Иногда — довольно часто — я смотрю сквозь пальцы на то, что стюард удваивает плату. Вы должны знать, что для Босфора это составляет 20 фунтов вместо 10 фунтов. В Трапезунде плата должна быть ниже, так как там проводка судов проще. Но трапезундцы… — Он безнадежно махнул рукой по-итальянски; Пьер видел этот жест всю жизнь. — Я могу сказать вам, что и там плата составит 20 фунтов. Естественно, лоцманы борются за право проводки «Леди». Они отдают легальную плату своим начальникам, кладут в карман мою взятку, равную 10 фунтам, и используют свое мастерство в полной мере, чтобы провести меня хорошо. Может быть, это нарушение, но зато я получаю лучших лоцманов на Востоке.

— Откуда берутся деньги? — спросил Пьер. — Не говорите мне, что вы достаете их из своего кошелька.

— Я не настолько наивен. Кроме того, мне это не по карману. Существуют дополнительные средства на новые паруса, канаты, якоря и прочее снаряжение, которое иногда приходится покупать в пути. Эти средства всегда исчерпываются к концу плаванья. На самом деле «Леди» плавает дешевле и искуснее, чем любой другой корабль во флоте министра, — сэр Джон выглядел очень пристыженным, — но отчеты свидетельствуют, что ее паруса уносит ветром, и дорогие якоря теряются ужасно часто. Я заслуживаю называться очень плохим капитаном. Теперь мне кажется, что мы внезапно могли бы научиться сохранять большую часть нашего снаряжения. Вы можете информировать лоцманов, а я поддержу вас, что в будущем этой замаскированной дополнительной оплаты не будет. Это потребует некоторых усилий с моей стороны, потому что трудно остановить взяточничество, когда оно уже пустило корни, но я прослежу, чтобы новая практика утвердилась, и это принесет значительную экономию. Разумеется, официальную стоимость придется платить. Но мы будем по-прежнему терять паруса. Средства на дополнительное снаряжение по-прежнему будут полностью расходоваться к концу путешествия. Это даст нам дополнительную экономию. А с этими деньгами, Пьер — это всего лишь вопрос ведения счетов — мы можем показать в судовых отчетах, что плата лоцманам снизилась до 5 фунтов! Пьер, мы можем уменьшить ее вдвое!

Пьер смотрел на Джона Джастина с искренним изумлением.

В своем мысленном списке потенциальных контрабандистов опиума он подчеркнул красной чертой имя стойкого капитана.

— Сэр Джон, вы только что продемонстрировали мне пример самого замечательного крючкотворства, который я когда-либо слышал. Вы сделали это с некоторой опасностью для себя, потому что я мог притвориться, что принимаю ваше предложение, а потом просто доложить об этом министру. Обязательно продолжайте давать взятки лоцманам, если это единственный способ нанимать лучших из них. Ваш собственный исповедник не забудет ваш грех, если это грех — предохранить людей от гибели в морской пучине, быстрее, чем я забуду его. Человеку, который израсходует один или два фунта из свободных средств на такое доброе дело, не…

Пьер остановился на полуслове. Умные глаза капитана сузились.

— Что «не», Пьер?

— Не следует беспокоиться, — быстро нашелся Пьер, — из-за того, что он высказал мне столь великодушное предложение с целью помочь мне.

— Именно это я имел в виду. Мне и в голову не пришло, что вы можете сообщить министру.

— Вы доверчивы для итальянца, сэр Джон. Меня воспитывал итальянец.

— В самом деле, Пьер? Да, теперь я вспомнил. Вы произнесли несколько слов на моем прекрасном языке.

— У меня есть другой план, сэр Джон. — Пьер не собирался разглашать его так скоро. — У вас найдется немного времени побеседовать со мной с глазу на глаз в вашей каюте?

— Конечно, найдется.

— Тогда расскажите мне, если можете, все, что вы знаете о Михаиле Кантакузине, агенте в Константинополе. Для меня он лишь имя в судовой декларации, написанное великолепными гиацинтовыми чернилами. Именно с ним я хочу поговорить о плате лоцманам. Конечно, вы помните, что ни одной унции груза не предназначено для него.

— Боже мой! Верно! С его точки зрения, поскольку наше плавание не сулит ему прибыли, мы вообще могли бы проплыть мимо Константинополя. Он самый нуждающийся и жадный грек на Востоке. Обширные связи. Экстравагантный вкус. Я начинаю понимать ваш замысел. Пьер, я горжусь моим соотечественником, воспитавшим вас. Приходите в мою каюту и позвольте мне побеседовать с вами по-итальянски. Я научу вас, как завести в тупик «Портового Проктора»[22] — это одна из его обязанностей. Вы должны называть его «Прославленным» — это один из многих его титулов. Ах, как я рад!