Блеск клинка

Глава 3

Монотонный ритм неспешной походки мула, ощущение тепла в желудке от сладких фруктов, возможность прижаться к сильному телу Абдула и горячее солнце, светившее на непокрытую голову мальчика, усыпляюще подействовали на него, и когда они въезжали в Руан, он крепко спал.

Все улицы были заполнены молодежью и стариками, здоровыми и дряхлыми, горожанами с женами и детьми вплоть до грудных младенцев, монахами из разных монастырей, небрежно одетыми студентами, нищими, ворами, крестьянами из близлежащих районов и марширующими отрядами копьеносцев и лучников, главным образом, англичан, чьей задачей было поддержание порядка в этом столпотворении. Они без труда справлялись с этим. Лавки были закрыты. Повседневная жизнь прекратилась, как во время праздника, но праздничного настроения, которое обычно царило во время казней, не было, потому что большинство французов верили в божественную миссию Девы.

Честно говоря, все англичане были убеждены, что она колдунья, и даже некоторые французы разделяли это убеждение. Сам король Карл, чей трон она укрепила своими победами, был более чем наполовину убежден, что она одержима дьяволом. Пьер Кошон, епископ Бове, категорически утверждал, что Жанна была орудием дьявола. Церковный суд, который судил ее, действовал справедливо и в рамках закона, приговорив ее не к смерти, а к пожизненному заключению. И кто знает, может быть, она бы вышла на свободу через год-другой, когда страсти поутихли бы и люди забыли о ее ослепительном взлете?

Апатичному Карлу VII теперь, когда его трон был в безопасности, казалось, что ее следует наказать, если так решили самые ученые судьи двух королевств. Отступничество Жанны исключило ее из юрисдикции церковного суда и отдало в руки светской власти, которая заранее решила уничтожить ее.

Хью послал подмастерьев с вьючными мулами в мастерскую. Он хотел было отправить Пьера с ними, но решил, что неожиданное появление незнакомого мальчика со ссылкой на гостеприимство хозяина может взволновать его жену. Кроме того, мудрый человек не станет отлучаться на неделю, а потом возвращаться с новым и, быть может, постоянным членом семьи, не посоветовавшись предварительно с другими домашними. Поэтому он взял мальчика с собой.

На площади Старого Рынка, у рыбного базара толпа была гуще, чем в боковых улочках. Хью и его слуга заняли место в углу площади, возможно дальше от центра драмы, главным образом, из-за мальчика. В то же время с этого места все можно было видеть.

Вдруг к удивлению Хью стражник, который сопровождал через толпу священника, взял под уздцы его мулов и обратился к нему:

— Прошу прощения, мастер Хью, но я вынужден использовать ваших животных в качестве тарана, чтобы пробиться сквозь толпу и доставить этого почтенного служителя Господа к судейскому помосту. Иначе нам не пройти. Оставайтесь в седлах, друзья мои, и я обещаю, что у вас будут самые лучшие места во всем Руане.

— Черт возьми! — пробормотал Хью. — Я вполне доволен этим местом.

— Хорошо, ваша воля выбирать, но тогда вы вообще ничего не увидите, — и без дальнейших церемоний он повел мулов сквозь толпу. Люди вынуждены были расступаться, чтобы не оказаться под копытами. Монах, шедший следом, поднял низко опущенную голову. Его лицо покрывала смертельная бледность, суставы судорожно сжатых кулаков тоже побелели. Это был Изамбар.

— Сделай как он сказал, мастер Хью. Я буду ближе к месту казни, чем ты, и мне не позволено закрыть глаза. Пусть это будет наказанием за наши грехи. Я получил приказ епископа засвидетельствовать смерть Девы.

— Но почему, почему они выбрали тебя, Отче?

— Не мое дело обсуждать приказы епископа. Но может быть, благодаря такому выбору англичане поверят, что ни один французский священник не станет молить Господа о спасении Девы. Конечно, изменить решение невозможно в любом случае; но теперь даже намерения об этом будут забыты.

— Он недобрый человек, — проворчал Хью.

— Нет, не говори так. Это я грешен, что говорю так о нем, да простится мне мой грех. Епископ более светский человек, чем я; ему приходится общаться с королями и принцами и решать проблемы, в которых я не разбираюсь. Я лишь хотел бы, чтобы он избрал кого-нибудь другого.

— Вот молодой человек, которого ты поручил мне, Отче, — сказал Хью. — Что мне делать с ним?

— Вылечи его, Хью. Через день или два я навещу тебя и мы поговорим о нем. Сегодня мое сердце переполнено.

На одном из трех помостов, возведенных в центре Старого Рынка, стояли королевский трон английского регента, кресло епископа Бове и трон английского кардинала, более внушительный, чем остальные, но, разумеется, уступавший трону регента. Множество английских и французских священнослужителей, бургундских дворян сидели и стояли вокруг своих принцев, причем каждый занимал место, соответствующее его рангу. Когда Хью и его мулы достигли оцепления, которое ограждало от людей центральную часть площади, Изамбар медленно пересек открытое пространство и занял свое место среди низших священнослужителей на королевском помосте.

На втором помосте, который был ниже и меньше первого, находились действующие лица трагедии: юристы, судьи, писцы, судебный пристав и сама осужденная Дева.

Третий помост был белым, так как был покрыт толстым слоем огнеупорного алебастра. В середине его возвышался столб, который уходил под помост и был тщательно укреплен в земле. В хорошо сконструированных помостах такого типа столб был первым элементом, с которого начиналось сооружение, и падал последним.

Огромный штабель сухих дров был сложен вокруг столба, и палач с удовлетворением отметил, что не видно было ни одной зеленой ветки. Почти всегда кто-нибудь норовил подложить сырое, медленно горящее полено в кладку перед казнью. В шутку, чтобы привести в замешательство палача, или в жестоком желании продлить муки жертвы — палач не знал этого. Но так случалось почти всегда.

Николас Миди, руанский каноник и одно из светил Парижского университета, произнес проповедь, которая была частью церемониала: Si quid patitur unum membrum, compatiuntur alia membra — Если один из верующих испорчен, страдает вся Церковь. Толпе проповедь показалась бесконечной. Жанна д’Арк преклонила колени у ног епископа. Он призывал ее помолиться, раскаяться, признать свои грехи. Наконец, он начал читать длинный приговор церковного суда, в котором перечислялись все ее грехи: ересь, раскол, идолопоклонство, общение с демонами, ее неполное раскаяние и новое впадение в ересь. Все это кончалось страшной формулировкой, согласно которой Церковь передавала преступников светским властям для назначения наказания, которое не соответствовало духу или выходило за пределы полномочий церковного суда.

— Мы покидаем тебя, отрекаемся, отказываемся от тебя, — затем следовали менее жестокие слова, — но мы умоляем светскую власть смягчить приговор.

Эта формула сложилась так давно, что никто не помнил, как она возникла. В течение столетий она служила для смягчения судьбы многих несчастных преступников. Но в пятнадцатом веке она внушала ужас как из-за жестокости мирского суда, так и из-за легкости, с которой эта формула извращалась беспринципными прелатами.

Стоя на коленях перед епископом, Жанна возроптала:

— Епископ, я умираю по твоей вине. Если бы ты заключил меня в тюрьму Церкви, этого бы не случилось.

Она просила, чтобы ей дали распятие, но его не оказалось. Даже англичане недоумевали, почему епископ, обеспечивший доставку целой горы дров, что вовсе не было его делом, не смог найти распятие, которое, конечно, у него было. Английский солдат сделал грубый маленький крестик из двух веточек и подал ей. Она поцеловала его и спрятала под своим облачением преступницы. Но этот крест был сделан неловко, поспешно и, без сомнения, грешными руками, и она умоляла дать ей другой, получивший благословение Церкви, которую она любила, и стоявший на алтаре недалеко от святого причастия. Даже епископ Бове прослезился и удовлетворил ее просьбу. На долю Изамбара выпало держать перед ее глазами крест, который по указанию епископа был принесен из соседнего храма Спасителя.

Наконец, толпа начала роптать из-за затянувшейся церемонии. Особенно недовольны были английские солдаты, один из них крикнул:

— Когда же? Вы, церковники, хотите продержать нас здесь до ужина?

Затем, потеряв терпение и не ожидая приказа судебного пристава, два судейских чиновника стащили ее с помоста, на котором она стояла на коленях, и подвели к палачу со словами:

— Палач, делай свое дело!

Изамбар всегда считал великой милостью, что не ему выпала судьба сопровождать Деву на вершину эшафота и слышать отчаянные молитвы, которые она прошептала, осознав приближение смерти. По приказу епископа он стоял у подножия столба, чтобы засвидетельствовать ее смерть, а также, вероятно, для того, чтобы его видели английские властители.

С помощью двух солдат палач привязал ее к столбу. Ему передали горящий факел и он вставил его между сухими поленьями.

Пьер, разумеется, совсем проснулся, когда стражник решительно рассекал толпу с помощью мулов. Мальчик не понимал драму, разворачивающуюся перед его глазами, хотя она выглядела достаточно красочно. Но мало-помалу он начал ощущать глухую напряженность в толпе и в персонажах, столь важно сидевших на помостах.

— Что происходит? — спросил он.

Абдул промолчал. Оружейник пробормотал:

— Это просто представление, юноша.

— Что за представление, мастер?

— Вроде игры. Они просто притворяются.

— А кем они притворяются?

— Они притворяются, что хотят сжечь плохую женщину, — ответил Хью.

— Она правда плохая?

— Они делают вид, что она плохая ведьма, и собираются сжечь ее, — печально ответил Хью.

— О!

Но когда к дровам приложили факел, мальчик беспокойно зашевелился и выглядел очень напуганным. Абдул вопросительно взглянул на хозяина. Хью покачал головой.

— Это просто игра, Пьер. Я сказал тебе, что они притворяются. Не бойся.

— О! Мне это не нравится, — воскликнул Пьер, закрывая лицо.

Оружейник пробормотал:

— Хорошо. Может быть, ему лучше не смотреть.

Но пламя заревело и сожгло одежду девушки, и тогда десять тысяч людей увидели боевые ранения на ее теле, которое быстро изменяло окраску на их глазах.

— Воды! Воды! — крикнула жертва в мучениях, хотя Изамбар позднее утверждал, что она просила святой воды, а он находился ближе всех к ней.

Пьер вдруг вырвался из рук Абдула и с криком побежал к эшафоту:

— Он настоящий! Он настоящий!

Прежде чем стражники успели схватить его, он вытащил длинную ветку из поленницы и попытался сбить огонь. Но его детские удары привели лишь к тому, что перевернулась большая дымящаяся вязанка хвороста, плохо закрепленная на самой верхушке пирамиды, которая заметно оседала по мере того, как ревущая масса огня пожирала ее. Вязанка, почти целиком состоявшая из сухих веток, запылала. Она скатилась вниз, горящие ветки рассыпались, и ужасное пламя разгорелось еще сильнее. Большое облако искр и дыма поднялось в воздух, спугнув голубей с церкви. Казалось, что мальчик ворошит костер, чтобы он запылал еще жарче. Один из стражников грубо оттащил мальчика в сторону, сильно ударив его по лбу плашмя своей саблей:

— Кровожадная свинья! Прочь, — заорал он, — или я брошу тебя в огонь!

Но Дева, которая больше не вырывалась из цепей, смотрела из пламени прямо на Пьера. Может быть, она поняла, что он пытался сделать. Может быть, она была благодарна за то, что он сделал в действительности, потому что это сократило ее мучения. Одна из птиц, которых спугнули искры, описала круг над костром, почти коснувшись лица Девы, и быстро покинула облако жара. Ее крыло задело лоб Пьера, и на какое-то мгновение он ощутил ласковую прохладу от мягкого прикосновения перьев к тому месту, на которое пришелся удар стражника. Хью из Милана всегда утверждал, что это был один из голубей с крыши церкви, но многие крестьяне готовы были поклясться, что видели, как голубка вылетела из уст Девы и поднялась в небеса.

Хью приблизился настолько быстро, насколько позволяли его короткие ноги, и отнес теряющего сознание подопечного обратно к мулам. Но он и Абдул не сразу смогли выбраться из взволнованной, плачущей толпы.

Жанна д'Арк была еще жива, но уже за пределами страданий, когда епископ Бове, забыв о достоинстве своего чина, подошел к подножию столба, чтобы проверить состояние своей жертвы, девятнадцати лет от роду, обнаженной и горящей на костре. Вся ее плоть сгорела. Почерневшие кости начали рассыпаться.