Бог Непокорных

Глава 9

Керстен эс-Финл прибыл в Дераншаль поздним вечером. Мейкар пожал ему руку и коротко обнял, барон Рейер — невысокий, сухой, молчаливый старик — жестом руки пригласил к столу. Клиг, второй сын барона, бывший всего лишь на пару лет старше Керстена, также присутствовал здесь. Горячая мясная похлебка после пятичасовой скачки под снегом и пронизывающим ветром показалась молодому эс-Финлу показалась необычайно аппетитной. Он быстро сьел свою порцию и попросил добавки. Жар от большого камина разогревал извне, в то время как горячая еда согревала внутри. Керстен расслабился и ощутил сладкую леность во всем теле. Не хотелось ни двигаться, ни делать что-либо. Сыновья и рыцари Рейера обсуждали дороги в лесу, размеры отряда, возможные цели атаки и пути отхода; барон молчал — большую часть времени он казался отрешенным, и лишь по внимательному и цепкому взгляду, который он иногда кидал на кого-либо из говоривших, становилось ясно, что он следит за происходящим. Один раз он так посмотрел на Керстена — долго, пристально, не отводя глаз, словно хотел запомнить каждую черточку на лице молодого рыцаря. Керстен сделалось неуютно — откуда-то появилось ощущение, что барон видит не только его лицо, но столь же ясно читает скрытые чувства и мысли.

Что он мог увидеть в нем? Скрытые сомнения? Страх перед отцом, который будет взбешен, узнав, что Керстен поступил по собственной воле и вряд ли удовлетворится короткой запиской, оставленной юношей перед уходом? Опасения опозориться перед другими, более опытными рыцарями, проявив слабость или совершив какую-нибудь глупость?.. Керстен постарался выдержать взгляд Рейера и, когда тот наконец потерял к нему интерес, мысленно вздохнул с облегчением. О Дераншальском бароне ходили разные слухи: он заботился о своих людях, а вот к разбойникам, если таковых ему удавалось изловить, проявлял беспощадную жестокость: с некоторых заживо сдирали кожу, других четвертовали, выхаживали, не давая умереть от потери крови, а затем вывозили из замка и оставляли на перекрестке дорог.

В эту ночь Керстен спал менее четырех часов: вместе с Мейкаром, Клигом и еще двумя рыцарями он покинул Дераншаль задолго до наступления утра. Их целью была разведка: хотели взглянуть на захватчиков собственными глазами, оценить возможность нанести неожиданный удар и немедленно скрыться. Холодный ветер морозил лицо и заставлял слезиться глаза; лошади фыркали, выбрасывая облачка пара, и трясли гривами, сбрасывая налипшие на них хлопья снега.

Они обогнули Йонвель по восточному краю и двинулись в сторону Ранкедского баронства. С энтикейцами они едва не столкнулись у рощи Шевис, служившей границей между двумя баронствами — это была сотня командора Сайвора Хоки, отправленная Зингаром на север с тем, чтобы занять Йонвель, а затем Дераншаль. Мейкар заметил разъезд и немедленно увел отряд в лес: поначалу молодые рыцари полагали, что это могут быть люди отца Керстена, с которыми они также не имели желания встречаться — но доспехи и одежда проехавших мимо всадников явно не принадлежали уроженцам этих мест. Немногим позже показались основные силы: восемнадцать рыцарей Свинцовой Горы, тридцать семь министериалов, двадцать восемь оруженосцев и около двадцати слуг — последних сосчитать было сложно, поскольку если рыцари, министериалы и оруженосцы передвигались преимущественно верхом (лишь иногда некоторые из них, желая размять ноги, шли рядом с повозками), то слуги — кроме возниц — предпочитали укрываться от холода и снега в повозках. Десять крытых повозок, четыре телеги и сорок запасных лошадей.

Текионцы наблюдали за процессией из глубины леса, отведя собственных лошадей еще дальше для того, чтобы враги не смогли услышать случайного ржания.

— У них наверняка есть патруль в аръергарде. Подождем, пока пройдут основные силы, и атакуем патруль? — Предложил Клиг.

Мейкар отрицательно покачал головой.

— Можем не успеть убить их быстро. А шум услышат.

— Что ты предлагаешь?

— Они идут к Йонвелю и остановятся там на какое-то время, но будут разведывать местность. Надеюсь, Зайден успел вывести солдат, как собирался, иначе его люди могут оказаться в пиратских патрулях… — Мейкар с сомнением взглянул на Керстена, следя за его реакцией и оценивая, как тот воспримет это известие. Молодой эс-Финл сжал челюсти: мысль о том, что, возможно, придется скрестить клинки с кем-нибудь из тех, с кем раньше он мог сидеть за одним столом, нисколько его не прельщала. Оставалось только надеяться, что этого не случится — первая группа всадников покинула Йонвель еще до его отъезда, вторую отец собирался отправить в Тонсу тем же вечером.

— Да. Он увел из замка почти всех.

— Очень хорошо, — кивнул Мейкар. — Значит, в разъездах будет только ублюдочное зверье с островов… Тогда и начнем их выслеживать. Знаешь тут где-нибудь поблизости место, где можно укрыться? Заброшенный хутор? Старую башню?.. Пещеру наконец…?

— Охотничий домик подойдет? — Подумав, ответил Керстен. — Он в самой чаще, в трех лигах к северу отсюда.

— Вполне. Показывай, где он. Потом вернемся в Дераншаль, возьмем десяток наших и начнем охоту.

Граф Ансед не внял голосу разума и не согласился на почетную сдачу — и поэтому ворота Вайдена сотням Ойлена Покфо и Чейда Элфарида открывали Крылатые Тени под командованием Алина Алкупа. В замке еще шел бой, когда первые отряды энтикейцев заняли двор и барбакан, но к тому моменту, когда Зингар, Ойлен и Чейд в сопровождении двух десятков рыцарей Горы вошли в донжон — все уже было кончено: солдаты Анседа были либо перебиты, либо обезоружены и пленены; граф, его старший сын и дочь — умервщлены; жена, младшая дочь и сын, а также брат Анседа Товас — взяты в плен. Алин доложил кардиналу о выполнении миссии; несколько Теней были ранены, но никто не убит. Зингар выразил благодарность командору Теней и поинтересовался, как именно был осуществлен захват замка.

— Под покровом темноты поднялись на стены, — ответил Филин. — Вырезали стражу, взяли башни и ворота. В замке так и не проснулись. Заблокировали казарму, забросили кошки в окна донжона. Всех, кто чего-то стоил в области магии — убили сразу; оставили только младшего, Найвера, как вы просили, и его дядю. Ни тот ни другой не являются магами. Младшая дочь Анседа обладает сильным Даром, но ей всего девять лет. Прикончить ее?

— Пока не надо, — отрицательно покачал головой Зингар. — Какие еще новости?

— Донесения от разведчиков: перемещения множества вооруженных отрядов. Бароны уводят своих солдат на запад. Мы выловили нескольких и узнали пункт сбора: Тонсу.

Ойлен и Чейд заговорили разом, ругая лицемерных землевладельцев, которые открывали перед ними ворота своих крепостей, клялись в верности Энкледу или по крайней мере в нейтралитете — и в то же время стягивали силы Текиона в кулак, готовясь нанести удар.

— Может быть, это не так уж и плохо, — задумчиво проговорил Зингар. — Раздавим их одним махом.

— Прикажите выдвигаться к Тонсу? — Спросил Чейд.

— Позже. — Кардинал вновь посмотрел на Алина. — Помните, я просил вас отправить нескольких разведчиков к Далгору?

— Конечно. Они сейчас там.

— Каковы последние донесения?

— Эс-Лифеоны укрепились, ждут Гейса, Фелроба и Ченара, — Алин назвал имена трех командоров, ранее отправленных Зингаром во владения рода эс-Йен. — На земле эс-Йенов, в Катехарии, война — они оказали ожесточенное сопротивление вашим рыцарям.

Зингар нахмурился.

— Я отправил двух лучших чародеев. Стены не должны были стать для них преградой.

— Ченар тяжело ранен, а Фелроб не поспевает везде. Впрочем, насколько можно судить, ваши командоры справляются с той задачей, что вы им поставили. Хотя и не так быстро, как вы рассчитывали.

Зингар задумчиво кивнул и спросил:

— А что на севере? Колфьер и Фадун?

— Секира и Улыбка устроили в Фадуне резню. Лягушонок и Полбороды осадили Колфьер и грабят его окресности.

— А что Тейф?

— Пока никаких известий. — Покачал головой Алин.

— Ну что ж, хорошо… — Зингар замолчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. Затем он произнес:

— Я отправлюсь к Далгору вместе с сотней Чейда. Алин, вы с нами. Ойлен Покфо, вы остаетесь в Вайдене. Сотня Хадеса отправлена в Йонвель и Дераншаль — пусть там и остаются.

Сотня Риума — в резерве, пусть и далее размещается в Ранкеде, как и сейчас. Фалдорик пойдет в Тейф, пусть его головорезы берут Колфьер и подтягиваются туда же. После того, как разберемся с Далгором, я вернусь с Чейдом и с кем-нибудь из той троицы… Да, так и сделаем: один останется в Катехарии, второй в Далгоре — я позже решу, кого взять, а кого оставить. И далее посмотрим, как будет развиваться ситуация. Если все будет благополучно, и Фалдорик сумеет взять или хотя бы надежно блокировать Тейф — вы, Ойлен, выводите войска из Вайдена и движитесь к Тонсу, а ваше место здесь занимает Риум. Мы соединяемся с вами и громим Тонсу. В случае, если у Фалдорика возникают трудности — вы отправляетесь к нему на подмогу и забираете часть людей Хадеса. Надеюсь, все понятно? Есть вопросы?

— Есть, — сказал Трясогузка. — Как быть с пленными?

— Сейчас решим.

Зингар занял кабинет графа и приказал доставить для беседы сначала двадцатилетнего Найвера, а затем — его дядю, Товаса. Беседа с последним продлилась в два раза дольше, чем с первым; по ее окончании Зингар распорядился убить Найвера и его мать.

— Брат Анседа согласился принять нашу сторону, — объяснил он свое решение Ойлену.

— С условием, что мы избавим его от тех, у кого формально больше прав на наследство, чем у него.

— А что с младшей дочкой?

— На ваше усмотрение. Прав у Кинли меньше, чем у дяди, поэтому прямой угрозы для Товаса она не несет. Однако, если с Товасом и его сыном что-нибудь случится, наследницей рода станет она. Понимаете? Если наш новый граф будет плохо себя вести — убейте его и объявите Кинли графиней. Но это — вариант на самый крайний случай. Если Товас, напротив, проявит себя с хорошей стороны — можете убить ее.

Трясогузка наклонил голову, боясь, что глаза выдадут чувства, которые бушевали в нем.

— Слушаюсь, сир.

Зингар Барвет, Алкуп и Чейд отбыли на юг, а Ойлен Покфо остался управлять замком Вайден. Товас оказался покладист и сговорчив — он, похоже, хорошо понимал, насколько неустойчивым является его положение. Часть вассалов Анседа присягнула его брату, другие воспротивились — заперлись в своих замках или ушли к Тонсу. Ойлену нужно было решать множество мелких организационных проблем, но это была рутина, с которой он успешно справлялся. Но кроме рутины было кое-что другое, что занимало его мысли.

У него были желания, в которых прежде он боялся признаться даже самому себе — но этот поход многое изменил. Вскоре после взятия Браша ему приснился тяжелый мучительный сон — утром он ощутил надломленность и опустошенность, которые, впрочем, вскоре сменились иными чувствами. Из его души как будто что-то изъяли и эта пустота, как гноем, стала заполняться злобой. Позже он понял, что перемены были как-то связаны Барветом — его подчиненность кардиналу стала обоснована не только субординацией, но и чем-то еще, у них появилась какая-то необычная форма душевной близости, и Барвет в этой связке занимал безусловно доминирующее положение. Ойлен подозревал, что подобную связь Барвет установил и с другими — хотя и не мог сказать точно, все ли командоры связаны с ним также, как он сам. Но дело было не только в Барвете. Кардинал стал лишь частью объединяющей их силы, важным ее узлом, но никак не источником; Ойлен не сразу понял, что происходит, некоторые вещи он стал осознавать лишь в самые последние дни. Его душа менялась, и он не знал, как относиться к этим изменениям. Барвет что-то сделал с ним, но он даже не мог сформулировать толком, что именно. Иногда ему казалось, что он заразился какой-то болезнью; иногда — что лишился части души; а иногда — что в нем поселился червь, который проник во все его жилы, во все чувства и мысли, и уже не Ойлен думает многие из этих мыслей, а червь. Почему-то он не испытывал страха, как будто бы способность бояться из него полностью изъяли; куда больше его беспокоило непонимание того, что происходит. Чем была эта тьма и в какой мере сам Зингар понимал ее суть?.. Но, чем бы она не была, она помогала Ойлену лучше понять себя — этого нельзя было отрицать. Он был не рад этому пониманию и, может быть даже, предпочел бы и дальше оставаться в невежестве — но выбора ему не дали. Шаткость морали, чести, норм одобряемого обществом поведения вырисовывалась перед ним с каждым днем все отчетливее: это были призраки, которые имели видимость существования лишь до тех пор, пока в них верили, но стоило этой вере пропасть — как они бесследно растворялись во тьме. Его немыслимые, противозаконные, чудовищные мечты, давно задавленные аскезой, восставали из небытия и возвращались к нему — исполненные силой, требовательные и манящие. С каждым днем он видел все меньше причин сдерживаться и не позволять себе того, что часть его души хотела всегда. Другая часть души кричала от боли от этих мыслей и желаний, от ужаса перед тем, кем он стал — и продолжал становиться. Что-то нашептывало ему, что боль прекратится, когда он обретет целостность — и если целостность благородного рыцаря-чародея, познавшего пути природных стихий, сделалась недоступной, то следовало обрести иную целостность, найдя ее во тьме.

И вот, наступил день, когда он не выдержал. Он привел восьмилетнего сына одной из служанок в свои аппартаменты и запер их изнутри; привязал мальчика к кровати и разрезал на нем одежду. Ойлен гладил его хрупкое юное тело, целовал соски и крошечный пенис и чувствовал, как дикое желание буквально разрывает его на части. Мальчик был таким испуганным, таким хрупким, чистым и невинным, таким беззащитным — что не было во всем мире большего удовольствия, чем растоптать его невинность, осквернить его чистоту, сломать его незрелую, еще не начавшуюся толком жизнь. Член Ойлена стоял колом, но войти в зад мальчика он долго не мог — слишком тот был узок. Тогда Ойлен вытащил нож и воткнул его туда, куда не мог проникнуть член. Мальчик истошно закричал — Ойлен не обратил на его вопли внимания также, как прежде не обращал внимания на слезы и мольбы. Ойлен покачал нож в ране, вытащил его и вновь попытался войти — на этот раз у него получилось. Крови было много, она была повсюду — на простынях, на полу, на члене и бедрах… Кровь и запах дерьма. Ойлен насиловал мальчика всю ночь, не заметив даже, в каком именно часу тот перестал кричать, а в каком — совершенно уже затих и перестал дышать. Он ясно осознал, что он мертв лишь под утро, когда тело совсем остыло.

Ойлен стал втыкать в тело мальчика нож, но реакции не было, и кровь из ран почти не текла.

Тогда командор Горы сел в кресло и стал разбираться с бумагами. Нужно было определить, надолго ли хватит припасов и посмотреть, сколько теплого белья имеется на складах Вайдена. В конце концов, зима уже началась и для того, чтобы пережить ее, необходимо все тщательно спланировать и распределить. Служанка, которая каждое утро приходила для того, чтобы прибраться в спальне, при виде трупа ребенка на кровати истошно закричала и выбежала вон.

Позже пришли рыцари, они задавали несущественные вопросы и почему-то настаивали, чтобы Ойлен оделся и смыл с себя кровь. Кто-то убрал труп и поменял простыни, одного из оруженосцев приставили чистить пол. Ойлен старался не обращать внимания на эту суету. Сколько у них лошадей? Сколько теплых плащей и сапог? Достаточно ли заготовлено дров? Вот о чем следовало думать.

Хадес занял Йонвель, после чего двинулся на север. Барон Рейер, скрипя зубами, открыл перед ним ворота Дераншаля. Хадеса увиденное не впечатлило: две деревянные башни, четыре невысокие стены и длинный П-образный дом между ними — вот и весь «замок». Однако, на текущий момент это была самая крайняя северо-западная точка на контролируемой ими территории Текиона, наиболее близкая к Тейфу и Колфьеру, и потому имевшая важное стратегическое значение. Если союзники Ордена, морские разбойники, успешно возьмут Колфьер, и двинутся дале на юго-запад, то Дераншаль станет местом объединения сил, которые затем выступят против хорошо укрепленного и сильного Тейфа. С другой же стороны, если со стороны Тейфа последует превентивный удар, то именно Дераншаль станет первым замком на пути графа Кладгера. Оставив в Дераншале тридцать человек, основная задача которых состояла в разведке и сборе информации, Хадес вернулся в Йонвель. Барон Зайрен принял его любезно, почти дружелюбно; старый эс-Кван же, напротив, едва сдерживал злобу — но у командора крепло чувство, что он намучается еще с обоими, при том неизвестно, с кем больше. Зайрен себе на уме — расчетливый и прагматичный, он мог стать наиболее неприятным врагом, и поэтому стоило держать его поближе. Рейер, напротив, мог выкинуть что-нибудь совершенно неразумное, например попытаться вырезать оставленный в его замке гарнизон. Он и его ближние, несомненно, будут умервщлены если барон осмелится предпринять нечто подобное — но Хадес раздражала мысль о том, что сама попытка может стоить ему нескольких людей. Проще было бы перебить всех этих ненадежных барончиков и поставить повсюду своих рыцарей — но, решив таким образом одну проблему, Ордена создали бы себе другую, имевшую бы неприятные последствия в стратегическом плане: узнав о резне, подчинившиеся Ордену бароны могут с перепугу устроить мятеж, а еще не подчинившиеся — перестанут открывать перед Орденом ворота, и взятие каждого населенного пункта, имеющего хоть какое-то подобие укреплений, будет сопровождаться отчаянным сопротивлением. Поэтому Хадес не тронул ни Зайрена, ни Рейера, но лишь постарался устроить все так, чтобы каждый их шаг был у него на виду. Пусть только дадут ему повод — и он без колебаний вырвет лишние звенья из позвонков обоих. 2 Хадес не имел ни фамилии, ни второго имени — белоглазый и беловолосый уроженец Сальгердских островов, он мог бы получить имя только на корабле, если бы оказался принят в дружину одного из тех ярлов, что каждую весну плыли на юг — чтобы пограбить или поторговать на Гоураше, Эн-Тике, на Вайшерских островах, или даже на материке, в Ильсильваре. Второе имя новичку подбирала команда: любая особенность новичка, любой поступок, любая случившаяся с ним ситуация могла послужить основой для прозвища, которое сохранялось с пиратом всю жизнь: это прозвище было более важным и значимым, чем имя, полученное при рождении. Закреплял за новичком прозвище сам ярл, и хотя это не сопровождалось ни пышными церемониями, ни торжественными речами, для нового члена команды значимость данного события была ничуть не ниже, чем посвящение в рыцари где-нибудь на юге. Именование значило, что новичок принят и стал одним из своих, что с этого момента он мужчина, а не юнец… Хадес второго имени так и не получил. Дом ярла Квинура Собачьей Головы, в котором рос Хадес (он был сыном одного из людей ярла, а может быть и самого Квинура — точно этого не знал никто, даже его мать) был разграблен другим ярлом, в следствии конфликта, о котором Хадес не имел ни малейшего понятия. Как водится, мужчин перебили, имущество расхитили, а наиболее красивых женщин и детей забрали, чтобы продать в рабство. Первым хозяином Хадеса — тогда ему не исполнилось еще и восьми лет — стал торговец с Вайшерских островов, вторым — владелец склада в Терано, а 2 Речь идет о «разъятой цепи» — казни, распространенной на Сальгердских островах, в ходе которой из спины жертвы вырывали один или два позвонка, после чего оставляли умирать от потери крови. В некоторых случаях рану закрывали, продлевая таким образом агонию. Особенно тонкой пыткой считалось вернуть человека с изъятыми позвонками его семье: если жертва выживала, то всю оставшуюся жизнь проводила без движения, в параличе, наблюдая, как жизнь проходит мимо. Для семьи такой человек становился становился нахлебником, что, в тяжелый условиях севера, было постыдной и горькой участью. третьим — рыцарь Свинцовой Горы Джайрен Келфарид, которому владелец склада проиграл мальчишку в кости. При Джайрене Хадес сначала был слугой, затем оруженосцем; колдовской Дар, пусть и не выдающийся, в сочетании с природной ловкостью и талантом к холодному оружию, помогли ему получить рыцарское звание; спустя еще двадцать лет он стал командором.

Легкий и быстрый, он казался более подходящим Лилии или Крылатым Теням, чем к своему собственному Ордену.

Спустя четыре дня после отбытия Барвета на юг Хадесу донесли об исчезновении двух солдат, отправленных патрулировать дорогу, ведущую на северо-восток. Немедленно были начаты поиски — и вскоре стало ясно, что эти двое не просто заплутали в зимнем лесу, а подверглись организованному нападению: следы крови и многочисленные следы лошадиных копыт отчетливо говорили об этом. Тела министериалов нашли недалеко от дороги. Поиски были отложены из-за наступления ночи, а утром возобновлены; не смотря на ветер и снег, полдюжины лошадей оставили в лесу вполне отчетливый след, следуя по которому, энтикейцы вскоре вышли к лесному домику. Домик оказался покинут, но было видно, что собирались в спешке. Хадес потребовал от барона Зайрена ответа, но тот поклялся, что не имеет к случившемуся никакого отношения и не знает, кто это мог быть.

— Это ваши земли, барон. — Со скукой в голосе произнес Хадес. — Соображайте быстрее.

Зайрен продолжал настаивать на том, что не имеет понятия, кто мог совершить нападение.

Он назвал имена предводителей двух банд, но сам же и опроверг мысль о том, что они могли быть причастны: одна из банд, по слухам, не так давно покинула эти места, другая же была слишком малочисленна и плохо вооружена, чтобы осмелиться напасть на двух орденских рыцарей. Кроме того, оружие и доспехи убитых остались при них, что означало, что убийцами были отнюдь не простые бандиты, которые не преминули бы обобрать трупы. Хадес с трудом подавил желание отрезать барону какую-нибудь конечность, чтобы выдавить более полезные сведения, которыми тот, несомненно, располагал. Поиски продолжились. Следы привели к основной дороге, где затерялись среди множества других — однако, в миле от того места находилась деревушка, и если всадники продолжали двигаться по дороге, то неизбежно должны были миновать ее. Хадес допросил местных жителей: поначалу они тоже утверждали, что ничего не видели и никого не узнали, но пытка быстро развязала языки самым забывчивым. Хадес услышал имена, одно из которых было именем младшего сына барона эс-Финла; Зайрен побледнел и стал говорить, что это, вероятно, какая-то ошибка, но Хадес больше не стал его слушать. Он приказал своим людям арестовать барона; так же были арестованы все его рыцари и телохранители. В Йонвеле, в собственном замке, барон был подвергнут пытке, однако за короткое время ничего путного Хадес от него не добился, из чего сделал вывод, что либо барон стоек духом, либо действительно не знает, где сейчас скрывается его младший сын. Затем ему донесли, что старший сын Зайрена, посаженный под замок, сбежал — свидетели утверждали, что он превратился в птицу и вылетел в окно. Не желая дожидаться, пока, в довесок ко всему, какой-нибудь фокус выкинет еще и баронесса, командор посадил Тейру в подвал, в ту же камеру, в которую поместил ее измученного пыткой мужа. Приближенные барона оказались не столь тверды, как их господин: хватило одной угрозы, чтобы нашлись те, кто показал на Мейкара эс-Квана как на главного зачинщика смуты: во время визита в замок Йонвель Мейкар успел переговорить не только с Керстеном. Хадес отправил в Дераншаль гонца с приказом арестовать Мейкара, буде он там объявится. Старого эс-Квана он решил пока не трогать, чтобы не вспугнуть его сына, если тот еще не в замке. Однако, из Дераншаля пришло известие о бунте Рейера: воспользовавшись тем, что более половины энтикейского гарнизона находилось снаружи, занимаясь разведкой и патрулированием, Рейер вместе с сыновьями перебил оставшихся и заперся в замке.

Хадес ощутил злость — не столько на взбунтовавшегося барона, от которого он с самого начала ожидал какой-нибудь подобной выходки, сколько на тех, кого он оставил в Дераншале и кто так глупо позволил баронской солдатне себя перебить. Он оставил в Дераншале четырех рыцарей — минимум двое из них должны были постоянно находиться в замке; четырех оруженосцев и семнадцать министериалов. Положим, половина в разъездах — но даже оставшейся дюжины орденцев должно было с лихвой хватить, чтобы справиться с бароном и его людьми, не смотря ни на какую внезапность нападения!.. Хадес оставил половину людей в Йонвеле, а с остальными выдвинулся в Дераншаль, по пути подбирая тех своих рыцарей и министериалов, которые сумели уцелеть во время резни, поскольку находились за пределами дераншальских стен — теперь они, не солоно хлебавши, возвращались по заснеженной дороге в Йонвель.

Хадес осадил Дераншаль, с неудовольствием придя к выводу, что недооценил как саму крепость, так и ее обитателей. Дераншаль, показавшийся ему во время первого визита всего лишь большим грязным сараем, оказался совсем не такой легкой целью как представлялось. Его стены, пусть и не слишком высокие, защищали от неподготовленного нападения, а проведению правильной осады мешали естественные условия. Замок стоял на возвышенности, поднять на пологий склон осадные машины — даже если бы Хадес располагал ими — было бы весьма затруднительно. Даже установить обыкновенные лестницы там было сложно, в силу крутизны спуска, но лестницы и таран — это единственное, что оставалось в распоряжении нападавших.

Поскольку тех лестниц, что они привезли с собой, не хватало (первый пробный штурм Дераншаль с успехом отразил), Хадес приказал своим солдатам заняться их изготовлением. Попытки разрушить стены с помощью магии успеха не принесли — он был не самым лучшим чародеем из подчиненных Зингара, больше тактиком и бойцом, вдобавок стены, сложенные преимущественно из дерева, оказали магии орденского Ключа куда более сопротивление, чем смогли бы оказать на их месте каменные. Было и третье обстоятельство, сыгравшее немаловажную роль в неудаче командора: в противовес его магии усилия духов горы и рода эс-Финлов, напротив, были направлены на укрепление тонкой структуры замка; благожелательные к эс-Финлам и враждебные энтикейцам духи создавали такую энергетическую атмосферу, при которой каждое заклятье Хадеса слабело едва ли не наполовину. Хадес проклял всех, помогавших эс-Финлам духов, но проклятий было мало, нужно было брать замок, и поскорее, потому что проводить долгую осаду в период декабрьских метелей было попросту невозможно.

Как только будет готов таран и дополнительные лестницы, он прикажет начать штурм. Он больше не будет пытаться разрушить стены, он сосредочит свои усилия на воротах и таране — могучая и медленная магия Свинцовой Горы увеличит мощь наносимых по воротам ударов в десятки раз. Он покроет лестницы магнитными чарами, заставив их прилипнуть к земле и к стенам — скинуть такие лестницы защитникам будет очень непросто. Но все же лестницы — это в больше степени отвлекающий маневр, основные свои усилия он сосредоточит на воротах. Как только ворота падут, рыцари и министериалы Свинцовой Горы, почти неуязвимые за счет сочетания брони и защитных чар, войдут внутрь Дераншаля — и тогда ничто уже не сможет остановить их.

Все приготовления были закончены уже на второй день. Перед рассветом Хадес лично проверил караулы и вошел в свою палатку, чтобы поспать несколько часов перед боем. Душа его была полна мрачного удовлетворения: завтра он размажет этих ильсильварских щенков ровным слоем по двору их собственного замка. Он зальет кровью склоны Дераншаля и угонит отсюда всех женщин и детей — пусть духи рода, посмевшие противиться ему вместе с людьми, наплачутся вместе с ними, когда он истребит весь этот род. Их женщины станут солдатскими шлюхами, их дети — забитой прислугой, позабывшей о том, какой она крови. Завтра… все это будет завтра…

Он зашел в палатку, задернул полог и умер, не успев даже понять, кто его убил, зачем и почему.