Богдан Хмельницкий

4. ЛОВКИЙ ШПИОН

На другой день Чаплийнский сидел в кабинете с зятем своим Комаровским. Они о чем-то горячо спорили, как вдруг дверь отворилась и вошел Дачевский.

– А, здорово, друже! – небрежно проговорил Чаплинский. – Новостей принес?

– Принес! – отрывисто проговорил тот.

– Садись да повествуй… Эй, хлопче, пива нам да меду, да венгржины постарше! – приказал он, хлопнув в ладоши.

Проворный слуга живо принес бутылки, жбаны и стаканы и также быстро скрылся.

– Вчера, когда пана Данила так неучтиво выпроводили… – начал Дачевский.

Чаплинский поморщился.

– Подробности ты можешь выпустить, – заметил он угрюмо.

– Когда пана высадили за двери, – невозмутимо продолжал Дачевский, будто не замечая, что пан сердится, – пан Богдан начал говорить о королевской привилегии, скрытой Барабашем; в этой привилегии король дарует права казацкой вольнице…

– Гм, вот как! – протянул Чаплинский, – что же этот казак говорил?

– Он просил Барабаша показать ему королевскую грамоту, но тот дал понять, что бумага спрятана у его пани. Тогда Богдан как будто успокоился, но я его знаю и по глазам заметил, что он нечто задумал. Я пробрался незаметно во двор и там, между нищими и челядью, остался до утра. Я видел, как тот казак, которого пан вздернул, да плохо, оседлал коня и ускакал, а к рассвету вернулся и тотчас же прошел к Богдану. Я готов голову прозакладывать, что он ездил к пани в Черкасы за грамотой… Что предприятие это удалось, я сегодня ясно увидел по пану Богдану: он земли под собою не слышит…

– Хорошо, я вполне одобряю сообразительность пана, – важно сказал пан Чаплинский, поглаживая усы. – Что же касается Богдана, то мы с зятем только что толковали о нем. Недолго ему тешиться, я всеми способами буду стараться, чтобы пан староста обратил свое внимание на этого беспокойного человека.

– Еще я должен передать пану подстаросте, – продолжал Дачевский, –что у Хмельницкого часто бывают разные люди из сел и деревень: и попы, и крестьяне, и казаки, и шляхтичи. Он с ними подолгу разговаривает; насколько мне удалось слышать эти разговоры, дело идет о том, чтобы мутить народ и вербовать повстанцев.

– Знаю, знаю, что он затевает, – отвечал Чаплинский, – только навряд ли это ему удастся. Попрошу я пана Дачевского еще об одной услуге: не найдет ли он возможность проследить хорошенько за этим казаком, спасшимся от виселицы; может быть, мы придумаем какие-нибудь способы и от него избавиться.

– Не обещаю, пан подстароста, не обещаю; но, что могу, сделаю. Запорожцы – хитрый народ, за ними уследить трудно.

Дачевский раскланялся, а Чаплинский с зятем поехали в Чигирин по какому-то делу.

После ночной поездки Ивашко долго высыпался. Богдан не велел его будить: он имел продолжительное совещание с Брыкалком, который куда-то уехал, а Хмельницкий засел за свои бумаги и письма. Наконец, вошел к нему заспанный Ивашко, поклонился и сказал:

– Здоров будь, батько! Я тебе вчера не успел важных вещей сообщить.

– Слышал, слышал, – с усмешкой сказал Богдан, – мне Брыкалок уже все передал. Извести они меня замышляют. Ну, что ж? На все воля Божья, остерегаться буду, а удастся им, значит, мне жить не суждено. А ты бы вот что, Ивашко, повидал бы свою панночку, да и шепнул бы ей, чтобы она ко всему присматривалась и прислушивалась. Видишь, какие веселые поручения я тебе даю.

Ивашко, действительно, просиял и, весело тряхнув чубом, проговорил:

– Это дело я быстро обделаю, батько! Катря дивчина сметливая, да и мамка ее, старая татарка, тоже может нам пригодиться.

Он вышел с поклоном; во дворе встретился с Дачевским. Оруженосец остановил было его своими разговорами, но Довгун постарался поскорее от него отделаться, оседлал коня и ускакал. Дачевский посмотрел подозрительно ему вслед и тоже куда-то скрылся.

Вечером Чаплинский вернулся довольно поздно и собирался уже ложиться спать. Вошел слуга и доложил, что его желает видеть пан Дачевский.

– Проси! – важно проговорил пан Данило.

Дачевский вошел взволнованный, запыхавшийся и, отвешивая поклон, поспешно проговорил:

– Ну, пан подстароста, какие я тебе новости привез!.. Жаль, что ты того казака плохо вздернул, ей-Богу жаль!

– Что такое? – спросил Чаплинский встревоженно.

– Расскажу, сейчас расскажу все по порядку, дай только мне вздохнуть да прикажи подать вина или меду. Я сегодня с этим запорожцем умаялся. Чаплинский нетерпеливо хлопнул в ладоши, велел подать бутылку вина и жбан меду, усадил рассказчика против себя и приготовился слушать. Дачевский полунасмешливо, полулукаво посмотрел на него и проговорил:

– Пан подстароста забыл наш уговор. Важные новости не передаются так, из одной любви к пану.

Пан Данило, только что удобно усевшийся в кресле, даже подскочил от гнева.

– Клянусь своей саблей, пан Дачевский, это уж из рук вон! Полагает ли пан, что я, благородный шляхтич, обману его и не заплачу должного?

– Карбованцы, пан подстароста, вещь круглая, рассыпчатая, – отвечал Дачевский спокойно. – Обещать и заплатить – две вещи разные; сперва мы лучше сторгуемся, тогда пан и новости услышит.

В Чаплинском, видимо, боролись два чувства: желание услышать, что скажет Дачевский, и боязнь переплатить.

– Я не могу назначить цену, не зная за что, – отговаривался он.

– Пан покупщик, а я продавец, – спокойно заметил Дачевский, товару своему я цену знаю; без денег его не отдам, а, может быть, найдутся и другие покупатели.

– Сколько же ты хочешь? – спросил Чаплинский.

– Двести карбованцев! – дерзко ответил Дачевский.

Чаплинский опять вскочил с места.

– Пан Дачевский! – вспылил он, – не испытывай моего терпения! Ты сам понимаешь, что за каждое известие о Хмельницком я не могу платить так дорого.

– А почему пан знает, что я буду ему говорить о Хмельницком? Быть может, мои новости касаются лично самого пана Чаплинского!

– Меня? – с удивление спросил пан подстароста.

– Клади-ка деньги на стол, ясновельможный пане! – сказал Дачевский, вставая. – Пятьдесят карбованцев, пожалуй, я тебе уступлю.

– Сто, и ни гроша больше! – угрюмо ответил Чаплинский.

– Ну, ладно, давай!

Чаплинский прошел в опочевальню, погремел ключами и принес сверток червонцев.

Дачевский развернул сверток, пересчитал, вынул из-за пазухи кожаную кису от табака, всыпал в нее червонцы и спрятал деньги на груди. Потом неторопливо подошел к двери, заглянул в соседнюю комнату и вернулся на свое место.

– Итак, пан подстароста, я, как уже говорил тебе, целый день слежу за запорожцем. С утра он уехал от пана Богдана, я же поскакал за ним, по свежему следу его коня. Конечно, я держался в почтительном расстоянии. Мы прибыли в Чигирин. Мне нельзя было самому за ним следить. Как тебе известно, пан, у меня всегда для таких случаев есть люди под руками. Я послал за нашем хлопцем расторопного жидка и приказал ему дать мне знать, где хлопец остановился; сам же проехал к знакомому шинкарю и живо преобразился в старого калеку-нищего. Жидок мой через полчаса явился ко мне с известием, что казак остановился в корчме на рыночной площади, говорил там с каким-то долговязым парнем, и этот парень куда-то тотчас собрался. Мне нечего было долго думать. Я сообразил, что этот долговязый –тот самый запорожец, с которым он вместе приехал к Хмельницкому. Не медля ни минуты, я отправился в корчму, спросил себе кварту горилки и сел неподалеку от казака. Через час слишком вернулся его длинновязый товарищ. Я сделал вид, что дремлю за чаркой и, хотя они говорили тихо, несколько слов все-таки уловил. Из этих слов я понял, что казак назначил кому-то свидание, как только стемнеет, у Дидова Яра, за костелом. Место это хорошо известно и тебе, и мне, пан! Я понял, что свидание назначено кому-нибудь живущему в твоем имении. Задолго до назначенного срока я пробрался в Дидов Яр, устроил себе в хворосте логово, забросал его хворостом и снегом и притаился. Долго пришлось мне сидеть в яме; по счастью, я не забыл взять с собой фляжку с горилкой, а то совсем бы замерз. Наконец, пришел мой казак, а немного спустя и дивчина. Я себе заранее устроил отверстие и при свете луны отлично разглядел их обоих. Как думает пан подстароста, кто была эта дивчина?

– Мало ли тут хлопок, – равнодушно отвечал пан Данило, – почем я знаю, какую он себе выбрал!

– О-о! В том-то и дело, кабы была хлопка! – продолжал Дачевский. – Не хлопка то была, а панночка, сама панна Катря…

– Что-о? – грозно завопил Чаплинский, подскакивая к своему гостю. –Смеяться что ли ты вздумал надо мной? Чтобы Катря пошла к казаку?.. Да ты во сне все это видел…

– Не горячись пан Данило! – удержал его Дачевский. – Я бы и сам подумал, что вижу это во сне, если бы не слышал их разговора. Оказалось, что они давным-давно друг друга знают; панна Катря рассчитывает сделаться женой казака и нисколько не заботится о благославении пана подстаросты. Но это все бы еще ничего; самое важное то, что казак велел панне Катре за паном присматривать и не только ей, но ее мамке. Вот ты теперь и видишь, пан подстароста, важную ли я весть принес. Ведь, если б пана в его собственном доме окружили шпионы Хмельницкого, пан очутился бы у него совсем в руках.

Пан Чаплинский, как стоял в угрожающей позе перед Дачевским, так и замер. Лицо его побагровело, жилы надулись, глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Несколько минут он ничего не мог сказать, только тяжело дышал, сжимая рукоять сабли.

– Это, это… – пробормотал он, наконец, – это совсем невозможно!

Дачевский даже испугался; он подумал, что с паном Данилом делается удар. Он налил ему в стакан меду, и пан выпил одним духом.

– Ты вполне уверен, – проговорил он тогда, – что тебе все это не пригрезилось, и над тобою не пошутили ведьмы?

– Пану легко в этом убедиться, – отвечал Дачевский. – Пусть он пригрозит хорошенько девушке, она все и скажет.

– Да, правда, – проговорил пан Данило упавшим голосом, – я могу все узнать… А теперь, пан Дачевский, прошу извинения, я чувствую себя дурно и хочу отдохнуть.

Дачевский уехал, а пан Данило, выпроводив гостя, тотчас же послал за Катрей.

– Панночка спит, – доложил воротившийся слуга.

– Поднять с постели! – грозно прокричал пан.

Слуга быстро убрался, предчувствуя грозу.

Через четверть часа Катря с распущенными, вьющимися волосами, которые не успела собрать в косу, стояла перед паном и удивленно смотрела на него своими большими черными глазами. Она видела, что опекун гневен, чуяла, что ей сейчас за что-то достанется, но никак не ожидала заданного ей вопроса: – С каким казаком ты сегодня виделась и что ты с ним говорила?

У Катри замерло сердце, она побледнела и должна была ухватиться за стоявшее подле нее кресло. С секунду они молча смотрели друг на друга, как два бойца, измеряющие свои силы перед поединком. Чаплинский знал, что эта девочка всегда его ненавидела; ходили темные слухи о том, что он присвоил себе ее хутор при помощи разных кляуз, и что девушка ничего из его лап назад не получит. Слухи эти дошли и до Катри. Но у нее были еще и воспоминания детства. Она помнила своего отца, дальнего родственника Данила, помнила, как тот говаривал, что пан Данило в конец разорил его, оттягал все, что можно, а теперь хочет присвоить себе и последнее.

Катря была не робкого десятка. Через минуту она уже овладела своим смущением, взглянула прямо в глаза пану и, гордо подняв голову, отвечала: – Не скажу.

Пан Данило немного опешил. Он никак не ожидал, что девушка нисколько не попытается вывернуться, солгать. Но, сообразив с минуту, он принял иную тактику.

– Ты не скажешь, так я тебе скажу. Ты собиралась вместе с этим казаком шпионить за мною, ты собиралась предать меня в руки моего врага, ты решила выйти замуж без моего согласия, ты, ты, которую я призрел, поил и кормил… Да знаешь ли ты, что тебя за это мало убить?.. – с бешенством окончил он, подступая к ней.

Катря гордо, как-то сверху вниз, оглядела его с головы до ног и не двинулась с места.

– Пан Данило Чаплинский, – сказала она, – забывает, что если он меня поил и кормил, то не даром. Он взял у отца моего и у меня все, что мог взять; я ему ничем не обязана.

Подстароста немного смутился, но сейчас оправился и возразил:

– Я не тебе обязан отчетом; ты в этих делах ничего не понимаешь. Но знай, что я имею над тобой власть, и что из моей воли ты выйти не можешь.

А чтобы отнять у тебя возможность шпионить, я тебя и мамку твою запру. Прочь с глаз моих! – крикнул он.

Девушка не двинулась с места и порывалась еще что-то сказать.

– Гей, кто там? – крикнул пан.

Прибежало несколько слуг.

– Посадить ее под замок! – проговорил пан, указывая на Катрю.

Слуги в нерешительности смотрели на них обоих.

Катря подняла голову и сказала:

– Не троньте меня, я сама пойду, куда мне прикажут.

Тогда пан Данило подозвал одного из слуг и вполголоса отдал ему приказание.

– Панночка, следуйте за мною! – почтительно сказал слуга и пошел вперед.

Катря тихо вышла из комнаты. Ее поместили в одной из верхних каморок с маленьким узким окном и тяжелой массивной дверью.

– А мамка? – спросила она.

– Ее велено запереть особо, – коротко отвечал слуга.

Чаплинский долго еще ходил по комнате, заложив руки за спину, обдумывая способы избавиться от своей воспитанницы. Ему даже раза два приходило в голову, не отдать ли ее замуж за этого казака, уйдут – и концы в воду.

"А если казак окажется смышленым", задал он себе вопрос, "да потребует ее имение, потащит в суд, отыщет документы? Нет, нет и тысячу раз нет; ее надо спровадить так, чтобы она ни в чем не мешала".