Богова делянка

Эрскин Колдуэл БОГОВА ДЕЛЯНКА (отрывок из повести)

Широкая полоса отрытой супеси стронулась с края, и грунт съехал на дно воронки. Тук-тук Уолден до того рассердился на этот обвал, что, стоя с киркой в руках, по колено в рыжей земле, принялся поминать всех святых. А обоим парням и так уже хотелось кончать работу. Было за полдень, а они спустились сюда и рылись в этой большой яме с самого раннего утра.

— Какого черта в стуле надо было этой грязище обрушиться, как раз когда мы столько прорыли? — говорил Тук-тук, уставясь на Шо и Бака. — Тут что-то не так!

Ни тот, ни другой не успели ответить отцу, а Тук-тук уже впился обеими ладонями в рукоять кирки, замахнулся что есть силы и всадил острие в стенку воронки. И там оставил кирку. А ведь порой он входил в такой раж, что любой палкой был готов ковырять землю до полного изнеможения.

Бак, упираясь руками в колени, вытащил ноги из осыпи и присел вытряхнуть песок и камешки из своих ботинок. При этом мысли его занимала та масса грунта, которую придется взрыть и выволочь из ямы, прежде чем копать глубже.

— Хоть бы уж начинать новую яму, — Шо сказал отцу. — В этой мы роемся целых два месяца, а ничего не сыскали, кроме уймы трудов. Надоела мне эта яма. Ничего отсюда не добудешь, сколько ни зарывайся.

Тук-тук присел, обвевая шляпой свое разгоряченное лицо. Свежий воздух не попадал на дно воронки, и в яме было жарче, чем на сковородке.

— В чем беда, ребята, нет в вас того терпения, как у меня, — сказал он, обвевая и вытирая лицо. — Я эту землю рою без малого пятнадцать лет и способен рыть еще столько же, коли приспичит. Но такое у меня чувство, что не приспичит. Я так понимаю, мы добьемся своего не сегодня-завтра. В эти горячие денечки я чую это всеми косточками. Нельзя ж стопориться и браться заново всякий раз, едва сорвется пустяшная кучка грязи и долу съедет. Что за толк зачинать новую яму, едва случится такое. А ну-ка попробуем себе углубляться как ни в чем не бывало. И не иначе! Не теряй, ребята, терпения по пустякам.

— Терпения, еще чего! — сплюнув на красноватую глину, сказал Бак. — Терпения нам не надо, а надо кудесника. С ним, глядишь, дело веселей пойдет.

— Опять ты, сынок, болтаешь по-черномазовски, — недовольно заметил Тук-тук. — Да не слушай ты эту черномазовскую болтовню. Одно суеверие. То ли дело я. У меня по-научному. А черномазых наслушаешься, еще привидится, будто у них ума больше моего. У них-то и другого разговору нету, как про кудесников да колдунов.

Шо, прихватив лопату, стал выбираться на поверхность.

— Ладно. Все одно, на сегодня я шабашу, — сказал он. — Мне охота в город вечером податься.

— Вечно ты кидаешь работу середь дня, когда в город соберешься, — произнес Тук-тук. — Эдак не разбогатеешь. И всех делов у тебя в городе — потолкаться в игорной да за какой-нибудь бабой увязаться. Останься ты дома, так мы б чего-то и добились бы.

Чтоб не соскользнуть обратно, вторую половину пути на поверхность Шо проделал на четвереньках. Со дна было видно, как он добрался до края воронки и ступил на твердую землю.

— К кому это он так часто ходит в город? — спросил Тук-тук другого своего сына. — Ведь вляпается, коли не побережется. Шо к женщинам-то непривычный. Они его наградят чем, а он и не сообразит, пока время не упустит.

Бак сидел в яме напротив отца и мял пальцами комок сухой глины.

— Не знаю к кому, — ответил он. — Ни к кому в особенности. Всякий раз он про новую девицу рассказывает. Ему лишь бы юбка…

— Какого черта в стуле ему возиться с бабами? Это ж только дурак станет год напролет всякий день дрочиться. Эдак бабы его в лохмотья истреплют. Я в молодые годы никогда на них так не бросался. И что это на него нашло? Сидел бы себе спокойно дома да на девушек наших поглядывал.

— Я откуда знаю. Не мое это дело, чем он в городе занимается.

Пропав из виду несколько минут назад, Шо вдруг снова появился наверху и позвал Тук-тука, который, как и Бак, с удивлением глянул на Шо.

— Что такое, сынок?

— Кто-то сюда, пап, через поле шагает. От дому сюда идет.

Тук-тук встал и огляделся вокруг, словно мог что-либо увидеть через край ямы, бывший двадцатью футами выше.

— Кто такой? Чего ему, сынок, надо?

— Никак не разберу, кто это. Похоже, городской. Весь разодет.

Бак с отцом собрали кирки и лопаты, полезли из воронки.

А выбравшись на поверхность, увидели здоровенного толстяка, натужно шагавшего к ним по колдобинам. Он с трудом двигался в эту жару, светло-голубая рубашка пропотела и липла к груди и к животу. Он беспомощно спотыкался на неровностях почвы, не в состоянии увидеть, посмотревши вниз, свои ноги.

Тук-тук поднял руку и помахал.

— Эй, так это ж Плюто Свинт, — сказал он. — И чего ему тут?

— Я и не узнал Плюто в этаком параде, — сказал Шо. — Прямо не он.

— Чего б за так перехватить приперся, — высказался Бак. — У него другого занятия и нет, так сказывают.

Плюто приблизился, все пошли и уселись в тени дуба.

— Жарища, Тук-тук, — сказал Плюто, спотыкаясь напоследок. — Привет, ребята. Как, народ, идет работа, а, Тук-тук? Вам бы дорогу проделать к своим ямам, чтоб я мог на машине подъезжать. На сегодня вы закончили, верно?

— Сидел бы ты в городе, Плюто, пока жара к вечеру не спадет, тогда б и трогался, — произнес Тук-тук.

— Хотелось проехаться да вас, народ, навестить.

— А жара-то?

— Коль другие выносят, так и я могу. Как, народ, работа идет?

— Не жалуемся, — ответил Тук-тук.

Плюто сел, привалившись спиной к дубу, запыхавшийся, словно пес, в разгар лета гонявшийся за кроликами. Пот скатывался по его полному лицу и толстой шее, впитывался в светло-голубую рубашку, и она от этого стала заметно темнее. Так и сидел он какое-то время, слишком уставший, чтобы шевельнуться или заговорить.

Бак и Шо закурили по самокрутке.

— Значит, не жалуетесь, — сказал Плюто. — Считайте, вам везет. Я подмечаю, в нынешние времена есть на что жаловаться. Хлопок растить никакой выгоды, а любой арбуз черномазые поедают, не успеет он на плети созреть. Мало смысла жить от поля нынче, как ни старайся. Из меня-то, правда, вообще фермер не ахти.

Плюто потянулся и подложил руки под голову. В тени ему полегчало.

— Напали на что этими днями? — спросил он.

— Ничего особенного, — ответил Тук-тук. — Ребята мне проходу не дают — новую яму начинать, но я пока не решил. В этой вот мы прошли двадцать футов, и бока того гляди рухнут. Так что оно неплохо взять да порыть чуток в другом месте. Разве ж новая яма будет хуже прежней?

— Чего вам, народ, в помощь надо, так это альбиноса, — сказал Плюто. — Слыхал я, все одно что против ветра плевать, ежели альбинос тебе не пособляет.

Тут-тук встрепенулся и уставился на Плюто.

— Кто, кто?

— Альбинос.

— Какого черта в стуле нужен альбинос, а, Плюто? Не слыхивал про таких. Тебе-то откуда известно?

— Да знаете вы, про что речь. Не иначе, слыхали про таких.

— Значит, совсем из головы вон, коли и слыхал.

— Альбинос — из породы сплошь белых людей, они будто из мела сделаны или из чего другого белого-белого. Вот он каков, альбинос. Все у него, Тук-тук, белое, волосы, и глаза, и прочее, вроде бы так.

— Ах эти, — усаживаясь поудобней, промолвил Тук-тук. — Не сразу допер я, о чем ты. Знаю таковских. Точно, черномазые про них балакали, но на их-то треп я ноль внимания. А я б применил бы такого к делу, кабы знал, где его добыть. Я отродясь эдаких в глаза не видал.

— А вам, народ, такой бы пригодился…

— Я только и твержу, что с суевериями и колдовством мне не по пути, Плюто, но всегда на ум мне приходило, что вот альбиноса нам не хватает. Притом, пойми, у меня все по-научному. Колдовства я близко не подпущу, последнее это дело, и не поддамся я на эдакую дурость. По мне, лучше пустить к себе в постель гремучую змею, чем с колдунами водиться.

— Приятель мне сказал, что видел на днях альбиноса, — сообщил Плюто. — Ну как пить дать.

— Где? — вскочив, задал вопрос Тук-тук. — Где видел? В наших краях, а, Плюто?

— Приблизительно в южном конце округа. Не так чтоб далеко. Добраться туда, взять его и с ним вернуться — отнимет часов десять, от силы двенадцать. Скорей всего взять его труда не составит, но невредно его связать маленько, прежде чем сюда поворачивать. Живет-то он на болоте, а ну как твердая земля ему по вкусу не придется.

Шо и Бак подошли поближе к дереву, под которым сидел Плюто.

— Побожись, что то альбинос, — сказал Шо.

— Настоящий, как божий день.

— Живой и ходячий?

— Приятель так мне говорил, — отвечал Плюто. — Ну как пить дать.

— Где этот теперь? — спросил Бак. — Мы его, по-твоему, спроста добудем?

— Не скажу, просто ль вам, народ, будет добыть его, ведь может статься, в уговоры придется вам пуститься, чтоб пошел он на здешнюю твердую землю. Ну да вы, народ, небось сообразите, как его сюда затащить.

— Мы его веревками свяжем, — сказал Бак.

— Я вслух таких советов не давал, но, гляжу, сами вы, народ, угадали, про что я думал. Как правило, я не даю советов нарушать закон, а если на то намекаю, так надеюсь, вы, народ, меня к делу не примажете.

— Какого он роста? — спросил Шо.

— Приятель не говорил.

— Хватит росту, чтоб был прок, так я полагаю, — сказал Тук-тук.

— Ну ясно. Тут же ведь не рост решает, а то, Тук-тук, что он сплошь белый.

— Как его звать?

— Приятель не говорил, — ответил Плюто. — Ну как пить дать.

Тук-тук отломил двойную порцию жевательного табаку и вздернул подтяжки. Стал вышагивать туда-сюда в тени, не замечая ничего, кроме земли у себя под ногами. Он так разволновался, что не в состоянии был усидеть на месте.

— Ребята, — сказал он, вышагивая туда-сюда перед ними, — у меня снова жар от золотой лихорадки. Идите к дому, отладьте автомобиль перед дорогой. Чтоб шины были накачаны туго-натуго и чтоб воды в радиаторе полно было. Мы немедля в дорогу трогаемся.

— За альбиносом, пап? — спросил Бак.

— Дурацкий, сынок, вопрос, — прибавив шагу, сказал он. — Лопни мои кишки, мы до него доберемся и этого сплошь белого сюда доставим. Но никаких колдовских штучек и близко не позволим. У нас все пойдет по-научному.

Бак сразу зашагал к дому, а Шо задержался.

— Как быть, пап, с кормежкой для черномазых? — спросил он. — Черный Сэм говорил в обед, у них в доме ни мяса, ни крупы не осталось, а Дядя Феликс говорил, у него в доме ничего сегодня и на завтрак не было. Уж так они просили тебе передать — как бы им что на ужин получить. Вид-то у них совсем голодный.

— Слушай, сынок, объяснять тебе не надо, что мне недосуг заниматься черномазой едой, — отвечал Тук-тук. — Какого черта в стуле приставать ко мне, когда я поверх головы занят и собрался за альбиносом? Уж пока он с болота не смылся, мы его обязаны взять. А Черному Сэму и Дяде Феликсу скажи: я их чем-нибудь съестным снабжу, как только мы альбиноса разыщем и сюда притянем.

Шо все равно не двинулся с места, выжидательно поглядывая на отца.

— Черный Сэм говорит, он забьет мула, на котором пашет, и его съест, если сразу кормежки не получит. Утром пузо мне свое показал, пустое, совсем под ребра втянуло.

— Скажи-ка Черному Сэму, что, если мула убьет и съест, ему от меня достанется по первое число, пока жопу его не располосую, не отпущу. Очень мне надо ломать голову над жратвой для черномазых в эдакое-то время. Пусть Черный Сэм заткнется, старика мула не трогает, а пашет себе под хлопок.

— Я передам, — сказал Шо, — но все равно он твердо настроен мула съесть. Говорит, такой голодный — сам не знает, что еще в голову взбредет.

— Ты ему мои слова передай, а я с ним займусь, когда мы альбиноса повяжем.

Шо, пожав плечами, последовал за Баком к дому.

В другом конце поля два негра пахали целину. Возделываемой земли осталось на ферме совсем уже мало. Акров пятнадцать-двадцать было усеяно ямами глубиной от десяти до тридцати футов и двойной против того ширины. Целину расчистили этой весной, чтоб посеять хлопок, набралось ее двадцать пять акров. А то бы в этом году не хватило пригодной земли, чтоб дать работу двоим издольщикам. От года к году, с прибавлением ям, посевной клин уменьшался. Возможно, ближайшей осенью придется начать рытье целины или же копать вплотную к дому.

Плюто отделил новую порцию жевательного табаку от длинного желтого брикета, который держал в кармане брюк.

— Отчего, Тук-тук, вы, народ, решили, что в этой земле золото есть? — спросил он при этом. — Роетесь вдоль и поперек лет пятнадцать подряд, а ведь, народ, на жилу так и не напали?

— Теперь недолго ждать, Плюто. С этим сплошь белым кудесником жила наверняка откроется.

— Но отчего вы решили, что на этой вашей ферме золото есть… Все окрест перерыли, а на жилу так и не напали. От наших мест и до Саванны только и разговоров, что про находки золота, но его самого я ни разу не видал.

— Тебя, Плюто, попробуй убеди…

— Не видал, — произнес Плюто. — Ну как пить дать.

— Правда, я не совсем еще нашел жилу, — продолжал Тук-тук, — но мы впритык к ней подобрались. Я всеми косточками чую, мы на подходе. Папаша мне мой говорил, что в этой земле золото есть, и чуть не вся Джорджия про то же мне говорила, и на прошлое рождество откопали ж ребята самородок не меньше яичка. Вот мне и подтверждение, что золото тут под землей есть, и, пока жив, я его найду. И не собираюсь поиски бросать. А найдем альбиноса и повяжем, так наверняка на жилу нападем. Черномазые без конца копают, золото рыщут по всему краю, даже, я слыхал, под Огастой, а уж это верный знак, что золото где-то есть.

Плюто напряг рот и выстрелил золотисто-желтой табачной жижей в ящерицу, сидевшую в десяти футах от него под корягой. Плевок был точен. Пунцовая ящерица куда-то юркнула; глаза ей язвила табачная жижа.

— Не знаю, не знаю, — проговорил Плюто, через мыски своих ботинок приглядываясь, куда бы направить следующий плевок табачной жижи. — Порой мне кажется, пустая трата времени — рыть такие ямищи да искать там золото. Может, это я по лени, впрочем. Будь у меня, народ, золотая лихорадка, как у вас, я б не хуже прочих свой клочок перерыл. Да вот, народ, не пристает ко мне золотая эта лихорадка, как к вам. Присядешь да поразмыслишь, вот и одолел ее.

— Раз подцепишь настоящую добротную золотую лихорадку, так не избавишься, всю душу проймет. Допустим, тебе и повезло, что не подцепил такую лихорадку. Я вот ни капли не жалею, раз она мне в кровь вошла, но я-то ж не ты. Чтоб сразу и лень и лихорадка, так не получится. Коли подцепил, так рыть тебе и рыть.

— Некогда мне в земле рыться, — возражал Плюто. — Время мне дорого.

— Будь у тебя лихорадка, ни на что другое времени не останется, — объяснял Тук-тук. — Она тебя захватит, как питье или как бабы. Войдешь во вкус, так покою не будет. Она неотвязная, все время отымет.

— Понять-то я кое-что понял, — сказал Плюто, — но меня она не берет.

— И, поручусь, не возьмет, пока не сбросишь ты вес, а покамест не по тебе эта работенка.

— Мне моя фигура не мешает. Иногда бывают затруднения, но я их одолеваю.

Плюто рассеянно сплюнул влево. Ящерица не возвращалась, и прицелиться было не во что.

— Одно меня печалит: не все дети мои тут, чтоб помочь мне, — процедил Тук-тук. — Бак и Шо покамест здесь и помогают, и Бакова жена, и Манюня Джил, но другая-то дочка подалась к Огасту, и на фабрику текстильную устроилась в Хорс Крик Вэли, и замуж вышла; а каков Джим Лесли — это тебе и без меня известно. Большой человек стал в городе, не хуже прочих каких богачей.

— Да, да.

— На Джима Лесли что-то смолоду нашло. С нами знаться не хотел и до сих пор не желает. Ведет себя так, прямо будто со мной вовсе и незнаком. Мать его умирать собралась, я как-то повез ее в город свидеться с ним. Ей, видишь, хотелось глянуть на него еще разок перед смертью. Значит, довез я ее туда, к его белому большому дому на горке, а он заметил, кто у дверей, так заперся и нас не впустил. Оттого, считаю, он материну смерть ускорил эдаким своим поведением, она ведь сразу плоха стала совсем, недели не прошло — померла. Ему, понимай, с нами и встречаться стыдно. До сих пор так себя ведет. Дочка моя старшая совсем другая. Она — как все мы. Всегда нам рада, случись заглянуть в Хорс Крик Вэли, приглашает к себе. Я не устану повторять: Розамунда — загляденье. Ну а про Джима Лесли — про него такого не скажешь. Он скорей глаза прячет, коли встретишь его в городе где-нибудь на улице. Ведет себя, будто меня стыдится. Разве это порядок, я все-таки ему отец.

— Да, да.

— Не пойму, с чего мой старший сын таким оказался. Я всегда был человек верующий, всю жизнь делал все, что мог, как бы меня ни лихорадило, и старался, чтоб и мальчишки, и девчонки мои в меня пошли. Ты, Плюто, видишь ту вот делянку? Ну, так она богова. Я выделил акр на бога двадцать семь лет назад, как только эту ферму купил, и каждый год отдаю в церковь все, что эта делянка даст. Если хлопок посажу, отдаю в церковь деньги, сколько этому хлопку цена бывает. Так же и с салом было, когда свиней держал, и с зерном, когда пшеницу сеял. Уж это, Плюто, богова делянка. Я рад поделиться с богом тем, пускай немногим, что имею.

— А что там в этом году растет?

— Растет? Ничего. Разве что лопухи да репейник. В этом году не было времени посеять там хлопок. Я с ребятами и с черномазыми так был занят другими делами — пришлось богову делянку до времени не трогать.

Плюто приподнялся, оглядел поле и сосны за ним. Груды выкопанной супеси поднимались столь высоко, что уже в сотне ярдов трудно было увидеть что-либо, если только не влезть на дерево.

— Где, вы говорите, этот самый акр?

— Поближе к лесу. Отсюда толком не разглядеть.

— Но зачем же так далеко? Получается совсем на отшибе, а, Тук-тук?

— Ладно, Плюто, я тебе объясню. Делянка раньше была не там, где теперь она. За последние двадцать семь лет я был вынужден не единожды менять ей место. Стоит ребятам затеять разговор, где новую яму начинать, непременно все указывают на богову делянку. С чего бы это? Я твердо решил на Его земле не рыть, вот и приходится ее из конца в конец фермы переносить, лишь бы ям на ней не делать.

— Страшно рыть на ней да вдруг на жилу напасть, верно, Тук-тук?

— Страшно не страшно, а противно будет спервоначалу застать жилу на боговой делянке, придется ж ее всю в церковь выложить. А проповедник наш и без того все, что пожелает, имеет. То-то противно будет взять да отдать ему золото. Это, Плюто, не по мне.

Тук-тук вскинул голову и оглядел поле, усеянное ямами. В одном месте было видно на полмили вдаль промеж земляных отвалов. В той стороне Черный Сэм и Дядя Феликс пахали целину под хлопок. Тук-тук всегда приглядывал за ними, понимая, что если они не станут выращивать хлопок и хлеб, не будет ни денег, ни в достатке еды на осень и зиму. За неграми нужен глаз да глаз, иначе при первой возможности бросят работу и примутся рыть ямы подле своих хибар.

— Я кое о чем, Тук-тук, хотел бы спросить вас.

— Оттого и явился сюда по самой жаре?

— Точно. Спросить хотелось.

— Что же у тебя, Плюто, на уме? Давай спрашивай.

— Девчушка ваша, — выдавил из себя Плюто, глотнув невзначай табачной жижи.

— Манюня Джил?

— Во-во, потому и пришел.

— А она при чем?

Плюто вынул разжеванный табак изо рта и отбросил в сторону. Прокашлялся, пытаясь изгнать из горла табачный привкус.

— Я б на ней женился.

— Ты, Плюто? И это твердо?

— Могу, Тук-тук, побожиться. Хоть руку отдам на отсечение, чтоб на ней жениться.

— Приглянулась она тебе?

— Могу побожиться, — ответил Плюто. — Ну как пить дать.

Тук-тук стал думать, было приятно думать, что в такие юные годы его младшая дочь обратила на себя внимание мужчины с серьезными намерениями.

— Руку отсекать, Плюто, оно ни к чему. А давай-ка женись на ней, раз она по тебе. Только, слушай, позволь ей пожить маленько тут после свадьбы и помочь нам с рытьем, а ты б наведывался и тоже помогал бы. Чем больше народу нам пособлять будет, тем скорее, Плюто, мы к жиле подберемся. Ясно ж, ты не прочь будешь покопать, раз тоже становишься членом семьи.

— Я копать не мастер, — сказал Плюто. — Ну как пить дать.

— Ладно, оставим пока этот разговор. Успеем все обсудить, когда поженитесь.

Плюто, почувствовав, как кровь прилила к щекам, вытащил носовой платок и долго отирал лицо.

— Одна есть загвоздка…

— Это какая?

— Манюня Джил сказала, что я ей не подхожу с таким толстым животом. А я с ним ничего поделать не могу.

— Какого черта в стуле совать в дело твой живот? — заметил Тук-тук. — На Манюню Джил дурь нашла, Плюто. Ты ее не слушай. Давай-ка женись на ней и не беспокойся. Она придет в порядок, если ты ее куда прокатишь. А дурь на Манюню Джил находит ни с того ни с сего.

— И еще одно…

— Это что же?

— Про это я б и не хотел поминать.

— А ну-ка выкладывай, Плюто, как скажешь, так и сделаем, чтоб раз навсегда тебе успокоиться.

— Поговаривают, иной раз она невесть что вытворяет.

— К примеру?

— Ну, поговаривают, она мужикам проходу не дает, со всяким заигрывает.

— Значит, Плюто, идут разговоры о моей дочери?

— Да, о Манюне Джил.

— Что же это за разговоры?

— Ничего особенного, вот только что мужикам проходу не дает, со всяким заигрывает.

— Ублажил ты меня такими вестями. Манюня Джил для семьи-то всей нашей — малышка, а вот и гулять взялась. Как тут не порадоваться.

— Пусть-ка бросает это, раз я собрался на ней жениться.

— Пустяки, Плюто, — сказал Тук-тук. — Нечего пугаться. И нечего внимание обращать. Она, само собой, беззаботная, но зла на уме — ни-ни. Просто ну так устроена. Ей с того беды нету, да и тебе ж без ущербу. По-моему, бабы сплошь такие, а кто больше, кто меньше — уж это по наклонности. Даже если Манюня Джил пристает к мужикам, так не от дурных мыслей. Как и положено миленькой девочке, Манюня Джил всем по сердцу и сама это чувствует. Если ты ее, Плюто, удовлетворишь да ублажишь, она всех прочих отставит. А ведет она себя так, потому что взялась гулять и не нашлось парня, чтоб ее приструнить. Вот ты мужик подходящий, чтоб ее удовлетворить. По глазам, Плюто, вижу. Так что успокойся.

— Жаль, не может бог, когда создает женщину вроде Манюни Джил, вовремя остановиться и далеко не заходить. Ведь с ней-то что получилось: не понял Он, когда она у него отлично уж вышла. Все старался да старался — а теперь гляньте на нее! Вешается направо и налево, и все такое прочее, едва ли мне когда удастся спокойно уснуть после свадьбы.

— Что ж, может, богова тут вина, Плюто, что вовремя не остановился, но опять же с не с одной Манюней Джил эдак у него вышло. Я на своем веку подобных видал кучу. И далеко ходить не надо, чтоб примеры сыскать. Да возьми ты Бакову жену. Поверь, Плюто, я понять не могу, для чего такие красотки, как Гризельда.

— Вы так считаете, а мне вот, Тук-тук, это не с руки. Видывал я баб чем-то вроде нее, но чтоб с такой дурью, так нет. Когда я стану шерифом, не соглашусь, чтоб она разгуливала, как по-нынешнему. Это ж моему политическому положению повредит. Нельзя ж о нем забывать.

— Тебя, Плюто, покамест не избрали.

— Еще нет, но все складывается в мою пользу. У меня полно друзей по всему округу, и все они для меня день и ночь стараются. Коли никто не всунется и подтасовки снова не устроит, я спроста пройду на должность.

— Ты им только скажи, чтоб сюда не заявлялись. Я тебе свой голос вручаю и все тутошние голоса, так и знай, а твои друзья пускай сюда на ферму и не показываются со всеми руку пожимать. Пойми, кабы один кандидат, а то ж их сотня объявилась в это лето. Я ни единому руки не подал и ребятам, и Манюне Джил, и Гризельде запретил. Чай, догадываешься, Плюто, отчего мне тут этих кандидатов не надо. Кое-кто из них вовсю почесон разносит, а он как привяжется, так лет на десять. Я не говорю, будто у тебя почесон, но чуть не у всякого кандидата он есть. Так что в эту осень и зиму многие в округе заболеют, даже опасно станет в городе появляться.

— Если бы не трудные времена, не развелось бы столько кандидатов на так мало мест. А в трудные времена кандидатов наружу вылазит, словно с собаки блох от щелока.

Тем временем Бак и Шо, выкатив машину из гаража во двор, в двух шагах от дома принялись накачивать шины. Гризельда, жена Бака, поддерживала беседу, стоя в тени крыльца. Манюни Джил не было видно.

— Мне надо трогаться, — сказал Плюто. — Делов сегодня! Я ж должен навестить всех избирателей отсюда и до шоссе, и все это до вечера. Мне пора.

Плюто сидел, откинувшись к стволу дуба и поджидая, когда хватит духу подняться. В тени было так приятно, в поле же, где тени не было, солнце пекло по-прежнему. Даже сорная трава слегка стала поникать от нещадной жары.

— А где нам, Плюто, искать того альбиноса, про которого ты тут поминал?

— Значит, вы, народ, доезжаете до Кларковой мельницы и берете вправо, по проселку вдоль сухого ручья. В миле от заворота приятель и видел его — у опушки, на краю болота, сухостой валил, так приятель говорит. Тормозите и приглядывайтесь. Где-то он там, потому за это время деться ему было некуда. Кабы не дела, я б, народ, с вами поехал да хоть сколько подсобил бы. Однако ж за шерифское место гонка ярится день ото дня, только поспевай голоса добывать. А вдруг не выберут, так и не знаю, как быть-то тогда…

— Авось мы его в два счета сыщем, — сказал Тук-тук. — Я ребят пошлю, пускай порыщут, а я буду от них знака поджидать. В самый раз будет прихватить гужей и повязать его, как только попадется. Чего доброго, закобенится, когда станешь его с собой звать. Но уж мы его добудем, коли он в наших краях. Это ж с каких пор нам его не хватает! Черномазые-то говорят: если человек сплошь белый, так он жилу укажет, а они-то знают, что говорят, — копают ведь больше нашего, а мы с ребятами тоже роем от зари до зари, большей частью. Не взбреди тут Шо пошабашить и в город податься, мы б продолжали себе рыть эту самую яму.

Плюто набрался было решимости подняться, но опыт не удался. Пришлось снова сесть и, тяжело дыша, отдохнуть еще немножко.

— Вы уж, Тук-тук, помягче с альбиносом, — стал советовать Плюто. — Не знаю, как вы его заполучить хотите, и не знаю потому, что присоветовать, но только не вздумайте из ружья в него стрельнуть. Пораните его — закон нарушите, и я б, народ, на вашем месте поостерегся и не подранивал его больше, чем я смогу прикрыть. Уж до того он вам тут потребен — последнее дело под суд угодить, когда вот-вот своего добьетесь. Уж вы с ним полегонечку, чтоб ни ран, ни рубцов не осталось, а то еще заявит…

— Целехонек будет, — пообещал Тук-тук. — Я нежный буду с ним, как с новорожденным малышкой. Слишком мне альбинос требуется, чтоб стал я с ним грубить.

— Мне надо трогаться, — сказал Плюто, по-прежнему недвижим.

— А не жарко? — кивнул Тук-тук на иссушенную зноем землю.

При этом напоминании Плюто кинуло в жар. Он зажмурился, но прохладней оттого не стало.

— Слишком жарко, чтоб сегодня по избирателям ходить, — сказал он. — Ну как пить дать.

Посидели еще, наблюдая за Баком и Шо, возившимися с тяжелым автомобилем во дворе около дома, и Гризельдой, сидевшей на ступеньках крыльца. Манюни Джил все еще не было видно.

— Нам помощников только подавай, как альбиноса повяжем и сюда доставим, — сказал Тук-тук. — Думаю Манюню Джил и Гризельду тоже к рытью приставить. Была б тут Розамунда, вот бы кто помог. А ты как, не вырвешься ли к нам на денек-другой тоже покопать, а, Плюто? Слов нет, как буду тебе благодарен, сколько ты там ни нароешь.

— Мне, Тук-тук, с выборами вертеться надо, — покачал головой Плюто. — Другие-то кандидаты на шерифа, те день и ночь из кожи вон лезут. С избирателей глаз спускать нельзя ни на миг, публика-то ненадежная. Наобещает тебе свой голос, а не успеешь отвернуться — уже и другому обещает, только тот заявится. Эти выборы мне никак нельзя прохлопать. Обскачут меня, так жить не на что будет. Разве ж можно такую работу упустить, когда жить вовсе не на что.

— А сколько их, Плюто, с тобой тягается?

— На шерифа?

— Вот именно.

— На сегодняшнее утро набралось их одиннадцать, а к вечеру пара-тройка, глядишь, добавится. Настоящих-то кандидатов немного, потому как все мастера собирать голоса на них работают, надеются в помощники шерифа попасть. Похоже, к кому ни приди голос его просить, так избиратель тот скорей всего сам на какое-никакое место метит. Ежели к осени эти трудные времена не отпустят, кандидатов на должности в округе столько станет, что обыкновенных избирателей и не сыщешь.

Плюто отчасти усомнился, стоило ли ему покидать тенистые городские улицы, чтоб мотаться по фермам и жариться на солнце. Хотелось бы свидеться с Манюней Джил, но раз застать ее не удается, то не вернуться ли в город, а к избирателям по пути и не заглядывать.

— Урвать бы тебе, Плюто, часок, приехать через денек-другой да с нами вместе лопатой помахать. Вот бы и помощь. А копаючи, ты не забывай — у нас тут голоса три или даже четыре. Голоса ж тебе нынче позарез.

— Постараюсь выбраться к вам днями, тогда постараюсь и порыть маленько, ежели яма не очень глубокая будет. Не хочется лезть туда, откуда мне потом не выбраться. Альбиноса добудете, уж вам и не придется так надрываться. Притащите его, Тук-тук, и все заботы долой, останется прямо к жиле прорыться.

— Вот бы здорово, — сказал Тук-тук. — Пятнадцать лет рою, пора бы и порадоваться хоть малость.

— Альбинос жилу укажет, — сказал Плюто. — Ну как пить дать.

— Ребята в дорогу готовы, — подымаясь, проговорил Тук-тук. — Уж вечером мы непременно там будем. Я этого сплошь белого еще до зорьки повяжу.

Тук-тук зашагал по тропинке к дому, где уже поджидали сыновья. Он не оглядывался, чтоб проверить, поднялся ли на ноги Плюто, потому что сам очень торопился. А Плюто поднялся медленно и пошел тою же тропинкой, что и Тук-тук, промеж глубоких ям и высоких куч земли, к дороге, к своей машине, которую оставил там, напротив здешнего дома, двумя часами ранее. Он еще надеялся до своего отъезда повстречать Манюню Джил, но ее не было видно.

Когда Тук-тук с Плюто подходили к дому, ребята уже отдыхали. Шины были надуты на славу, и радиатор залит по самую пробку. Вроде бы все готово для поездки. Дожидаясь, пока отец соберется тронуться в путь, Шо, свертывая самокрутку, присел на подножку автомобиля, а Бак на крыльцо подле жены. Он обнял ее, а Гризельда стала ерошить ему шевелюру.

— Идет-таки, — сказала Гризельда, — но чтоб готов был в дорогу, непохоже.

— Ребята, — произнес Тук-тук, усаживаясь на колоду передохнуть, — пора подыматься — и за дело. Надо этого сплошь белого еще до завтрашней зорьки повязать. Ежели только он в наших краях, то как раз поспеем, а может, и того раньше захватим.

— А потом, пап, как доставите его, так стеречь придется? — спросила Гризельда. — Не ровен час черномазые захотят его умыкнуть, коль прослышат, что у нас колдун завелся.

— Придержи язык, Гризельда, — сердито ответил Тук-тук. — Тебе ли не знать, что я против суеверий, колдовства и всего такого прочего. Мы к делу подходим по-научному, колдовства я близко не подпущу. Чтоб на жилу напасть, научный нужен человек. Сколько черномазые ни треплются про колдунов, а сами не слыхать чтоб самородков нарыли. И не нароют. А у меня с самого начала дело поставлено по-научному. И придержи язык, Гризельда.

— А откуда-то черномазые берут самородки, — сказал Бак. — Я не раз видал; из здешней ведь земли выкапывают. Они б, узнавши, что альбинос в округе объявился где поблизости, его бы заполучили, отловили б, да страх их разбирает за ним гоняться.

Тук-тук отвернулся, уставши спорить. Все уже решив наперед, он, переутомившись за целый день работы в глубокой яме, не имел сил внушать свою точку зрения. Потому и глядел в сторону.

День шел к концу, но солнце будто и не покидало зенит, жара по-прежнему пронизывала все окрест.

— Не взыщите, народ, что я этак с места в карьер срываюсь, — сказал Плюто, посиживая в тени на крыльце. — Целая ж урна голосов отсюда и до шоссе, и мне их до вечера все перебрать надо. Что проку откладывать? Оттого и ношусь по самой жаре.

Шо и Бак посмотрели на Плюто, переглянулись с Гризельдой и расхохотались. Плюто и внимания не обратил бы, если б они не смеялись так долго.

— С чего это вы смеетесь, Бак? — спросил он, оглядывая двор и напоследок свой расплывшийся живот.

Гризельду снова разобрал смех при виде того, как он уставился на самого себя.

Бак подтолкнул ее локтем, чтоб ответила Плюто.

— Мистер Свинт, — сказала она, — похоже, придется вам погодить до завтра перебирать голоса. Манюня Джил с час как укатила и до сих пор не возвращается. Она вашей машиной поехала.

Плюто встряхнулся, как пес с дождя. Он чуть было не встал, но подняться со ступенек ему не удалось. Он посмотрел туда, где в начале дня ставил свою машину, и не обнаружил ее там. Ее вообще не было видно.

Тук-тук стал прислушиваться, о чем идет разговор.

Плюто дали предостаточно времени высказаться, но он не издал ни единого членораздельного звука. Он просто не знал, что в таких случаях говорить и делать. Поэтому не шевельнулся и промолчал.

— Мистер Свинт, — повторила Гризельда, — Манюня Джил уехала на вашем автомобиле.

— Все прахом, — едва выговорил он. — Ну как пить дать.

— Нечего обращать внимание на Манюню Джил, — утешал его Тук-тук. — На Манюню Джил несусветная порой дурь находит, причем ни с того ни с сего.

Плюто поник на ступеньки, расплывшись телом по доскам. Отправил в рот еще ломоть от желтого брикета, поскольку ничего другого ему не оставалось.

— Нам бы, пап, выезжать, — сказал Шо. — День-то проходит.

— Ты ж часа два назад работу бросил, чтоб в город трогаться. Собирался удачи в игорной попытать, а?

— Ни в какую игорную я не собираюсь. Сегодня я больше хочу на болото.

— Ну если не в игорную за удачей, так небось за девкой увязаться?

Шо молча удалился. Когда Тук-тук его вышучивал, оставалось только удалиться. Не умея объяснить отцу некоторые вещи, он давно избрал этот ход — не мешать, пусть высказывается.

— Пора ехать, — сказал Бак.

— В самый раз, — сказал Тук-тук и пошел в сарай.

Вскорости он вернулся с перекинутыми через руку гужами, швырнул их на заднее сиденье машины и снова сел на колоду.

— Ребята, — сказал он, — мне вот что в голову пришло. Надо послать за Розамундой и Уиллом, чтоб сюда ехали. Нам в рытье помощь нужна, раз будет у нас альбинос и где жила укажет, а им там делать нечего. Фабрика в Скотсвилле снова закрылась, так что Уилл сидит без дела. Пущай приезжает и нам поможет. Розамунда и Гризельда помощницы что надо, да и Манюня Джил, пожалуй, тоже. Учтите, я притом не заставлю девочек работать наравне с нами. Они только в помощь. Пусть еду нам готовят и воду носят, и так далее. Гризельда, да и Розамунда не откажутся пособить, но вот за Манюню Джил не поручусь. Попробую ее уговорить, чтоб занялась чем в ямах, при нас. Не по мне ставить женский пол на мужскую работу, но уж я и так и сяк к ней подойду, лишь бы захотела на помощь нам прийти.

— Еще поглядим, как ты Уилла Томсона заставишь копать, — вскинув голову, сказал отцу Шо. — До самой Атланты нету белого ленивей Уилла Томсона. Ни разу не видел его за работой, здесь по крайней мере. Не знаю, чем он там на хлопковой фабрике занимается, когда она не стоит, но, видать, ерундой какой-нибудь. Уилл Томсон много не нароет, даже если в яму полезет и лопату возьмет.

— Гляжу я, ребята, не так вам Уилл по душе, как мне. Он трудяга ничуть не хуже других. А рыть на нас ямы не желает по той причине, что тут не чувствует себя дома. Уилл фабричный, на ферме возиться не приучен. Но в нынешнем разе, пожалуй, покопает. Не хуже других, коли захочет. А схватит он нынче золотую лихорадку, так без оглядки рыть примется. Наперед никогда не скажешь, что эта лихорадка с человеком сделает; скажем, проснешься ты утречком, во двор выйдешь, глядь — а он копает как оглашенный. Не встречал я, чтоб мужик или баба да в землю не врылись, коли напала золотая лихорадка. Засядет в голове, что еще раз махнешь киркой и вывернешь жменю желтеньких самородочков, так — будь здоров! — роешь, роешь, роешь. Потому и хочу я, не откладывая, послать за Розамундой и Уиллом. Нам любая помощь кстати. Ну как жила тянется на глубине футов в тридцать, да в таком месте, к которому мы и не приступались.

— А ну как она окажется на боговой делянке, — сказал Бак. — Что тогда поделаешь? Станем разве самородки отрывать, коль все они уплывут к проповеднику и к церкви? Я-то не стану. Сколько золота ни найду, все себе в карман, мою долю по крайней мере. Не дам ее в церковь проповеднику.

— Надо б эту делянку отменить, пока не пророем и в точности не узнаем, — предложил Шо. — На кой она богу, тем более что мы собрались на ней жилу открывать. Я не сбесился, чтоб самородки добывать и проповеднику преподносить. Перелопатим-ка пока эту землю да узнаем, что в ней есть.

— Ладно, ребята, — согласился Тук-тук, — я ее опять на другое место переведу, но не собираюсь насовсем отменять богову делянку. Раз она Его, так не отберешь ведь через двадцать семь лет. Несправедливо получится. Но ничего дурного — передвинуть ее чуток, коль нужда случится. То будет безбожный позор — наткнуться тут на жилу, хуже некуда, вот я делянку и передвину, чтоб нам спокойно было.

— Отчего бы не сюда, пап, где дом и сарай? — предложила Гризельда. — Под домом ничего нет, да и рыть под ним не станете.

— Как-то, Гризельда, мне это в голову не приходило, — ответил Тук-тук, — но целиком согласен. Ага, передвину сюда. Ох и хорошо-то из головы это выкинуть.

Плюто повернул голову, посмотрел на Тук-тука и спросил:

— Так ведь вы еще не перенесли ее?

— Еще не перенес? Почему же, сидим мы теперь именно на боговой делянке. Я оттудова ее перенес прямо сюда.

— Я таких скорых на дело людей не встречал, — покачав головой, сказал Плюто. — Ну как пить дать.

Бак и Гризельда ушли за угол дома. Шо собрался было последовать за ними, но передумал и взялся сворачивать самокрутку. Он был готов в дорогу и не желал откладывать отъезд. Но знал при этом, что Тук-тук не стронется с места, пока торчать на месте ему не надоест.

Плюто сидел на ступеньках, думая о Манюне Джил и гадая, где же она есть. Все связанное с нею было столь же неопределенно, как и его шансы пройти в шерифы этой осенью. Мысль о приближающихся выборах расшевелила Плюто. Он подумал было встать, но так и остался на ступеньках, не в силах тащиться пешком по этой жаре и уговаривать избирателей.

Бак и Гризельда вернулись с двумя большими арбузами, солонкой и большим ножом. Завидя арбузы, Плюто забыл свои треволнения и сел прямо. Тук-тук тоже распрямился, а когда Бак с Гризельдой положили арбузы на крыльцо, подошел и разрезал каждый на четыре части..

Гризельда отнесла Плюто его порцию, он уж и не знал, как благодарить ее за предупредительность. Ведь ему не пришлось подыматься за своим ломтем арбуза, раз что Гризельда на ногах. А не поднеси она, то еще неизвестно, сумел бы он встать. Гризельда, присев на корточки, стала глядеть, как он погрузил лицо в прохладную мякоть. Арбузы два дня студились на дне колодца и были просто ледяные.

— Мистер Свинт, — сказала ему Гризельда, — у вас глазки как арбузные семечки.

Все засмеялись. Плюто было нечего возразить.

— Ох, Гризельда, — выговорил он, — опять вы надо мной насмехаетесь.

— А как тут смолчать, мистер Свинт? Глазки у вас такие маленькие, а лицо такое красное, точь-в-точь будто кусок арбуза, а из него семечки выглядывают.

Тук-тук рассмеялся пуще прежнего.

— Делу время, потехе час, — сказал он, сплевывая семечки, — а сейчас время делу. Встаем, ребята, и за труды. На сегодня насиделись в тенечке, пора в дорогу. Этого самого альбиноса я еще до зорьки завтрашней повяжу.

Шо в это время заметил, как кто-то вышел из-за сарая и приближается к ним, и тут же узнал Черного Сэма. Когда этот цветной издольщик стал входить во двор, Шо двинулся навстречу.

— Мистер Шо, — сняв шляпу, сказал Черный Сэм, — уж так уж я хочу на одно словечко вашего папу, уж очень нужно.

— Зачем он тебе нужен? Я ведь передал, что он про кормежку говорит.

— Слыхать-то я слыхал, мистер Шо, но кушать все одно хочется. Мне бы папу вашего нужно, сэр, ну пожалуйста, босс.

Выглянув за угол дома, Шо позвал Тук-тука.

— Мистер Тук-тук, ни крошки у меня не осталось, цельный день нынче нечего в рот положить. Женка извелась моя, уж до того ей кушать охота.

— Какого черта в стуле заявился ты, Черный Сэм, и покою мне не даешь? — вскричал Тук-тук. — Будто тебе не передали — получишь что, когда у меня руки до этого дойдут. И нечего в дом сюда являться и беспокоить меня. Иди-ка к себе и тут не надоедай. Мне этим вечером одного сплошь белого вязать, про то вся моя забота. Этот сплошь белый станет помогать мне на жилу выйти.

— Ужли вы за колдуна, мистер Тук-тук? — испуганно проговорил Черный Сэм. — Мистер Тук-тук, сэр, белый вы человек, уж не привозите колдуна. Мистер, сэр, босс, умоляю, — коли колдуна увижу, из меня ж дух вон.

— Живо заткнись, — отвечал Тук-тук. — Не мешайся. Шагай-ка домой и брось тут околачиваться, когда я занят.

Цветной попятился. Забыл на время, что голоден. Не мог продохнуть при мысли, что встретится с альбиносом.

— Да постой-ка, — добавил Тук-тук, — ежели ты забьешь мула и съешь его, пока я буду в отъезде, то, как ворочусь, заставлю тебя расплатиться, причем не деньгами, все одно у тебя ни гроша.

— Нет, нет, сэр, я ничего такого, мистер Тук-тук, не сделаю. Не съем я вашего мула, босс. И в мыслях не было. Но прошу, сэр, белый командир, уж не привозите вы сюда колдуна.

Черный Сэм еще попятился от Тук-тука, до невероятия выпучив глаза, побелевшие до крайности.

Когда Тук-тук отвернулся и ушел к крыльцу, Шо заговорил с цветным.

— Как уедем, — сказал он, — подойдешь к черному ходу, мисс Гризельда вынесет тебе чего из кухни. Дяде Феликсу скажи, пускай тоже приходит, и ему перепадет.

Черный Сэм принялся благодарить, но из того, что сказал Шо, ни слова не усвоил, а повернулся и побежал в сторону сарая, тихо стеная.

Бак в нетерпении вышагивал взад-вперед меж крыльцом и машиной.

— Давай, па, поедем, — сказал он наконец. — Всю ж ночь прошастаем по болоту, коли с выездом задержимся. А как стемнеет, на болотах несладко.

— Вы, кажется, хотели послать за Розамундой и Уиллом, — обращаясь к свекру, вмешалась в разговор Гризельда. — Лучше б написали им письмо и в городе бросили, как проезжать будете.

— Стану я с почтой связываться, — возразил Тук-тук. — Эдак письмо невесть сколько проходит. Слово мое твердо, пошлю за ними. Чай, Манюня Джил сумеет добраться в Скотсвилл и сюда их доставить. Пускай-ка сядет в автобус, который до Огасты, к вечеру и будет на месте. А завтра поутру все трое опять же могут сесть в автобус и поспеют сюда в самый раз, чтоб приняться за рытье с часов двух, прямо после обеда.

— Но Манюни-то Джил нету, — заметил Бак. — И откуда знать, когда она воротится. Ее дожидаться, так на болото не попадем.

— Она воротится с минуты на минуту, — убежденно произнес Тук-тук. — Дождемся ее и подвезем до Мариона. А приедем туда, ее на автобусной станции высадим, да и двинем на болото за альбиносом. Так и поступим. Манюня Джил сей момент дома будет. Кой смысл уезжать, коли она на подходе.

Бак недовольно пожал плечами и стал вышагивать по-прежнему. Ведь уже два часа кошке под хвост, и от задержки проку никакого.

— Я бы… — заговорил Плюто и смешался.

— Что ты бы? — спросил Тук-тук.

— Ну, я хотел сказать…

— Что сказать? Не тяни, Плюто, выкладывай. Тут все свои.

— Если она согласится, я тогда…

— Какого черта в стуле ты, Плюто, тянешь? — рассердился Тук-тук. — Собрался что-то сказать, а сам только краснеешь да краснеешь, можно подумать — сказать боишься и не сказать боишься. Не тяни, говори мне, что задумал.

— Я хотел сказать, что с удовольствием отвезу вечерком Манюню Джил в Хорс Крик Вэли, коль прежде она пригонит назад мою машину. То есть я с удовольствием, ежели только она согласится.

— Во, это по-добрососедски, Плюто, — восторженно отозвался Тук-тук. — Теперь-то можешь спокойно на наши голоса рассчитывать. Кроме всего прочего, и деньги сберегутся, если ты свозишь ее. Я распоряжусь, чтоб ехала с тобой. Что значит — ежели она согласится? Я ей, Плюто, прикажу, и все. Большое спасибо, что предложил.

— По-вашему, она согласится ехать со мной, ну, позволит мне везти ее своей машиной, коли прежде она ее назад пригонит?

— Само собой, раз я распоряжусь; да она обрадуется, что ты взялся ее прокатить, — убежденно произнес Тук-тук и сплюнул себе под ноги. — И не смей подумать, Плюто, будто у меня над собственными детьми власти нету. Раз прикажу, она как миленькая поедет, ни полслова поперек не скажет.

— Раз Плюто повезет ее, давай, пап, отправимся на болото, — сказал Бак. — Время-то уходит. Надо б к полуночи обернуться, так я скажу.

— Ребята, — произнес Тук-тук, — меня гордость разбирает, когда слышу от вас, как вы рветесь приняться за дело. Едем немедленно. А ты, Плюто, значит, везешь Манюню Джил в Скотсвилл и оставляешь ее у Розамунды и Уилла. Вот уж молодец. Нет слов, как я тебе обязан.

Тук-тук взбежал на крыльцо и, не сбавляя скорости, вернулся во двор. Он чуть не забыл, как только что волновался, предвкушая поимку альбиноса.

— Как явится Манюня Джил, ты, Гризельда, накажи ей ехать в Хорс Крик Вэли и завтра с утра везти сюда Розамунду с Уиллом. Пускай растолкует, зачем они нам, ты ей подскажи, как им все изложить. Мол, нужны подсоблять с рытьем. Манюне Джил скажешь, что мы с ребятами подались на болото за сплошь белым человеком и не сегодня-завтра жилу отыщем. Точно за день не поручусь, но вот-вот. Я тебе и ей самые роскошные платья куплю, какие только у мануфактурщиков в городе найдутся. И Розамунде куплю, как до жилы дойдем. Пусть знают Розамунда и Уилл, что их помощь нужна нам позарез, и чтоб завтра здесь были. Мы завтра сразу после обеда начинаем — рыть, рыть и рыть.

Тут-тук, пошарив в кармане, медленно вытащил двадцатипятицентовик и протянул Гризельде.

— Бери и купи себе какую-никакую безделку, когда в город попадешь, — стал он совать ей монету. — Такая ты у нас раскрасавица — заслужила деньгу побольше этой, но на жилу-то мы еще не напали.

— Пап, поехали, — сказал Шо.

Бак забрался в большой семиместный легковой автомобиль и завел мотор, в то время как Тук-тук давал Гризельде последние наставления для Манюни Джил. Стоило Баку решить, что вот сейчас отец поместит себя в автомобиль, как тот обошел машину и устремился в сарай. Вскорости, правда, прибежал назад, принес еще гужей и добавил их к уже лежавшим на заднем сиденье.

Минут пять Тук-тук глядел на сидевшего на ступеньках Плюто, моргал, словно пытался вспомнить нечто, о чем хотел сказать тому перед своим отъездом. Не в силах припомнить, пошел к машине и уселся вместе с Баком и Шо. Бак дал газ, облако черного дыма рванулось из выхлопной трубы. Тут-тук обернулся и помахал на прощанье Гризельде и Плюто.

— Чтоб не забыла втолковать Манюне Джил, что я велел, — прокричал он. — И чтоб завтра утром без всяких была она непременно тут.

Шо перегнулся над отцом, чтоб захлопнуть дверцу, которую Тук-тук от волнения и не подумал закрыть. С воем и вонью машина рванулась со двора и устремилась к шоссе. Вмиг ее не стало видно.

— Эх, нашли бы они альбиноса. А не найдут, Тук-тук начнет ругаться, что я наврал. Богом клянусь, приятель говорил — видел он там альбиноса. Я не вру. Приятель говорил, что видел того у опушки на краю болота — сухостой валил, а сам как есть настоящий. А вот коль Тук-тук не разыщет его и сюда не доставит, так свой голос у меня отберет. А уж это будет хуже некуда, — сказал Плюто. — Ну как пить дать.