Большая Сплетня

ОНА

Я тоже сразу подумала о Леди Ди. Но, конечно, ничего не сказала вслух. Господи, да кто тянул меня за язык, зачем… Но было уже поздно! Он встрепенулся. Ухватился. Поверил — сразу и на сотню с лишком несбыточных процентов. Закусил губу, не пряча жгучего интереса.

Да, он сразу подумал о Леди Ди.

Леди Ди — так мы, рядовые сотрудники, называем ее между собой. Леди Ди — обитательница высших сфер, наша местная богиня внутриконторского разлива. Я иногда сталкиваюсь с ней в женском туалете, где она подкрашивает губы, делая свою красоту еще неуязвимее, еще поразительнее. Она не замечает ничего, кроме своего отражения в зеркале, — и имеет на это полное право!

Она изящна, как настоящая леди. И столь же недосягаема, как ее иностранный прототип. Столь же красива. Удачлива. Родовита (если можно быть родовитой в стране потомственных аграриев и пролетариев). Ее папа — знаменитый Якушев, владелец компании «Инвест–финанс» и паевого фонда, не буду говорить какого. Твердят о его миллионах, если не миллиардах. Его имя через день мелькает в деловых новостях. Названия предприятий, принадлежащих ему лично или через подставных лиц, могло бы составить пухлую книжицу в твердом переплете. Имена его компаньонов столь громки, что их не рекомендуется произносить вслух. У него связи с правительственными кругами — причем, говорят, не только нашей страны. В Европе он как у себя дома. Этот пятидесятилетний мужчина выглядит на миллион — на пару десятков миллионов долларов! — столько, по экспертным оценкам, стоят активы его компании. У него несмываемый загар, ярко–голубые глаза, волевой подбородок, аромат всемогущества и всевластности. Однажды я видела его по телевизору, когда президент вручал ему очередную награду: он выглядел как бог, снисходительно принимающий земные почести!

Его дочери Дане, по–нашему — Леди Ди, всего двадцать три. Внешность европейской красавицы. Холеность патентованной белоручки. Диплом МВА, английский, полученный в Оксфорде. Наносная любезность, ни к чему не обязывающая вежливость — следствие хорошего воспитания. С такими знаниями, с таким дипломом и с таким отцом она в свои двадцать три твердо стоит на ногах — даже когда обута в туфли на острой, как жало, шпильке. Когда она идет по коридору, в глазах мужчин разгорается вожделенный блеск. Но Дана, мелькнув, как падучая звезда, скрывается в своем кабинете — он расположен как раз напротив директорской приемной.

За глаза мы зовем ее Леди Ди — впрочем, в глаза, наверное, тоже можно, она бы не обиделась. Ведь это не Рыбья Кость и не Железная Пятка… В этом прозвище — любовь, восхищение, почтение. Обожание. Королевская недосягаемость, царственная неприкосновенность. Сиятельность. Венценосность. Так зовут божество, случайно спустившееся на землю. Так зовут взошедшую на горизонте планету. Мечту несбыточную, химерическую. Так зовут ее величество Успех!

Понятно, для Леди Ди работа в нашей конторе — лишь трамплин, место, где она набирается опыта и заодно присматривает за Есенской. Потому что, если умножить два на два, разделить три на три, то можно понять: на самом деле наша контора принадлежит ее папаше, а Железная Леди — обыкновенная функционерка. Даже если она воображает о себе невесть что. Даже если она и есть на деле это самое невесть что!

Потому–то Рыбья Кость не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с Леди Ди. Надеется на ее диплом МВА? Боится прогневить Якушева? Или советы дочки — необходимое условие контракта с ее папашей? Скорее всего, все вместе и каждое в отдельности…

При всей своей осязаемой недоступности Леди Ди выглядит вполне земной и очень милой. Гладкие светло–каштановые волосы до плеч. Приветливая улыбка. Ласковый свет зеленоватых глаз. Спортивная фигура. Сильные ноги теннисистки, маленькие ступни. Крепкий кулачок, способный намертво сжимать не только ракетку, но и глотку приглянувшейся компании, перекрывая финансовый кислород. Милый, мнимо внимательный взгляд, призванный замаскировать равнодушие к простым смертным. Царственная грация олимпийской богини, безразличной к производимому ею действию на плебс. Бессознательное изящество абсолютной женственности.

О ней мечтает каждый мужчина в нашей конторе. Разве запрещено мечтать о несбыточном, нереальном? Разве запрещено в сумраке кинозала страстно лобзать киношную диву? Разве запрещено тетешкать в собственных объятиях химеру, с подростковой стеснительностью скрывая ее от досужих посторонних взглядов?

От этого воображаемого облапывания, от визуальной доступности, от еженощного присутствия в мужских коитальных мечтах Леди Ди кажется как будто немного истертой. Потасканной. Чересчур захватанной от выдуманных ласк. Опустившейся. Обыденной — как глянцевый плакат со взмахрившимися краями на стене. Потертый на сгибах. С пятнами коробления от влаги. С мушиным клеймом в неудобном месте, прямо в углу игривого глаза.

Но для Игоря она — самое то! Он заворожен ее сказочным принцессовым блеском, он падает в ее протянутые ладони, как переспелый плод — бедный плод неудовлетворенных амбиций. Изуродованный неудачным абортом зародыш. Ублюдок, выродок из кошмарных снов. Горгулья, мечтающая о карьере ангела. Дездемона, превращенная в мавра. Мертвец, притворяющийся живым и дееспособным.

Мой навязчивый бред, моя неотвязная любовь, моя боль…

— Все очень просто. Как в детской книжке с яркими картинками. — Я растолковываю суть дела. — Представь, если в конторе разнесется сумасшедшая сплетня — например, будто бы у тебя объявился дядюшка–миллионер в Америке, или что у тебя сумасшедший роман с Пугачевой, или что ты внебрачный сын бывшего президента, или твоя мать в молодости была любовницей американского шпиона… Только представь, что станет потом! Через день о тебе говорят на всех углах, во всех курилках, в столовой во время обеденного перерыва, в автобусе по дороге с работы! Тобой заинтересуются даже те, кто сроду не замечал тебя и сроду о тебе не слыхивал. И каждый добавляет к новорожденной сплетне что–то свое — так первоначальный слух обрастает невероятными подробностями, крепнет, набирает силу. Совершенно немыслимый вначале, он становится абсолютно реальным в конце своего странствия по многим, очень многим устам. Он обретает плоть и кровь, оживает, материализуется, как ночной высокотемпературный бред…

Его глаза лихорадочно блестят. В этот миг он думает о Леди Ди. Я знаю — он думает о ней, даже если он станет отнекиваться, даже если зашьет себе губы суровой ниткой, чтобы случайно не проговориться.

— А потом? Что будет потом?

— Потом?.. Важно, что будет сейчас, уже скоро… Сплетня постепенно видоизменяется. Американский дядюшка неудержимо превращается в Билла Гейтса. Роман с поп–дивой сулит скоропалительный эстрадный брак и начало собственной сольной карьеры. Блудный папаша–президент признает своего сыночка и за ручку возводит его к вершинам власти. Мать, бывшая в молодости любовницей американского шпиона, постепенно превращается в национальную героиню — и ты вместе с ней. Отныне все взоры обращены на тебя! Каждое твое слово кажется значительным и важным. В нем открывается потайной, сокровенный смысл. Даже если ты мимоходом бросишь «пойду отлить» — все задумаются: как отлить, почему отлить, зачем? Где, наконец, он сделает это? Делает ли он это, как мы, простые смертные, или у него необыкновенное анатомическое устройство? Может быть, он во время физиологического процесса поет? Рисует на стенах? Смущенно сдергивает воду, надеясь водопадным рокотом заглушить смущенное цвиканье струйки по фаянсовым стенкам?

— Смеешься? — уныло бормочет он.

Конечно, смеюсь! Сквозь слезы…

— Если ты скажешь «хочу есть», они подумают: а что именно он хочет есть? Что вообще он употребляет в пищу? То же, что и мы? Или что–то особенное? Может быть, его дядюшка, Билл Гейтс, рекомендует племяннику что–то диетическое? Может, эстрадная дива кормит его исключительно акридами и медом? Может быть, мать–шпионка вскормила его молоком волчицы? Может, отец–президент выписывал для него молочко райских птиц?.. Отныне каждый твой поступок рассматривается под лупой, вызывает повышенный интерес. Отныне каждое твое действие, даже неудачное, даже ошибочное, окрашивается в положительные, радужно–карамельные тона. Отныне ты — властитель умов и сердец, и даже самые отъявленные скептики, порицающие слухи, признают: что–то в нем есть… Он не такой, как мы!

— А если вскроется, что ничего нет — ни романа с дивой, ни папаши–президента, ни американского дядюшки, ни матери–шпионки? Ничего нет — все фикция, обман, слух, сплетня?

— Ничего страшного… В сплетне важна не столько ее истинность, сколько сам факт сплетни. Даже если ты будешь отрицать возникшие слухи — бесполезно, сплетня только усилится. Будешь оправдываться — тебе никто не поверит. Расскажешь правду — правда будет казаться настоящей ложью. Никто не властен над сплетней, в особенности ее персонажи, потому что она руководит ими по собственному усмотрению. Не удивляйся, если помимо романа с эстрадной дивой впоследствии ты окажешься еще и обладателем гарема темнокожих мальчиков. Или если кроме матери–шпионки тебе навяжут еще и братца–скупщика краденого… Но даже само финальное разочарование, на излете сплетни, в принципе неизбежное, будет неминуемо скрашено сладкой патокой всеобщей иллюзии. В конце концов, дядюшки имеют свойство умирать, романы — заканчиваться, президенты — переизбираться… Все рано или поздно прекращается: и жизнь, и слезы, и любовь. И даже сама сплетня!

— А что остается в сухом остатке? — недоверчиво ухмыляется он.

— Дивиденды, так сказать, — то, чего ты сумел достичь в разгаре сплетни. Ковать железо надо, пока оно горячо. Но даже когда сплетня отгорит, после нее останется стойкое послевкусие. Ведь о тебе столько говорили — значит, ты чего–то стоишь. В сознании людей намертво заложено: ты — это ты! После того как огонь отбушевал, на пепелище, удобренном золой, взрастает жирная поросль. Сухая трава, сгорев, дает жизнь свежей отаве. И вот уже Железная Леди, перебирая кандидатуры на повышение, мысленно оглядывает полчища равномерно–серых претендентов… «Кто? — вопрошает она. — Кто из них достоин занять сей ответственный пост?» Терехин? Попик? Неужели же Губасова? Разведенки Таня и Тамара? Или Фирозов, шарахающийся от собственной тени? И тут перед ее мысленным взором всплывает фигура, многажды запечатленная в памяти гигантской, недавно отгремевшей сплетней. Услужливая Мнемозина незаметно подсовывает ей твою фамилию, отбрасывая мелкую отдельскую шелупонь. И вот уже твоя персона затмевает всех конкурентов, взгромоздившись на пьедестал из первосортной, хорошо отточенной, великолепно сконструированной сплетни. Большой сплетни, огромной сплетни, великолепной сплетни размером с целый мир!

— А может, все же проще подружиться с Железной Леди? — уныло спрашивает он, боясь и мечтая.

Мечтая о большой, гиперболической сплетне. И о Леди Ди, конечно, мечтая.

Пожимаю плечами, замолкаю. Тускло произношу, невыразительно, подпуская в голос явной неуверенности:

— Попробуй. Может быть, получится…

Но он не хочет пробовать, боится ошибиться. Он хочет действовать наверняка. Он хочет Леди Ди.

На следующий день он начинает свой крестовый поход — неумело, топорно, грубо.

— Привет! — улыбается, подкараулив Леди Ди в коридоре.

Но та проскальзывает мимо него, как морская пена между неплотно сведенными пальцами. На ее лице — потустороннее удивление.

Первый заход — он же последний.

В обеденный перерыв Ромшин прилежно трудится над тарелкой невкусного экструзивного супа.

— Слушай, а откуда возьмется сплетня? — спрашивает, торопливо дожевывая хлеб. — Ведь не бывает же ни с того ни с сего…

— Ты о чем? — удивляюсь я, как бы запамятовав вчерашний разговор. Как бы не заметив его утренней попытки, похожей на пытку. Потом вдруг догадываюсь: — Ты что, решился?

— А что мне остается делать?

Он — как четырехлетний малыш, который соглашается на укол в надежде на обещанное родителями мороженое.

Он действительно решился, он настроен воинственно. Лоб хмурится, глаза отливают балтийской сталью. На меня он не смотрит — как будто разговаривает сам с собой. Если вдруг начну его отговаривать — взъярится еще больше, попрет напролом, как лось через заросли. Даю задний ход, начинаю отговаривать.

— Слушай, я же говорила гипотетически!

— Ну и что?

— И вообще это какой–то левый журнал… Просто попался под руку!

— Какая разница? Метод–то верный?

— Ну… — тяну, играя неуверенностью в голосе. — Не зна–аю… Все–таки желтая пресса…

— Но исследования–то проводились?

Пожимаю плечами.

Он, закусив удила, мчится через заросли не разбирая дороги. Кусты так кусты, болото так болото. Смерть так смерть. Пан так пан, пропал так пропал…

— Когда ты мне рассказала об этих исследованиях, я сразу сообразил — это обязательно сработает… Они непременно клюнут, они станут ловиться на мою приманку как сумасшедшие! — Хохочет с натужной заразительностью. — Они поведутся как дети. Они поверят в вымысел — ведь они всегда верят в небылицы!

— А если не… — обрываю его.

— Плевать!

Да, или пан, или пропал. А что, если пан — это пропал?

— Есть чисто технические трудности, конечно… — Он расхаживает по комнате, подобравшись, как для прыжка. Точно готовясь к схватке со смертельным врагом — с безвестностью, третьесортностью, вторыми ролями. Он ноздрями чует запах грядущей крови, и этот аромат дурманит его. Пусть даже это аромат его собственной стылой крови. — Не понимаю только…

— Что?

— Как начнется сплетня, откуда она появится?

— Наверное, ее нужно запустить. — В моем голосе умелая неуверенность, которая не может уменьшить его отчаянную решимость, наоборот, она лишь подстегивает его. — А как — не знаю. Ума не приложу!

— А я придумал! — Его глаза загораются невыносимым энтузиазмом. — Я расскажу Попику. Или Терехину. Те передадут Фирозову, а уж он–то донесет сплетню наверх, до Железной Леди.

— А если Попик не поверит?

— Что? — Он с негодованием смотрит на меня. — Попик поверит мне, даже если я скажу, что он мой родной отец, оставивший меня во младенчестве.

— А Терехин? А Фирозов? И Железная Леди не поверит… Никто не поверит!

— Почему?

— Потому что Большую Сплетню нужно кормить, — нравоучительно замечаю я. — Она живая, пока питается неопровержимыми доказательствами — ей нужно хоть изредка бросать горсточку крупки, питательный комбикорм. Потом уже, когда сплетня разрастется, войдет в тело, нальется соком, она сама начнет продуцировать доказательства. А поначалу — нет, и не надейся! Ее нужно подпитывать фактами. Фактами, фактами и только фактами. Пусть, к примеру, дядюшка–миллионер осыплет тебя дождем из долларов, после чего ты выкинешь какую–нибудь невообразимую финансовую глупость: например, на глазах у Губасовой подаришь нищему сто долларов. При виде такого мотовства Люся захлебнется от жадности и немедленно разнесет весть о случившемся по всем странам и континентам.

— Что, нищему сто долларов?! — слабо протестует он. — За вычетом денег за квартиру это четверть моей зарплаты! Я еще не сошел с ума!

— Тогда ты должен купить какую–нибудь совершеннейшую ерунду… Например, статую для бассейна — бассейна, которого у тебя нет и никогда не будет.

— Почему это не будет! — протестует он.

Не обращаю внимания на его возражение. Вдохновенно вещаю:

— Или, например, слетать в Африку на выходные (но только необходимое условие — со свидетелем!) и привезти оттуда чучело тигра. Или живую макаку, которая, будучи принесенной в контору, сделает лужу на столе и расцарапает Фирозову лысину.

Он обдумывает мои слова. Однако дядюшки–миллионера нет, и денег на макаку тоже, к сожалению, нет…

— А если у тебя закрутится роман с поп–звездой, — продолжаю авторитетно, — тут без желтой прессы не обойтись… Кстати, технически это не так уж сложно. Через заслон охраны пробиться к звездному телу эстрадной дивы, попасть под вспышки фоторепортеров! А потом… Как бы случайно оставить газету на столе разворотом кверху, смутиться на заданный прямо вопрос, неумело перевести разговор на другую тему — и сплетня готова!

Он молчит. Прикидывает шансы.

— С президентом будет еще сложнее! — предупреждаю я. — И фотографию раздобыть трудновато, и доказательств минимум миниморум. Так что рекомендую поп–звезду!

— Обойдусь без твоих рекомендаций!

Ради бога! А кто напрашивается?

Игорь молчит, сосредоточенно меряя шагами комнату. Взвешивает истинность сказанных слов на внутренних, интуитивных весах. Однако в его голове звучит докучливый, неотвязный рефрен «или пан, или пропал».

Если «пропал» — он об этом не думает. Ему духовно близок «пан».

Наконец он роняет:

— Все–таки стоит запустить пробный шар, посмотреть, что из этого выйдет. Брошу пару фраз Попику, а когда слух разнесется по конторе…

Напрасно пытаюсь втолковать:

— Сплетне нужны доказательства! Они — как камни в пьедестал, без них Большая Сплетня рухнет. После чего станет только хуже. Про тебя скажут — враль, хвастун, барон Мюнхаузен. Сказочник, Оле–Лукойе. Не поверят!

— Я попробую, — упрямится он.

А сам думает о Леди Ди. Девица неотвязно стоит у него перед глазами — мираж, порождение наркотических снов, персонаж болезненно сладкого бреда. Ночной суккуб, ведьма в ангельском облике — могущественная и сладострастная.

— Вот увидишь, все получится! — Задорно смеется, хищно прищуривая глаза.

«Леди Ди, — стучит у него в голове. — Леди Ди».