– Люблю... Люблю, люблю, – выпалила Леглит жарким шёпотом, зажмурившись, и потянулась к Темани губами.
Они увязли в тягучих, бесконечных поцелуях, руки Леглит бестолково блуждали, робко поглаживали и щекотали, но не смели проникнуть в горячую, истекающую скользкими соками плоть. Прелюдия затягивалась, и Темань, раздвинув колени, сама соединила Леглит с собою жгутом хмари.
– Представь, что я – дом, который надо переправить в другой город, – прошептала она. – Или глыба мрамора, из которой ты хочешь сделать статую.
– Работая, я отдаю камню частичку своей души, – зависнув над нею в жадном обхвате её ног, выдохнула Леглит.
– С женщиной нужно так же. – Темань двинула бёдрами, отправляя к ней по хмари первый луч остро-сладких ощущений.
Та ахнула, замерла на миг с широко распахнутыми глазами, а потом, не сводя с Темани пристально-мутного, словно одурманенного взора, заскользила внутри медленными, раскачивающими движениями. Темань взяла управление хмарью на себя, мысленно приказав жгуту уплотниться и увеличить толщину; с каждым новым толчком она принимала его в себя всё глубже, насаживаясь на него, как на копьё, раскрываясь ему навстречу и обволакивая собой. Распробовав и сообразив, что к чему, Леглит вонзалась в неё с нарастающей силой и энергией, скалилась и негромко порыкивала возле уха.
– Я – мрамор, ты – зодчий, – стонала Темань под нею. – Вкладывай душу в своё творение, дари ему свою любовь так, как только ты умеешь!..
– Люблю... люблю, – дышала-рычала Леглит.
Её звериная суть проступила в ней, вздыбила волчью шерсть, заставляя кровать жалобно кряхтеть, а Темань – ахать в предощущении, в предвкушении сладкой вершины.
– Да... да-а-а, – испустила та грудной стон. – Отпусти зверя на волю, а уж он сам знает, что делать!
Зверя ещё долго трясло мелкой дрожью, а его рёбра тяжело вздымались. Он «переваривал» случившееся, прислушиваясь к ощущениям, а Темань отдыхала рядом, погружённая в ленивую, забывчивую истому. Эта лень мягко притупляла, приглушала, как подушка, все чувства: тревогу, тоску, ненастную безнадёгу. В туманную даль отодвинулась и Дамрад... Ничего не хотелось – ни думать, ни плакать, ни грустить, в мыслях царила приятная лёгкость и пустота. Обезболивание души – вот что приносило Темани это короткое телесное наслаждение. А Леглит, повернувшись к ней лицом, рассматривала и изучала изгибы её нагого тела с каким-то полудетским восторгом и потрясением: подушечки её пальцев скользили по коже, а на губах то вспыхивала, то гасла восхищённая улыбка.
– Ну вот, всё прекрасно получилось, – мурлыкнула Темань томно, позволяя ей себя разглядывать и трогать. – А ты боялась...
Это прозвучало немного покровительственно, но Леглит и в самом деле была сейчас точно младенец, открывающий мир вокруг себя.
– Мне просто не верится, – прошептала она, касаясь влажным, тёплым дыханием ключиц Темани и длинным скользящим движением огладив её ладонью от плеча до бедра. – Ты – в моих объятиях... До сих пор не могу в это поверить!
Для неё всё это было удивительно и ново. Темани, может быть, и хотелось бы искренне разделить восторг Леглит, но возбуждение уже схлынуло, уступая место расслаблению и усталости. Хмелёк, опять же, вносил свою лепту, действуя, как лёгкое снотворное.
– Я немного вздремну, если ты не против, – пробормотала Темань, уткнувшись в подушку.
– Да... Конечно. Отдыхай, милая... Спи сладко, и пусть все твои тревоги забудутся.
На грани яви и дремоты Темань чувствовала, как Леглит укрывает её одеялом и бережно обнимает. Краем угасающего, погружающегося в сон сознания она понимала, что её беды никуда не денутся и с наступлением утра навалятся с новой силой, но... Всё это будет завтра, а здесь и сейчас – тёплые объятия, в которых так приятно засыпать.
Утро встретило их холодным, дождливым мраком, в плывущей мокрой пелене которого мягко светился вечно бессонный город. В горячую купель с душистой пеной они забрались вместе, завтракали тоже вдвоём. Терпкость крепкого отвара тэи смягчалась густыми сливками, и Темань, глядя в тёмное окно, думала о том, что пора начать понемногу вытравливать из себя Севергу, выдавливать по капле, изгонять пядь за пядью. Следовало признаться себе: да, Северга стала её многолетним недугом... Хворью души и ума, за которую Темань сама цеплялась до последнего, не желая выздоравливать. Поставив пустую чашку на стол, она решила: хватит. Хватит лелеять пустые надежды, хватит себя обманывать. Как только супруга вернётся, она попросит у неё развод.
Встречи с Леглит как будто вдохнули в неё новые силы. Стало не так пусто, не так страшно и холодно, не так безнадёжно, к Темани даже вернулось желание что-то писать... Несколько стихотворений, вышедшие из-под её пера после долгого творческого безмолвия, показались ей вымученными, какими-то больными. Образы – блёклые, избитые, мысли – плоские и не блещущие новизной... Темань комкала черновики и бросала в огонь, но дело теперь хотя бы сдвинулось с мёртвой точки. Она верила, что распишется, главное – не бросать, не замолкать надолго.
Теперь Леглит захаживала к Темани в гости преимущественно по утрам – к раннему завтраку. Для более нежных встреч они уединялись в апартаментах навьи-зодчего: что-то не позволяло Темани пускать Леглит в их с Севергой супружескую постель. Мысль о разводе созрела, и, казалось бы, не было смысла таиться, но некая внутренняя преграда почему-то заставляла Темань скрывать от всевидящего дома эти отношения. «Ещё неизвестно, как всё сложится», – думала она. Да Леглит и сама не пыталась занять место Северги на кровати рядом с Теманью. Она схватывала науку сладострастия быстро: с такой учительницей, как Темань, иначе и быть не могло. Конечно, Северге навья-зодчий уступала в постели во всём, по всем статьям, и приблизиться к её уровню даже со временем у неё не было шансов – с этим Темани пришлось заранее смириться. Всё-таки сказывалось то, что Леглит отдавала много сил работе. Если её взгляд был усталым, тусклым, угасшим, сразу становилось ясно: сегодня на ласки можно не рассчитывать, и в такие дни они ограничивались лишь душевным общением за чашкой отвара или чаркой вина.
Владычица, казалось, на какое-то время забыла о Темани, даже на светских приёмах они пересеклись всего пару раз за минувший месяц, да и то мельком. Но рано пташечка запела: едва душа Темани начала оттаивать, а черновики стихов перестали швыряться ею в пламя камина, как Дамрад опять принялась за своё. Она выдумала новую забаву – присылать за Теманью к концу её рабочего дня повозку с гербом. Где бы Темань ни заканчивала свой день, повозка всегда ждала её, чтобы отвезти домой: видимо, каким-то загадочным образом соглядатаи Дамрад выслеживали её. В повозке её нередко дожидался очередной подарок – цветы, сладости, безделушки, новая шляпка или перчатки, книга, дюжина дорогих платочков, а иногда – драгоценные украшения. Последние Темань даже не думала надевать, а просто складывала в ящик своего стола, раз уж вернуть дарительнице не получалось. Улизнуть от повозки с гербом тоже не выходило: пару раз, когда она думала, что убежала от навязанного ей средства передвижения, повозка таинственным призраком возникала перед нею как бы из пустоты, а однажды на сиденье она увидела саму Владычицу. Пронзительными льдинками глаза Дамрад мерцали из-под полей треуголки с пышным оперением, и Темань застыла под их взглядом, ввергающим душу в морозную бездну. Руки правительницы, обтянутые белым шёлком перчаток и окутанные пышными облачками кружев, небрежно лежали на коленях, придерживая плоский чёрный футлярчик.
– Присядь, обворожительная Темань, – сладко зазмеился голос Владычицы из полумрака повозки. – Что же ты застыла столбом? Не стесняйся, присаживайся... Мне, знаешь ли, захотелось вырваться из круговерти дел и увидеться с тобой хоть на несколько мгновений. Надолго тебя не задержу, просто прокачусь вместе с тобой до твоего дома.
Не чуя ног под собой, Темань опустилась на сиденье напротив Владычицы, и повозка мягко тронулась вдоль улицы. Поглаживая пальцами футляр и многозначительно изогнув бровь, Дамрад молвила:
– Мне стало известно, что ты часто бываешь в гостях у госпожи Леглит. Приезжаешь обыкновенно вечером, а покидаешь её дом только утром... Что бы это могло значить?
– Ты следишь за мной, государыня? – Темань, внутренне похолодев, постаралась не выдать своего беспокойства, спрятанного под маской неприятного удивления и праведного возмущения.
Дамрад даже не подумала отрицать этого.
– Разумеется! – сказала она. – Но исключительно для того, чтобы обеспечивать твою безопасность и угадывать твои нужды и желания. Так всё-таки, что означают эти твои посещения?
– Великая Госпожа, разве частная жизнь твоих подданных относится к разряду дел государственной важности? – попыталась Темань отбить удар. – Мы с госпожой Леглит состоим в дружеских отношениях. Она бывает у меня, я бываю у неё. Только и всего.
Дамрад откинулась на спинку сиденья, мерцая насмешливыми искорками в холодной глубине взора.
– Да, ты, пожалуй, права, дражайшая Темань... Частная жизнь граждан касается меня только в том случае, когда они замышляют что-то противозаконное. Но не забывай, моя дивная чаровница: рукопись своей книги ты уничтожила, однако самым прелестным врагом государства ты остаёшься по-прежнему. Каждая написанная тобой строчка подвергается проверке, все твои связи и знакомства нам известны и также отслеживаются. Ты зачастила к Леглит. И это наводит на подозрения.
– Разве средства слежки, коими располагают твои верные слуги, не позволяют узнать, что творится у каждого из твоих подданных в доме? – молвила Темань. – Если да, то к чему ты спрашиваешь меня о том, что и так тебе ведомо?
Она попала в точку: сеть одушевлённых домов давно использовалась тайной службой безопасности Дамрад для выявления заговоров. Леглит не разглашала этой государственной тайны, за исключением осторожных намёков, но Темани врезался в память тот разговор на прогулке, когда женщина-зодчий сказала: «Стены имеют уши. Будь осторожна в словах, даже если тебе кажется, что никто не слышит». Считалось, что дома оберегали частную жизнь своих владельцев и не разглашали посторонним никаких сведений о том, что происходило внутри; раньше Темань не имела оснований в это не верить, но теперь она всё больше укреплялась в мысли, что это – сказка для обывателей. Дом по требованию Северги докладывал, что делалось в её отсутствие, так почему он не мог докладывать об этом кому-нибудь ещё? Эта догадка сорвалась с языка Темани, но уже в следующий миг она пожалела о своей несдержанности: Дамрад нахмурилась.
– Хм... Полагаю, у нас есть основания для небольшой служебной проверки в отношении твоей знакомой, – сказала она.
– Проверки? Но на предмет чего? – Нутро Темани медленно, но верно обращалось в трясущееся желе.
– На предмет её верности государственной присяге, – ответила Владычица сухо и сурово. И добавила проницательно, словно бы прочитав тревожные мысли Темани: – Не волнуйся, если госпожа Леглит не нарушала свой служебный долг, никто её преследовать не будет.
Ошарашенная свалившейся на неё новой бедой, Темань не заметила, как повозка остановилась возле её дома. Дамрад, церемонно расцеловав её похолодевшие руки, протянула ей футляр:
– Это тебе, прекраснейшая из женщин моего государства. На этом позволь мне попрощаться. Желаю тебе приятного вечера и спокойной ночи. Отдыхай.
В футляре сверкало очередное ожерелье. Дамрад уехала, а Темань тут же кинулась срочно вызывать себе повозку: сердце колотилось, страх за Леглит свернулся внутри холодной змеёй...
Она опоздала: Леглит уже не было дома, а соседи сообщили, что её увезла чёрная повозка с гербом.
Следующие несколько дней и ночей Темань не находила себе места от тревоги. Её кишки словно стискивала ледяная лапа, желудок отторгал пищу, к горлу то и дело подкатывала выворачивающая наизнанку судорога тошноты. Она каждый вечер заглядывала к Леглит, чтобы узнать, не вернулась ли она; мысли, одна страшнее другой, теснились в голове Темани, лишая её сна и доводя до изнеможения. В таком состоянии она не могла ни толком работать, ни писать, всё валилось из рук. Бессонными ночами прокручивая в памяти ту беседу с Дамрад в повозке, она пыталась понять, с какими из её слов могла быть связана эта проверка. Ответ напрашивался сам: да, у стен домов были уши в прямом смысле, и Леглит как зодчий имела к этому самое непосредственное отношение. А Темань сболтнула то, о чём, видимо, не разрешалось говорить вслух... Ей оставалось только проклинать свой язык и сходить с ума от беспокойства.
Восемь ужасных, изматывающих дней спустя от одной из соседок Леглит Темань услышала, что женщина-зодчий вернулась домой ещё вчера вечером – живая и здоровая. Каким-то чудом золотоволосая навья доплелась до повозки: от радости почва ушла из-под ног, и она едва не села прямо на ступеньках крыльца. В ушах стоял бестолковый трезвон, а жуткая, давящая на сердце лапа разжалась, и оно радостно забилось полнокровным пульсом, застучало в висках, под сводом черепа, в запястьях – всюду. Леглит отпустили... Значит, проверка ничего не обнаружила.
Но почему она не дала о себе знать сразу? Ведь должна же была она понимать, в каком страшном ожидании Темань провела эти дни! В виски дохнуло горькой догадкой: это из-за неё. Это она, Темань, виновата в том, что Леглит была на волосок от... даже подумать невыносимо, от чего. Из-за того, что она – «самый прелестный враг государства», под колпаком у сыскной службы Дамрад оказывались все, с кем она тесно общалась. Она невольно бросала тень на всех, с кем даже просто болтала о пустяках на светских приёмах. И Леглит будет тысячу раз права, если прекратит с нею всякие отношения... С этими неутешительными мыслями Темань уныло отправилась домой, так и не повидавшись с навьей-зодчим. В груди щемила тоскливая тяжесть, безысходность окутывала глухой стеной со всех сторон, и не видно было ей ни конца, ни светлого края.
Какие-то образы беспокойными птицами порхали в уме, вертелись на языке, распирали горло песней, просились на бумагу, но виснущая плетью рука была не в силах водить пером, и Темань, нарисовав несколько закорючек и поставив кляксу, скомкала нервными пальцами листок. Поникнув головой, она устало ссутулилась за столом, и золотые локоны упали ей на лицо. Как писать, как работать, если в груди кончился весь воздух, вся надежда утекла тонким, иссякающим ручейком? Откуда брать вдохновенные строчки, если сердце висело в груди остывающим угольком?
Когда на следующее утро дом доложил о приходе Леглит, Темань велела ему не впускать её. Заливаясь слезами, она осторожно выглянула в окно: знакомый силуэт ускользал по туманной улице вдаль... Сердце кричало, отчаянно рвалось вслед, дрожащая рука скребла по стеклу коготками, но слишком пагубными оказывались последствия их общения – прежде всего, для самой Леглит. Клеймо врага было заразным. Нет, не обернулась Леглит на окно на втором этаже, и Темань сквозь дымку слёз провожала взором её стройную, облачённую в приталенный, прекрасно сидящий кафтан фигуру, пока та не исчезла за поворотом. Прислонившись спиной к стене, Темань сползла на корточки и беззвучно затряслась. Слёзы катились безостановочным градом по щекам, воспалённые от бессонницы глаза горели, кожу век стягивало от едкой соли.
Ещё через пару дней ей пришла записка от Леглит.
«Дорогая Темань, я обеспокоена и в недоумении. Возможно ли увидеть тебя?»
Слёзы капали на листок, дрожавший в руке Темани. Всего одна строчка: Леглит вообще в письмах была немногословна. Чернила расплывались под круглыми каплями... Прижав записку к груди, Темань застонала сквозь стиснутые зубы. Посреди накрытого к завтраку стола она принялась писать пространный ответ, но внезапная мысль заставила её поникнуть и уронить перо: наверняка и письма её прочитываются... Куда ни кинься, всюду шпионы Дамрад. Затравленным зверем она обводила взглядом стены дома, ставшие в одночасье враждебными. Дому, который исправно прислуживал ей, нельзя было доверять. Скомкав начатое послание, Темань бросила его в камин, и листок вскинулся, затрепетал, охваченный пламенем. Горели все слова, которые она хотела сказать Леглит, и улетали лёгким дымом в трубу – к холодному зимнему небу.
В молчании прошла ещё неделя. Только промокшая от слёз подушка знала, чего Темани стоило отказывать Леглит во встречах – во имя её блага. Возвращаясь из редакции на повозке, Темань велела носильщикам остановиться и сошла в городском саду. Первое дыхание зимы выбелило инеем ветки, под ногами скрипело тонкое снежное покрывало, и тоска звала Темань броситься в объятия этих пустых дорожек, озарённых таинственным бледным светом каменных шаров на столбах. Дом пугал её, даже его услужливость была зловещей, и она бродила в тишине и одиночестве, зарываясь в пушистый снег носками сапогов. Озиралась на фонарные столбы: а если и они – тайные соглядатаи? Шпионы мерещились Темани всюду, она вздрагивала от каждого звука, от почудившейся за стволом дерева чьей-то тени... Сердце кольнул испуг: навстречу ей шёл кто-то в чёрном плаще и шляпе. Темань остолбенела на миг, а потом узнала Леглит.
Траурно-чёрный наряд женщины-зодчего оттеняло лишь белое кружево воротничка и рукавов. В руках она держала книгу – Темань узнала свой «Путь в тумане», пронзительную и красивую историю о любви с печальным концом. Видно, Леглит выбрала себе чтение под настроение. Но почему здесь, в саду? Что гнало Леглит из дома? Наверно, она тоже не доверяла ему... Увидев Темань, она застыла.
Несколько стремительных хрустких шагов навстречу друг другу – и они сплелись в удушающих объятиях. Книга упала в снег.
– Что случилось, милая?.. Почему ты избегаешь меня?.. – Вырывавшееся седым паром дыхание Леглит щекотало губы и щёки Темани.
Темань мучительно озиралась, ища признаки слежки. Тёмные стволы вокруг молчали.
– Я – враг государства, – тихо, сдавленно зашептала она на ухо Леглит. – За мной следят. Тебе опасно со мной встречаться!
– Ш-ш... – Пальцы навьи-зодчего мягко легли ей на губы. – Это не имеет значения. Важно только то, что я люблю тебя.
Тёплые солёные ручейки покатились по холодным щекам.
– Это я виновата... Это из-за меня тебя чуть не...
– Всё хорошо. – Губы Леглит дышали совсем близко, но не целовали, только пальцы нежно скользили по лицу Темани, вытирая ей слёзы. – Проверка не выявила никаких нарушений с моей стороны.
Снова – крепкие объятия. Они молча дышали, вжавшись друг в друга, а деревья немыми стражами осыпали их плечи искорками инея.
– Дома разговаривать опасно... – Темань ворошила волосы за ухом Леглит с усталой, загнанной лаской на грани рыдания. – Я знаю, стены имеют уши. Самые настоящие уши.
Объятия Леглит стали ещё крепче, как будто женщина-зодчий хотела выдавить из груди Темани весь воздух.
– Тише, детка. Молчи об этом.
«Детка». Это слово оцарапало Темани сердце призрачным когтем – когтем Северги: только та называла её так. А ещё – «сладкая», «малышка». Пошлость, дешёвая и пустая. Наверно, и всех своих девиц на одну ночь Северга так звала. Впрочем, довольно думать о ней: она далеко, и ей плевать. В этих объятиях она уж точно была лишней. Губы Леглит ласкали живительным теплом поцелуя, и Темань отчаянно приникла к ним среди колкого холода пустой аллеи.
– Не прячься от меня... Разлука с тобой невыносима.
– Я боюсь за тебя, Леглит...
– Бояться нечего, милая. Они не смогли ни к чему придраться сейчас, не смогут и впредь. Всё будет хорошо, ни о чём не тревожься.
– Дамрад не нужны поводы! Она может уничтожить любого, если захочет. Этим она показывает мне, что может отнять у меня всё, что мне дорого. Смерти я не боюсь, тюремного заключения – тоже, и она выбирает другие рычаги давления... Вот поэтому тебе и опасно встречаться со мной. Если что-то случится с тобой, я не вынесу!
Темань вдыхала запах зимы и снега от плаща Леглит. Та лишь обнимала её, ободряла и утешала ласковым шёпотом, но была бессильна против Дамрад. В любой миг эта хрупкая нежность могла быть сломана грубой силой огня и железа, растоптана безжалостно, и тем дороже, тем слаще и драгоценнее становился каждый поцелуй, каждый тёплый вздох, коснувшийся щеки Темани. Она оплела плечи и шею Леглит кольцом судорожных объятий.
– Люби меня, – выдохнула она ей в губы. – Люби, как в последний раз... Поедем к тебе. Пусть они смотрят, пусть подслушивают. Мне уже плевать!..
Глаза Леглит сверкнули зимними звёздочками. Она подобрала и отряхнула книгу, обняла Темань за плечи, и они пошли ловить повозку. Через полчаса их одежда была разбросана в спальне на полу, отсвет пламени камина золотил распущенные по спине волосы Темани, а её бёдра двигались размеренно и сильно – верхом на Леглит. Соединённые жгутом хмари, сплетённые друг с другом до последнего нерва, они стали единым сгустком чувств.
Ненависть к Дамрад ледяным клинком засела у Темани под сердцем. Этот клинок не таял никогда, она чувствовала его каждое утро, поднимаясь с постели и завтракая. Не покидал он её грудь и днём, когда она работала в своём кабинете или в редакции, а ближе к ночи, возвращаясь с очередного светского раута, Темань уже почти забывала о нём, но одно неосторожное движение мысли – и его острые лезвия резали душу до крови. Она вынула бы его и с удовольствием вонзила бы в сердце Владычицы, но при встрече, как всегда, обмирала в луче её мертвящего взгляда.
Истончённые, измученные и истрёпанные нервы пели струнами, грозя лопнуть. Она едва держала себя в руках, улыбалась и старалась быть любезной, но «понимающие» взгляды будили в ней пульсирующий комок бешенства. Несчастные, исстрадавшиеся нервы не выдерживали, и когда прямо посреди приёма посланники Дамрад набросили ей на плечи сотканный из белых цветов плащ и надели на голову сияющий драгоценный венец, она дала волю разъедавшему душу изнутри негодованию.
– Что вы так смотрите на меня, господа и сударыни? – Темань метнула острую молнию взгляда в кучку гостей, взиравших на неё с этим пресловутым «пониманием». – Вы, наверно, думаете, что Великая Госпожа купила меня с потрохами этими подарками? Что я уже принадлежу ей телом и душой? Я никому не принадлежала и не буду принадлежать. Я – сама по себе, поймите вы уже это своими ограниченными, узколобыми мозгами! Я не просила всего этого, не желала! – Удлинившимися от злости когтями Темань рванула с плеч цветочную мантию и швырнула на пол, сдёрнула с причёски диадему и вручила ошарашенной дочке хозяйки дома. – Для меня это ничего не значит!
– Вот как, прекрасная Темань! – снежной бурей прогремел голос Дамрад. – Мне горько слышать, что дары, преподнесённые мной от всей души, ничего не значат для тебя. Что ж, топчи их ногами, бросай в толпу – вместе с моим сердцем, которому ты нанесла рану.
Владычица надвигалась на застывшую Темань, сверкая зимней стужей во взгляде. Откуда она взялась здесь?.. Впрочем, в обычаях Дамрад было приходить без приглашения: она любила эффектные появления. Пол закружился под ногами Темани, в груди разливалось мертвящее жжение, но она каким-то чудом устояла. Не поклонилась, даже не нагнула головы, словно в позвоночник ей вставили стальной штырь.
– Что ж, хорошо, – холодно молвила Дамрад. Слуги по её едва заметному кивку подобрали цветочный плащ и унесли. – Тебе не по нраву моя доброта – изволь, больше не буду тебе ею докучать. Ты получишь всё то, чего ты так упрямо добиваешься.
Если бы на голову Темани обрушилась крыша дома, она и то не почувствовала бы себя такой раздавленной. У неё будто вырвали душу и сердце, и к парадным воротам шагала лишь её пустая оболочка. «Это конец», – пела вьюга, трепля ей волосы и швыряя пригоршни снега в лицо.
Всю ночь она просидела у горящего камина, не в силах даже сделать глоток отвара. Сейчас бы кувшинчик хлебной воды... Впрочем, вероломную сущность хмеля она хорошо знала, ничем этот коварный «друг» не был способен ей помочь. Он умел только разрушать и подталкивать к краю пропасти.
Зимнее утро ничем не отличалось от ночи, вьюга всё так же свистела за окном. Раздался звонок: принесли почту. К Темани подлетел поднос с письмом. Еле живыми, плохо гнущимися пальцами она распечатала его... Это было уведомление об увольнении из «Столичного обозревателя». Темань с надтреснутым, горьким смехом бросила листок в огонь.
Пришедшая к завтраку Леглит, едва взглянув в её мраморно-безжизненное лицо, кинулась к ней с обеспокоенными расспросами.
– Я поссорилась с Дамрад, – растянув губы в жутковатую ухмылку, сказала Темань. – Теперь я безработная. Чувствую, это только начало! Начало конца.
Её смех прозвучал, как стальной скрежет механизма, опускающего на ночь оконные решётки. Леглит, присев у её колен и ласково сжав её одеревеневшие, холодные пальцы, молвила:
– Не беда. Ничего, ты найдёшь себе другое место.
Эти слова поддержки были сказаны от чистого сердца, но безнадёжно канули во вьюжную пустоту зимнего мрака. Усилием воли подняв с кресла оцепеневшее тело, Темань велела дому подавать завтрак: невзгоды невзгодами, но законов гостеприимства никто не отменял.
Несколько дней она провела затворницей, не предпринимая никаких шагов. Удивительно, но стихи вдруг полились рекой – надрывные, сильные, свободолюбивые, как большие птицы. Давно ей так не писалось. К этому времени у неё уже накопилось около полутора сотен стихотворений – как раз хватало на сборник. Гонорар с него невелик, но и то хлеб... Ясным морозным утром, приведя себя в порядок и щеголевато принарядившись, Темань отправилась в издательство, но уже через час вернулась домой. Швырнув рукопись на столик, она упала в кресло. В издательстве, владелица которого ещё недавно так радовалась, что ей удалось залучить Темань к себе, ей вдруг отказали. «Распоряжение сверху», – объяснили ей. «Сверху» – разумеется, от Дамрад.
Без надежды на удачу она попыталась сунуться со своим сборником в другие печатные дома, но и там её ждал точно такой же отказ.
– Что, что в моих стихах такого крамольного? – допытывалась Темань.
В ответ ей только разводили руками: распоряжение сверху.
Из чистого упрямства Темань попыталась отправить рукопись в издательства соседних городов, но с удивлением и холодным отчаянием узнала, что, оказывается, междугородняя корреспонденция для неё теперь под запретом, равно как и поездки за пределы столицы. Чувство, что её обложили со всех сторон, только усилилось, когда ей отказали в устройстве на работу в нескольких местах. Ни один новостной листок не желал брать её к себе. Отчаяние росло, каждый новый день нёс только очередные «нет». Темань даже вспомнила свой опыт чиновничьей службы, но и тут её ждала неудача. Оставалось только поражаться, какую работу проделали слуги Дамрад, разослав это треклятое распоряжение в такое количество учреждений. Впрочем, Владычице служил целый штат секретарей, письмоносцев и прочих помощников... И весь этот канцелярский аппарат рьяно работал, чтобы окружить закрытыми дверьми одну-единственную Темань.
Промыкавшись так всю зиму, она начала испытывать недостаток средств. Жизнь в столице была довольно дорогой, и откладывать «на чёрный день» получалось с трудом и помалу. Её собственные сбережения закончились, а трогать деньги Северги она не желала из принципа: если уж разводиться, так без долгов и имущественных тяжб. Занимать у знакомых она считала унизительным, а вот заложить кое-что из своих драгоценностей попыталась. Но Дамрад отрубила ей и эту ниточку для спасения: во всех ссудных конторах ей отказывались выдавать деньги под залог украшений. Экономить приходилось на всём, даже листья тэи заваривать по три-четыре раза. Но как ни старалась Темань растянуть свои запасы, настал день, когда дом объявил ей, что не может заказать еду, так как у госпожи недостаточно средств для оплаты. Сидя за пустым столом и потягивая слабенький отвар, Темань размышляла о жизни... Как прокормиться? Промышлять охотой? Северга это умела, а Темань, истинное дитя города, о добыче «живого» мяса имела самые смутные представления.
– Прости, мне нечем тебя попотчевать, – сказала она Леглит, зашедшей, как всегда, с утренним визитом. – Я на мели, даже еды купить не на что. На службу меня не принимают, печатные дома отказываются брать мои сочинения... Даже одного-единственного разнесчастного стишка нигде тиснуть не могу. Укатила бы в деревню к тётушке Бенеде, но я, похоже, теперь ещё и невыездная ко всему прочему... Сижу в Ингильтвене, как на привязи.
– Возмутительно! – воскликнула навья-зодчий. – Нет, это уже ни в какие рамки... Я сегодня же пойду на приём к Владычице и потребую прекращения этого издевательства над тобой!
– Ох, молю тебя, не надо! – У Темани от всколыхнувшейся тревоги сердце точно в ледяной омут кануло. – Ты и так едва не пострадала... Ещё не хватало тебе наживать неприятности из-за меня! Нет, нет, ни в коем случае не ходи, не смей просить за меня, не унижайся! Мало того, что это бесполезно, так ещё и может навлечь беду на тебя саму... Нет! Я запрещаю тебе это!
Леглит накрыла её тонкую, высохшую от нервных потрясений руку тёплой ладонью.
– Милая Темань, я должна хотя бы попытаться. А что касается... – Она тронула пустое блюдце и солонку. – Что касается пропитания, то позволь мне тебе помочь. С собой у меня сейчас денег немного, но на сегодняшний завтрак, обед и ужин для тебя хватит. А дальше – посмотрим.
Утреннюю трапезу Темань запивала обильными слезами, которые тёплыми ручьями струились по её щекам – от стыда, нежности и благодарности. На столе было всё, что она привыкла есть в начале дня: сырные лепёшечки, яйца всмятку, круглые булочки с маслом и мёдом и, конечно, душистый и крепкий отвар тэи со сливками... Даже свежие цветы из оранжереи благоухали в вазе, украшая столовую и вторгаясь в пасмурное умонастроение Темани беспечно-жизнерадостным, ярким пятном. Взглянув на свои любимые пирожные, коробку которых навья-зодчий тоже не забыла заказать, Темань вздохнула и покачала головой.
– Дорогая Леглит, это, право же, излишне... Я могу обойтись и без сладостей.
Та, глядя на неё спокойными, светлыми и ясными глазами, лишь улыбнулась и ласково вытерла её мокрые щёки.
– Мне просто хотелось немного порадовать и побаловать тебя. Ну что ты, милая... Не плачь! Кушай.
– Мне ужасно неловко, – пробормотала Темань, у которой, сказать по правде, со вчерашнего скудного обеда маковой росинки во рту не было. – Будем считать, что я взяла у тебя в долг. Когда смогу, отдам. Ещё не хватало, чтобы ты содержала меня...
Как она ни отговаривала Леглит, та всё же отправилась к Дамрад. Её не было всего день, но этот день показался Темани вечностью – хмурой, зимней и невыносимой. Тяжёлый полог туч обрушил на землю густой снегопад, который за какой-нибудь час замёл все первые признаки весны; Темань, наблюдая из окна за уборщиками улиц, разгребавшими заносы, завидовала им до щемящей тоски: у них была работа. Хоть иди и нанимайся чистить снег вместе с ними, честное слово... Тут уж не до гордости, когда есть нечего. Уцепившись за эту мысль, она закуталась в плащ, вышла из дома и спросила у первого встреченного ею работяги, как найти их главного. Тот сначала испугался, приняв Темань за проверяющее начальство, потом долго и путано объяснял. Кое-как Темань отыскала старшего и попросила:
– Пожалуйста, мне очень нужна работа. Возьмите меня чистить улицы!
Старший, крепкий парень с рыжей гривой и огромными руками, вытаращил глаза.
– Шутить изволишь, госпожа?
– Нет, – печально и устало вздохнула Темань. – Обстоятельства вынуждают меня.
– Госпожа, прости, но эта работа не для женщин, – сказал старший. – У тебя и ручки нежные, – он глянул на унизанные кольцами пальцы Темани, – и навыка нет, да и вообще... Неслыханное дело! Да я сам место потеряю, если узнают, что я благородной госпоже лопатой махать позволил!..
Леглит вернулась вечером несолоно хлебавши: прождав в огромной очереди, она не пробилась дальше секретаря в приёмной Дамрад. Стоило ей заикнуться о том, что она пришла поговорить о Темани, как ей тут же ответили: «Сударыня, Великая Госпожа распорядилась не беспокоить её по этому вопросу».
Темань не оставляла попыток обратить в деньги свои украшения. Особенно ей хотелось пустить в дело ненавистные подарки Дамрад... Взяв самое дорогое бриллиантовое ожерелье, она отправилась в ссудную контору. Там её попросили подождать на диванчике, а через некоторое время, гулко стуча каблуками сапогов по зелёным и белым клеткам мраморного пола, к ней подошли дюжие стражи порядка в чёрных мундирах.
– Госпожа, изволь пройти с нами.
– Но в чём дело? – Испугавшись, Темань еле поднялась на разом ослабевших ногах.
– У нас есть сведения, что ты пыталась сбыть краденые драгоценности, – ответили ей. – Будь добра пройти с нами для разбирательства.
– Краденые?! – Темань даже задохнулась, ловя ртом спёртый воздух конторы. – Кто вам это сказал, господа? Я не воровка, что за чушь! Эта вещь была мне подарена, но теперь я нахожусь в трудных обстоятельствах и вынуждена закладывать собственное имущество, вот и всё!
– Трудные обстоятельства случаются, всякое бывает, – задумчиво изрёк страж. – А вот твоё ли это имущество – в этом предстоит разобраться.
Её втиснули в повозку между двумя здоровенными служителями закона. На все её попытки возмущаться или что-то объяснить тяжёлые ручищи ложились ей на плечи и вдавливали её в сиденье:
– Разберёмся, сударыня.
В забранные решётками оконца на дверцах повозки было трудно что-либо разглядеть, но Темань узнавала места: кажется, её везли в крепость-тюрьму, похожую на ту, в которой провела свои последние дни её родительница. Когда её вывели из повозки в окружённом высокими каменными стенами внутреннем дворе, Темань опять попыталась ерепениться, но ей молча скрутили руки и поволокли по сумрачным, гулким коридорам.
Она очутилась в тесной одиночной камере с крошечным оконцем под потолком. Серый луч света, падая в него, озарял лежанку – вмурованный в кладку стены сетчатый стальной каркас с брошенным на него потёртым и сплющенным тюфяком. Тяжёлая дверь огромной толщины с грохотом закрылась, оставив ошарашенную, потрясённую Темань в полном одиночестве.
Часы ползли, сочась сквозь узкое оконце серой тоской, но никто даже не думал вызывать её на допрос. Её просто закрыли здесь и, как ей казалось, забыли. Вечерело, в камере сгущался мрак. В этом ужасном месте пространство давило каменной тяжестью на грудь, сжимало виски, и Темань металась от стены к стене, готовая грызть и скрести их ногтями. Мысли вертелись, захлёбываясь в бездне страха и тревоги. Устав расхаживать, Темань забралась на лежанку и поджала ноги. Как хотелось домой!.. Пусть дом следил за ней, пусть она мёрзла в нём, но там была мягкая кровать, купель с тёплой водой и душистой пеной, а также её рабочий кабинет с полным шкафом рукописей... Темань с тоской вспоминала свой архив, рвалась к родным, исписанным её рукой листам. Она отдала бы всё, чтобы оказаться за своим письменным столом. Здесь?.. Здесь у неё не было даже клочка бумаги.
Раздался грохот, и Темань вздрогнула. В двери открылся маленький проём, и в камеру кто-то втолкнул миску с дурно пахнущим холодным варевом, в которое был воткнут кусок вязкой, не пропечённой лепёшки. Следом – воду в железной кружке. Темань понюхала миску, сморщилась. Как называлось это блюдо и из чего его приготовили, было решительно невозможно разобрать. Больше всего оно походило на помои.
– Я не буду это есть! – крикнула она в пустоту.
Она выпила только воду. Нужду ей здесь предлагалось справлять в стоявшую в углу вонючую бадью.
Через какое-то время окошечко в двери опять открылось, и грубый голос потребовал отдать посуду.
– Послушайте, что происходит? – снова попыталась выразить своё возмущение Темань. – Я ничего не крала, почему меня держат здесь? Это незаконно! Вы собираетесь что-то прояснять в моём деле?
– Давай сюда посуду и не вякай, – был ответ.
Время не замерло – оно умерло, и его труп гнил в бадье для нечистот. День прошёл или десять – Темань уже не могла понять. Каменные стены дышали безумием. По ним ползали мерзкие насекомые, и Темань, почувствовав на себе щекотку лапок какого-то ползучего гада, завизжала, вскочила и принялась бешено отряхиваться. Она пыталась жаловаться, кричать, звать надзирателей – никто не отвечал. Когда внутрь пропихивали еду, она взывала к закону, к справедливости – тщетно. Охрана только приносила эту холодную бурду, а потом забирала посуду. Никто не собирался ей ничего объяснять. Пожар голода горел в животе, но гадкое содержимое миски есть было невозможно, а от полусырой лепёшки желудок Темани неприятно тяжелел, точно она наглоталась камней. Попробовав это подобие хлеба пару раз, больше она к нему не притрагивалась – существовала на одной воде.
Темань лежала, сжавшись калачиком, и не могла согреться. Её колотило. Неужели начинался этот проклятый озноб горя? Или, быть может, это просто в окошко тянуло холодным сырым воздухом? В камеру просунули еду, но она не двинулась с места; ею овладело тупое безразличие, тело словно одеревенело, отмерло, живым оставалось только сознание, да и то – какое-то спутанное, полусонное. Грубый голос потребовал отдать посуду, но она даже не пошевелилась.
Какие-то огромные, как горы, чёрные и мохнатые существа вошли к ней, склонились, разглядывали холодными жёлтыми глазами. Или это уже начинался бред? Их железные лапы тормошили её, тонкую, как тростинка, и тряпично-безвольную. Ни капли жизни не осталось в ней. Косматые горы вышли, их сменил кто-то стройный, в хорошо подогнанном по фигуре кафтане, с очень мягкими и чуткими руками.
– Что с ней, госпожа врач? Она больна?
– Нет, государыня. Просто очень чувствительна к холоду. Это нервное потрясение и голод, только и всего.
Её укутали в тёплое одеяло и куда-то понесли на руках.
– Всё, прекрасная Темань, всё закончилось, – щекотал ей ухо знакомый медово-ядовитый полушёпот, от гладко зачёсанных светлых волос спасительницы пахло благовониями. – Произошла чудовищная ошибка, но во всём уже разобрались. Те, по чьей вине это случилось, жестоко поплатятся, даю слово. Продрогла, бедняжка моя? Ну ничего, ничего, сейчас отогреешься...
Жёсткий тюфяк сменила пышная перина и пуховое одеяло. Темань утопала в тёплом сугробе постели: больше никаких насекомых, никакой сырости и холода, а вместо мерзких помоев в рот ей лился вкусный, горячий и крепкий мясной отвар, на поверхности которого плавали золотистые капельки жира. Белую чашку с этим отваром ей подносила рука, обрамлённая кружевной манжетой и рукавом строгого чёрного кафтана. Она же положила на подушку рядом с Теманью то самое ожерелье, из-за которого её схватили. Алмазы холодно мерцали, ясные, как зимние звёзды.
– Это принадлежит тебе, моя дорогая. Никто не смеет обвинять тебя в воровстве.
Роскошная спальня возвышалась над нею сводом лепного потолка, а у её постели сидела Дамрад. Дав Темани выпить несколько глотков мясного отвара, она заботливо поправила под её головой подушку.
– Существует ли на свете что-нибудь, что заставило бы тебя разжать твою удушающую хватку, государыня? – Губы Темани с трудом размыкались, язык еле ворочался, но от пронизывающего холода не осталось и следа. Тело нежилось в тёплой постели.
– Только побывав на самом дне, начинаешь ценить то, что имеешь, не так ли? – Искорки усмешки блеснули лишь в глазах Владычицы, а губы оставались суровыми. – Да, закрытые двери могут снова распахнуться для тебя. Всё: положение в обществе, должность, доход – может вернуться в одночасье. Тебе не придётся закладывать свои украшения и наниматься на чистку улиц. И Леглит не пострадает, хотя у нас есть за что привлечь её к ответу.
Темань встрепенулась, увидев в руках Дамрад чёрную папку, похожую на ту, что Вук приносил Рамут перед свадьбой. Слабая рука, выбравшись из-под тяжёлого одеяла, потянулась к ней.
– Здесь все доказательства, – улыбнулась Дамрад, листая бумаги. – Та проверка на самом деле ведь кое-что выявила, просто пока её итоги лежат у меня в ящике стола, под замком. Но, если хочешь, я могу это уничтожить.
– Что я должна для этого сделать? – Темань не узнавала собственный голос – безжизненный, устало-сухой.
– Это совсем не страшно, поверь. – Дамрад с ласковой улыбкой склонилась над ней, откинула прядку с её покрытого испариной лба. – Я очень хочу, чтобы ты стала матерью. Матерью ребёнка, в жилах которого будет течь моя кровь. Я не стану навязывать тебе мужа, не беспокойся. Парень просто подпишет договор, сделает своё дело, и больше ты его не увидишь. С первого дня беременности ты будешь получать денежное пособие, достаточное, чтобы обеспечивать твои нужды и нужды малыша – вплоть до совершеннолетия ребёнка.
– Зачем тебе это, государыня? – Темань неотрывно смотрела на папку, от содержимого которой зависела жизнь Леглит.
– Когда в тебе зародится маленькая новая жизнь, моя кровинка, моя крошка, – ладонь Дамрад скользнула под одеяло, на живот Темани, – ты станешь по-настоящему моей. Мне даже не придётся овладевать тобой. Ты можешь оставаться с Севергой... ну, или с Леглит, – добавила Владычица, насмешливо приподняв бровь. – Но при этом ты всё равно будешь принадлежать мне – незримо, но ощутимо. Это будет связь, которую уже ничем не разорвать.
Ладонь Владычицы скользила под одеялом – нежно, но настойчиво, по-хозяйски. Закрыв глаза, Темань лежала недвижимо. Да, она давно задумывалась о материнстве, взвешивала возможности, прикидывала так и эдак. Что ж, если это станет условием спасения Леглит – она без колебаний пойдёт на это.
– Этот парень, о котором ты говоришь – твой родственник, государыня? – Вслушиваясь в свой голос, Темань чувствовала его отзвуки в ещё слабом, но уже понемногу оживающем теле.
– Мой сын. – Дамрад поправила одеяло, склоняясь над Теманью не то заботливо, не то собственнически. – Он не доставит тебе неудобств. Не станет вторгаться ни в твою жизнь, ни в жизнь ребёнка, лишь даст своё семя для зачатия. – И, будто прочтя мысли и тревоги Темани, бархатисто, тепло мурлыкнула: – Ты полюбишь этого ребёнка, я знаю. А через него, через его кровь – в какой-то мере и меня. Звучит, быть может, странно, но смысл в этом есть. Наша с тобой кровь смешается в нём, и это, поверь мне, прекраснее и глубже любого соития. Это выше и ценнее, чем похоть, и крепче, чем плотская связь. Это – кровные узы. – И в заключение, приблизив губы к устам Темани, Дамрад дохнула чуть слышно: – Самая прекрасная женщина моего государства и мой любимый враг.
Старые шрамы бились на шее Темани тонким, весенним пульсом; олицетворяя собой волю к смерти, они, тем не менее, щекотали ей кожу током жизни. «Быть и дышать, – шептали они. – Творить и любить. Выплыть, взлететь, спастись и спасти. Жить и дать жизнь». С её губ сорвалось тихо:
– Я согласна.
– Вот и умница. – Дамрад, нагнувшись, невесомо коснулась губами её лба, потом встала, подошла к камину и бросила папку в трескучее, весёлое пламя. – Это была копия. Как только ты понесёшь дитя под сердцем, подлинник постигнет такая же участь, даю слово Владычицы. А теперь отдыхай и ни о чём не тревожься. Кушай, набирайся сил, выспись хорошенько. Как только ты оправишься, тебя доставят домой.
Сырой весенний воздух показался Темани мучительно-сладким, тонким, пьянящим, когда она спускалась по бесчисленным ступенькам дворца Владычицы. Белая холодная глыба, построенная матерью Северги, оставалась позади, и невидимые леденящие щупальца медленно сползали с плеч Темани с каждым шагом. Дамрад не провожала её, в чёрной повозке с гербом её никто не ждал, и Темань испытала облегчение. Впрочем, на сиденье она обнаружила мягкую игрушку – какую-то забавную пухлую птицу с алым бантиком и бубенчиком на шее. Конечно, это был подарок от Дамрад – с намёком на будущее материнство. Всю дорогу этот молчаливый попутчик таращил на Темань глупые пуговичные глаза, а ей мерещилось, что и он каким-то образом шпионит за нею.
Переступив порог дома, Темань плюхнулась в кресло у камина. Дрова вспыхнули сразу, как только она коснулась сиденья, а затем прилетел поднос с почтой. Распечатав записку от Леглит, Темань прочла её сквозь солёную дымку слёз. Навья-зодчий тревожилась, просила дать о себе весточку. Из «Столичного обозревателя» ей пришло уведомление о том, что её назначают на пост заместителя главного редактора. Конечно, без участия Дамрад такое удивительное повышение не могло обойтись. Третье письмо пришло из издательства: ранее отвергнутый сборник стихов там были готовы напечатать огромным тиражом.
Вроде бы – хорошие новости, но почему Темань чувствовала себя так гадко? Ещё недавно она, срывая с себя подарки Дамрад, дерзко утверждала: «Я – сама по себе!» А на самом деле была точно такой же марионеткой в руках Владычицы, как и все. Дамрад, посмеиваясь, дёргала за ниточки, и по ним, как по нервам, передавались её приказы. «Я это или уже не я? – думала Темань, разглядывая себя в зеркале. – Может, Дамрад вынула мою душу и вложила вместо неё сгусток этой холодной тьмы из своих глаз?» Её ждала купель с душистым мылом, ароматный отвар тэи и заветная, единственная в день чарочка хлебной воды. У неё по-прежнему был письменный стол и шкаф с рукописями – дорогое сердцу рабочее место. И мягкая постель, а не тот вонючий тюфяк. Всё это позволялось ей иметь по высочайшей милости Владычицы.
Леглит примчалась сразу, как только получила ответ.
– Как ты? – спрашивала она, сжимая руки Темани и вглядываясь ей в глаза. – Что случилось, где ты пропадала?
Всем сердцем Темань рвалась ответить на ласку, броситься в объятия, но это странное чувство внутренней подмены сковывало её. Кто мог сказать наверняка, осталась ли она собой? Леглит любила ту, прежнюю Темань, которая была до всего этого кошмара. От той Темани осталась только оболочка...
– Всё хорошо, – проронили неподатливые губы, а их обладательница не знала, чьи слова она говорила – свои или вложенные в её уста кем-то. – Теперь всё снова хорошо.
Тёплые ладони Леглит мягко скользнули по её щекам, внимательный взгляд читал незримые строчки на самом дне души.
– Если не хочешь, не говори. Но я всё чувствую и вижу.
– Я не знаю, Леглит... Не знаю, я сейчас с тобой говорю или не я. – Ледяная корочка безумия треснула, и ресницы Темани намокли от пробившегося наружу комка напряжённой растерянности.
– Ну конечно, ты! – Навья-зодчий ласково согревала её дыханием и тенью улыбки в глазах. – Кто же ещё?
Оставалось только вцепиться в неё судорожными объятиями. Леглит стала единственной твердыней в зыбком мире миражей, и Темань вжалась в неё, ища спасительную опору. Если даже в себе она сомневалась, то Леглит верила безоглядно.
В «Столичном обозревателе» её ждал собственный кабинет и кресло, которое раньше принадлежало госпоже Ирерии – мрачной, вечно злой и вредной, с острыми, постоянно скалившимися клыками и седой прядью в чёрных волосах. Её мало кто любил, но побаивались все. Пару раз даже случалось, что она доводила Темань до слёз своими придирками. За время отсутствия Темани в редакции произошли крутые перестановки: нагрянули посланники Дамрад с проверкой, и Ирерию уличили в злоупотреблениях полномочиями и присвоении денег. Госпожу главного редактора тоже сняли с должности, теперь её обязанности исполняла госпожа Аривельд, её вторая заместительница, а Темани предстояло занять место первой, отчего ей стало очень не по себе. И дело было не в том, что она опасалась не справиться с работой в новом качестве – всю эту кухню она знала хорошо; сердце холодело от той лёгкости, с которой Дамрад крутила и вертела судьбами своих подданных.
– Вот такая у нас тут чехарда творится, – сказала Аривельд, по-свойски плеснув себе и Темани в отвар тэи по глотку хлебной воды. – Если честно, мы боялись, что головы полетят с плеч... Но вроде до такого не дошло, обошлось увольнениями.
Была она медлительной, грузноватой, седеющей особой с морщинками у глаз от привычки задумчиво щуриться. Если на своей прежней должности она ещё справлялась с обязанностями, то роль руководителя издания, откровенно говоря, тянула слабовато. Большую часть своей работы она норовила спихнуть на заместительниц, а сама нередко надолго отлучалась по неким таинственным «делам». Иногда её целый день не было на месте. Попахивало от неё порой и хмельным, отвар тэи она пила только с изрядной долей хлебной воды; создавалось впечатление, что она впала в какую-то хандру. То ли на неё так подействовали проверки и перестановки, потрясшие мирок «Обозревателя», то ли она просто чувствовала себя не в своей тарелке в новой должности – как бы то ни было, отдуваться за неё частенько приходилось Темани и второй заместительнице, госпоже Хаград – светловолосой, с ярко-синими глазами и стремительной походкой. Сама Аривельд приходила, лишь чтобы поставить подпись там, где требовалось.
– А смысл надрываться? Всё в этом мире – преходящее, – вздыхала она. – Вот так работаешь, работаешь в поте лица, а Великой Госпоже возьмёт да и не понравится что-нибудь... И получаешь в лучшем случае пинка под зад, а в худшем – кончаешь жизнь на плахе. И никто ни твоих прежних заслуг не вспомнит, ни былого усердия...
Она скучала по своей бывшей начальнице и мечтала работать вместе с ней, куда бы ту судьба ни забросила.
– Старая я уже, – говаривала она порой. – Вот вы молодые, – Аривельд кивала на Темань и Хаград, – вы и работайте. А мне в отставку пора.
Однако на покой она почему-то пока не уходила и продолжала тянуть безрадостное и вялое существование в качестве главного редактора «Столичного обозревателя», являясь по сути формальной фигурой. Про неё говорили, что она, дескать, дожидается своего «пинка».
Таким образом, вместе с повышением на плечи Темани свалилось гораздо больше, чем ей полагалось по новым должностным обязанностям. Если Хаград отвечала за хозяйственную, техническую и денежную часть дела, то на Темани лежало всё остальное – собственно содержание каждого номера и управление всеми отделами. Это была руководящая работа, и писать самой ей теперь доводилось нечасто – в основном, приходилось следить за тем, что и как пишут подчинённые. А главное – чтобы написанное соответствовало взглядам госпожи учредителя, которым являлась градоначальница Ингильтвены. Глава столицы была ярой верноподданной Дамрад. Сущее безумие: Темани, ненавидевшей Дамрад всеми фибрами души, приходилось вести издание верным Владычице курсом... Особенно это касалось отдела политики. Потому-то Темань в своё время и ушла в колонку светской жизни: знала, что не сможет достаточно хорошо лизать зад правительнице Длани. А сейчас именно высокое качество этого подлизывания она и вынуждена была обеспечивать. Освещать события нейтрально и беспристрастно было нельзя: о Дамрад – только с придыханием, только с щенячьим восторгом и преданностью, считала учредительница, и главному редактору как наёмному работнику приходилось исполнять волю хозяйки. Теперь один завтрак в неделю у Темани проходил в доме Ингмагирд – а заодно и совещание по делам «Обозревателя».
Работа выматывала, выпивала Темань досуха, и на творчество не оставалось ни времени, ни сил. Возвращаясь поздно вечером домой и падая в кресло у камина, она сквозь зубы почти беззвучно цедила:
– Ненавижу... Как я всё это ненавижу...
Делать ненавистное её заставлял страх не за себя – за Леглит: Дамрад ещё не уничтожила подлинник той папки. Один неверный шаг – и чёрная повозка с гербом могла увезти навью-зодчего навсегда... Когда стало совсем тошно, решение уйти из «Обозревателя» созрело само, и Темань подала владелице издания прошение об отставке: Аривельд его подписывать отказалась, не желая терять в её лице такую добросовестную и покладистую заместительницу, согласную тащить на себе всю работу.
Ответа на прошение пришлось ожидать неделю. На очередном завтраке-совещании госпожа градоначальница вручила Темани ошеломительную бумагу за подписью Дамрад: снять Аривельд с поста главного редактора «Столичного обозревателя» и назначить на её место Темань.
– К настоящему времени нам стало совершенно ясно, что госпожа Аривельд не соответствует высоким требованиям и исполняет свои обязанности из рук вон плохо, – сказала глава столицы. – Нам прекрасно известно, кто у вас на самом деле работает. А Аривельд и вправду пора на отдых. Надо давать дорогу молодым.
Руки Темани упали на колени, налившись неподъёмной тяжестью.
– Но я просила освободить меня от должности, – глухо проронила она.
– Любезная Темань, помилуй, но ведь ты работаешь прекрасно! – воскликнула Ингмагирд. – Зачем нам с тобой расставаться? Поэтому мы приняли единственно справедливое решение – назначить тебя главным редактором, обязанности которого ты и так, по сути, исполняешь вместо отлынивающей Аривельд.
Давящий груз наваливался на плечи, сковывал дыхание, отнимал силы. Хотелось вскричать: «Да катитесь вы все!..» – но Темань только стиснула челюсти.
– Госпожа Ингмагирд, я в ближайшем будущем намереваюсь обзавестись потомством, – привела она последний довод. – Думаю, мне будет тяжело совмещать эту сложную и ответственную работу с материнством.
– Дорогая моя, я уже не первый десяток лет тружусь на сложной и ответственной работе, – невозмутимо возразила градоначальница. – Ты видела мою семью? Сколько у меня детей, помнишь? И ничего, всю жизнь как-то совмещала – не надорвалась.
– Осмелюсь заметить, госпожа Ингмагирд, что у нас с тобой немного разные положения, – тихо проговорила Темань. Приходилось прилагать огромные усилия, чтобы разговаривать учтиво и не треснуть кулаком по столу. – Твои мужья обеспечивают тебе надёжный тыл, а моя супруга большую часть времени отсутствует. Можно сказать, что я совсем одна.
Увы, госпожа градоначальница даже не думала входить в её положение.
– Ничего, выкрутишься, – сказала она. – Что тебе мешает нанять няню, в конце концов? Впрочем, почему я должна тебя учить? Ты, кажется, сама уже взрослая и должна понимать... В общем, иди и работай, голубушка. Нечего отлынивать.
«Всё равно уйду, – думала Темань, возвращаясь от Ингмагирд в редакцию. – Дождусь, когда Дамрад уничтожит ту папку – и сразу уйду». Впрочем, внутренний голос с горечью подсказывал, что Владычице ничто не мешало придумать другие способы принуждения.
Ужасно хотелось выговориться, выплеснуть наболевшее... В обеденный перерыв Темань отправила Леглит записку с приглашением на ужин. Оставив вместо себя Хаград, кое-как она освободилась на два часа пораньше – в девять вечера, а не в одиннадцать, как обычно. Она рассчитывала поужинать с Леглит, а потом на прогулке поговорить: привычка к сдержанности в стенах дома уже укоренилась в ней.
Навья-зодчий пришла точно в назначенное время – как всегда, ради встречи с Теманью одетая наряднее обычного, но цвет её щёк почти сливался с белизной воротничка. Видно было, что она едва держится на ногах. Взглянув в её угасшие глаза, Темань подавила готовый вырваться вздох: духу не хватало донимать её, измученную работой, своими жалобами... Вместо того чтобы отправится прямиком домой и завалиться спать, Леглит из последних сил приползла к ней. То есть, не в прямом смысле приползла, конечно: спину навья-зодчий держала прямо, и стук её каблуков по холодному полу звучал бодро, но чего ей это стоило, знала только она сама.
– Ты выглядишь усталой, дорогая моя, – с грустью вздохнула Темань, дотрагиваясь кончиками пальцев до её мертвенно-серой щеки.
Леглит на миг сомкнула тяжёлые веки и прижала её руку к своим губам.
– Пустяки, милая Темань... Ты же знаешь, твоё слово для меня равно приказу. Ты позвала меня – я здесь.
Не оставалось ничего иного, как только накормить её ужином и пригласить в гостевую спальню. Леглит бодрилась:
– Сон подождёт... Не ради ночлега же я пришла, в конце концов! Ты что-то хотела сказать мне... Я слушаю.
Темань с бесконечной нежностью скользнула рукой по её волосам, прильнула губами ко лбу.
– Тебе нужен отдых, Леглит... И немедленно. Ты же падаешь!
– Ничего подобного. Уж слушать я в состоянии. Что-то случилось?
Леглит пыталась сосредоточить мутный, затуманенный смертельной усталостью взгляд на лице Темани. Казалось, ещё миг – и она потеряет сознание.
– Нет, ничего особенного не случилось, – улыбнулась Темань. – Я просто хотела увидеться с тобой. Моё желание исполнилось, больше ничего мне не нужно. Ты со спокойной душой можешь отправляться отдыхать. – И добавила, ласково надавив на плечо Леглит: – Я настаиваю на этом. Это приказ.
– Повинуюсь, – пробормотала та.
Едва коснувшись головой подушки, она уснула, а Темань ещё долго сидела у камина напротив пустого второго кресла. Горечь давила на плечи, заставляя их сутуло никнуть, и Темани даже не требовалось зеркало, чтобы осознавать свою хрупкость. Исхудала, высохла она в последнее время – одна кожа, кости и нервы. На руках бугрилась сетка голубых вен, оплетая сухожилия, суставы запястий выпирали, кольца уже соскальзывали, болтались на пальцах. Есть почти не хотелось, в разгар рабочего дня она легко могла забыть об обеде, а утром обойтись одной чашкой отвара с молоком. К вечеру она так выматывалась, что голод стихал под грузом усталости.
– Послушай, тебя же скоро лёгким ветерком сдувать начнёт, – озабоченно замечала Хаград. – Нет, дорогая, это никуда не годится!
Она заказывала в редакцию плотный обед из трёх блюд и чуть ли не силой усаживала Темань за стол. Если бы не она, Темань совсем перестала бы есть.
И вот такой измождённой, отощавшей и нервной она предстала перед Дамрад, когда та наконец соизволила приступить к осуществлению их уговора о ребёнке. Выходя поздно вечером из редакции под проливной дождь, Темань вздрогнула: у крыльца её ждала знакомая повозка с гербом. Слуга-телохранитель в блестящем от влаги плаще с поднятым наголовьем распахнул перед нею дверцу – даже речи не могло быть о том, чтобы пройти мимо.
Дамрад ждала Темань в повозке не одна: рядом с ней сидел светловолосый красавец, как две капли воды похожий на неё. Завитая крупными локонами грива цвета белого золота падала на его широкие плечи; природа наградила его богатыми бровями светлого оттенка, но для пущей выразительности они были подкрашены тёмным карандашом, а лишние волоски во избежание «мохнатого» вида – заботливо выщипаны. При великолепно развитом, мускулистом теле зрелого мужчины глаза его светились неиспорченной юностью. При виде Темани он смутился и захлопал пушистыми ресницами.
– Здравствуй, прекрасная Темань, – чуть наклонив голову, молвила Дамрад. И, окинув её цепким взором, добавила: – Что-то вид у тебя не слишком цветущий, дорогая моя... Что с тобой? Тебе нездоровится?
– Я здорова, Великая Госпожа, – сухо ответила Темань. – Просто очень много работы.
– Пописывая свои статейки о светской жизни, настоящей работы ты даже не нюхала, – усмехнулась Владычица. – Госпожа Ингмагирд лестно о тебе отзывается. Уж прости, что мы с нею взвалили на тебя эту должность, но Аривельд в самом деле никуда не годилась. Ты выполняла её работу и справлялась недурно, так что вполне закономерно было поставить на её место тебя. Но, боюсь, ты действительно немного утомилась, что далеко не полезно для предстоящего зачатия... Вот что, голубушка: даю тебе месячный отпуск. Чтобы за этот месяц ты хорошенько отдохнула, поняла меня? И не забывай питаться как следует. Уж будь уверена, я за этим прослежу.
Сидя напротив Владычицы в леденящем луче её взгляда, Темань с удивлением чувствовала, что устала даже ненавидеть... И бояться тоже. Все чувства притупились, краски поблёкли, глаза как будто застилала никогда не рассеивающаяся серая дымка. Мягкий ход повозки почти не ощущался, Темань будто проваливалась в пустоту.
Повозка остановилась, и она очнулась, как от толчка в плечо.
– Вот ты и дома, дорогая, – сказала Дамрад. – Настоятельно советую тебе поужинать и лечь в постель. С завтрашнего дня ты в отпуске. Ни о чём не тревожься и просто отдыхай. Ти́рлейф, – обратилась она к светловолосому красавцу, – подай госпоже Темани руку.
Тот послушно исполнил распоряжение – выскочил и расторопно распахнул дверцу со стороны Темани.
– Позволь тебе помочь, госпожа, – сказал он.
Его молодой голос звучал приятно для слуха. Снова встретившись с его детски-чистым взглядом, Темань невольно улыбнулась, но не губами, а внутренне, сердцем. Тирлейф был и похож, и вместе с тем не похож на Дамрад, и она поняла, что его отличало: глаза. В них отсутствовал этот иномирный, убийственный холод, который излучал взор правительницы Длани.
Проснувшись утром, Темань ахнула: уже полдесятого! Ведь ей ещё час назад нужно было прибыть в редакцию...
– Дом, почему ты меня вовремя не разбудил? – вскричала она, садясь в постели и разминая пальцами веки. В глазах – сухость, точно песку насыпали...
«Госпожа, ты, должно быть, забыла: с сегодняшнего дня ты в отпуске. Поэтому рано вставать тебе не нужно».
Темань упала на подушку. Ночь промелькнула в круговороте нелепых и запутанных снов, из которых ей запомнилось только осеннее тоскливо-пронзительное чувство в груди – то ли крик, то ли стон, касавшийся волос прохладным дыханием. Это было чувство смутной потери, а вот чего или кого – Темань так и не смогла понять, но ещё долго пребывала в задумчиво-печальном расположении духа. Даже странно: сегодня не нужно было мчаться в эту треклятую редакцию, но она ловила себя на тревоге – как там всё идёт без неё? Справится ли Хаград, не пойдёт ли всё кувырком? Нет, не странно – смешно: до вчерашнего дня Темань ненавидела эту работу, а сейчас рвалась туда...
Впрочем, это чувство она испытывала совсем недолго, а потом всё слилось в один бесконечный выходной день. Некоторое время она по привычке просыпалась рано, но, вспомнив, что никуда бежать не нужно, закрывала глаза и с наслаждением утыкалась в подушку поуютнее. Окончательно она пробуждалась в десятом часу, а если случалось засидеться допоздна, то и в полдень. Душа и совесть требовали использовать эту кучу свободного времени для творчества, но, как назло, Темань не могла выдавить из себя ни строчки. Она целыми днями читала и гуляла в городском саду, а также возобновила встречи с Леглит, которые из-за напряжённой работы в новой должности приходилось отменять. Темань с наслаждением бросалась в объятия навьи-зодчего, пила её ласку, как чудотворное зелье, и чувствовала, что понемногу оживает. О предстоящем зачатии она Леглит рассказала, не уточнила только, чья кровь будет течь в жилах её будущего отпрыска.
На двадцать первый день отпуска пришёл Тирлейф. Не с пустыми руками: он принёс коробку любимых пирожных Темани и ещё одну мягкую игрушку – плюшевого птицеящера драмаука. На нём был скромный чёрный наряд и чёрный плащ до пят; если бы не густая вьющаяся грива цвета белого золота, выглядел бы он во всём этом мрачновато. Впрочем, для мужчин-навиев чёрный цвет в одежде считался основным.
– Я... Гм... Госпожа, я пришёл, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь, – запинаясь от смущения, сказал Тирлейф.
– Благодарю, хорошо, – ответила Темань.
Законы гостеприимства предписывали усадить его за стол и предложить чашку отвара тэи. Снова Темань ловила себя на внутренней, сердечной улыбке, когда смотрела в глаза молодого навия. Ширина его плеч и спины поражала, рост – ошеломлял, а выпуклые икры его сильных ног выгодно подчёркивались хорошо сшитыми блестящими сапогами. Забавно: вырос таким здоровенным, красивым зверюгой, а по глазам – ну чисто невинный младенец, и улыбка у него была ясная, детская. Губы – пухло-чувственные, на щеках – ямочки.
– Расскажи немного о себе, – попросила Темань, когда парень сел за стол и сделал осторожный глоток горячего отвара.
Тирлейфу было девятнадцать лет от роду. («Совсем ещё мальчишка», – подумалось Темани). Рождён он был не от законного мужа Владычицы, а от одного из её многочисленных наложников. Матушка не принимала участия в его воспитании и совсем не уделяла ему внимания, поэтому до пятнадцати лет им занимался только отец. Потом Великая Госпожа вдруг заметила, что сын удивительно похож на неё внешне, и проявила к нему интерес. Увы, внутреннего, душевного родства она с ним не нашла, и скоро её интерес угас. Впрочем, надлежащее образование Тирлейф получил; из всех наук ему более всего нравилась история, не чужд он был и изящной словесности – даже сам пописывал стихи. Рассказывая всё это, он со здоровым аппетитом уплетал лепёшечку за лепёшечкой, а потом вдруг, видимо, спохватился, не ест ли он в гостях неприлично много, и смущённо замер с набитым ртом. Все мысли были написаны на его бесхитростном, юношески-гладком и свежем лице. Это умилило Темань, и она не удержалась от добродушного смешка.
– Кушай на здоровье, – мягко сказала она.
Тирлейф прожевал и проглотил, а потом снова блеснул белоснежной, обезоруживающе-ясной улыбкой.
– Да, и ещё кое-что, сударыня, – застенчиво опуская пушистые метёлочки ресниц, вспомнил он. – Матушка... Вернее, Великая Госпожа велела у тебя спросить, готова ли ты.
К чему именно, он не уточнил, но сделал многозначительное ударение на этих словах и чуть кашлянул в кулак. Темань, снова задумчиво погружаясь в его безоблачные очи, обнаружила, что с любопытством щупала его твёрдое мускулистое плечо. Пожалуй, он славный парень, и ей не будет так уж неприятно, как она опасалась сначала. Чем дольше она разговаривала с ним, тем меньше сходства с Владычицей в нём видела. Сердце тепло ёкнуло от робкой нежности, с которой Тирлейф поймал её изучающую руку и прижал к своим мягким губам.
– Скажи ей, что я готова сдержать свою часть уговора, – молвила Темань.
– Хорошо, я передам слово в слово. – Парень, не задавая уточняющих вопросов, встал и поклонился. – Что ж, не буду отнимать у тебя время... Благодарю тебя за гостеприимство, уважаемая госпожа.
Остаток этого дня и весь следующий Темань провела в ожидании и неопределённых чувствах. Странно, но, глядя на Тирлейфа, она совсем не ощущала его родства с Дамрад, хотя он был её плоть и кровь. Даже удивительно, как такое чистое существо могло вырасти рядом с этим чудовищем... Пожалуй, то обстоятельство, что Владычица не воспитывала его сама, пошло парню только во благо: она не оставила на нём своего отпечатка, поистине губительного для юной души.
Ждать долго не пришлось: на закате дом возвестил о прибытии Её Величества Владычицы Дамрад и Тирлейфа.
– Наконец настал этот долгожданный день и час, – сказала правительница Длани, поприветствовав Темань. – Договор готов, осталось только подписать его и приступить к делу.
Она вручила Темани папку. Договор гласил, что Тирлейф предоставлял своё семя для зачатия, но при этом обязывался не вмешиваться в дальнейшую жизнь ребёнка и его матери. Темань расписалась; когда настала очередь Тирлейфа, он сел к столу и собрался было подмахнуть бумагу не глядя, но Дамрад хмыкнула:
– Прежде чем нарисовать свою закорючку, прочти, что ты подписываешь, дурень! Хотя бы для того, чтобы знать свои обязательства и не нарушать их.
Юноша пробежал взглядом по строчкам. Его губы дрогнули, он вскинул растерянные глаза на родительницу.
– То есть, я не смогу даже увидеть моего ребёнка, когда он родится?
– Не называй его своим ребёнком, – холодно ответила Дамрад, властно возвышаясь над сыном. – Он будет принадлежать только матери. Всё, что от тебя требуется – это дать своё семя. А что будет дальше – уже не твоё дело. Не вздумай докучать госпоже Темани, требовать встреч с ребёнком или каким-то иным способом навязываться им. Ты не будешь являться частью их семьи.
Казалось, Тирлейф готов был расплакаться. Его ясные глаза наполнились печалью, он заморгал, уставившись в договор, а его рука с пером зависла над бумагой, медля ставить подпись. Сердце Темани тронула пронзительная жалость: похоже, парень был искренне огорчён. Но Дамрад, не особенно заботясь о его чувствах, грубо и жёстко поторопила его:
– Подписывай же, болван! Нечего тут сопли разводить.
Тирлейф немного вздрогнул – Темани даже показалось, что он втянул голову в могучие плечи от резкого голоса Владычицы. Лазоревый свет в его глазах потускнел, лицо стало печально-замкнутым, губы сжались, а рука вывела подпись.
– То-то же, – сказала Дамрад, забирая договор и передавая его Темани. – Извини, дорогая... Он непроходимый тупица. Только на племя и годен.
– Прости, Великая Госпожа, но у меня сложилось несколько иное впечатление о твоём сыне, – сдержанно сказала Темань, всем сердцем желая вступиться за парня, который понуро сидел, сцепив на столе замком большие, сильные пальцы.
– Ну, если он тебе по нраву, это только пойдёт на пользу делу, – усмехнулась Дамрад. И, обращаясь к Тирлейфу, приказала: – Можешь приступать. Отправляйся с госпожой в опочивальню. – И добавила язвительно: – Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что делать?
Уголки рта юноши дёрнулись, но он смолчал в ответ на колкость. Темань, положив руку на его могучее плечо, сказала мягко:
– Ничего, дружок, всё хорошо. Идём.
Тирлейф поднялся и послушно последовал за нею. Закрыв дверь спальни, Темань улыбнулась и легонько сжала широкие запястья красавца. Её пальцы даже не смыкались вокруг них.
– Не верь тому, что говорит о тебе твоя матушка. Ты вовсе не болван и не тупица.
Губы Тирлейфа чуть дрогнули в ответной улыбке:
– Ты очень добра, госпожа.
Его руки поднялись, и Темань ощутила их тёплую тяжесть на своих плечах. Закрыв глаза, она прислушалась к ощущениям: как будто Северга прикасалась к ней... Её руки были такими же твёрдыми и сильными, но умели быть и ласковыми.
– Не бойся, госпожа, – защекотал ей ухо шёпот Тирлейфа. – Я не сделаю тебе больно... Ты так прекрасна! И так хрупка...
Он был просто огромен, Темань выглядела тонкой тростинкой рядом с ним. Она ещё не успела толком поправиться, но даже в своём прежнем телосложении вряд ли казалась бы ощутимо крепче. Тирлейф рассматривал её с почтительным восхищением, осторожно скользнул пальцами вверх по её шее, дотронулся до скул. Недавняя печаль в его глазах уступала место теплоте. Миг – и Темань перестала ощущать ногами пол, очутившись у него на руках. Опустив её на постель, он принялся бережно освобождать её от одежды. Сперва Темань вздрогнула от внутреннего сопротивления, но заставила себя расслабиться и откинулась на подушки. Тирлейф разделся сам: долго не копался, сразу сбросил с себя всё, открыв великолепное туловище с тугими мускулами.
Странно было ощущать телом незнакомое тепло – не Северги и не Леглит. Ноздри Темани дрогнули и расширились. Мужчины пахли резче, острее, но Тирлейф издавал еле уловимый, ненавязчивый запах молодой, здоровой кожи, чистых волос и терпко-травяной аромат благовонного масла: им были умащены его подмышки. Стоило ему прижаться к Темани, как он был уже готов к решительным действиям: в бедро ей упёрлось что-то твёрдое. Темань особого желания не чувствовала, но и не могла сказать, что ей противно... Впрочем, глаза она предпочитала держать закрытыми.
Также она предпочла представлять себе, что в неё вошёл жгут хмари – тем более, что ощущения были схожи.
– Я не буду долго докучать тебе, госпожа, – шепнул Тирлейф. – Прости меня... Извини, если причиняю неудобства.
Его гладкая щека прильнула к её лицу. Должно быть, он ещё ни разу не пользовался бритвой, а если и пользовался, то соскребал лишь мягкий и светлый пушок. Толчки усиливались, кровать поскрипывала; на миг открыв глаза, Темань обмерла... Сама Дамрад наваливалась на неё, жадно, похотливо дыша ей в лицо, и от этого зрелища Темань разом обмякла в предобморочной дурноте. Жужжание наполнило уши, перед глазами сомкнулась искрящаяся пелена, и телесные ощущения на миг исчезли. Когда морок отступил, всё уже закончилось: Тирлейф, щекоча лицо Темани мягким руном золотых волос, успокоительно гладил её пальцами по щекам, а в приоткрытую дверь ускользало длинное щупальце хмари... Хоть Дамрад и не было в спальне, но, похоже, опосредованно поучаствовать она всё же сумела.
Дрожа, Темань набросила шёлковый халат и завернулась в одеяло. Тирлейф с виноватым видом одевался; ей хотелось сказать ему, что он здесь ни при чём, но видение лица Дамрад, искажённого похотью, накрепко смыкало ей губы. А юноша, присев на край постели, осторожно и ласково приложил ладонь к её животу.
– Прости, малыш, что мне приходится отказываться от тебя, – молвил он с грустной нежностью. – Этого требует договор, который я подписал. Но никакие договоры, никакие бумаги и законы не смогут вырвать тебя из моего сердца и памяти.
С этими словами он склонился и тихонько, щекотно поцеловал живот Темани. Эта печальная, прощальная ласка тёплым толчком вывела её из гадливого оцепенения, которое сковало её при мысли о Владычице.
– Дурачок, – усмехнулась она устало. – Думаешь, там уже есть ребёночек? А если у нас не получилось?
Тот с уверенностью кивнул, улыбаясь.
– Он уже есть, госпожа. Я знаю, чувствую. Пусть я никогда не увижу его, но буду думать о нём, и моё сердце будет согреваться от мысли, что он есть на свете.
Слёзы подступали к горлу, но Темань сдержала их душевным усилием и скользнула пальцами по золотистым прядям Тирлейфа.
– И я буду вспоминать тебя, мой хороший. Ты славный. И совсем не похож на свою родительницу.
Парень, поклонившись на прощание, покинул спальню, а Темань сжалась в комочек на измятой постели. Вслушиваясь в себя, она пыталась почувствовать зарождение новой жизни, но пока ничего особенного не находила. Удалось ли ей зачать? Если нет, то всё это придётся повторять. Снова лицо Дамрад вынырнуло из тьмы закрытых век, и Темань содрогнулась. Владычица, не тронув её и пальцем, всё же ухитрилась проскользнуть в неё тонким хмаревым щупальцем, став причастной к этому соитию. Словно не Тирлейфа Темань приняла, а саму Дамрад... Которая стояла в дверях спальни, взирая на неё из-под полуприкрытых век томно, с бархатной тьмой в глазах и чуть тронувшей уголки губ улыбкой победительницы. Темань, словно огретая горячим ударом кнута, выпрямилась и запахнула на себе одеяло плотнее. Впрочем, какой теперь смысл кутать и прятать тело снаружи, если Владычица уже побывала гораздо, гораздо глубже?
– Через некоторое время тебя осмотрит врач, – сказала Дамрад. – Как только подтвердится беременность, я исполню свою часть нашего уговора.
Приблизившись к Темани бесшумной и мягкой поступью, она склонилась и приложилась губами к её руке.
Повторно проходить через всё это не пришлось: Тирлейф попал в цель с первого раза. Темань осматривала рыжеволосая Ульвен, подруга Рамут и её сестра по Обществу врачей.
– Поздравляю, госпожа Темань, – сказала она. – У тебя будет ребёнок. Настоятельно советую приходить ко мне на осмотр еженедельно.
– Я ничего не ощущаю, – пробормотала Темань. – Так и должно быть?
– Ещё рано для ощущений, – улыбнулась навья-врач. – Срок совсем маленький.
Вечером того же дня Темань получила посылку – плоский прямоугольный свёрток, перевязанный бечёвкой и опечатанный гербом Дамрад. Это была та самая папка... Из-под обёртки выскользнула записка:
«Исполняю наш уговор. Можешь уничтожить содержимое сама».
Темань лихорадочно листала страницы. Увы, почти половина текста была вымарана – закрашена чернилами, так что понять, в чём именно могли обвинить Леглит, не представлялось никакой возможности. Темань зарычала и рванула листы, комкая их и бросая в пламя камина. Могла ли она быть уверена, что у Дамрад не осталось ни одной копии? Горький опыт показывал, что Владычица держала свои обещания весьма своеобразно. Она говорила, что не притронется, не станет пытаться овладеть – что ж, руками Дамрад действительно не прикасалась... Но Темань теперь не могла отделаться от странного чувства, будто этого ребёнка ей сделала она.
Поверх дров колыхался и дышал пепел – всё, что осталось от содержимого папки. Клочок не сгоревшей бумаги дотлевал, становясь чёрным и хрупким. Вот и всё... Леглит никогда не узнает, чем Темань заплатила за её свободу, ни к чему ей знать. Главное, чтобы всё это не оказалось напрасным.
Утром пришло извещение о ежемесячном денежном пособии, Темани оставалось только прийти в столичное отделение государственного казначейства и получить его. Сумма была неплохая, равная её жалованью главного редактора.
Темань вернулась в редакцию. Опасалась она зря: за время её отпуска ничего страшного не случилось, всё работало как часы, Хаград справилась. Первым делом Темань укоротила свой рабочий день; теперь она приходила к десяти утра, а уходила ровно в пять вечера, в прочее время за неё оставались заместительницы. Сделала она это по совету Ульвен: та сказала, что теперь нужно беречься, больше отдыхать и ни в коем случае не вкалывать по двенадцать часов в сутки без выходных, как у Темани случалось прежде. Но выходило это не потому, что она так любила свою работу: просто в новой должности ей приходилось туго, особенно в первое время её преследовало ощущение нескончаемой, выматывающей круговерти. Ей казалось, что она ничего не успевает, голова просто пухла, мозг вскипал. Сейчас Темань немного освоилась и успокоилась; она знала, что под её началом трудятся отнюдь не бестолочи, и её задачей было лишь управлять их работой, а не делать всё за них. Хоть она и не откровенничала, но каким-то образом в редакции узнали об её «интересном положении», и на Темань посыпались поздравления, а заместительницы старались по возможности разгрузить её. Слагать с себя полномочия она раздумала: сидя дома в затянувшемся отпуске, она сходила с ума от безделья, а творчество намертво застопорилось.
В полученной от Ульвен книжечке с советами для беременных и молодых матерей говорилось, что в первой половине срока бывает вялость, сонливость и утомляемость, но ничего подобного Темань не испытывала. Напротив – у неё словно крылья выросли. Работоспособность подскочила до небес, и в те семь часов, которые она себе отвела, удавалось справиться со всем, что Темань прежде и за целый день не успевала. Откуда только что взялось... Такой неугомонной она себя даже не помнила. Спала она отлично, даже кошмары о Дамрад не мучили, а ела с удовольствием – за двоих: в животе словно поселился неугасимый огонёк, который вечно требовал топлива. Забыть о еде, как раньше, он ей не позволял, сразу напоминал о себе голодным жжением под ложечкой. Ей порой даже совестно становилось так великолепно себя чувствовать, внутренний голос нервно возмущался, упрекал её, убеждал, что она должна страдать, но... Как-то не страдалось. Или, быть может, она уже отмучилась, отстрадала своё, и ей просто надоело? Как бы то ни было, Темань гнала от себя мысли о том, чья кровь текла в жилах маленького существа у неё под сердцем. Плевать на Дамрад. Это её ребёнок и точка.
Ульвен говорила, что беременность протекает замечательно – лучше нельзя и вообразить. На девятом месяце Темань была цветущей, полной сил и способной свернуть горы. Ей нравилось своё отражение в зеркале – в кафтане с высокой талией и красивым шёлковым пояском под грудью. Завязывался он, точно бантик на подарочной коробке.
– Ты обворожительна, – с улыбкой говорила Леглит.
Отдыхая вечерами в кресле у камина, Темань поглаживала живот и с наворачивающимися на глаза тёплыми слезами благодарила малыша: она чувствовала, верила, что именно ему она была обязана этим удивительным самочувствием. Никогда прежде она не была такой спокойной и уверенной в себе. Статьи на политические темы перестали быть для неё источником мучения: если госпожа учредительница хотела придыхательного обожания Дамрад в каждой строчке – что ж, Темань его обеспечивала в избытке. Она находила удовольствие в том, что иногда вносила правки в статьи – незаметные, но добавляющие в хвалебные напыщенные фразы хитроумную иронию, насмешку и издёвку, которую было не под силу уловить заурядному уму. Темань с мстительным наслаждением упражнялась в опасной игре слов, точёных и изящных, но заключавших в себе изысканный, тончайший яд. И до того ловко всё было написано, что и не придерёшься. Госпожа Ингмагирд неизменно оставалась в восторге, и только Хаград понимающе приподнимала бровь, но молчала. Темань осознавала, что ходит по краю, по лезвию бритвы, но чувствовала в себе достаточную силу и мастерство, чтобы выйти сухой из воды. И выходила каждый раз, мысленно посмеиваясь над простодушными восторгами градоначальницы, хвалившей, по сути, крамолу, поданную в благолепной обёртке лести и хвалы.
Однажды, когда Темань неторопливо шла из редакции домой (она полюбила пешие прогулки), с нею поравнялась повозка с гербом. Из неё выскочил незнакомец в чёрном и преподнёс ей венок из белых цветов. Из распахнутой дверцы повозки послышался голос Дамрад, окатив Темань волной холода:
– Восхищаюсь твоей смелостью, самый обольстительный враг государства. Но хочу предупредить: ты играешь в опасную игру. Будь осторожнее. Я щажу тебя, только потому что ты носишь под сердцем мою плоть и кровь.
Из повозки показалась рука в чёрной шёлковой перчатке, окутанная кружевами. Раскрытая ладонь требовала от Темани подойти и вложить в неё свою, что та и сделала, ощутив лопатками морозное дуновение. Лёгкое прикосновение царственных губ – и повозка умчалась вперёд по улице, обдав Темань будоражащим веянием смертельной опасности.
Если госпожа Ингмагирд оказалась туповата, чтобы обнаружить коварную изнанку посвящённых её обожаемой Владычице выспренних оборотов, то главный адресат этих выпадов всё понял правильно. Темань продолжила путь домой; её поступь не сбилась, осанка не ссутулилась, а на губах проступала усмешка. Если тексты можно было отредактировать как угодно, то мысли, душа и сердце цензуре не поддавались.
Переступив порог дома, она остолбенела от неожиданности: в кресле у горящего камина сидела Северга и цедила маленькими глотками хлебную воду со льдом. Кувшинчик и блюдце с сырной закуской стояли на столике.
– Ты? – вырвалось у Темани. Сердце её глухо и сильно бухнуло, удар отдался эхом в висках.
Северга повернула к ней осунувшееся, смуглое лицо с жёстко сжатыми губами. Суровая сталь взгляда замерцала в свете камина.
– Я, – хмыкнула она. – А кого ещё ты ожидала здесь увидеть, крошка?
Как давно Темань не слышала этот голос – спокойный, чуть насмешливый, прохладный! Так давно, что уже успела отвыкнуть от странного, мучительного чувства, которое его звук поднимал в её груди. Оно было сродни отчаянию, тоске по чему-то недосягаемому, чего Темань, как ни старалась, так и не смогла заполучить.
– Просто ты так... внезапно вернулась, – пробормотала она, присаживаясь в кресло напротив.
– Ты, наверно, надеялась, что я сгину где-нибудь вдали от дома? – усмехнулась Северга. – Ну, извини уж, что не оправдала твоих надежд.
Знакомый яд в словах, знакомый лёд глаз, никогда не таявший даже при улыбке... И знакомый неутолимый голод, в котором Темань жила все эти годы. А Северга, окинув её долгим, внимательным взглядом, улыбнулась:
– У нас пополнение в семействе, как я погляжу... И кто же папаша?
– Это неважно, – проронила Темань, невольно прикрывая живот руками ограждающим, защитным движением. – Он подписал договор и больше не появится в нашей жизни.
– Вот оно что. Понятно.
Северга плеснула себе ещё хлебной воды, осушила чарку, кусочки льда звякнули внутри искрящегося хрусталя. Со стуком поставив сосуд на столик, она откинулась в кресле и уставилась на Темань сквозь прищур ресниц – то ли дремотный, то ли смеющийся.
– Тебе идёт животик. Ты с ним очаровательна.
Темань скривила губы. А ведь она уже почти думать забыла о Северге, окунувшись в работу и ожидание ребёнка, но один взгляд в её льдисто-язвительные, колкие глаза – и она опять очутилась в отправной точке. Там же, где и была со своими страданиями, ревностью, несбыточной мечтой быть любимой... И не кем-нибудь, а этой «неприятной во всех отношениях особой». Она полжизни была готова отдать за одно «люблю» с этих неумолимых, беспощадных губ, жестоких и твёрдых. Думала, что исцелилась от недуга по имени Северга, победила эту зависимость, но всё осталось на своём месте.
– Ты ужинала? – только и смогла она спросить, прочистив осипшее горло.
– В дороге перекусывала часов пять назад. Надо бы в купель залечь, отмокнуть, но что-то лень одолела. – Северга опрокинула ещё чарочку, занюхала сыром.
На ней была её видавшая виды стёганка, кожаные штаны и высокие форменные сапоги. Рубашка, конечно же, пропотевшая, воротничок грязный... Темань отмечала каждую мелочь жадно-цепким, изголодавшимся взглядом, и поймала себя на безумной мысли: ей хотелось вжаться в это гибкое, как хлыст, и твёрдое, как клинок, тело, пахнущее потом и долгой, трудной дорогой, вцепиться и не отпускать. Пусть опять самообман, пусть!.. Пусть мираж, выдумка, но ей до стона сквозь стиснутые зубы хотелось утонуть в объятиях Северги. Так обнимать не умел никто, кроме неё – крепко, властно, победоносно, с чуть насмешливой лаской и превосходством.
Северга всё-таки помылась и переоделась, и Темань велела дому подавать ужин. Супруга вышла к столу с ещё немного влажными волосами, в чистой рубашке с чёрным шейным платком и жилетке, поблёскивая голенищами уже очищенных от дорожной пыли сапогов.
– Ну, как у тебя дела, детка? Много книжек написала? – спросила она, садясь.
– Выпустила один сборник стихов. Как-то не до творчества в последнее время, работы много. – Темань тонкой струйкой цедила сливки в свою чашку, а Северга предпочитала отвар без добавок.
– Всё про светскую жизнь пишешь и по сборищам шастаешь? – Северга жадно отхватила клыкастым белым оскалом сразу половину пирожка с мясом.
– Нет, я теперь главный редактор нашего «Обозревателя». – Темань отвечала сдержанно, кратко, оставляя несказанным слишком многое – почти всё. Но то, что она безжалостно вычёркивала на словах, никуда не девалось из памяти – и отказы издательств, и безработица, и безденежье, и сырой мрак одиночной камеры. И сожжённый роман...
– Ого, вот так повышение! Ты у нас теперь важная птица, – усмехнулась Северга, жуя и прихлёбывая отвар.
Конечно, она могла усмехаться, не зная всего. Да если бы и знала, что с того? Все мытарства, перенесённые Теманью, казались пустячными по сравнению с её военной действительностью – каждодневным риском для жизни. Как знать, что ей на этом задании довелось пережить? Она осунулась, похудела, даже, как казалось Темани, постарела. Щёки немного ввалились, скулы выступали острее и жёстче, но глаза оставались всё теми же ледяными буравчиками, пристальными и не знающими ни страха, ни смущения.
– После ужина я обычно прогуливаюсь, – сказала Темань, допив последний глоток отвара. – Это полезно. Но если ты устала с дороги, можешь отдыхать, а я пройдусь, подышу воздухом.
– Сочту своим долгом сопровождать свою супругу на прогулке, – поднялась Северга, шутливо прищёлкнув каблуками. И добавила, распахнув окно и вдохнув сырой после дождя ветер: – Накинь что-нибудь тёплое, сладкая. Вечер прохладный.
Темань сомлела от прикосновения её рук, набросивших ей на плечи плащ. А может, Северга просто не умела говорить «люблю»? Вместо этого было «накинь что-нибудь тёплое». Разве заботятся о том, кто безразличен? Сердце снова начало сладко таять, но тут выскочила проклятая пошлая картинка: Северга и дочка тысячного. «Она вас не любит, ваш брак себя изжил, ей нужна я».
Да, недуг коварен. Всё, что Темань с таким трудом, с такой кровью сердца отвоевала, он снова забирал играючи, одним небрежным полуобъятием за плечи.
– Что примолкла, крошка? – Северга легонько прижала Темань к себе, шагая с нею по дорожке городского сада. – Обычно ты такая щебетунья... Устала? Может, присядем?
Темань сама не знала, чего ей хотелось – то ли сдаться, прильнуть, вернуть всё былое, то ли сделать шаг прочь и освободиться. Одно ей было ясно как день: много воды утекло, многое изменилось, в том числе и она сама. Дамрад, сама того не желая, сделала её сильнее – и притеснениями, и этим ребёнком. Существовало ли на свете что-нибудь, что испугало бы теперешнюю Темань? Вряд ли. Остался последний рывок – и она исцелится. Один шаг до свободы. Её уже не страшило одиночество, малыш дал ей силы и крылья, способные вынести её из самой беспросветной, глубокой и безнадёжной пропасти.
Все эти мысли промелькнули в её голове лишь за миг. Миг – и она улыбнулась, спокойная и твёрдая, знающая, что делать. Слова, образы, строчки завертелись, заставили её вздохнуть полной грудью, предчувствуя рождение стиха.
– Нет, я не устала, погуляем ещё, – молвила Темань безмятежно. Предчувствие хотелось длить, растягивать, смаковать, переплетая его с узором древесных крон, вдыхая его вместе с ветром и ощущая кожей его волнующий холодок.
По дороге домой Северга купила «Столичный обозреватель», словно бы желая оценить работу жены. Темань, ощущая жажду творчества, уединилась за письменным столом, а супруга устроилась в кресле с початым кувшинчиком хлебной воды и «Обозревателем». Наполнив чарку, она уткнулась в заполненные убористым текстом листы. Эта её самодостаточность всегда была непостижима для Темани. Северга хоть целый день могла провести в одиночестве, не страдая от этого; она могла молча пить, ничуть не нуждаясь в собутыльниках и собеседниках, общество самой себя её вполне устраивало. Вот и сейчас, отгородившись газетой, она исчезла для всего мира. И весь мир перестал существовать для неё.
Стихотворение состоялось. Темань долго перечитывала его, скользя взглядом по строчкам, взвешивая каждое слово – на месте ли, оправдано ли? Её наполняла приятная усталость и творческое удовлетворение. Велев дому приготовить тёплую купель и постель, она выпила чашку молока перед сном и съела несладкое печенье. Её немного беспокоил совместный сон с Севергой: хотелось держаться подальше от неё, чтобы недуг опять не взял своё, чтобы не поколебал такое выстраданное, осознанное, прожитое и продуманное решение... Впрочем, супруга уже спала – в кресле, накрывшись «Обозревателем» и свесив руку с подлокотника. Кувшинчик на столике опустел. Вздохнув, Темань отправилась в постель. Уснуть удалось не сразу: малышу вздумалось на ночь глядя побарахтаться. Ощущая толчки, она поглаживала живот и мурлыкала колыбельную.
Сквозь сон Темань почувствовала, как постель колыхнулась: это Северга забиралась на своё место. Её дыхание отдавало хлебной водой, а рука, обнимая, скользнула Темани на живот. Та попыталась выбраться из-под неё, но Северга властно сгребла жену и прижала к себе.
– Ты как будто боишься, что я могу причинить твоему драгоценному пузику вред, – усмехнулась она. – Успокойся ты... Не собираюсь я к тебе приставать. Отдыхай.
«Ну конечно, когда на стороне есть молодая девица с ямочками на щеках, к жене можно и не приставать», – мысленно съязвила Темань, но сон так необоримо склеивал веки, что всё становилось неважным и уходило за его тёплую пелену: и девицы, и ямочки.
У Северги был отпуск, но она всё равно поднялась в полпятого, этим разбудив и Темань. Вот постель качнулась: это навья, оттолкнувшись от подушки локтем, села. Затем – долгий, сладкий зевок и лёгкое клацанье сомкнувшихся зубов, трение сухих ладоней о покрытую шрамами кожу плеч, почёсывание, тихий хруст суставов. Небрежно-расслабленные, чуть шаркающие шаги по направлению к купальной комнате... Темань, за время отсутствия супруги уже порядком отвыкшая от всех этих звуков по утрам, некоторое время лежала лицом в подушку, чувствуя явные признаки недосыпа – тупую головную боль и слабость в теле. Поняв, что доспать свои положенные часы не получится, она досадливо плюнула и решила подниматься.
Северга, уже успевшая умыться и позавтракать, допивала отвар и дочитывала за столом купленный вчера «Обозреватель». При виде помятого и хмурого лица жены она усмехнулась:
– Не выспалась, детка? Прости, что разбудила. Ты же знаешь, я всегда встаю рано.
– Ладно, что уж теперь, – простонала Темань.
Принимать купель она не стала, ограничилась холодным умыванием, помогшим ей немного взбодриться. Когда она отняла от лица полотенце, щёки и нос немного покраснели. Темань велела дому снова подавать завтрак – отдельно для себя. Её слегка мутило, но она заставила себя поесть. Жуя под шорох переворачиваемых Севергой страниц, она думала о предстоящем дне. Как всегда, множество дел в редакции, несколько встреч в разных концах города, совещание... Привычная рабочая круговерть с одним лишь отличием – теперь Северга была дома.
Цедя остывающий отвар, Темань понимала, что совершенно не знает, о чём говорить с супругой. Стена молчания разделяла их, а череда невзгод, пережитых Теманью, прокладывала между ними пропасть. Вроде бы всё по-прежнему, и вместе с тем – иначе. Иной стала сама Темань, которой казалось, что прошла целая вечность с отъезда Северги. Вечность, густо наполненная событиями и драмами. Да, она была сейчас не выспавшаяся, хмурая, но всё равно гораздо более сильная – не чета прежней Темани, нервной, плаксивой, неуверенной, мечущейся между творчеством и выпивкой. Та, прежняя Темань при мысли о расставании со своим многолетним недугом по имени Северга впала бы в слёзы и затряслась бы от ужаса и отчаяния, а нынешняя сидела за столом и спокойно думала лишь о том, когда начать этот неприятный, но необходимый разговор – сейчас или вечером. Пожалуй, не стоило себя взвинчивать перед рабочим днём, и Темань решила отложить этот вопрос.
Молчание тяготило её, и до самого выхода из дома она просидела за письменным столом, перечитывая вчерашнее стихотворение, даже подправила его в паре мест. Северга всё ещё изучала «Обозреватель», намереваясь, по-видимому, прочесть его от первой строчки до последней. А там было что почитать: шестьдесят четыре полноформатных страницы, внутри – двенадцатистраничный вкладыш малого формата.
Обычно Темань выходила из дома в девять, но сегодня, разбуженная раньше привычного времени, почла за благо отбыть на работу в семь: от присутствия Северги ей становилось неуютно, и она попросту сбежала от этого неловкого молчания. Впрочем, неловко было ей, а Северга, казалось, не испытывала никаких неудобств.
– Я – на работу, – кратко попрощалась Темань. – Буду вечером.
– Угу, – промычала Северга, не отрываясь от чтения.
День прошёл, как и всегда, в хлопотах и разъездах. На совещании пришлось отчитать кое-кого, а после вытерпеть еженедельную встречу с градоначальницей и выслушать её мнение по поводу некоторых материалов последнего номера. Несколько раз, слушая и кивая, Темань ловила себя на зевоте, но успевала умело её скрыть – зевала с сомкнутыми губами. Недосып всё-таки сказывался. Но следовало воздать госпоже Ингмагирд должное: она проявила к Темани внимание и заботу в связи с её положением – усадила в мягкое и удобное кресло с подставочкой для ног и угостила очень вкусным и душистым отваром.
К вечеру в низу живота ощущалась тяжесть и покалывание. Пешком Темань решила не ходить – поехала домой в повозке. Севергу она застала дремлющей у горящего камина, на столике рядом мерцал хрустальный кувшинчик с хлебной водой – уже ополовиненный, а дочитанный и свёрнутый «Обозреватель» висел на спинке соседнего кресла. Темань не уставала удивляться способности супруги провести целый день в ничегонеделании: она бы уже давно взвыла от скуки, а Северга могла часами сидеть и молчать в оцепенении, просто уставившись в окно, в потолок или на огонь камина. Сегодня, впрочем, она развлекала себя чтением – уже какое-то разнообразие. Темань не стала её будить – стараясь ступать неслышно, прошла мимо неё в гардеробную, чтобы переодеться в домашнее.
Но Северга проснулась. Разминая затёкшие плечи, она прохаживалась вдоль окон и зевала не в пример Темани – во весь рот, не стесняясь.
– Мне нужно с тобой поговорить, – начала Темань, спустившись в гостиную.
– Может, сначала поужинаем, а разговоры – потом? – хмыкнула Северга. – Серьёзные беседы лучше вести на сытый желудок.
– Хорошо, – согласилась Темань. – Разговор и вправду предстоит серьёзный. И, возможно, не очень приятный.
– Ну, тогда тем более. – Северга и бровью не повела от этого предупреждения, взгляд её остался непроницаем, с уже привычной колючей искоркой в глубине.
Ужин прошёл в молчании. Темань ела мало и медленно, пытаясь продумать ход беседы, а Северга уплетала за обе щеки. На её месте Темань не была бы столь спокойной...
– Ну, что ты там хотела сказать? – отодвинув пустую тарелку и откинувшись на спинку стула, спросила супруга. – Впрочем, погоди: я плесну себе, так мне будет удобнее слушать.
Янтарная, крепко и резко пахнущая жидкость с бульканьем покидала кувшинчик, переливаясь в хрустальную чарку. Северга бросила щипчиками пару кубиков льда и отхлебнула добрую половину, даже не поморщившись.
– Северга, нам необходимо расстаться. Я прошу тебя о разводе.
Темани самой не верилось, что она говорит это, поджилки тряслись, низ живота тянуло. Наставшая после этих слов тишина показалась ей жуткой: она слышала стук собственного сердца. Она холодела, ожидая, что Северга придёт в ярость, но в лице супруги ничто не дрогнуло.
– Это с какого перепугу? – хмыкнула та.
Темань, собравшись с духом, выдала, словно в холодную воду прыгнула:
– Я долго думала и поняла, что ты никогда не любила меня. Вернее, я всегда чувствовала и знала это, но пыталась убедить себя в обратном. Настала пора прекратить себя обманывать. Я долго закрывала глаза на твою неверность, делала вид, что ничего не происходит... Ты же в своих походах позволяешь себе развлекаться, не так ли? Не будем отрицать, это всегда было и есть. А то, что я чувствовала к тебе, это... Это не любовь, это зависимость – и похуже, чем от выпивки. Я судорожно и отчаянно цеплялась за тебя, на тебе сошёлся клином свет, это было какое-то безумие... И неудивительно: я была неопытной девчонкой, когда ты очаровала меня и увезла из дома. Следует воздать тебе должное, ты честно предупредила, что с твоей стороны любовью и не пахнет, но я, юная дурочка, возомнила, что смогу добиться её от тебя... Завоевать. Как же я ошибалась! – Темань с горькой усмешкой звякнула чашкой по блюдцу. – И что в итоге? Я провела в этих мечтах годы – целую бездну лет! Я закрывала глаза на правду. Я сама придумала твою любовь и жила с этой выдумкой. Но знаешь... Я уже не та, что прежде. Много всего случилось, многое изменилось. Больше я не та глупая девочка.
Вскинувшаяся рука Северги потребовала тишины, и Темань смолкла, задыхаясь, будто кто-то перехватил и стиснул ей горло. Её грудь вздымалась, пальцы тряслись и плясали.
– Недостаток всех писателей – многословие, – сказала Северга, едко поблёскивая морозными искорками в глубине зрачков. – Дорогая, ты не пробовала обходиться десятью словами вместо сотни? Поверь, это возможно. Ну что ж... Коль ты заговорила о разводе, значит, пути отхода ты себе уже подготовила. Уже нашла мне замену, детка? И кто это?
Северга не кричала, не стучала кулаком по столу, просто уничтожала Темань спокойствием и этой холодной усмешкой. Её глаза дышали вьюгой.
– Впрочем, зачем я спрашиваю? Это же и так ясно. – Северга, устремив глаза вверх, обратилась к дому: – Домик! Скажи-ка мне, старина, кого госпожа Темань в моё отсутствие чаще всего принимала в гостях?
«По моим сведениям, чаще всего госпожу Темань посещала госпожа Леглит, – последовал бесстрастный и убийственно честный доклад. – Количество её посещений во время твоего отсутствия составляет двести сорок шесть раз».
Глаза Северги поблёскивали сквозь насмешливый прищур.
– Ну, что и требовалось доказать, – сказала она почти весело, вот только взгляд её оставался холодным. – Следует признать, Леглит тебе больше подходит, чем я. Но, если честно, зодчий – не самый лучший выбор. Насмотрелась я в детстве на свою матушку Воромь... Хорошего мало, поверь. Зодчий и семья – понятия едва ли совместимые. Они же живут своей работой... И умирают на ней. Так что... Не советую, детка. Не советую.
– Если мне потребуется твой совет, я сама его спрошу, – процедила Темань, с нарастающим беспокойством прислушиваясь к ощущениям в животе.
– Не хочешь меня слушать, упрямая девочка? А зря. – Северга улыбалась горьковато и беззлобно, глядя на Темань даже с какой-то грустью. – Ладно, как знаешь... Но в разводе надобности особой нет. Скоро будет новая большая война, которая, скорее всего, станет для меня последней. Так что недолго тебе осталось терпеть меня. Вдовой быть почётнее, нежели разведённой. Да и ни к чему тебе сейчас вся эта канитель... – Северга кивком показала на живот Темани. – Так что мой тебе ответ: давай оставим всё как есть. Получишь извещение о моей гибели – вот тогда и делай, что вздумается. Сходись с кем хочешь, это твоя жизнь, ты сама себе хозяйка.
Темань сидела, словно клинком к месту пригвождённая. Невидимый ледяной меч вошёл ей под рёбра, не давая дышать, а с неживых, бескровных губ сорвалось хрипло:
– Почему ты так уверена... что эта война последняя для тебя?
– Не знаю, – пожала плечами Северга. – Предчувствие, наверно. – И добавила с усмешкой: – Ты чего так побледнела? Не грусти, малышка. У всех нас есть свой час. Все мы смертны, рано или поздно конец настаёт. Я, пожалуй, даже слишком зажилась на свете для воина.
Темань, скованная скорбным холодом и окаменевшая, могла только беззвучно шевелить губами. Ни слова не слетало с них.
– Ладно, детка, я прогуляюсь... Может быть, выпью где-нибудь. – Северга поднялась из-за стола и щёлкнула пальцами. К ней тут же услужливо подлетела вешалка с кафтаном, плащом и шляпой. – Извини, тебе идти со мной не предлагаю по понятным причинам... Отдыхай. Скорее всего, вернусь поздно, так что не жди, ложись спать.
Слёзы покатились по щекам Темани не сразу. После ухода Северги она ещё посидела за столом с четверть часа, бессмысленно разглядывая свои разом озябшие пальцы, сложенные на коленях. Северга убила её своим ответом. Вся решительность и злость, твёрдость и сила вмиг ушли, как почва из-под ног, и Темань барахталась в холодной пустоте и страшном предчувствии потери. Да, она приняла решение расстаться с Севергой, но не так. Не так!..
Оцепенение сменилось беспокойством. Темань задыхалась, металась из комнаты в комнату, хваталась то за одну вещь, то за другую. Сердце и душа кричали, криком заполнилось всё пространство, а живот ныл всё тревожнее. Распахнув окно, она ловила ртом закатную прохладу и не могла надышаться.
Нет, никуда ей не деться от этого недуга, не победить его... Плеснув себе в лицо воды, Темань провела мокрыми пальцами по зеркалу в купальной комнате. Пять полосок пересекли отражение её несчастного, растерянного лица с полными слёз глазами. Пока Северга была далеко, она день за днём убивала, выворачивала наизнанку, высмеивала, обесценивала в собственных глазах свои чувства к ней, она почти разлюбила, почти презирала, почти остыла и успокоилась. Отмучилась. Вернее, думала, что отмучилась. Северга вернулась – и она опять до крика, до слёз, до дрожи в руках боялась её потерять.
«Ты никогда не забудешь меня, – говорило ей лицо Северги, вставая перед её мысленным взором. – Ты – моя до конца твоих дней».
Боль и тоска обступили её плотным, текучим коконом. Она ослепла и оглохла – даже не услышала тихого звона дома, означавшего, что кто-то вошёл. И не увидела, как дверь купальной комнаты открылась, а поэтому вздрогнула, ощутив тяжесть знакомых рук на своих плечах.
– Это кто у нас тут сырость разводит, а? – ласково защекотало ей ухо пахнущее хмельным дыхание Северги. – А кому вредно расстраиваться и плакать в его положении, м-м? Ну-ка, в постельку... Баиньки, живо.
Подхваченная Севергой на руки, Темань обняла её за шею – судорожно и цепко, боясь отпустить хоть на миг.
– Спать... Спать крепко и сладко. И ни о чём не думать, – шептала Северга, опуская её на уже приготовленную домом постель. – Выбросить всё из головы и отдыхать. Это приказ! Выполнять, рядовой!
– Северга... Умоляю тебя, не ходи на эту войну, – всхлипывала Темань. – Придумай что угодно, но только останься!
– Я кому сказала – спать! – шёпотом рявкнула та.
Нет, это не снилось Темани: в спальне и правда раздавались звуки жарких поцелуев. Не кто-то другой, а она сама тискала Севергу в объятиях и жадно, ненасытно тянулась к ней губами снова и снова. Та, посмеиваясь, сладко впивалась в них своими.
– Нет, детка, не дразни зверя, – оторвалась она наконец. – Я изрядно выпила и не держу себя в руках. Давай-ка, спи. Отставить слёзы и сопли, слышишь? Я никуда не ухожу. Я с тобой.
«Проиграла», – обречённо и сонно думала Темань, всхлипывая на её груди. Готовилась, настраивала себя, старалась выбросить из головы и вырвать из сердца – и сдалась. Недуг победил.
Проснулась она на рассвете от дикой боли. Северга посапывала рядом, и Темань в панике принялась расталкивать её.
– А?.. Что случилось? – продирая глаза, бормотала та.
– Похоже, началось, – простонала Темань.
– Что началось? – Северга, окончательно проснувшись, села.
– Мне кажется, я рожаю!
Северга вскочила с постели.
– Так, детка, сейчас мы тебя устроим... Всё будет как надо, не бойся!
Она устроила Темань так же, как когда-то Бенеду – в купели, подложив под ягодицы свёрнутые в несколько слоёв полотенца, а под спину – подушки.
– Вызывай Ульвен! Она наблюдала меня всю беременность! – отдуваясь, пропыхтела Темань. И сама крикнула дому: – Дом, отправь срочный вызов в Общество врачей... Пусть госпожа Ульвен прибудет как можно скорее! И держи входную дверь открытой, чтобы не терять время на разговоры...
«Слушаюсь, сударыня».
Боль нарастала, охватывая корсетом напряжения поясницу и живот. Единственной спасительной нитью для Темани стали ладони Северги, гладившие ей щёки и волосы.
– Держись, детка. Всё будет хорошо, родишь, никуда не денешься, – приговаривала та.
Слёзы текли по щекам, смешиваясь с крупными каплями пота. С каждой схваткой Темань пронизывала стрела ужаса.
– Меня сейчас порвёт, – пропищала она.
– Ну, ну, не раскисай, – посмеивалась Северга. – Я рассказывала тебе, как я рожала? Вот это был действительно караул... Все кости переломаны, смещены, срослись неправильно. Тётя Беня просто вырезала Рамут из меня. Жива осталась, как видишь... А у тебя всё хорошо, всё на месте. Вот и не куксись.
– Поцелуй меня, – всхлипнула Темань.
Губы Северги крепко впились, чуть не задушив её. Проиграла, но уже ничего не могла поделать... Даже девица с ямочками не отрезвляла, просто причиняла душевную боль вдобавок к телесной.
– Ты говорила, что с дочкой тысячного у тебя ничего нет, – стонала Темань. – Ты обманула меня...
– Да с какой стати я тебя обманула? Нашла о чём вспомнить! И время подходящее выбрала, нечего сказать! – фыркнула Северга.
– А с такой, что она приходила ко мне... И требовала, чтобы я тебя ей... отдала! – Последнее слово Темань еле выговорила от снова накатившей боли.
– Вот маленькая дрянь, – процедила Северга сквозь клыки. И быстро зачмокала Темань в волосы над лбом: – Детка, куколка моя, красавица... Ну неужто ты ей поверила? Она вешалась мне на шею, но я её тогда отшила: как-никак, дочурка начальника – чревато. Вот она, видно, и взбесилась. Она просто избалованная девчонка, привыкшая, что ей всё легко достаётся. Ну, я её слегка на место и поставила. А она вон что в отместку учудила, соплячка... Расстроила тебя. Наплела всякого вздора, а ты невесть что подумала, накрутила себя... Глупенькая моя.
– Так это правда? Ты не спала с ней? – Темань, цепляясь за плечи Северги, стискивала и морщила ткань её рубашки. – Умоляю, хотя бы в этот миг не лги мне... Хотя бы сейчас!
– Клянусь жизнью своей дочери, – серьёзно и тихо промолвила Северга.
Темань измученно выдохнула, уткнувшись в её плечо лбом. Ладонь супруги тепло скользила по её волосам, гладя её по голове, точно маленькую.
Ульвен ворвалась в дом рыжим вихрем, раскинула на столике возле купели мягкий чехол с инструментами.
– Так, что у нас тут? Раннее отхождение вод, вижу. Это ничего, ничего... Лучше было бы, конечно, чтобы госпожа Темань у нас в Обществе рожала, но перемещать её уже нельзя. Будем как-нибудь на месте выкручиваться.
Она озабоченно отметила, что роды идут слишком стремительно, велела Северге придерживать жену за плечи и отвлекать разговорами. Темань уже почти ничего не слышала и не понимала, схватки сливались в одну непрерывную боль, мокрое от слёз и пота лицо застыло в гримасе страдания. Горькое эхо витало над головой: «...скорее всего, станет для меня последней...», «...извещение о моей гибели...» И это выворачивало душу наизнанку, рвалось из груди волчьим воем.
– Не оставляй меня... Не уходи... Не покидай, – скрежетала она оскаленными зубами, мучительно запрокидывая голову. – Как я буду без тебя-а-а... – Слова вылились в страдальческий стон.
– Даже не мечтай о разводе, сладкая, – щекотали её выгнутую, беззащитно открытую шею губы Северги. – Чтобы я кому-то отдала мою женщину? Да ты с ума сошла!
– Я так хотела... услышать от тебя... хоть раз... что ты любишь меня... – Пальцы Темани вцепились в рубашку Северги, и ткань уже трещала.
– Из всех женщин в жёны я взяла тебя, глупышка, – бархатно щекотала ей губы живительная нежность. – Этого мало?
– Ты сделала это под давлением...
– Глупости, куколка. Ты знаешь, как я отношусь к требованиям твоего разлюбезного высшего света. Плевать я на них хотела. Меня невозможно заставить.
– Держи меня... Не отпускай... Я сейчас... умру.
– Даже не думай. Даже не мечтай обскакать меня в этом.
Темань подставляла бескровные, пересохшие губы под поцелуи. Что-то внутри шло не так, что-то рвалось, обморочный холод окутывал тело. Северга целовала её крепко, много раз подряд, а в распахнутых дверях купальной комнаты стояла Леглит – бледная, со сдвинутыми бровями, сжатыми губами и болью во взгляде – влажной, серебристой плёнкой боли. Темань и забыла, что велела дому впускать её без доклада... Та всё видела и слышала. И поняла, что Темань проиграла – не смогла изгнать Севергу из своего сердца. Развернувшись, навья-зодчий бесшумно исчезла, а горло Темани могло только стонать вслед. Северга обернулась по направлению её взгляда, но в дверях уже никого не было.
– Она теряет кровь очень быстро, – послышался голос Ульвен. – Боюсь, мы имеем разрыв матки. Будем завершать роды через разрез и ушивать разрыв. Госпожа Северга, помоги-ка... Подержи супругу вот так. Мне нужен доступ к её позвоночнику для спинномозгового обезболивания хмарью.
Пространство наполнилось белым сиянием, и Темань растворилась в нём со смертельным блаженством.
...Она открыла глаза в спальне. В окна заглядывал шелестящий мрак, в кресле у постели клевала носом усталая, бледная Ульвен. От взгляда Темани она проснулась, будто бы почувствовав миг её пробуждения непостижимым чутьём врача.
– Ты заставила нас поволноваться, госпожа Темань, – улыбнулась она. – Но всё уже хорошо.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги