Следующей частью действительности, которая вернулась к Темани, стала боль. Живот лишь тупо ныл, и от той жуткой, уносящей сознание боли остались лишь слабые отголоски. Из-за тугой повязки было трудно дышать.
«Ребёнок! – стукнуло сердце, просыпаясь. – Мой малыш...»
И вернувшаяся действительность, словно читая её мысли, показала ей другой угол спальни: там в кресле сидела Северга, бережно прижимая к груди белый свёрток. Удивительно и странно было видеть её разгладившиеся, смягчившиеся черты, из которых вдруг пропала суровость. Чудо: лёд растаял, под опущенными ресницами таилось тепло. Взгляды встретились, и к горлу Темани подступило рыдание: за всю их совместную жизнь она не видела в глазах супруги столько задумчивой нежности.
– Ульвен пришлось здорово попотеть, спасая тебя, – сказала Северга. – Не пугай нас так больше, девочка.
Встав, она положила свёрток рядом с Теманью. А Ульвен сказала ласково, обращаясь к маленькому существу:
– Ну вот, матушка проснулась. Теперь всё будет славно.
На Темань смотрели несмышлёные голубые глазёнки. Действительность оживала, возвращая краски, звуки, чувства, и тёплая солёная влага застилала взгляд. Сердце дышало и разгоняло свой пульсирующий бег, наполнялось жизнью и теплом.
– Поздравляю, госпожа Темань. У тебя дочка.
Странное, горьковато-сладкое счастье окутало её, не пропуская внутрь никаких мыслей, не связанных с этим синеглазым чудом. Весь мир сосредоточился вокруг маленьких кулачков, пушистой головки, беспокойных ножек с пухленькими складками и ротика, который пускал пузыри, чмокал и просил кушать. Всё крошечное тельце маленькой навьи покрывал золотистый пушок, особенно много его было на заострённых ушках. Зашла в гости Хаград, принесла цветы и письменное поздравление от всей редакции; Темань, одной рукой качая кроху, другой составила и подписала приказ о собственном отпуске. Хаград было уже не впервой оставаться за главного редактора, так что Темань не беспокоилась за дела.
Двое суток она провела в постели, пока заживали сшитые разрезы. Горьковатое счастье дарила ей улыбка Северги, от которой сердце вздрагивало, а уголки глаз щипало. Слёзы, казалось, пересохли, и всякий раз при этой улыбке Темань ощущала грустноватый трепет. Когда она прижимала дочку к груди, а Северга присаживалась рядом, обняв её за плечи, ей верилось, что они наконец-то стали семьёй. Хрупкое и зыбкое, как отражение на воде, чувство... Эфемерное, как сон, но Темань мучительно наслаждалась каждым его мигом, отодвинув на задворки памяти страшное слово «война» и маячивший впереди призрак потери. Она пребывала в растерянности: все советы из книжечки для мам либо вылетели из головы, либо она не знала, как применить их на деле к своему пушисто-золотистому чуду. Северга пришла на помощь: она не читала никаких книжных советов, а просто брала и делала – как когда-то с Рамут. В её руках малышка мгновенно успокаивалась, особенно когда та, укачивая её, всматривалась в детские глазёнки своим льдисто-пристальным взглядом. От него и взрослым-то становилось не по себе, а крошечная Онирис и вовсе цепенела. Но Темань почему-то верила, что не от страха.
Горьковатое счастье было коротким: через пять дней, когда Темань оправилась и уже могла прогуливаться с дочкой на руках по дому, Северга сказала:
– Мне к Рамут надо бы съездить, внучек повидать.
Темань ощутила сердцем сиротливый холодок, расставание шагнуло из-за угла грозным воином в чёрных доспехах. Северга, будто уловив её чувства, усмехнулась уголком рта и дотронулась до её щеки.
– Нынче у меня большой отпуск. Из Верхней Геницы снова домой заеду, так что ещё увидимся. Не грусти, сладкая. – К улыбке присоединился второй уголок рта, колкий ледок во взгляде растаял, когда она перевела глаза на Онирис, прижавшуюся к материнской груди. – Впрочем, грустить и скучать тебе будет некогда. Уж она-то об этом позаботится.
Оставшись дома вдвоём с Онирис, Темань погрузилась в круговерть хлопот. И это было похлеще, чем первые дни в новой должности! Поначалу она совершенно не понимала, чего дочка требовала своим криком, и бегала на приём к Ульвен чуть ли не каждый день.
– Ну почему она плачет? – недоумевала она. – Вроде бы я только что её покормила, пелёнки сухие... Что ещё нужно?
– Не беспокойся, – с улыбкой отвечала навья-врач, которая сама была уже опытной мамой двух дочерей. – Ты научишься понимать и чувствовать её. И различать малейшие оттенки её голоса. И даже читать мысли! Всё придёт, не тревожься.
– Она хотя бы здорова? – обеспокоенно спрашивала Темань.
– Совершенно, – заверила её Ульвен. – Если она кричит, это ещё не обязательно значит, что у неё что-то болит. Иногда – просто потому что она соскучилась по матушке и хочет на ручки.
От крика дочки нервы Темани вибрировали и ныли, как от смычка. Была в нём какая-то особая пронзительная нота, которая лишала покоя, будоражила и заставляла лихорадочно искать причину недовольства. Онирис оказалась «ручным» ребёнком – в колыбельке засыпать ни за что не хотела, и приходилось её укачивать в объятиях. Признаком удовольствия у неё было щенячье урчание и поскуливание; от этого звука сердце Темани падало в тёплый омут тихой радости и облегчения. Онирис нравилось, когда ей чесали животик – при этом она забавно дрыгала ножкой, а её глазки с огромными пушистыми ресницами превращались в две искрящиеся счастьем щёлочки.
Однажды вечером, когда Темань искупала, покормила и убаюкала дочку, собираясь осторожно уложить её, спящую, в колыбельку и позволить себе немного отдыха, дом доложил о приходе гостей. Делал он это теперь в два раза тише, чтобы не потревожить сон малышки.
«Её величество Владычица Дамрад!»
Сердце Темани обледенело от знакомого вкрадчиво-ядовитого голоса:
– Здравствуй, моя дорогая. Я пришла узнать, как вы с крошкой себя чувствуете, а также кое-что привезла вам.
Следом за Владычицей слуги внесли в дом коробки. Оставив их в гостиной, они бесшумно выскользнули, а Дамрад протянула руки к внучке:
– Ты моя сладкая радость! Иди ко мне...
Все недавние усилия Темани по успокоению дочки вмиг пошли прахом: едва оказавшись на руках у Владычицы, Онирис расплакалась.
– Ну-ну, что такое? – слащаво мурлыкала та, покачивая внучку и заглядывая в её искажённое криком личико. – Что случилось?
– Она боится незнакомых, Великая Госпожа, – сказала Темань. – Дай её мне.
Дамрад не пришлось просить дважды: золотистая струйка, вырвавшаяся из-под рубашки Онирис, оставила на её чёрном кафтане мокрое пятнышко. В силу юного возраста девочка ещё не умела носить маску и скрывать чувства за учтивыми словами, а потому выражала своё отношение со всей возможной искренностью и прямотой. И это, в силу той же юности, было ей вполне простительно. Внутренне Темань торжествующе хохотала, а вслух принялась с жаром извиняться:
– Ох, прости, государыня! Как неловко вышло...
– Ничего, ничего... С маленькими детками всякое случается. – Улыбка Владычицы стала искусственной, а к мёду в её голосе примешивалась кислинка. – Девочка здорова, я надеюсь?
– Полностью, Великая Госпожа, – ответила Темань. – Очень хорошо кушает и прибавляет в весе.
Владычица, к её облегчению, не задержалась надолго. Когда её повозка грозной чёрной тенью растворилась в сумерках, Темань заглянула в коробки. Там обнаружилось множество детских вещей: одежда и обувь разных размеров, игрушки, книги, даже кроватка на вырост, с балдахином и набором кружевного постельного белья – всё роскошное, самое лучшее, достойное младенца монарших кровей, коим, впрочем, Онирис вполне являлась.
Полностью занятая малышкой, Темань не посещала великосветских приёмов, даже мысли о Леглит отошли в тень. А навья-зодчий между тем не наведывалась с визитами и не присылала записок. Даже поздравления с рождением дочки от неё не пришло. Темань смутно догадывалась о причинах её молчания, и догадки эти отдавались в груди печальным эхом. Она решила написать Леглит сама; как правило, ответ приходил в течение одного-двух дней, но тут прошло уже пять – навья-зодчий безмолвствовала. Холодея от беспокойства, Темань решила наведаться к ней лично. Она выслала вперёд себя записку-предупреждение, что будет завтра в девять вечера; Онирис она взяла с собой, не решаясь оставить её одну. Её встретила закрытая дверь и сообщение, что Леглит нет дома. Опечаленная и растерянная, Темань уехала. В крышу повозки барабанил унылый дождик, будто вбивая в душу маленькие гвоздики, малышка в одеяльце спала у неё на руках, а сердце висело в груди холодным, мрачным грузом...
Если бы не заботы о дочке, властно подчинявшие себе весь её быт и не оставлявшие ей времени для хандры, она бы извелась от грусти и тревоги. Порой перед её мысленным взором вставали глаза Леглит – посуровевшие, пронзительные, с этой блестящей плёнкой боли... «Неужели конец?» – эту мысль Темань, хмурясь, гнала прочь, не верила в неё, оправдывая Леглит занятостью и обнадёживая себя этим. Прижимая к груди родной тёплый комочек, она забывала на время о тоске, глазёнки дочки сияли ей путеводными маяками, грели и радовали, улыбка сама расцветала на губах при виде милого личика Онирис, её крошечных ручек и ножек, животика, пухлых складочек... Пусть бы все отвернулись от Темани, все забыли, все предали – она бы не повела и бровью, ведь самое главное её сокровище оставалось с ней. Да, когда-нибудь Онирис вырастет, отделится от неё и станет жить своей жизнью, но это случится ещё так нескоро! А пока Темань дремала, положив крошку рядом с собой на постель и окутав её оберегающими объятиями.
Возвратившись однажды с Онирис с послеобеденной прогулки, она застала Севергу дома. Та, как всегда, сидела в кресле у камина, вытянув ноги к огню и цедя хлебную воду со льдом. Снова призрак потери раскинул над Теманью холодные крылья, и она, прижимая к себе дочку, опустилась в соседнее кресло.
– Ну, как? Увиделась с Рамут и внучками? – не найдя, что ещё сказать, проронила она.
Северга кивнула, бросив в рот просвечивающий ломтик сыра.
– Я ненадолго. Завтра отбываю. Очередное задание.
Вид у неё был сурово-хмурый, озабоченный, замкнутый, под бровями пролегла неизгладимая, тяжёлая тень ночного мрака. Не зная, как к ней подступиться, о чём говорить, Темань тоже погрузилась в растерянное, горькое молчание. Малышка тем временем пискнула, закряхтела, заворочалась у неё на руках, и Северга, услышав её голосок, расправила насупленные брови. Взгляд её посветлел, даже что-то вроде улыбки проступило на жёстких губах.
– Как вы тут?
– Всё хорошо, – обрадовавшись этой улыбке, как яркому лучику сквозь тучи, ответила Темань.
Она принялась рассказывать об их с Онирис житье-бытье, не упуская ни одной мелочи: всё казалось важным, интересным. Дочка стала центром мироздания, Темань даже о творчестве не вспоминала, а работа маячила где-то в туманной дали... Надо хотя бы «Обозреватель» в руки брать, чтобы совсем не выпасть из жизни, отметила она про себя.
Северга похлопала себя по колену и раскрыла объятия:
– Идите ко мне, малышки.
Одной рукой прижав к себе Темань, а другой – Онирис, она немного помолчала; отблески пламени плясали во тьме её зрачков задумчиво и устало.
– Детка, я составила завещание, – сказала она наконец. – Дом и основная часть моих сбережений отойдёт тебе. Рамут я оставляю совсем немного, но, думаю, она не будет в обиде. Она – сильная девочка, вся в меня, в жизни не пропадёт. К тому же врач всегда при деле. А тебе с Онирис деньги нужнее.
Каменный холод снова сковал сердце. Вцепившись в Севергу и уткнувшись лбом в её висок, Темань сдавленно простонала:
– Прошу тебя, если можешь, не ходи на эту войну...
– Я не имею права отказываться, сладкая. Куда пошлют, туда и иду. – Сухие губы Северги легонько чмокнули её, защекотав тёплым дыханием.
– Но можно ведь подать прошение об отставке. – Темань жадно, с болью всматривалась в суровые, резкие черты супруги, нежно приглаживая пальцами тёмные мрачноватые брови. Найдя в левой серебристый волосок, поцеловала в него.
– Да кто меня отпустит? – качнула головой Северга. – Война не за горами. Сама подумай, какие сейчас могут быть отставки? Напротив, численность войска только увеличивается, набирают и обучают новых воинов. Нет, крошка, в отставку – это вряд ли.
Из-за малышки они даже поначалу не могли толком остаться наедине в супружеской постели. Онирис долго не успокаивалась, капризно и требовательно хныкала, хотя всё вроде было в порядке: сытая, сухая, чистая и в тепле. Что, казалось бы, ещё нужно?
– Видно, она ревнует меня к тебе, – усмехнулась Темань, укачивая дочку на руках и вороша пальцами золотой пушок на её головке. – Маленькая собственница!
– Ничего, у меня мигом успокоится, – хмыкнула Северга.
Она взяла Онирис на руки и долго смотрела ей в глаза, потом уложила в колыбельку и продолжала зачаровывать её взглядом. Хныканье и скулёж стихли, и вскоре ресницы девочки сомкнулись: она спала.
– Удивительно, – прошептала Темань, склоняясь над дочкой. – Как ты это делаешь?
– Думаю, и у тебя получится, если будешь упражняться. – Руки Северги скользнули и сомкнулись объятиями вокруг её талии.
Темань с головой кинулась в исступлённо-сладкую близость. Она пила ласки жадно, со слезами, словно стараясь надышаться Севергой впрок, раздвигала рамки ночи далеко во тьму, чтобы та взяла верх над жалобным, тоскливым призраком утраты, затаившимся в каждом углу.
– Какая ты ненасытная сегодня, детка, – шепнула Северга с усмешкой. – Ты собралась выжать из меня все соки?
– Молчи, – дохнула ей в губы Темань, скользя пальцами по рисунку её шрамов. – Целуй...
Один поцелуй вытекал из другого нескончаемой цепочкой. Воспользовавшись кратким мигом расслабления супруги, Темань оседлала её и велела жгуту хмари стать вдвое толще и твёрже. Это произошло так быстро, что та даже не успела воспротивиться. Обычно главенствовала в их паре неизменно Северга, потому что «не родилась ещё та сучка, что будет на мне сверху», но сегодня она то ли замешкалась, то ли задумалась. Миг – и Темань уже придавила её страстной наездницей, исступлённо насаживаясь на жгут хмари и словно бы желая, чтоб он пронзил её до самой глотки.
– Ах ты, негодница, – глухо прорычала Северга сквозь клыкастый оскал. – Ну, погоди, я тебе за это отплачу...
Месть свою она вскоре осуществила, перевернув Темань на живот и войдя в неё сразу двумя орудиями – хмарью и пальцами, как в их первую брачную ночь. Темань приглушала крик, зажав зубами подушку и закогтив простыню, а на её коже оставались красные пятнышки от укусов Северги.
На сон осталось совсем мало времени: Северга уезжала рано утром. Пробуждение было тяжёлым: от недосыпа Темань трясло, как с похмелья, а плач требовавшей к себе внимания Онирис смычком ездил по натянутым, встрёпанным нервам. Прежде Темань после подъёма велела бы дому приготовить купель, а сейчас она первым делом помчалась в детскую: дочка намочила пелёнки и проголодалась. Руки дрожали, голова гудела, но Северге уже было некогда ей помочь: она собиралась в дорогу.
Прибыла повозка. Темань не могла прервать кормление Онирис, и Северга сама подошла к ней, чтобы проститься – затянутая в мундир, снова с отягощёнными хмурой тенью бровями и каменно сжатыми губами.
– Счастливо оставаться, детка... Береги дочурку, чтоб у вас всё было хорошо. – Навья-воин склонилась, легонько обняв Темань за плечи, и поцеловала в щёку.
У Темани вырвался всхлип. В груди стало невыносимо тесно, но рыдание когтями впилось в рёбра и не уменьшало своего давления на сердце, не давало облегчения. Ослабевшими руками она из последних сил старалась удержать Онирис.
– Так, отставить сырость, – нахмурилась Северга. – Не раскисать.
Она опять склонилась и крепко поцеловала Темань – второй раз уже в губы, заглянула в личико малышки и, не оглядываясь, вышла из дома. День с самого утра затянулся сумрачной дождливой пеленой, и единственным живительным источником тепла для помертвевшей от тоски Темани стала дочка. Только ради неё она дышала и двигалась, ради неё билось её сердце, а плечи выдерживали, не ломались под холодным грузом грядущей потери. Ради Онирис она не расплакалась, а показала враждебный оскал незримому гостю – одиночеству, которое расселось в кресле у камина, заняв место Северги.
Она солгала бы, если бы сказала, что совсем не нуждалась в поддержке. Денег хватало, но ей до крика, до воя сквозь стиснутые клыки было нужно родное плечо кого-нибудь близкого, понимающего, верного... Увы, Леглит совсем пропала – не заходила в гости и не давала о себе никаких весточек, и Темань решилась снова заглянуть к ней. Дочку она, как и в прошлый раз, взяла с собой.
Ей удалось застать Леглит дома: та, сбросив кафтан и оставшись в рубашке с жилеткой и шейным платком, пила отвар тэи.
– Здравствуй, Леглит, – сказала Темань, пытаясь в глазах навьи-зодчего прочесть её мысли и причины этого молчания. – Мы давно не виделись, ты не отвечаешь на мои послания... Я уже начала беспокоиться.
– Беспокоиться не о чем, я в полном порядке. – Леглит, допив отвар, поставила чашку на покрытый белой скатертью круглый столик. – Поздравляю тебя с пополнением в семействе.
В её голосе перезванивались льдинки, она была повёрнута к Темани не лицом, а замкнутой, серьёзно-суровой маской – чужой, непроницаемой, без единой капельки тепла.
– Прости, я была загружена работой, – сказала она, и от её слов веяло холодом, который разливался в груди Темани. – И, боюсь, в ближайшее время легче не станет.
– А если правду? – Голос Темани горько дрогнул, нутро обратилось в ледяную глыбу отчаяния. – Ведь не в работе дело, не так ли?
Леглит помолчала немного, стоя у тёмного окна со скрещенными на груди руками. Жилетка шелковисто облегала её изящную спину, подчёркивая полную достоинства осанку, а шейный платок пышным траурным бантом чернел под подбородком.
– Я много думала и пришла к мысли, что всё же зря бросилась в пучину чувств, – проговорила она наконец, и каждое её слово гулким прощальным эхом отдавалось в холодеющей душе Темани. – Правы наставницы, говоря, что чувства только вносят разлад и отнимают время и силы у работы. Прости, я вынуждена прекратить наши встречи.
– Я по-прежнему не слышу в твоих словах правды, Леглит. – Руки снова слабели, а тяжесть одиночества давила на плечи Темани – вся невыносимая тяжесть тёмного, беспросветного неба, в котором не горело ни одной приветливой звезды.
Навья-зодчий развернулась к ней лицом. Её глаза мерцали холодно, как зимняя ночь.
– Хорошо, если ты настаиваешь на правде, я скажу её. Мне больно, Темань. Во мне теплилась безумная надежда, что ты, быть может, когда-нибудь сможешь полюбить меня, но то была лишь несбыточная мечта. Посмотрим правде в глаза: ты не любишь меня и никогда не полюбишь, как ни старайся. Мне никогда не занять место твоей супруги в твоём сердце... Мне вообще нет места в нём. Оно целиком принадлежит Северге. Я радовалась малому – каждой крупице твоего внимания, каждому твоему взгляду, а когда ты впустила меня в свои объятия, счастью моему не было предела. Я была опьянена. Но горькое протрезвление настало, и я больше не могу... прости, не считаю правильным продолжать наши отношения. Довольствоваться твоей дружбой после того, как мы были близки – тоже выше моих сил. Это слишком горько и больно. Мне легче отказаться от тебя совсем и прервать наше общение.
Собрав последние капли сил в кулак, Темань прижимала к себе дочку. Только её сердечко и давало жизненное тепло её остывающему, уставшему, измученному и загнанному сердцу.
– Северга – моя болезнь, – глухо, безжизненно шевельнулись её губы. – Я пыталась исцелиться... Изгнать её. У меня почти получилось! Не хватило какой-то капельки воли... – Кривая, измождённая усмешка растянула уголки рта Темани. – Я бы смогла снова попытаться... Кто знает, быть может, и получилось бы, но теперь, без тебя, у меня нет шансов. – Горький ком правды, которую она решила похоронить в себе, поднялся и прорвался: – Ты знаешь, чей это ребёнок? Это внучка Дамрад. Её рождение взамен на твою свободу – вот чего она потребовала от меня. Та проверка что-то обнаружила – какие-то твои нарушения... И чтобы уничтожить ту проклятую папку, я согласилась. Дамрад сдержала слово. Всё, что они на тебя накопали, сгорело и предано забвению. Не волнуйся, ты мне ничем не обязана, я люблю мою дочку и счастлива, что она есть у меня. Это не жертва с моей стороны, а приобретение. Ты можешь спокойно жить и работать. Без меня.
На последних двух словах губы Темани жёстко сжались – почти как у Северги. Горечь надорвала в ней что-то, голос осип, речь вырывалась отрывисто и глухо. Говорят, женщина способна простить всё, кроме пренебрежения... Кроме отказа от неё. Все доводы и причины Леглит Темань приняла в усталую бездну своего одиночества – уважительные, чтобы понять их умом, но недостаточные, чтобы по-женски простить сердцем.
– Когда меня вычёркивают и выбрасывают из своей жизни – я поступаю так же, – проронила она. – Что ж, госпожа Леглит, пусть будет по-вашему. Больше вы не желанный гость в моём доме. Пусть вашей работе ничто не мешает, желаю вам успехов на вашем поприще.
Развернувшись, она направилась по ступенькам вниз, к повозке. Тело совсем онемело в холодном мороке слабости, и, должно быть, на ногах она держалась благодаря какому-то чуду, не иначе. Наверно, это чудо она держала в объятиях.
– Темань! – услышала она за спиной.
В голосе Леглит растаял лёд, теперь он виновато и умоляюще дрожал, но слишком поздно: позади Темани будто упал тяжёлый занавес, отгородивший её от навьи-зодчего. Как безжалостный меч палача, он отрубил и часть её души, и следом за повозкой тянулся кровавый след.
Онирис не давала ей плакать: стоило Темани свернуться калачиком на постели, чтобы дать волю своему отчаянию, как раздавался громкий голосок малышки. Темань спешила к ней, кормила или меняла пелёнки, играла, купала и убаюкивала, и солёный ком в горле за этими хлопотами незаметно таял. Дочка затихала, но ровно до следующего раза, когда Темань вознамеривалась расклеиться и всплакнуть. Однажды она не смогла удержаться даже при дочке: всхлипывала, переодевая её, и роняла слезинки на детскую подушечку в колыбельке. Онирис заревела в голос и не желала успокаиваться, пока глаза Темани оставались мокрыми.
– Прости, моя радость... Ты не хочешь, чтобы матушка плакала? Всё, она больше не будет, – всхлипнула та, прижимая малышку к себе и зарываясь пальцами в начинавший кучерявиться пушок на её головке.
Глубокими вздохами она уняла слёзы и с улыбкой заглянула в глаза крошки, нежно потёрлась кончиком носа о её носик. Девочка утихла, словно по волшебству, и не осталось сомнений, что таким единственно доступным для неё способом она вынуждала матушку успокаиваться.
Иногда в гости наведывалась Хаград. В первый раз она пришла через день после прощального разговора с Леглит, и Темани пришлось глубоко запрятать боль и напустить на себя вид счастливой мамочки, у которой голова кругом идёт от забот о своей крохе. Это оказалось не так сложно, потому что было, по сути, правдой. Со своей заместительницей Темань всласть разговаривала о работе; покупать «Обозреватель» ей не приходилось, Хаград сама всякий раз приносила готовый, свежеотпечатанный экземпляр. Часто она советовалась с Теманью по рабочим вопросам; можно сказать, что Темань продолжала руководить «Обозревателем» – из отпуска. Отношения у неё с Хаград из чисто служебных понемногу перерастали в тёплые и дружеские. Во всём, что касалось работы, у них установилось редчайшее взаимопонимание: не то что с полуслова – с полумысли и полувзгляда. В семейных и родительских делах Хаград также прекрасно понимала её, сама будучи матерью двенадцатилетних близнецов, мальчика и девочки.
В первые месяцы жизни Онирис даже речи не могло идти о выходе Темани на работу. Она не представляла себе, как оставить малышку на попечении присмотрщика за детьми; на эту работу часто нанимались юноши из небогатых семейств, проходя перед этим обучение в школе для нянь. Туда отбирали навиев со склонностью к воспитанию детей и мягким нравом, наподобие Тирлейфа. Сами молодые навии расценивали эту работу как неплохую возможность познакомиться с обеспеченной госпожой и впоследствии стать её вторым-третьим супругом. И уж особым везением для них было подцепить не обременённую семьёй подругу или родственницу своей нанимательницы. Излишне говорить, что в няньки шли по большей части пригожие собой молодые ребята. Хаград предупредила Темань об этом, со смехом рассказав, как ей строил глазки один такой смазливый нянь, которого она наняла в помощь своему супругу, когда вышла после родов на работу: с двойней хлопот было немало. Хаград не собиралась обзаводиться вторым мужем, и тогда паренёк переключился на её младшую сестру, которая в то время ещё ходила в холостячках и часто бывала у Хаград в гостях.
– Уж как он с ней любезничал, как стремился показать ей себя во всей красе и лучших качествах! Когда она приходила, как рьяно он тут же принимался нянчиться с моими отпрысками! Дескать, видишь, как я с детишками управляюсь? Буду, мол, тебе хорошим мужем и замечательным отцом твоих малышей.
– И как? – хмыкнула Темань. – Клюнула твоя сестрица?
– Не устояла, – рассмеялась Хаград. – Теперь у меня уже племяшки подрастают, младшему – годик, старшей – пять. Так что смотри, осторожнее с этими присмотрщиками! Очарует тебя какой-нибудь красавчик-прохвост! Эти ребята все с... гм, далеко идущими планами.
Назначенного Владычицей пособия хватало на все нужды с лихвой, но, понимая, что не сможет вечно сидеть дома с ребёнком, Темань всё-таки задумывалась о найме помощника. Она даже заглянула в одну такую контору – просто присмотреться, разузнать, что и как. Руководительница сего предприятия тут же познакомила её с несколькими кандидатами – очень приятными, изящными и гибкими юношами с безупречными манерами, не говоря уж о внешности. Впрочем, взгляд у этих ребят был цепкий, смотрели они на Темань с малышкой на руках прямо-таки как на лакомый кусочек – ей даже не по себе стало. Или ей после рассказов Хаград это мерещилось? Как бы то ни было, вышла она из конторы вся в сомнениях, так пока никого и не наняв.
А между тем поход Дамрад на Явь начался – об этом Темань узнала из «Обозревателя». Шла переброска многочисленных войск Владычицы через проход между мирами; впрочем, достаточное количество воинов оставалось дома – для обороны рубежей созданной Дамрад огромной империи. Этой войне предстояло стать по своему размаху не сравнимой ни с одним из предыдущих походов Владычицы, а целью его полагалось завоевание обширных земель для переселения навиев из их трещавшего по швам мира. Тревога и тоска лишали Темань сна, мысли летели вслед за Севергой – далеко, в чужие края; она долго стояла перед белой каменной волчицей в храме, беззвучно моля её хранить супругу везде, куда бы её ни занесла эта война – вопреки всем предчувствиям и предсказаниям.
«Спаси и сохрани её, мать Маруша... Верни её живую домой», – летела её сердечная просьба в затянутую тучами небесную даль.
Задумчиво шагая по городскому саду с Онирис на руках, она вдруг услышала взволнованный оклик:
– Госпожа Темань!
По другую сторону высокой кованой ограды, вцепившись в стрельчатые прутья, стоял Тирлейф – в мундире и с причёской воина: его золотая грива была стянута в пучок тонких косиц, схваченный сзади чёрной лентой, и подбрита по бокам головы. Темань даже не сразу узнала его в этом воинственном облике.
– Тирлейф! Ты ли это, дружок? – И она приблизилась к молодому навию, хмурясь от тягостного чувства.
– Прости, госпожа, что нарушаю условия договора! – Юноша не сводил напряжённого взгляда со свёртка на руках у Темани, стараясь разглядеть крошечное, утопающее в кружевах личико. – Я не удержался и отыскал тебя, прошу меня простить. Меня отправляют на войну... Не знаю, вернусь ли я живым. Мне хотелось хотя бы раз, хоть одним глазком посмотреть на малютку!.. Если ты позволишь, конечно...
– Кто посылает тебя? Твоя матушка? – В груди Темани снова поднимался жгучий ком ненависти, от которого даже дышать было тяжко.
– Да, это распоряжение Великой Госпожи. – Рука Тирлейфа просунулась сквозь прутья ограды, робко протянувшись к одеяльцу. – Кто это? Сын или дочка?
– Дочка. – Темань, подойдя совсем близко, сама просунула руку сквозь прутья и коснулась немного колючего виска юноши. – Ты не для войны был рождён, это не твой путь... Какое же зверство – посылать тебя туда!
Теперь Тирлейф рассмотрел личико малышки, и его пухло-чувственные, налитые молодыми соками губы дрогнули в улыбке.
– Как её зовут?
– Онирис, – с горькой хрипотцой проронила Темань.
Она направилась к воротам, чтобы обойти преграду, а Тирлейф по ту сторону не отставал ни на шаг, не сводя с ребёнка полных тёплого лазоревого света глаз. Его рука скользила по прутьям. Так они и шли, пока забор не кончился.
– Хочешь подержать? – улыбнулась Темань, совсем не думая о договоре. Он лежал где-то среди прочих бумаг, подписанный ими обоими, но для неё его сила была так же ничтожна, как сорванный с ветки жёлтый лист.
Тирлейф протянул было к малышке руки, но оробел.
– Прости, госпожа, это нарушение обязательств, которые я подписал...
– Да к драмаукам договор! – вздохнула Темань. – Возьми.
Тирлейф, поколебавшись пару мгновений, принял в объятия свёрток и бережно прижал его к груди. Улыбка не сходила с его простодушного лица.
– Какая красавица... Вся в тебя, госпожа.
– В ней и от тебя немало, – улыбнулась Темань. – Давай прогуляемся в саду, если у тебя есть время.
– Увы, я должен идти, госпожа, – погрустнев, молвил Тирлейф. – Я вырвался совсем ненадолго, надо спешить, а то накажут за опоздание... – И, осторожно поцеловав Онирис в кругленькую щёчку, прошептал: – Я буду думать о тебе, моя крошка. Расти красавицей и умницей.
Возвращая малышку Темани, он как будто с кровью отрывал её от сердца: пушистые ресницы печально вздрогнули, губы горько сжались. Нахлобучив форменную треуголку, он почтительно поклонился и устремился прочь широкими, быстрыми шагами – только полы его чёрного плаща покачивались, чуть приподнятые ножнами сабли.
В тот же день Темань получила письмо от Леглит.
«Драгоценная г-жа Темань! («Моей милой» не смею тебя звать: ты уже более не моя).
Пишу тебе эти строки, дабы засвидетельствовать моё почтение и сообщить об отбытии из Нави. Моя наставница г-жа Олириэн вместе с прочими зодчими отправляется в Явь на поселение и предложила мне присоединиться к ним. Я, поразмыслив, приняла её предложение. С тех пор как я имела несчастье навлечь на себя твою немилость, ты для меня потеряна навеки. Таким образом, здесь меня более ничто не держит, а на новом месте у нас, без сомнения, будет немало работы по возведению жилья для наших соотечественников-переселенцев. Оставаться в Нави или перебираться в Явь – решать тебе, но я не советовала бы делать это прямо сейчас: поначалу там может быть небезопасно в связи с военными действиями. Когда обстановка станет более или менее спокойной, можно будет подумать и о переезде. Я же еду вне зависимости от обстановки по соображениям своего долга. Желаю тебе и твоей дочурке всего наилучшего.
Засим остаюсь преданной тебе всем сердцем вопреки расстояниям и разлукам. Леглит».
– Только ты у меня и осталась, моя радость, – сдавленно и горько вздохнула Темань, прижимая к себе тёплое тельце дочки. Та цеплялась ручками за её серьги и тянула, но Темань даже не чувствовала боли в мочках ушей. – Ты, Онирис, только ты одна, единственная. Моё главное сокровище. Ты для меня – больше, чем что-либо на свете.
На следующее утро дом доложил о приходе гостя – некого мужчины, представившегося Кагердом. Темань, только что поднявшаяся с постели и наскоро умывшаяся, занималась дочкой, а потому не могла немедленно выйти к посетителю.
– Дом, впусти этого господина и попроси его немного подождать в гостиной, – сказала она. – Предложи ему чашечку отвара и завтрак – сырные лепёшечки, ореховое печенье, яйца всмятку, булочки с маслом и мёд. Я скоро буду.
«Слушаюсь, госпожа».
Покормив Онирис, она переложила её из колыбельки на огороженную перильцами площадку, полную мягких игрушек. Малышка уже ползала и хватала всё, что попадалось ей под руку. Места в этом вольерчике для её игр было достаточно, а перелезания через высокие перильца Темань не опасалась: Онирис ещё не умела пользоваться хмарью в качестве ступенек и мостиков. Убедившись, что дочка занята игрушками и может некоторое время побыть одна, Темань спустилась к раннему гостю.
Тот сидел за столом и маленькими глотками прихлёбывал отвар, но к угощению не притрагивался. При появлении Темани он встал на ноги.
– Доброго утра тебе, госпожа. Прости, что беспокою тебя в столь ранний час...
Одет был гость в чёрный кафтан, из-под которого белел воротничок рубашки с небольшими и скромными кружевами. Покрой самый простой, но ткани хорошие, недешёвые: судя по всему, утренний визитёр умел одеваться и обладал недурным вкусом. Уж в чём в чём, а в этом Темань разбиралась. Светлая, с тёплым рыжеватым отливом волнистая грива спускалась ему до самого пояса и поражала своей густотой. На кончиках заплетённых в косицы передних прядей поблёскивали подвески-зажимы с голубыми топазами – как раз под цвет прозрачных, прохладных глаз незнакомца. Возраст? Темань определила бы его как зрелый: гость был отнюдь не стар, статен и широкоплеч, с густыми бровями вразлёт и тонким носом с чуткими ноздрями. Губы уже начинали утрачивать юношескую пухлость и сочность, но рот его ещё носил признаки былой чувственности. На щеках и подбородке он позволял себе однодневную щетину, которая золотилась едва заметной дымкой.
– Моё имя – Кагерд. Не требуется ли тебе помощник для присмотра за ребёнком?
Темань озадаченно нахмурилась. На юношей из той конторы по подбору нянек гость не походил: он был существенно старше их, да и слащавостью его внешность не отличалась. Хорошее, мужественное лицо с пристально-пронзительными, честными, совсем не хищными глазами... Одет отменно, подвески на косицах недешёвые, опять же: топазы великолепные, чистейшей воды. Перстни на холеных пальцах. Няньки таких не носили, не по карману этим молодым навиям были драгоценные украшения.
– Что-то мне подсказывает, что ты – не присмотрщик за детьми, – молвила Темань, чуть двинув бровью.
Кагерд улыбнулся, отчего его приятное, открытое лицо стало ещё привлекательнее.
– Ты проницательна, госпожа. Да, ты права, я не из этих ребят. Но я знаю, что у тебя есть малышка, и хотел бы взять на себя часть забот о ней, дабы ты в скорейшем времени могла вернуться к работе.
– Позволь, но откуда ты знаешь об этом и почему именно мне ты предлагаешь свою помощь? Мы разве знакомы? – недоумевала Темань.
– Извини, госпожа, я не представился полностью, – молвил Кагерд. – Я – отец Тирлейфа, а значит, твоя девочка мне некоторым образом не чужая.
Так вот откуда эта простая изысканность и вкус, дорогие украшения... Тирлейф упоминал, что его отец – один из наложников Дамрад.
– Это Владычица послала тебя? – с некоторым напряжением спросила Темань.
– Нет, я с недавнего времени отпущен ею на все четыре стороны, – спокойно и просто ответил Кагерд. – Великая Госпожа расщедрилась на приличное приданое, чтобы я мог прийти в дом возможной супруги не с пустыми руками. Не беспокойся, в мужья тебе я не набиваюсь, – добавил он с усмешкой. – Просто хочу сказать, что обузой я не стану, и тебе не придётся кормить меня на средства из своего кармана. Всё, чего я хочу – это быть рядом с крошкой, с родной кровинкой моего сына. Никакой платы мне за это не нужно.
Разговаривал он приветливо и мягко, с чуть приметным намёком на улыбку в уголках губ, но в глубине его светлых глаз таилась печаль. Глядя на него, становилось ясно, в кого Тирлейф такой славный парень. И откуда печаль, Темань тоже догадывалась...
– Прошу тебя, присаживайся, – пригласила она гостя. – И не стесняйся разделить со мной завтрак. Я должна немного подумать...
– Благодарю, сударыня, – поклонился Кагерд.
Сев на своё место, он взял с блюда сырную лепёшечку, а Темань подлила ему в чашку ещё отвара и предложила сливки. Кагерд учтиво отказался: он пил без добавок.
О чём думала Темань, вынимая ложечкой из крупного яйца вкусный текучий желток и поедая его вприкуску с булочкой с маслом? Ей думалось, что судьба всё же не так безжалостна и способна не только отнимать. Она отняла у неё книгу, но подарила дочку. Забрала Леглит, но сдружила с Хаград. Самая невыносимая потеря ещё не состоялась, но уже рвала ей душу своей близостью и возможностью. Каждый день, открывая глаза, она молила Марушу о том, чтобы не сбылись предчувствия, гвоздями вбивала в призрак утраты твёрдое «нет, этого не будет». Теперь ей хотелось, чтобы и на сердце Кагерда никогда не легла кровоточащая рана.
Она подвела его к огороженной площадке, где Онирис трепала и жевала плюшевого птицеящера. Вынув малышку вместе с игрушкой, она передала её Кагерду, и в его больших тёплых руках девочка не испугалась – даже не пикнула, только уставилась с любопытством в лицо незнакомца. Печаль растаяла в топазовой синеве его глаз, улыбка расцвела широко и белозубо.
– Ах ты, радость моя родная... Как на Тирлейфа похожа!
Кагерд обращался с ребёнком умело, ласково, и Онирис не боялась его, хотя обычно настороженно относилась к незнакомым. Часто приходившую в гости Хаград она принимала в круг друзей постепенно, понемногу, а Кагерда почти мгновенно признала своим, будто чуяла родную кровь. Когда на её личике засияла улыбка от уха до уха, у Темани не осталось сомнений.
– Что ж, думаю, ты можешь остаться, – сказала она. – Буду очень признательна тебе за помощь. Тирлейф пришёлся мне по душе, и я рада познакомиться с его отцом.
– Я счастлив, госпожа, – чуть поклонился Кагерд, бережно и нежно прижимая к широкой груди внучку. Онирис просто утопала в его могучих объятиях, тянулась к его гриве, норовя уцепиться и дёрнуть за косицы.
– Береги волосы, она хватается за всё, что не приколочено, – засмеялась Темань.
Ей вдруг стало легче, как будто незримое крепкое плечо послужило ей опорой. Оставшись одна, она вынуждена была искать и черпать силы внутри себя – сквозь стиснутые зубы и загнанные вглубь груди невыплаканные слёзы. Она и сейчас брала силы из своей души, но теперь чувствовала, что их стало больше.
Поселившись в доме, Кагерд почти всё своё время посвящал Онирис, чем существенно облегчал жизнь Темани. В его заботливых руках малышка не капризничала и легко переносила прорезывание зубов. Вскоре Темань вернулась к работе. Грудное молоко она сцеживала, чтобы Кагерд мог кормить девочку из рожка в её отсутствие.
Темань понемногу вновь втягивалась в рабочую колею. Благодаря подробным отчётам Хаград она оставалась в курсе всех дел, которые заместительница вела, к слову, образцово. Возвращалась вечером домой Темань с тёплой радостью на сердце: там её ждала соскучившаяся дочка. Поначалу Онирис тосковала и плакала, подолгу не видя матушку, и вечером не слезала с её рук, но, подрастая, понемногу привыкла. Темань чуть увеличила продолжительность своего рабочего дня: уходила она уже не в пять вечера, а в семь, но приходила по утрам по-прежнему в десять, не будучи большой любительницей раннего подъёма. Ночные кормления взял на себя Кагерд, и теперь она отсыпалась, выкарабкиваясь из-под плющившей её незримой каменной плиты – накопившейся усталости. Теперь она могла позволить себе роскошь спать всю ночь, а по утрам и вечерам возилась с дочкой с гораздо большим удовольствием и новыми силами. Ей всё ещё было не до творчества: всё свободное от работы время она посвящала Онирис, которая, проводя все дни с дедом, вечером встречала матушку так, словно та вернулась по меньшей мере из кругосветного путешествия.
– Вот и я, – объявляла Темань, вешая плащ и шляпу на вешалку.
Вскоре появлялся Кагерд с Онирис на руках. Да, стоило возвращаться домой, чтобы видеть сияющие глазки и чувствовать объятия детских ручек... Вся усталость рабочего дня таяла.
– Хоть кто-то рад меня видеть, – с усмешкой вздыхала Темань.
– Ещё как рад, госпожа, – с задумчивым теплом во взгляде заверял Кагерд. – Мы ждём матушку, как праздника!
Наигравшись, Онирис засыпала в объятиях Темани у камина. Невидимому гостю, одиночеству, стало нечего делать в соседнем кресле: на него никто не обращал внимания.
Кагерд всегда был учтив и приветлив, одет опрятно, с иголочки. Содержал он себя сам, в ежедневные бытовые расходы вносил свои средства, так что Темань не могла сказать, что он жил нахлебником в доме.
– Расскажи, как ты попал к Дамрад? – однажды спросила она, жестом приглашая его занять место у камина. – Вы с ней совсем разные... Неизмеримо далёкие.
Малышка посапывала, положив золотистую головку ей на плечо, огонь уютно потрескивал, а за окнами медленно падали крупные хлопья снега. Кагерд опустился в кресло и взял предложенную чашку отвара.
– Я приехал из маленького окраинного городка в столицу, чтобы заниматься науками – прежде всего, историей, – поведал тот. – Великая Госпожа увидела меня в главной городской библиотеке. Она заговорила со мной, я рассказал о себе. Владычица сказала, что хотела бы нанять меня в качестве учителя истории для её дочерей. Так я попал к ней во дворец... Вскоре стало ясно, что государыня имеет на меня виды. Впрочем, в супруги она меня брать не собиралась, предпочитала просто время от времени проводить со мной ночь. Потом родился Тирлейф. Владычица кормила его чуть более недели и отдала мне... Пришлось вскармливать его молоком домашнего скота. Сыном она совсем не интересовалась, для неё были важнее дочери от законных мужей – наследницы. Я воспитывал его сам, как умел. Сам обучал наукам, привил любовь к истории и изящной словесности. Тирлейф рос в осознании того, что он для своей матушки мало что значит... Если бы не проступавшее всё сильнее год от года внешнее сходство, она так и не обратила бы на него внимания. Впрочем, даже познакомившись с ним поближе, Великая Госпожа не почувствовала к нему особой привязанности. По её словам, он мало к чему пригоден.
Его губы скривились, в глазах проступил колкий блеск. Видно, он хотел сказать что-то ещё, но зажал готовые вырваться слова за зубами.
– Давай-ка прогуляемся на свежем воздухе, – поднимаясь с дочкой на руках с кресла, шепнула Темань. – Онирис лучше спать будет.
Вскоре они шли под тихим снегопадом по пустым дорожкам городского сада. Укутанная в тёплое одеяло Онирис спала у Кагерда в объятиях.
– Скажи мне, что ты думаешь о Дамрад? – спросила Темань. Глаза Кагерда настороженно блеснули, и она усмехнулась: – Не опасайся. Со мной ты можешь говорить начистоту. Я сама, знаешь ли, не на хорошем счету у Владычицы... Я враг государства.
– Ты – враг? Но почему? – недоумевающе нахмурился Кагерд.
– Да вот довелось мне одну книжку написать... Она не понравилась Дамрад, и с тех пор я считаюсь опасной – способной сеять смуту в умах через своё творчество. Слишком много думаю для безропотного винтика в государственном механизме. – Темань хмыкнула, горько скривив рот.
Некоторое время слышался только скрип шагов по снежному покрывалу. Наконец Кагерд промолвил:
– У Дамрад внутри – пустота. Бездонная дыра, которую ничем нельзя заполнить. Она пожирает всё новые и новые души, подчиняет себе новые земли, играет властью, как своей любимой игрушкой. Она живёт ради власти. Это её единственная страсть... Дамрад была нелюбимой дочерью у своей родительницы. Матушка её ни во что не ставила, считала ни на что не пригодной – такой же, каким Дамрад теперь считает моего сына. Всю свою юность будущая повелительница Длани пыталась доказать матери, что она более достойна её благосклонности, чем прочие дети. Увы, тщетно. А тем временем приближённые Владычицы Брендгильд затеяли государственный переворот. Они хотели уничтожить её и её главных наследниц, чтобы посадить на престол Дамрад. Дамрад же, окончательно отчаявшись завоевать любовь своей матушки, возненавидела её и возжелала занять её место. В ходе смуты Брендгильд и её старших дочерей заточили в темницу и заставили отречься от престола в пользу Дамрад. Бунтовщики полагали, что Дамрад станет их послушной марионеткой и будет выполнять их волю, но жестоко ошиблись. Взойдя на престол, молодая Владычица первым делом уничтожила тех, кто её на этот престол и посадил. Одного за другим она казнила заговорщиков, а взамен их окружила себя верными слугами, которых сама подобрала. Мать и сестёр она тоже велела казнить, но по-тихому, не делая из этого шума. Никто до сих пор не знает, где их могилы – если таковые вообще существуют. Ну а дальше... Дальше Дамрад только увеличивала своё могущество, захватывая земли и покоряя народы. Забавно, но закономерно: сама придя к власти путём переворота, больше всего она боится заговоров против себя, потому-то и держит огромную сыскную службу, призванную вынюхивать малейшие признаки бунта.
Снежинки падали на его плечи, цеплялись за пушистую каёмку из перьев на полях его шляпы, а малышка безмятежно спала, прильнув щёчкой к его сильной груди. Помолчав, он заключил:
– Душа Дамрад не может излучать тепло, свет и любовь, она пуста. Она способна только поглощать – ненасытно и бесконечно. Это бездна, пожирающая новых и новых подданных. Когда я был учителем её дочерей, я пытался не только преподавать им историю. Я старался их как-то изменить, привнести что-то светлое в их сердца, но увы – они уже успели стать такими же, как их мать. Моему сыну повезло, что Владычица не обращала на него внимания: она стремится превратить всех и вся в собственное подобие или заставить жить по её правилам.
– Да уж, – с задумчивой усмешкой проронила Темань. – Как ты до сих пор не стал врагом государства, как и я – остаётся только удивляться. Наша Владычица не любит думающих. Она предпочитает туповатых и исполнительных.
– Приходится быть осторожным, – двинул бровью Кагерд. – Нося маску туповатой исполнительности.
– Соблюдай особую осторожность в стенах дома, – многозначительно молвила Темань, считая своим долгом предостеречь его, как когда-то её саму предупредила Леглит. – У них есть уши.
– Благодарю, госпожа, я знаю, – кивнул тот, и это знание горьковато отразилось в топазовой глубине его глаз.
А между тем вместе с первыми шагами Онирис открыла в себе звериную ипостась. Вернувшись однажды вечером домой, Темань чуть не была сбита с ног пушистым вихрем с мокрым языком. Упав в кресло, она могла лишь со смехом заслоняться от этого всюду достающего, слюнявого недоразумения, стремившегося облизать её с головы до ног. Восторженно сияя щенячьими несмышлёными глазами, тявкая и подпрыгивая на крепеньких мохнатых лапах, волчонок пытался заскочить к Темани на колени.
– Мы научились перекидываться, – добродушно сообщил Кагерд, подхватив юную непоседу под пушистое пузо и отстранив от обалдевшей, задыхавшейся от смеха Темани. – Онирис, детка, ну разве можно запрыгивать на матушку с лапами? Будь почтительнее.
Но Темань сама раскрыла объятия навстречу своему родному зверёнышу, чесала и гладила его густой мех и целовала в смешную, совсем щенячью мордашку.
– Умница, радость моя, – изливала она своё переполненное нежностью сердце на дочку. – Какая ты у нас красавица! Ах вы, ушки-лапоньки-хвостик! – И она покрывала жаркими поцелуями любовно перечисленные части тела, а Онирис-волчонок норовила лизнуть её в ответ в самые губы.
Девочке так понравилось звериное обличье, что она целыми днями скакала в нём по комнатам, добавляя заботливому Кагерду хлопот. Чтобы избежать дома беспорядка и разрушений, он стал брать Онирис за город, чтобы там, на природе, она вволю набегалась и напрыгалась.
Донесения из Яви шли сперва регулярно, и каждую неделю на первой полосе «Обозревателя» печатались новости о ходе войны. Войско Дамрад одерживало победу за победой; Воронецкое княжество сдалось почти без боя, сопротивление оказывали лишь отдельные города. Затем в дело вступило секретное оружие Владычицы – Павшая Рать, поднятая силой волшбы со дна Мёртвых топей. Белые горы, зажатые в тиски с востока и запада, должны были вот-вот пасть... Но внезапно донесения прекратились. Вскоре стало известно, что проход между мирами закрыт.
Это вызвало бурю волнения. Означало ли закрытие прохода, что Дамрад с войском и переселенцами просто бросила остальных своих подданных? Дабы прекратить панику, младшая дочь Владычицы, Свигнева, обратилась к жителям Длани со страниц новостных листков:
– Я прошу вас сохранять спокойствие и не строить догадок. Закрытия прохода потребовали обстоятельства, возникшие в ходе войны. Великая Госпожа не могла нас бросить, об этом и речи не может быть! По всей вероятности, проход был закрыт для предотвращения вторжения иномирных войск в Навь. Не нужно волноваться и бояться за нашу Владычицу и находящуюся вместе с ней дочь Санду: путь для возвращения домой у них есть. Между Явью и Навью имеется ещё один, древний проход, который сейчас запечатан, но может быть открыт в любое время при необходимости. Поэтому я призываю всех просто набраться терпения и ждать. Я более чем уверена, что всё будет хорошо.
Это обращение первым выпустил «Столичный обозреватель», а следом слово в слово перепечатали и другие издания. Слова Свигневы успокоили навиев лишь отчасти, тревожные разговоры всё равно шли, домыслы строились, и отсутствие донесений из Яви лишь нагнетало обстановку тягостного ожидания.
Свигнева оказалась права лишь в одном: именно из второго, древнего прохода потянулось обратно в Навь изрядно потрёпанное и основательно поредевшее воинство Дамрад. Возвращалось оно с вестями о поражении. И поражение это обошлось Длани дорогой ценой: самой правительнице уже не суждено было вернуться домой, она пожертвовала собой, запечатывая следом за войском проход между мирами. Погибла в Яви и Санда. Возвращавшиеся остатки войска несли в столицу всё, что сохранилось от них: парадную саблю и жезл Владычицы, а также белогорскую стрелу с запёкшейся кровью её дочери на наконечнике... Свигнева объявила по всей Длани траур, после которого ей предстояло восшествие на престол. На целый месяц были повсеместно запрещены светские приёмы увеселительного свойства, а всем жителям империи Дамрад предписывалось в течение названного времени носить одежду только чёрного цвета и избегать смеха. Смех в общественном месте до истечения срока траура карался денежным штрафом и публичной поркой плетьми.
«Штраф и порка за смех... Какой бред. Будущая правительница изо всех сил старается не отставать в своих указах от матушки», – подумала Темань про себя, прочтя распоряжение, высланное ей канцелярией Владычицы для обнародования в «Обозревателе». И вздрогнула: не сказала ли она это вслух?.. Нет, стены её рабочего кабинета в редакции не услышали крамолы с её уст.
Ей предстояло целый месяц из номера в номер печатать в память о Дамрад восхваляющие её статьи: так распорядилась убитая горем владелица издания, госпожа Ингмагирд. Первую статью, написанную собственноручно, она уже вручила Темани и распорядилась напечатать. Сильно изменять текст она не велела – так, подправить самую малость. Читая, Темань морщилась: с превознесением Владычицы и скорбным надрывом градоначальница хватила лишнего... Очень лишнего. Но Темань была обязана разместить это на первой полосе.
Она носила маску скорби, но испытывала облегчение. Ни капли не жалея о Дамрад, она вынуждена была поддерживать этот траур и на страницах «Обозревателя», и на своём лице, и в одежде. Всё, чего она ждала сейчас – это возвращение Северги. Призрак потери чёрной птицей раскинулся над ней, своим криком заставляя душу леденеть, но Темань надеялась из последних сил. Ведь она так просила Марушу сохранить супругу, так молилась белой волчице!.. Богиня не могла не внять её мольбам – таким жарким, таким исступлённым, шедшим из глубины её поверженного в прах, сдавшегося на милость недуга сердца...
Вечером вернувшись домой, она была радостно встречена дочкой. Какие запреты, какие штрафы, помилуйте! Если это золотоволосое чудо хотело смеяться, оно смеялось – просто оттого, что матушка пришла домой и сейчас будет с ним играть.
«Поступила почта, госпожа», – объявил дом.
Прижав к себе и расцеловав Онирис, Темань временно передала её в объятия Кагерда.
– Погоди чуточку, радость моя... Матушке надо прочитать почту, выпить чашечку горячего отвара, а потом она с тобой поиграет, – сказала она ласково, устало опускаясь в кресло.
Конверт был мятый, запятнанный, со следами грязных пальцев... От него веяло воздухом другого мира, битвами, кровью и смертью.
«Уважаемая г-жа Темань!
Обращаюсь к тебе по поручению Её Величества Владычицы Дамрад. С прискорбием сообщаю, что твоя супруга, пятисотенный офицер войска Её Величества г-жа Северга, погибла в Яви. Так как смерть её не была связана с выполнением боевой задачи, денежная выплата в данном случае не производится в соответствии с законом «О выплатах членам семьи воина». Однако по личному распоряжению Великой Госпожи тебе будет перечислено единовременное пособие в размере годового жалованья пятисотенного офицера г-жи Северги. Также с сожалением вынуждена уведомить, что её останки возвращению на родину не подлежат. Приношу глубочайшие соболезнования в связи с утратой.
Личный помощник-письмоводитель Её Величества,
г-жа Одилейв».
Листок выпал из помертвевших, скованных могильным холодом пальцев. Только не кричать, не выть, не пугать Онирис. Пусть откричит, отплачет эта боль молча, за стиснутыми зубами, пусть вопьются когти в ладони, пусть в кресле напротив навеки воссядет этот невидимый гость с чёрными провалами глазниц.
– Госпожа Темань, что-то случилось?
Это Кагерд обеспокоенно склонился к ней. С её губ не могло сорваться ни звука, все силы разом вытекли, оставив только хрупкий, словно вытесанный из льда остов.
– Ты позволишь? – Не дождавшись ответа, Кагерд вопросительно дотронулся до письма.
Темань не запрещала ему взять его, и он пробежал глазами по строчкам. Его рука сдержанно и учтиво, но тепло опустилась ей на плечо, и Темань была ему благодарна за то, что он не произносил слов соболезнования – ненужных, нелепых, раздражающих. Если бы он что-то сказал, она бы швырнула в него подносом. На последнем, к слову, лежало ещё одно послание в знакомом узеньком конверте. Бумажка, после предъявления которой Темани должны были выплатить в казначействе деньги... Сколько она получала бумажек в таких конвертиках? По ним можно было сосчитать ранения Северги. За каждое ранение – от месячного до трёхмесячного жалованья, в зависимости от тяжести. Смерть оценили в годовое.
Письмо легло обратно на поднос, бережно сложенное Кагердом. Последний привет от Дамрад... Не личный, через секретаря. Даже будучи раздавленной своим самым страшным поражением, Владычица вспомнила о Темани – наверно, когда отдавала последние распоряжения...
«Смерть её не была связана с выполнением боевой задачи». Теперь уже не узнать, как именно погибла Северга, но сердце Темани и не желало этого знать. Оно уже не кричало, а тихо стонало, замирая.
Полумёртвая, разбитая вдребезги, она ни о чём не думала, едва дышала. Всё остановилось в ней: кровь, мысли, чувства, желания, жизнь. Вдруг – топот маленьких ног, и на колени к ней вскарабкалась Онирис. Сама почувствовала или Кагерд ей подсказал побежать и успокоить матушку? Дочкины пальчики что-то вытирали с холодных щёк Темани, и душа оживала – постепенно, толчками, вместе с глухими рыданиями, вырывавшимися из груди. Мягкие, лёгонькие объятия детских ручек – и тёплые слёзы покатились градом. Тугая, тяжёлая безжизненность под рёбрами отпускала её, уходила, и становилось легче – до мурашек, до исступлённо-сладких судорог. Онирис по-своему, по-детски утешала, что-то лепеча, и Темань, прижав её к себе с отчаянной нежностью, согревалась и таяла... Сердцу было ради кого биться, выдержать, победить эту боль, выжить.
– Всё, родная, я уже не плачу, – шептала Темань, вороша пальцами золотые кудряшки дочки.
Малышка уже видела десятый сон, а Темань, распахнув шкаф, всё перебирала одежду Северги. Хоть дом отстирывал все вещи начисто и перекладывал их мешочками с сухими благовониями, но ей мерещился запах супруги. Больше Северга не наденет эти рубашки, эти жилетки, кафтаны и штаны... Что с ними делать? Избавиться? Или пусть лежат и хранят её дух? Соскользнув по дверце шкафа, Темань осела на ковёр с зажатыми в кулаке кружевами рукава. Северги больше не было, но недуг оставался. Он крепко держал сердце, которое обливалось слезами от одной мысли... Выбросить? Нет, невозможно! Темань сгребла сразу несколько рубашек и прижала к себе комком.
Безумие стучало в висках: нет, этого не могло случиться. Скоро Северга приедет и скажет: «Ну, вот и всё, крошка. Отвоевала я своё. Теперь можно и в отставку». Завтра Темань вернётся домой с работы, а супруга будет сидеть у камина, потягивая хлебную воду и закусывая сыром. Сумасшедшая вера во всё это пружинисто подняла её на ноги, заставив на миг захлебнуться воздухом... Письмо секретаря Дамрад, бумажка на получение денег? Всего лишь очередной сон – один из многих, после которых Темань пробуждалась в слезах, но пасмурный свет нового дня нёс ей надежду, что не случится, не сбудется...
Случилось, сбылось. Дом положил перед Теманью перевязанный чёрной ленточкой свиток.
«Завещание госпожи Северги. Ознакомься, госпожа Темань».
Строчки плыли в пелене слёз.
– Я не могу это читать, домик. – Темань села на край кровати, прижав к себе подушку, которая, как ей казалось, тоже пахла Севергой.
«Госпожа Темань, остались кое-какие условности. Прикажешь исполнить их сейчас или, быть может, позднее?»
– Какие условности, домик? – Да... Даже сквозь чистую, пахнувшую свежестью наволочку Темань улавливала этот запах. Он въелся накрепко.
«Необходимо изменить тебе положение с Жильца на Хозяйку. Это не займёт много времени. Изменение положения необходимо, чтобы ты получила всю полноту управления своим жилищем».
– Хорошо, домик, давай сделаем всё сейчас. – Темань отложила подушку – источник памяти, источник недуга по имени Северга.
«Как скажешь, госпожа. Пожалуйста, приложи свою ладонь к любой стене и не убирай её некоторое время, пока я вношу изменения».
Темань поднялась и положила ладонь на стену спальни.
– Так?
«Совершенно верно. Начинаю внесение изменений. Опознание: госпожа Темань, положение – Жилец. Изменение: повышение положения до Хозяйки. Основание для изменения: завещание госпожи Северги. Внимание, идёт повышение положения. Госпожа, не убирай руку. Идёт повышение положения... Изменения успешно внесены. Опознание: госпожа Темань, положение – Хозяйка. Ограничение прав управления домом снято. Объём прав: полный. Добро пожаловать, госпожа Темань. Повышение положения завершено. Можешь убрать руку».
Ладонь соскользнула с холодной стены, Темань вернулась к подушке и комку рубашек на кровати. «Как это жестоко, Северга, – думала она. – Умереть и оставить меня по-прежнему больной тобою. Пройдёт ли когда-нибудь этот недуг? Разожмётся ли хватка на горле? Или моё сердце до конца жизни будет носить вдовий траур?»
«Ты что-нибудь желаешь, госпожа?»
– Да, пожалуй, я хотела бы прилечь и отдохнуть... Наполни купель и приготовь постель.
Так привычно: купель и постель. Только Северги ни в той, ни в другой уже не будет... Дикость этой мысли прозвенела льдом в жилах, накрыв Темань безысходностью и холодной жутью, от которой ей снова стало трудно дышать. Она зажмурилась, цепляясь за воздух и впиваясь скрюченными пальцами в покрывало на кровати.
«Будет сделано, госпожа. Что-то ещё?»
Темань выдохнула. Она пыталась вытолкнуть с выдохом это невыносимое сиротство из груди. Ничего, утром она встанет и снова прижмёт дочку к себе. Только ручкам Онирис было под силу прогнать эту лишающую дыхания тоску. Нужно только потерпеть ночь, а утро принесёт облегчение.
– Домик, меня всегда занимал вопрос: а чьим голосом ты говоришь?
«Голос принадлежит моей создательнице и первой Хозяйке, госпоже Вороми. Высота его звучания была изменена по мужскому образцу».
– То есть, получается, что ты – женщина? – усмехнулась Темань. – А Северга называла тебя «дружище» и «старик».
«Я одушевлённый, но у меня нет пола, госпожа. Это только голос. Ты можешь называть меня так, как привыкла. У тебя есть ещё какие-то пожелания?»
Привычный озноб окутал Темань своими незримыми объятиями, и она поёжилась.
– Домик, а ты не мог бы стать чуточку теплее? Я почему-то всегда мёрзну здесь, особенно ночью.
«Да, госпожа, это возможно. Уровень теплосохранения напрямую связан с личными особенностями владельца. Госпоже Вороми была важна прохлада, особенно во время сна. Госпожа Северга не сочла нужным ничего менять, поэтому значение уровня теплосохранения оставалось по умолчанию даже при усилении отопления. Сейчас оно будет подогнано под твои особенности, госпожа Темань. Мне жаль, что тебе приходилось мёрзнуть. Теперь всё изменится».
Озноб отступал, рубашки снова ровной стопкой улеглись в шкафу, и дверцы закрылись, пряча отголоски памяти.
– Это хорошо, – кожей чувствуя, как воздух прогревается, вздохнула Темань. – Да, я теплолюбивая.
«Купель готова, госпожа».
– Благодарю, домик.
«Всегда рад служить».
– Да, и ещё, – добавила Темань, уже забираясь в объятия тёплой, душистой пены. – Это унизительное ограничение на выдачу мне хмельных напитков снимается. Я и без этого могу держать себя в руках.
Под сердцем поселилась острая, настойчивая иголочка. Если на работе, при дочке и Кагерде Темань успешно загоняла слёзы вглубь, то наедине с собой не плакать было трудно. Недуг по имени Северга превратился в боль по имени Северга, которая была вечно с ней, как неотступная тень – рядом с сердцем, всегда готовая подбрасывать образы из памяти. По утрам Темань не всегда могла сразу принять новую действительность – без Северги в ней. В первые мгновения после пробуждения неизбежное и свершившееся отступало за дымку сна, а порой сквозь дрёму ей мерещился лёгкий, как прохладный ветерок, поцелуй... Она вздрагивала от звука шагов, сердце вопреки всем правдам и смертям ждало Севергу, но то оказывался Кагерд, и Темань, очнувшись от грёз, погружалась в холодный омут действительности.
Ну, а на работе приходилось работать, задвигая боль в дальний ящик стола. Истинные причины поражения Дамрад всячески замалчивались, у высших военных чинов нельзя было раздобыть никаких сведений. Но двум особо изворотливым и настойчивым сотрудникам «Обозревателя» всё же удалось подкараулить в кабаке одного тысячного. Напившись вдрызг, он разболтал им, что причин поражения было две: рассеивание покрова туч и роковая ошибка с оружием из твёрдой хмари.
– Эта четвёрка... Четверо сильных или как их там! Они закрыли проход между мирами, и после этого тучи рассеялись. Небесное светило Яви слишком яркое для наших глаз, и днём сражаться стало решительно невозможно. Но это ещё полбеды. Самая главная беда – то, что наше новое оружие нас подвело. Оно растаяло, как только проход закрылся! А ведь твёрдая хмарь прошла все испытания, она не должна была себя так повести... Её даже оставляли под лучами Солнца Яви – и ничего подобного не происходило! А вот растаяла и всё... Всё войско было снабжено именно этим новым оружием, старого взяли с собой совсем немного. Вот это-то нас и погубило. Я им кричал... Я всем им талдычил, что надо брать больше! Но разве меня кто-то послушал?! Так и напишите в своей статейке, что я, тысячный офицер Альдор, предупреждал господ главных военачальников! Я им так и говорил: новшества новшествами, но подстраховаться никогда не помешает. Испытания испытаниями, но как себя покажет оружие впоследствии в настоящем деле – этого никто предсказать наверняка не сможет. А мне велели заткнуться и выполнять приказ.
Пьяному до слёз и соплей тысячному было уже всё равно, что с ним сделают за этот рассказ. Он только что подал в отставку и «праздновал» сие событие в кабаке.
Темань решилась выпустить об этом небольшую заметку в рубрике «Мнение»: печатать на основании слов пьяного офицера основательную статью было как-то несерьёзно. Но, как известно, хмель нередко даёт дорогу правде, и вскоре она в этом убедилась. В редакцию пришли два господина в чёрном и вежливо попросили в следующем номере напечатать опровержение и извиниться перед читателями за введение их в заблуждение непроверенными сведениями. Похоже, Свигнева отчаянно старалась заставить всех себя бояться, как боялись её матушки, но у неё это получалось пока не очень хорошо. Её немного опасались, но лишь потому что не знали, чего от неё ожидать: до сих пор она держалась в тени Дамрад. Но, как Темань помнила из рассказа Кагерда, та в юности тоже была никому не известной нелюбимой дочерью своей родительницы. Однако в последующие несколько дней в других новостных листках появились похожие заметки, а «Зеркало событий» пошло дальше всех и разместило довольно большую разоблачительную статью – разумеется, клеймящую недальновидных военачальников, а Дамрад всячески превозносящую и изображающую её жертвой их непростительной ошибки. Эта изворотливость и спасла «Зеркало» от неприятных последствий.
– Вот хитрецы, а?! – хмыкнула Темань, читая эту нашумевшую статью за обеденной чашкой отвара с Хаград. – Ловко выкрутились!
– Полагаю, своей цели достигли и они, и мы, – рассудительно молвила заместительница, отхлёбывая отвар вприкуску с любимым всей редакцией ореховым печеньем, запасы коего приходилось пополнять весьма часто. – Если отбросить риторику, все эти уловки и громкие слова, взглянув на изложенные сведения трезво и пораскинув своими мозгами, всё предельно ясно. Разумному – достаточно.
Тому, кто умел «пораскинуть своими мозгами», было понятно, что Дамрад пала жертвой не столько ошибки своих военачальников, сколько собственной самоуверенности. Но кто осмелился бы написать так? Свигнева – не Дамрад, но она старалась, как могла, поддерживать её образ, а созданный её матушкой огромный механизм для удушения вольнодумства в зародыше всё ещё работал. Получив нагоняй от госпожи Ингмагирд за ту заметку – но не за сам факт её публикации, а за то, что подана она была не так искусно, как похожая статья в «Зеркале», Темань ехала домой. Отягощённые душевной усталостью плечи поникли и ссутулились, а где-то по сумрачным закоулкам плыла мысль, что сегодня ей было некогда думать о Северге и своей боли, хотя в последнее время все только и говорили, только и писали, что об этой неудачной войне. На работе Темань каждый день «варилась» в этом, а война и Северга были для неё всегда прочно связаны. Как тут избежишь боли? Но днём, в суете, иголочка под сердцем притуплялась, а вечером снова впивалась остриём, и глаза щекотала солёно-едкая, пронзительная близость слёз. Впрочем, вечером её спасало родное, золотоволосое лекарство по имени Онирис, только дочурка и вносила смысл в возвращение домой – без неё Темань дневала и ночевала бы на работе, только бы не окунаться опять в раздирающее душу эхо своего неисцелимого недуга. Думая о крошке, которая ждала её дома и всегда радостно встречала, она согревалась душой и сердцем, и горько опущенные уголки её губ невольно поднимались в грустновато-ласковой улыбке.
До встречи с дочкой оставалось всего несколько шагов. Дом открыл ей ворота ограды, и Темань ступила на плитки дорожки, которая вела к крыльцу, когда вдруг за спиной послышалось:
– Сударыня...
Голос коснулся её слуха и души мягко – знакомое касание, от которого внутри ёкнуло: не сон ли? Нет, не сон. За прутьями ограды, как и тогда, в городском саду, стоял Тирлейф в мундире. Война оставила на нём свои отметины: отсутствие правого глаза скрывала чёрная повязка, а левую щёку от уголка рта до уха пересекал грубый шрам.
– Ну, хоть тебя эта война не унесла, – сорвалось с губ Темани.
Несколько мгновений она смотрела на него с затянутой тёплыми слезами улыбкой. Тихая радость занялась ласковой зарёй на беспросветно тёмном небе, заполняя Темань. Боль утрат никуда не делась, но на мгновение стала слабее.
– Здравствуй, дружок. – Она приблизилась к ограде, через прутья дотронулась до здоровой щеки Тирлейфа; шершавая ткань повязки попала ей под большой палец.
– Прости, госпожа, я опять нарушаю условия договора, – сказал тот. – Но мне поручено передать тебе письмо от одной госпожи, которую ты знаешь.
Те же пухло-чувственные губы, та же лазоревая синь уцелевшего глаза, но лицо – уже не детское, покорёженное войной. Исковеркана ли душа? Только время покажет. Темань сама открыла ворота и впустила Тирлейфа. Хотелось крепко его обнять, вцепиться, согреть тем теплом, что осталось на дне её души, но она отчего-то не решилась, ограничившись тем, что приветливо взяла юношу под руку и провела в дом.
Кагерд и Онирис, как всегда, вышли ей навстречу. Малышка, завидев огромного незнакомца с чёрной повязкой и шрамом, до Темани не добежала – замерла на полпути, а потом робко спряталась позади Кагерда. Последний тоже на мгновение застыл с дрогнувшими губами и влажным блеском в глазах. Тирлейф, сняв треуголку, улыбнулся:
– Здравствуй, батюшка.
Отец и сын крепко обнялись, из-под зажмуренных век Кагерда просочилась и скатилась по щеке слеза. Темань подхватила оробевшую Онирис на руки; та испуганно уставилась на Тирлейфа во все глаза, но не плакала. Когда тот наконец перевёл на неё взгляд, малышка спрятала личико, уткнувшись Темани в шею и вцепившись в неё ручками. Тирлейф был сдержан, скованный договором, но пожирал девочку взором. Темань сама передала дочку ему – не могла иначе, повинуясь порыву сердца.
– Возьми её, – сказала она. – Забудь о той бумажке, которую ты подписал.
Онирис, вытаращив в ужасе глаза, пискнула и захныкала, но оправившийся от волнения Кагерд успокоительно зашептал ей:
– Не бойся, детка, всё хорошо... Мы с тобой. Видишь? Матушка здесь и я тоже. А это твой батюшка Тирлейф.
Настала очередь Тирлейфа волноваться, таять и дрожать губами. Оставив сдержанность, он жарко расцеловал личико Онирис, а та отворачивалась: видно, её пугала чёрная повязка.
– Крошка моя... Кровинка, – шептал он между поцелуями. – Не бойся, родная, я тебя не обижу... Я очень тебя люблю. Я был на войне очень далеко отсюда, но ты всегда была в моём сердце. Я думал о тебе каждый день... Каждый.
«Дорогая г-жа Темань!
Пишу тебе из-под Зимграда, столицы Воронецкой земли, что лежит в Яви. Мне посчастливилось встретить этого юношу, Тирлейфа, и я не могла не воспользоваться случаем и не передать тебе весточку – если тебе, конечно, ещё есть дело до меня. Я жива и здорова, у меня всё благополучно. Война Владычицей проиграна, но я считаю это справедливым исходом для всех. Около трёх тысяч наших соотечественников приняли решение остаться в Яви, в их числе – моя наставница г-жа Олириэн и я. У нас очень много работы по восстановлению разрушений, и мы приложим все возможные усилия, чтобы загладить тот ущерб, который эта война нанесла жителям Яви. Остатки войск Дамрад отступают по направлению к второму, древнему проходу, что лежит за Мёртвыми топями, и к тому времени, когда моё письмо дойдёт до тебя, он, скорее всего, будет тоже закрыт, и всякое сообщение между Навью и Явью прекратится. Это означает, что мы будем отрезаны от родины навсегда, и я уже более никогда не увижу тебя, дорогая Темань. Если бы я могла, я бы вырвала тебя из своего сердца, но это невозможно. Оно останется верным тебе до конца моих дней.
Кстати, Рамут тоже здесь. Я видела, как она самоотверженно спасала жителей разрушенного Зимграда из-под завалов и лечила их, безукоризненно исполняя свой долг врача.
Кланяюсь тебе. Всей душой желаю тебе счастья, покоя и благополучия. Ты всегда останешься в моих мыслях. Леглит».
*
На столе перед Теманью лежало новое приглашение во дворец Белая Скала, и снова – по поводу её книги. Той самой, рукопись которой она позволила поглотить пламени камина, но теперь восстановила из черновиков и по ходу дела существенно переработала, после чего отправила в издательство.
Её вызывала к себе новая владелица «Обозревателя» и издательства, княжна Розгард, и на сей раз Темань ждала встречи отнюдь не с ужасом.
В обновлённом, гладком, как зеркало, куполе неба сияла ослепительная Макша, и не было больше жутковатой воронки, уродовавшей его, как шрам. Но обошлось это обновление жителям Нави ценой огромного ужаса и потрясения с последовавшим беспорядком во власти...
...
День, когда воронка в небе начала вращаться быстрее, словно бы стремясь всосать в себя и вывернуть весь мир наизнанку, Темань вспоминала с содроганием. Кошмар застал её в редакции. Свет вдруг померк, и все ощутили дрожь пола под ногами. За окнами бесновался невиданной силы ветер, от которого деревья в городском саду ломало и выворачивало с корнем, а тех, кто оказался в этот миг на улице, подхватывал и отрывал от земли безумный вихрь.
– Всем оставаться на местах! Не выходить из здания! – распорядилась Темань, похолодевшая от ужаса, но старавшаяся своим примером успокоить сотрудников и не допустить паники.
Миг – и тяжёлые железные ставни на всех окнах опустились, в противном случае ветром повышибало бы стёкла. Темань могла думать только об Онирис, оставшейся дома с Кагердом... Она молилась, чтобы дом успел таким же образом защитить окна, а дочка и её дед не были сейчас на прогулке.
Стены и пол дрожали, слышался стальной скрежет еле выдерживавших напор ветра ставней. Темань зашла к Хаград: та сидела в кресле с бледным, но спокойным лицом и потягивала маленькими глотками хлебную воду.
– Ну, вот и всё, – сказала она, чуть улыбнувшись. – Похоже, Нави приходит конец. Не выдержала старушка.
Её жутковатое спокойствие окатило Темань мертвящим холодом. Конец... Собственная смерть её не так страшила, она несла облегчение от боли по имени Северга, но Онирис ещё только начинала жить. Только бы они с Кагердом были дома... Только бы дом защитил их. Замирающим комочком билась эта безумная надежда в груди Темани, рвалась из сковывающей клетки понимания: если мир гибнет, в доме не спастись.
Лучи слепящей вспышки прорезались сквозь тонкие щели ставней, тряска и ветер прекратились так же внезапно, как начались. Сердце стучало, мурашки окутывали тело. Темань и Хаград смотрели друг на друга, ожидая смерти; Темань протянула руку, и заместительница сжала её. Ничего не происходило: воздух не улетучивался и не превращался в огонь, здание не трещало по швам и не рассыпалось по кирпичикам, просто в щели струился свет.
– Мы ещё живы или уже умерли? – пробормотала Темань.
– Пока не очень понятно, – отозвалась Хаград.
Они долго не решались открыть окна. Снова отправившись в обход по редакции, Темань обнаружила её опустевшей, будто все сотрудники испарились в буквальном смысле.
– Эй, есть кто живой? – звала она, испуганная этой картиной запустения ничуть не меньше, чем недавним ветром и тряской.
Сначала никто не отзывался, но вскоре она поняла, в чём дело. Струхнувший народ понемногу вылезал из-под столов и из шкафов, а половина из них, как выяснилось, пряталась в подвале.
– Госпожа главный редактор, что это было? – посыпались вопросы. – Что делать?
– Не высовываться на улицу, – только и могла ответить Темань. – Без моего приказа ничего не предпринимать! И не покидать здание до тех пор, пока мы не убедимся, что снаружи безопасно.
Легко сказать – убедиться! Ещё бы знать, как это сделать, если при приближении к окружённым светящимися щелями ставням Темань начинало потряхивать от страха. Что это за свет? Не обратит ли он их в горстку пепла? Но как-то выяснить обстановку было необходимо, и Хаград решилась осторожно приоткрыть одно из окон. Внутрь остро хлынуло сияние такой слепящей силы, что они с Теманью тут же захлопнули ставни. Как будто не одна Макша, а целых десять небесных светил обрушивали на город густо-белый поток своих лучей...
– Что же там творится? – пробормотала Темань, прижавшись спиной к прохладной стене.
Главный вопрос, который их волновал – что с родными? Живы ли они? Каждый рвался домой, но как выйти из здания в эту ослепительную неизвестность?
– Госпожа Темань!
Примчался Тирлейф. Выйдя в отставку, он выучился на наборщика и теперь работал в печатне, которая располагалась в пристройке. Чтобы попасть из неё в редакцию, нужно было пройти по коридору без окон.
– Госпожа Темань, что это? – волновался парень. – Что там, снаружи? Надо скорее домой... Там же отец и Онирис!
– Я тоже за них беспокоюсь, дружок, – сжав его могучие плечи, сказала Темань. – Но что происходит на улице, я не знаю. Вроде всё стихло, но свет слишком яркий.
Поселив Тирлейфа под крышей своего дома вместе с его отцом и дочкой, она пока не знала, как быть с ним дальше. Взять в мужья? Темань испытывала к юноше лишь тёплое родительское чувство без тени телесного влечения. Всё равно что вступить в брак с собственным сыном... Кагерда в качестве супруга она тоже не рассматривала. В её душе всё ещё не стихла боль по имени Северга, никто не мог с нею сравниться, и мало-помалу Темань свыкалась с мыслью, что больше ни с кем не свяжет свою судьбу. Главным смыслом, главным достоянием в её жизни стала Онирис. Так и жили отец и дед её малышки в её доме – то ли члены семьи, то ли друзья, то ли хорошие соседи... Так она к ним и относилась – как к отцу и деду своей дочки. Наверно, они всё же стали для неё семьёй.
Тирлейфа невозможно было удержать, он рвался к Онирис и Кагерду. Из здания он вопреки приказу Темани всё-таки выскочил, но тут же вернулся, держась за свой единственный глаз. Судя по всему, дышать снаружи было можно, но свет ослеплял. Побывав на крыльце всего пару мгновений, кое-что Тирлейф всё-таки успел разглядеть.
– Небо! – потрясённо бормотал он, с горем пополам проморгавшись. – Такое... чистое, светлое. Голубое... Воронки больше нет. А Макша... Она светит в сотню раз ярче!
Выйти на улицу можно было только завязав глаза тонкой тканью чёрного шейного платка: предметы сквозь неё виднелись достаточно, чтобы не натыкаться на них, а задерживала она больше половины этого безумно яркого света. Не только яркого, но и жаркого: тело обнимали струи сухого, горячего воздуха.
– Друзья мои, завяжите глаза шейными платками и расходитесь по домам, – сказала Темань сотрудникам. – Я понимаю, как вы все встревожены и напуганы, как беспокоитесь о своих родных. Сейчас расходитесь, а вечером, после захода Макши, я попрошу вас всё-таки собраться в редакции. Может, к этому времени нам удастся выяснить, что произошло и как нам всем вести себя дальше. Запомните, работу нам с вами бросать нельзя ни при каких обстоятельствах. Наш долг – рассказывать читателям о происходящем. Номер должен выйти в срок, и в нём должно быть спокойное освещение событий и внятное их объяснение. Какой бы хаос ни творился вокруг, «Обозреватель» обязан выходить, как обычно! Это успокоит людей. Если новостные листки выходят – значит, всё в порядке, мир не рушится.
С этим напутствием Темань распустила всех по домам, раздав и задания по разведке и выяснению обстановки:
– Семьи навестить, но сведения – кровь из носу, а добыть! К вечеру жду от вас готовые материалы. Не знаю, как вы это сделаете, но завтрашний номер должен выйти. Встретимся после заката.
С шейными платками на глазах они с Тирлейфом добрались до дома. Пришлось идти пешком: Извозный Двор не работал. Изрядно потрёпанный ураганом город выглядел, как после опустошительной войны: каменные здания устояли, но многие остались без крыш. Городской сад со сломанными и вывороченными с корнем деревьями представлял собой ужасное зрелище. Всюду лежали раненые – те, кого ветер застиг на улице, подхватил и расшвырял. К ним уже спешили врачи из Общества – тоже с повязками из шейных платков на глазах. Они выполняли свой долг бесстрашно, невзирая на слепящий свет и жару.
Первое, на что обратила внимание Темань, едва войдя в ворота ограды – это наглухо законопаченные ставнями окна.
– Молодец, домик, догадался, – пробормотала она с некоторым облегчением.
К счастью, Кагерд с Онирис были дома, живые и здоровые, но порядком напуганные – впрочем, как и все. Темань сгребла дочку в объятия и упала в кресло, прижав к себе, а Тирлейф обнял отца.
– Всё хорошо, батюшка... Главное – мы все целы.
Что же произошло? «Обозреватель» одним из первых напечатал обращение жриц столичного храма Маруши.
«Не бойтесь, жители Нави. То, что произошло, называется Великий Переход, который был предсказан ещё очень давно, века назад. Равновесие силы, сдерживавшей небесную воронку, было нарушено, вследствие чего наш мир едва не погиб. Но в эти тяжёлые мгновения, которые могли стать для всех нас последними, случилось чудо: Верховная жрица Махруд, пребывавшая в многовековом покое в храме Чёрная Гора, пробудилась от своего сна. Могучим лучом Марушиной силы она закрыла воронку, и наше небо стало таким, каким оно было когда-то очень давно. И наше дневное светило, Макша, пробилось наконец к нам своим истинным светом.
Что Великий Переход будет означать для нас? Отныне мы вступаем в новую эру – эру любви. Мы находимся на заре зарождения нового народа – народа светлых навиев, подготовка к появлению которого постепенно шла уже не один век. Душа нашей богини Маруши, став всепроникающей, окутывающей всё и вся хмарью, впитывала любовь из всех миров, всех уголков Вселенной, дабы исцелить Навь и поднять её на новый уровень. Откройте свои души и впустите подарок нашей богини! Только те из нас, кто признает любовь главной движущей силой и божеством Вселенной, смогут выжить в этом новом мире – мире, наполненном Светом. Тех же, кто отвергает любовь, этот Свет погубит, тем самым очистив мир от них.
Не нужно страшиться, нужно принять Переход как великий дар Маруши, стремящейся сделать сотворённый ею мир лучше. Пусть страх покинет ваши души, и да наполнятся они любовью. Будьте готовыми к смутам, неразберихе и волнениям и не страшитесь их; смутное время не продлится вечно. Оно нужно, чтобы отсеять тех, кому не место среди нового поколения навиев. Да пребудет с вами любовь!»
После захода Макши взошло другое светило, которого Навь не видела уже много веков. Древние летописи приводили его имя – на старонавьем языке оно звалось Миррева, что означало «ночной свет». На новый лад оно должно было произноситься и писаться как Мерева. Свет от него был намного слабее, чем от прежней, тусклой Макши, и имел нежно-розоватый оттенок. Макша сияла невыносимо ярко, поэтому всем пришлось перейти на ночной образ жизни, а днём отдыхать с закрытыми ставнями. Примечательно, что тонкий слой хмари, покрывший все растения, предохранял их от ожогов, и они первыми приспособились к новым условиям. Сгустки хмари, приложенные к глазам, также спасали их от повреждения, но сам свет не приглушали, поэтому тем, кому всё же требовалось выйти на улицу днём, приходилось носить повязки из полупрозрачной чёрной ткани. Но даже сквозь неё яркие лучи Макши кололи глаза, поэтому повязки оказались худо-бедно пригодным, но всё же не безупречным средством, да и видно сквозь ткань было плохо. Стекольные мастерские начали выпускать щитки для глаз из цветных стёкол – круглые, соединённые на переносице перемычкой оправы. Цветное стекло хоть и приглушало свет, но всё же недостаточно для чувствительных глаз навиев. Со своей задачей такие очки справлялись плохо, но это не помешало им стать новым видом украшений и войти в моду. Жрицы призывали понемногу приучаться к свету Макши, выходя из дома на рассвете или на закате.
Неимоверно яркое светило – ещё полбеды, но вскоре среди навиев начал распространяться недуг, который поражал сперва рассудок, а потом и тело. Сумасшествие выражалось приступами страха и бешенства и длилось около месяца, а в течение следующего месяца тело просто иссыхало, превращаясь в живой скелет. Умирал больной от истощения. Как ни бились врачи, спасения от этой хвори они найти не могли. Жрицы неустанно, терпеливо объясняли происходящее:
– Великий Переход отсеивает тех, кто отверг любовь, кто оказался неспособен к ней. Ничем таким больным помочь нельзя, они обречены.
Настали тяжёлые времена. У Темани в редакции заболело пятеро сотрудников, также захворала сама владелица «Обозревателя», госпожа Ингмагирд. Бразды правления перешли к её супруге, но ненадолго: вскоре и её скосил недуг. Место учредительницы поочерёдно занимали дочери умершей градоначальницы, одна за другой последовав за родительницами... Лишь самая младшая дочь выжила, оставшись наследницей родительского имущества. С «Обозревателем» она не пожелала возиться и просто продала его госпоже Эйнерд, богатой владелице сети столичных харчевен, занимавшейся поставками еды в дома жителей Ингильтвены. Как Темань сама не сошла с ума, пока творилась вся эта чехарда с переходом издания из рук в руки – это и для неё осталось загадкой. У «Обозревателя» начались перебои со всем, что только возможно: с бумагой, краской для печати и, конечно, с деньгами. Номера стали выходить не еженедельно, а реже: сперва раз в две недели, а потом и раз в месяц. Лишь когда «Обозреватель» перешёл к состоятельной Эйнерд, обладавшей хорошей деловой и хозяйственной хваткой, перебои закончились, а сотрудники снова стали регулярно получать жалованье.
Но худшее было впереди. Страшный недуг обнаружился и у молодой Владычицы Свигневы, недавно сменившей свою родительницу Дамрад на престоле. Как только стало понятно, что она не жилец, началась борьба за власть: у руля государства пожелали встать правительницы удельных княжеств, входивших в состав Длани. Многие из них состояли с Дамрад в родстве, а потому претендовали на престол небезосновательно. Они стягивали к Ингильтвене свои войска, и всем верным Свигневе полкам пришлось подняться на защиту столицы от посягательств. Бои шли неделями, кровь лилась реками, в городе начались перебои с пищей: претендентки на престол Длани хотели взять Ингильтвену измором, перекрывая пути снабжения. Жители растягивали старые запасы, как могли. Было введено строгое распределение: столько-то снеди на одно домохозяйство – и не более того. Темань, Тирлейф и Кагерд обделяли себя во всём, чтобы Онирис не почувствовала тяжести лишений.
В эти нелёгкие времена Темань не покидала свой редакторский пост ни на день. Выход «Обозревателя» в его обычном виде был временно приостановлен, вместо пухлой газеты теперь печатались ежедневные четырёхстраничные выпуски малого формата с самыми свежими новостями. Известия подавались коротко и сжато: бумагу жёстко экономили. Сотрудники нередко рисковали жизнью, добывая сведения.
Недуг не щадил никого, в том числе и самих властолюбивых правительниц, решивших воцариться в столице. Когда заболели сразу две из них, стало полегче: их войска вынуждены были отступить, и с севера открылись пути сообщения. В город начало поступать съестное. Но тут Свигнева после долгих мучений скончалась, и те из удельных княгинь, кого смертельная хворь пока миловала, засуетились и полезли на столицу с удвоенным рвением. Верные Свигневе войска сражались на последнем издыхании, пока не пришло подкрепление от княгини Седвейг.
Темань возвращалась из редакции пешком: Извозный Двор сейчас работал только пять часов в сутки, и она не успела до его закрытия. Так уж вышло, что рабочий день (а точнее сказать, ночь) Темани теперь не поддавался ограничениям. Работала она на износ, но при этом мало ела, отдавая большую часть своего пайка дочке, и в итоге вся одежда болталась на ней. Если бы не туго затянутый поясной шнурок, брюки сваливались бы с неё на ходу. Её пошатывало от слабости: от скудного завтрака в желудке не осталось и воспоминаний, а в обед она лишь выпила чашку жиденького отвара тэи с сухариком.
Она падала от усталости, мечтая поскорее рухнуть в постель часа на три: больше ей редко удавалось отдохнуть. Не только из-за работы, но и от изнуряющей нервной бессонницы, лишавшей её покоя – не лежалось ей, тревога пружинкой подбрасывала её, звала куда-то бежать... Ни тело, ни душа уже не выдерживали такого ритма, нередки стали обмороки и повысилась зябкость. Озноб стал её привычным состоянием, руки и ноги никогда не согревались. Сейчас ступни немного потеплели от быстрой ходьбы, но из моросящего сырого сумрака на неё надвигался какой-то многоголосый, многоногий гул. Чудовище с тысячей рук и клинков заполнило собой всю улицу.
– Да здравствует госпожа Сиймур! – рычало оно.
Значит, войска княгини Сиймур ворвались в город... Темань, точно гонимая ветром былинка, успела только вжаться в ограду спиной, чтобы этот вопящий поток не смёл её, как лавина. А наперерез ему мчался другой поток, и они схлестнулись друг с другом. Лязг клинков, рёв и брызги крови, срубленные головы и развороченные ударом меча тела... Очутившись посреди уличного боя, Темань кралась вдоль ограды куда глаза глядят – лишь бы подальше от кровавого месива, а животный ужас выворачивал её и без того пустой желудок.
– Ээээарррр!..
На неё с диким воплем мчался воин, занося для удара меч, и Темань окаменела: всё... Но в налитый яростью глаз вонзилась стрела, и воин упал, не добежав до неё нескольких шагов. Скользя спиной по кованым прутьям забора, Темань сползла на корточки; сердце загнанно билось где-то в горле. «Онирис, Онирис», – стучало оно. Только бы не оставить дочку сиротой.
– Сударыня!
Свежим ветром прилетел этот молодой, звонкий голос, перекрывая гвалт и лязг битвы. Кто-то подхватил Темань на руки и понёс бегом. Дверца повозки, сиденье, какая-то синеглазая госпожа со строгим и пристальным взглядом, затянутая в чиновничий кафтан с золотыми наплечниками.
– Трогай!
Повозка помчалась, унося их от опасности. Бережно обнимая одной рукой Темань за плечи, а другой сжимая её пальцы, молодая спасительница приговаривала:
– Всё хорошо, не бойся. Ты в безопасности.
Синеглазая незнакомка сказала девушке:
– Розгард, ты рисковала жизнью.
– Я не могла иначе, матушка, – отозвалась та.
На губах Темань ощутила вкус вина с пряностями; пролившись в пустой желудок, оно обдало его приятным жжением. Розгард убрала фляжку и улыбнулась – будто лучик сверкнул сквозь тучи, согрев сердце Темани.
– Ну вот, всё в порядке. Не нужно бояться.
Красивые, тёмные и пушистые брови, большие и чистые, небесно-льдистые глаза, ровный ряд зубов с остренькими клыками, бархат ресниц... Лицо спасительницы сияло молодой свежестью и силой, внушая безотчётное доверие. Устало прильнув к её плечу, Темань расслабилась в её объятиях. Она почему-то знала: пока эти руки обнимают её, с ней ничего не может случиться. Дурнота накатывала на неё жужжащим мороком, грозя вот-вот лишить сознания, и Розгард, чувствуя слабость Темани, поддерживала её ещё крепче и заботливее. Сила её рук не могла сравниться с непобедимой сталью Северги, но обхват их был твёрдым и уверенным, успокаивающим.
Синеглазая незнакомка в наплечниках оказалась княгиней Седвейг, троюродной сестрой Дамрад, а Розгард приходилась ей дочерью. Княгиня привела в Ингильтвену свои войска, чтобы защитить город от набегов и снять с него осаду.
– Кого мы имели честь спасти? – спросила она, снимая чёрную шляпу с белым оперением с гладко зачёсанных тёмных волос.
– Я Темань, главный редактор «Столичного обозревателя».
– Очень приятно познакомиться, госпожа Темань, – чуть кивнула Седвейг. – А то, что ты главный редактор новостного листка – это весьма удачное для нас стечение обстоятельств. Вскоре нам потребуется обнародовать кое-какие известия. Мы можем сделать это через «Обозреватель»?
– Разумеется, госпожа, буду рада вам служить, – сказала Темань.
«Жива», – стучало сердце, оттаивая от смертельного ужаса уличного боя. И Онирис не останется сироткой... Онирис!
– Госпожа! – воскликнула Темань, спохватившись. – Я направлялась домой, у меня там маленькая дочка. Нельзя ли отвезти меня туда?
– Да, разумеется. Однако сейчас в городе начнутся бои, будет небезопасно. Предлагаю твоей семье на время укрыться во дворце Белая Скала.
Темань начала было из вежливости отказываться, но Седвейг настояла, а улыбка её дочери снова ласковым лучом скользнула по сердцу. Тирлейфу и Кагерду не требовалось много времени, чтобы собраться, а сонную Онирис Темань закутала в одеяло и вынесла к повозке на руках.
Княгиня прибыла в Ингильтвену не просто так: к ней обратилось временное правительство советниц Свигневы, когда та ещё лежала на смертном одре, отсчитывая свои последние дни в удушающих когтях недуга. В обмен на помощь в защите столицы советницы соглашались признать первостепенное право Седвейг на престол Длани. Переговоры велись уже давно и наконец увенчались успехом.
Седвейг располагала самым многочисленным и сильным войском среди всех удельных правительниц, и её помощь пришлась очень кстати. Жители спасённой столицы с радостью признали её Владычицей, а мятежных княгинь, рвавшихся к власти, осталось всего двое: остальных покосил недуг. На стороне Седвейг были сосредоточены гораздо большие силы, и смутьянкам пришлось склонить перед ней голову.
Темань не раз встречалась с синеглазой княгиней: та избрала «Столичный обозреватель» своим главным рупором и часто размещала в нём свои заявления и обращения. Новая Владычица не внушала страх, от неё веяло спокойной уверенностью, царственным достоинством и строгой, но обаятельной властью, которой хотелось подчиняться с радостью. Вскоре она перекупила «Обозреватель» у Эйнерд для своей дочери, и встречи Темани с улыбчивой ясноглазой княжной стали чаще. Впрочем, сторонний наблюдатель заметил бы, что деятельная и энергичная Розгард была, в целом, скорее серьёзна, а улыбка на её лице расцветала только в присутствии Темани.
Розгард не ходила – она будто стремительно и легко летала, не касаясь ногами пола. Благовониями она не пользовалась, её всегда окружало только лёгкое, ненавязчивое облачко свежести и чистоты, в котором Темань улавливала отголоски аромата своего любимого мыла. Тёмные, шелковисто блестящие волосы Розгард носила убранными в гладкую строгую причёску, но изредка позволяла себе отпустить на плечи и спину несколько завитых прядей. Помогая матери в государственных делах, она занималась её связями с общественностью. Наследница престола ведала новостными листками и книжными издательствами, а также вопросами образования. Она оказалась не так юна, как Темань подумала поначалу: такое впечатление на неё произвела сияющая молодостью улыбка Розгард. Княжна была ровесницей Леглит. Темань всё чаще ловила себя на том, что от одной мысли о ней её губы радостно вздрагивали, а каждой их встречи она ждала с теплом в груди... Тут было над чем задуматься.
Седвейг потребовалось несколько лет, чтобы навести порядок в своих владениях. Недобрые языки предсказывали распад империи Дамрад, но этого не случилось. Новая Владычица не строила воинственных планов, с соседями уживалась мирно, налаживая деловые связи. В Яви осталась её воспитанница Гледлид, жившая некогда в её доме на правах дочери.
Понемногу навии вернулись к дневному образу жизни. Их огромная живучесть и способность к быстрому восстановлению проявилась и в том, что их глаза перестроились под яркий свет. Произошло это не мгновенно, потребовалось время, но в конце концов они смогли оценить красоту лазоревого небосвода, не искажённого воронкой, очарование страстно-багровых закатов и чистоту нежно-розовых рассветов. Изменился и облик земель: таяли ледники, моря поглотили часть суши, и прибрежные жители переселялись из затопленных городов сотнями тысяч.
...
...Розгард ожидала Темань в дворцовой библиотеке – так же, как когда-то Дамрад. И повод был тот же самый – рукопись книги под названием «Небо свободы». Когда-то это её выстраданное детище называлось «Плачь и молчи», но после возрождения из пепла и переработки многое изменилось. Нашли в книге отражение и недавние события.
Княжна сидела за столом, откинувшись на спинку кресла и увлечённо читая рукопись. Сегодня она отошла от обычной строгости в прическе: её волосы были уложены пышной короной из атласных завитков, несколько прядей падали тугими пружинками ей на плечи. Заметив Темань, она блеснула своей чарующей улыбкой, и та ощутила щекочущую беспомощность в сердце и слабость в коленях.
– Здравствуй, – проговорила Розгард приветливо и многозначительно, окутывая Темань пристально-ласковым, внимательным взглядом.
Это приветствие без добавления учтивого обращения «госпожа Темань» прозвучало по-особому, согревая душу тёплым дыханием и волнуя искорками затаённой нежности в зрачках.
– И тебе здравия, многоуважаемая княжна, – проронила Темань, ощутив бархатное касание этого голоса и взгляда сердцем. – Вижу, у тебя моя рукопись... Что-то не так?..
Ещё жила в ней память о той роковой беседе, ставшей началом множества невзгод, и тревожный холодок всколыхнулся в ней. Уж очень похоже было всё: и место встречи, и повод. Только наделённая властью собеседница – другая.
– Ну отчего же сразу «не так»? – Розгард вышла из-за стола и остановилась перед Теманью – рослая, с длинными и стройными ногами, красиво подчёркнутыми голенищами щеголеватых сверкающих сапогов. И, заглянув Темани в глаза с глубокой и неравнодушной серьёзностью, заметила: – Ты как будто напряглась... Почему?
– Да так... Вспомнился один разговор, который начался при точно таких же обстоятельствах и имел для меня не очень приятные последствия, – покривила Темань губы в невесёлой усмешке. – Впрочем, это дело прошлое.
– Тебе нечего опасаться. – Розгард дотронулась до запястья Темани и тут же отняла руку, как будто пожалев о своём слишком горячем порыве. – Могу я узнать, что это был за разговор и о каких неприятных последствиях идёт речь?
Темань вкратце поведала о своих злоключениях, связанных с этой многострадальной книгой. Умолчала она только о домогательствах Дамрад: при воспоминании об этом к горлу подступал гадкий комок. Розгард выслушала, сурово сдвинув брови.
– Печально слышать об этом, – молвила она наконец. – Нет, дорогая Темань, ничего не бойся. Все препятствия для твоего творчества остались в прошлом, я не допущу в отношении тебя никаких притеснений. И пригласила я тебя вовсе не для того, чтобы ругать твою книгу или заставлять тебя что-то менять в ней – напротив, я хотела выразить тебе самое глубокое восхищение. Эта вещь более чем достойна выйти в свет и иметь как можно больше читателей.
Она произнесла это с таким искренним и горячим чувством, что уголки глаз Темани кольнула предательская влага. Горло солоновато сжалось, взволнованное дыхание вырвалось из-под её власти. Темань изо всех сил попыталась совладать с рвущимся из груди всхлипом, но не смогла.
– О нет... Ну что ты! – тихо и огорчённо проговорила Розгард. – Я расстроила тебя? Прости...
Она усадила Темань на своё место и велела дворцу подать воды. После нескольких глотков та справилась с собой, смахнула слёзы и улыбнулась.
– Нет, уважаемая княжна, я не расстроена... Я очень тронута. Благодарю тебя за добрые слова.
Через месяц она держала «Небо свободы» в руках – в прекрасной обложке и на самой лучшей бумаге. Кагерд занимался науками и преподавал историю, Тирлейф из наборщиков выбился в корректоры, а потом возглавил печатню «Столичного обозревателя». Оба были безгранично преданы Онирис, и в отношении Темани к ним ничего не изменилось: они стали ей родными. Боль по имени Северга ещё напоминала о себе временами, и Темань не связывала себя узами брака, не в силах преодолеть усталость сердца.
* * *
Не успела Бенеда одеть свою долгожданную дочурку Збирдрид, стучавшую зубами после купания, как на берегу Одрейна показалась вдова Северги с дочкой. Темань, приехав в летний отпуск с Онирис, привезла с собой и Тирлейфа с Кагердом. Бенеда бы и рада припрячь их к работе, да толку от этих парней по хозяйству было мало, поэтому они прохлаждались в доме костоправки на правах гостей. Рыжий красавец Кагерд – какой-то учёный, а его сынок, с чёрной повязкой и шрамом – тоже чистенький, руками трудиться не приученный. Одним словом, городские неженки. Но Тирлейфа Бенеда жалела: на войне парень побывал, там и глаза лишился. Выжить там, где он был, дорогого стоило.
– Как водичка? – спросила Темань, заслоняя глаза козырьком ладони от ярких лучей Макши и ставя на траву корзинку со снедью.
– Это Одрейн, голубушка, сама знаешь, – хмыкнула Бенеда. – Холодная в нём вода. Какой же ей ещё быть-то... Ну, не такая студёная, как в прежние времена, но всё ж не тёпленькая, хоть Макша и пригревает нынче – будь здоров...
А Темань предложила своей дочурке:
– Хочешь искупаться?
Онирис, золотоволосая и синеглазая, чуть постарше Збиры, запросилась в воду. Но где ж ей, городской девочке, с сильным течением сладить! Для них с Теманью пришлось подыскать тихую заводь. Плавали они тоже чуднó – переодевшись в купальные наряды, состоявшие из коротких штанов с рюшечками и рубашек. Накупавшись всласть и развесив на кустах плавательную одёжу для просушки, они принялись за припасы из корзинки.
– Проголодались? – усмехнулась Бенеда. – Верно оно, конечно... Как поплаваешь – голод-то разыгрывается!
– Ещё какой, тётя Беня! – блеснула в улыбке белыми зубами Темань, впиваясь в булку с холодным мясом.
О том, что Северга сложила голову в Яви, а Рамут осталась в том мире насовсем, Бенеда узнала из её рассказа. Легли эти новости на её сердце горьким грузом, но суровые глаза костоправки остались сухими. Только вздыхала и кряхтела она в постели, перед тем как отойти ко сну после трудового дня. Всё же надеялась она, что Рамут ещё, быть может, вернётся, но теперь, когда оба прохода между мирами закрылись, последняя надежда угасла остывающим угольком.
– Тётя Беня! Госпожа Темань!
Это мчался к ним соседский парнишка, Элехар – пострелёнок с чёрной, всклокоченной и вечно спутанной копной волос, падавшей ему на глаза. У него вошло в привычку сдувать пряди с носа, когда они ему мешали. Оттопыривал нижнюю губу и – «фрр!» Как-то по-лошадиному у него это получалось. Из-под прядей поблёскивали небольшие и широко расставленные светло-карие глаза, хитрые и озорные.
– Чего прибежал, как ошпаренный? Чего там стряслось? – строго спросила костоправка.
Отдышавшись, парнишка поведал, что Темань разыскивает какая-то важная госпожа, приехавшая на повозке с гербом. Ну а он, значит, побежал вперёд, дабы скорее донести эту весть и предупредить. Темань сразу изменилась в лице, смутилась вроде, а потом дала Элехару монетку за старания. А тот и рад:
– Ух, благодарю покорнейше, госпожа хорошая!
Вскоре показалась и сама повозка – светло-серая с серебристыми накладными узорами и бахромой. Из неё выскочила на траву молодая, красивая и синеглазая госпожа в сверкающих сапогах и кафтане с двумя рядами пуговиц, какие носили обычно государственные чиновницы. Судя по богатым наплечникам, пост она занимала не по годам высокий. При виде Темани госпожа вся разулыбалась и сняла шляпу, блеснув шёлком гладко зачёсанных тёмных волос. Она ласково поздоровалась с Онирис, и та ей ответила хорошо разученным светским поклоном – совсем как взрослая. Видимо, девочка неплохо знала эту госпожу. Улыбка её Бенеде понравилась – хорошая, светлая, искренняя. А Темань ещё пуще смутилась, но держалась церемонно.
– Здравствуй, уважаемая княжна. Не ожидала тебя здесь увидеть.
Молодая незнакомка оказалась наследницей престола Длани – вот откуда были такие наплечники. Смотрела она на Темань распахнутыми, горящими глазами. Бенеда усмехнулась про себя: как пить дать, влюблена.
– Мне сообщили, что ты уехала в Верхнюю Геницу, дорогая Темань... Чуть ли не на всё лето. А у меня к тебе важный разговор, который не терпит таких долгих отлагательств... Вернее, один вопрос. А это, должно быть, госпожа Бенеда? – Княжна Розгард перевела свой синеглазый взор на костоправку.
– Она самая, сударыня, – поклонилась знахарка.
– Рада с тобой познакомиться, – кивнула княжна. – Собственно, отчасти мой вопрос и к тебе. Темань рассказывала о тебе много хорошего и говорила, что ты ей как вторая матушка.
– Кхм, – крякнула Бенеда. – Не то чтобы я взяла эту голубушку к себе в дочки, но... Некоторым образом она мне не чужая. – И усмехнулась, проницательно прищурившись: – Уж не свататься ли ты приехала, твоё многоуважаемое высочество?..
Теперь настала очередь Темани хмыкать и крякать, а княжна улыбнулась и ответила подкупающе просто и прямо:
– Ты не ошиблась, госпожа Бенеда. Я люблю Темань и хочу, чтобы она стала моей супругой. И прошу у тебя её руки.
Темань явно нуждалась в опоре: она пошатывалась, а её рука искала что-то в воздухе. Лицо у неё сделалось – хоть стой, хоть падай. Будто её палкой по маковке огрели. Бенеда рассмеялась:
– Ну, так женитесь себе на здоровье, мне-то что!.. – И спохватилась, взглянув на шатающуюся Темань: – А избранницу-то ты уже спросила, хочет ли она? Уж больно она... гм... удивлённая.
Тут и Розгард заметила состояние Темани. Обеспокоенно кинувшись к ней, она подхватила её под руку.
– Дорогая моя!..
– Мне надо... пройтись, – пробормотала та с широко распахнутыми, застывшими глазами.
– Прогуляйтесь, побеседуйте, – ухмыльнулась костоправка. – Вон, хоть по берегу речки. Места у нас тут красивые, в самый раз для... кхм.
Она чуть не отпустила пошловатую шуточку, но при детях сдержалась. Розгард увела Темань, поддерживая её так бережно, будто та была сделана из хрусталя, а Бенеда сказала девочкам:
– Ну, чего рты пораскрывали? Муха залетит! Давайте, приканчивайте, что у нас в корзинках осталось. Ешьте как следует, до ужина ещё далеко!
Ждать пришлось довольно долго. Когда парочка вернулась, Темань была вся зарёванная – аж нос покраснел. Не понять, то ли «да» она сказала, то ли «нет», но хмельные от счастья глаза Розгард говорили красноречивее слов.
– Родственничков-то своих куда денешь? – полюбопытствовала Бенеда, имея в виду Тирлейфа и Кагерда.
Темань заморгала мокрыми ресницами и спрятала лицо на плече у княжны, а та ответила вместо неё:
– Конечно, отец и дедушка Онирис останутся при девочке. Даже речи не может быть о том, чтобы разлучить их. Милая, ну что ты... – Розгард подняла лицо Темани за подбородок и ласково заглянула в её заплаканные глаза. – Всё будет прекрасно, обещаю тебе.
Крякнув, Бенеда обратилась к дочке:
– Так, Збира... Твои ножки порезвее наших – беги-ка вперёд нас домой и скажи Дуннгару, чтоб ужин готовили праздничный. Столы пусть во дворе ставят.
Збирдрид как ветром сдуло, а Онирис Бенеда велела собирать их с матушкой одёжку, что сохла на кустах, да не забыть корзинки из-под снеди.
Ужин вышел знатный, даже соседи заглянули на дымок жарившихся под открытым небом мясных туш. Бенеда, недурно побаловав себя горячительным, подобрела и отяжелела от уютного хмелька. Темань на крепкое не налегала, весь ужин цедила лишь пару чарочек; она сидела рядом с княжной с задумчивым, грустновато-мягким отсветом заката в глазах и тихо, умиротворённо и ласково с нею переговаривалась. Счастлива ли была она? Бенеда не бралась ответить для себя на этот вопрос, но знала, что её путь к этому дню выдался долгим и непростым.
Синева сгущалась, закат дотлевал багровой полоской, в воздухе над столами ещё витал призрак дыма с ароматом копчёностей, а окна усадьбы зажглись уютным жёлтым светом. Бенеде вспомнились Северга и Рамут, и её взгляд затянулся влажной пеленой. Эти места впитали их дух, и костоправке очень их обеих не хватало. Но в её мыслях и сердце они были здесь, вместе со всеми за столом... И Бенеда, налив себе чарку, выпила за них, не чокаясь ни с кем.
Часть 9. Моё сердце всегда с тобой
Ветер тревожно ворошил кусты у входа в пещеру, и в каждом его вздохе Северге чудилось холодящее, тоскливое сожаление... О многом, очень многом. Ещё час назад она шагала по лесной тропинке, и под сапогами чавкала размокшая от дождя земля, а сейчас её сморила усталость. Закрывая глаза, навья проваливалась в головокружительную пустоту.
Пусто было на сердце – пусто до звенящей боли, до холодка по жилам. Мягким призрачным крылом её щеки касалась птица-сова – Голуба... Северга, встрепенувшись, поднимала измученные бессонницей веки, но на душу камнем ложилось осознание: это – всего лишь марево тяжёлого, выпивающего силы сна. Струнка утраты вспарывала тишину: не вернуть, не воскресить милую девочку, тёплый живительный дар которой навья жадно выпила на берегу ручья в тихом ельнике. Наматывая бесприютные вёрсты по дорогам чужбины, Северга порой проваливалась в горькие грёзы наяву, а высокие звёзды дышали отголосками их с Голубой прощальной ночи на крыльце. Поцелуев там было больше, чем этих недосягаемых небесных блёсток.
Приоткрыв глаза и окинув блёклым, мутным взором сумрачные своды пещеры, Северга перешла к прощупыванию другого шрама на сердце – шрама по имени Ждана. Далёкая и непокорная, как Белые горы, колола она душу звёздными лучиками своей улыбки, и Северга хмурилась: эта звезда зажглась слишком дерзко, слишком ярко... Не следовало позволять ей затмевать путеводный свет единственной и драгоценной Рамут. Ведь Северга поклялась когда-то, что ни одна женщина не заставит это чувство отодвинуться в тень, не заглушит собой этот тихий, измученный, но неизменный пульс... «Больше, чем что-либо на свете» не терпело рядом с собой соперниц, и Северга противилась, гнала от себя призрак глубоких карих глаз и мысленно отталкивала тонкие пальцы вышивальщицы, что льнули к ней в снах.
Горькая усмешка кривила сурово сжатые губы навьи: вот она, та женщина, которую ей хотелось бы назвать своей женой. Единственная достойная... Та самая, к ногам которой можно бросить весь мир, всю свою жизнь – вернее, её остатки. Жалкие медяки, оставшиеся от сверкающих золотых богатств юности. Темань со всеми её нервными вспышками, творческими метаниями, белокурой лёгкостью, слезами и ревностью блёкла перед молчаливым, гордым величием кареглазой княгини. Грустной искоркой в душе Северги тускловато мерцала многолетняя, привычная привязанность к супруге, которая стала для неё, по сути, ещё одним ребёнком, о котором приходилось заботиться. Они не были равными, и не могла Северга склониться перед Теманью в порыве уважительного трепета, который охватывал её от бездонного, пристально-испытующего и вместе с тем мягкого взгляда Жданы.
Северга не сразу распознала в себе этот мощный, пронзительный зов. Сперва Ждана была её заданием, «ценным грузом», который надлежало доставить в Белые горы; Вук с Дамрад задумали какой-то коварный план, в подробности которого навью не посвящали, а она и не горела любопытством. Доставить – значит, доставить. Но с самого начала всё пошло не так...