Большие девочки не плачут

ГЛАВА 24

Похороны никогда не бывают веселым событием, но похороны Эммы были особенно тяжелы в связи с сопутствующими обстоятельствами.

Марина, Тереза и Гейл сидели вместе. Пришли еще несколько членов ТФБП, и благодаря этому число собравшихся увеличилось. Заглянули два редактора журналов, но в целом реакция на успешную профессиональную жизнь умершей была печальная, ибо скорбеть по поводу ее кончины собралось меньше двадцати человек.

Возможно, людей оттолкнуло то, что она покончила с собой. Смерть должна выбирать вас, а не наоборот. И хотя выбранный Эммой надежный способ самоубийства (таблетки и разрезанные запястья в чужой комнате, снятой на Рождество) явно не был криком о помощи, возникало, пожалуй, невысказанное ощущение, будто происшествие было рассчитано на то, чтобы привлечь к нему внимание, а потом забыть, как о проделке ребенка.

Как и на всех похоронах, никто не знал, как себя вести. Казалось неуместным затевать разговор с совершенно незнакомыми людьми, которые могли быть вне себя от горя, потеряв члена семьи. К счастью, члены семьи Эммы не руководствовались никакими правилами.

Присутствовали оба родителя и еще четыре человека, бывшие, очевидно, единокровными братьями и сестрами. Все чувствовали себя неловко в костюмах и платьях, взятых на время у тех, кто был на целых шесть дюймов меньше ростом. Они почти не предпринимали усилий, чтобы держаться так, как подобает в подобных случаях. Казалось, они только что вылезли из кроватей после затянувшейся за полночь вечеринки накануне, нацепили на себя чужую одежду, посмотрели, как смешно выглядят, но этим и ограничились.

Они выглядели точно так, как Эмма описывала их Гейл. Но Гейл вспомнила, что она ведь была литератором, хорошим литератором. Она умела выбирать верные слова. Так почему же она не смогла найти слова, когда это действительно было ей нужно? Перед ней встал образ ее подруги, умирающей в одиночестве, медленно, медленно, тогда как все остальные люди на свете щелкают орешки, смеются над скверными шутками и смотрят телепрограмму под названием «Дураки и лошади». Она даже подумала, а было ли у Эммы что поесть.

После службы родители Эммы представились подругам своей дочери. Они радостно протягивали руки, точно по завершении сделки по продаже подержанной машины.

— Джек и Руби Лэмминг. Вы с нашей Эм не журналистикой занимались?

Подруги задумались — а что это за люди? Потребовалось какое-то время, чтобы догадаться, что Эмма, наверное, взяла себе фамилию Лэмингтон. Еще одно изменение образа, мрачно подумал кто-то. Гейл, по обыкновению, взяла бразды правления.

— Я Гейл Бэтхерст. А это Марина и Тереза. Мы все были… близкими подругами Эммы. Скорбим о вашей утрате.

Джек Лэмминг тепло пожал ей руку.

— Спасибо, любовь моя. Но если честно, все так обернулось, что нас это ничуть не удивило. Она всегда была странная. Мы так и не поняли ее. Выпьете с нами?

Завтрак по усопшей организовался сам собой без особых протокольных процедур. Марина сказала Терезе, чтобы они шли, а она к ним присоединится позднее.

Она и сама не знала, почему ей захотелось побыть в церкви еще какое-то время. Или почему ей захотелось остаться одной. И дело не в том, что она во что-то такое верила. Молиться казалось ей лицемерным. Да и за кого ей молиться? За Эмму слишком поздно, а остальные выживут. А можно молиться за жизнь, которая лучше, чем просто существование?

Через десять минут она ушла. Она никогда никому не рассказывала о том, что произошло в церкви. Да и говорить-то было нечего. Ни тебе видения, ни божественного участия. Только удивительное понимание того, что, возможно, она приобщилась к чему-то большему, более значимому и важному. Возможно, она приобщилась к тому, что существует надежда, даже спасение для всех.

Пройдет еще много времени, прежде чем у нее будет возможность прийти к вере сознательно. В этот день у нее появилось такое чувство, будто дверь приоткрылась лишь чуть-чуть. Такого ощущения спокойствия она не испытывала еще никогда в жизни.

Лэмминги придерживали двери паба, пропуская женщин вперед. Тереза тепло поблагодарила Джека. Она любила хорошие манеры. И только когда он крикнул ей вслед: «Мне пинту горького и виски вдогонку, любовь моя, а жене и детям по пинте лагера!», она поняла, что он придерживал дверь, чтобы не покупать всем напитки.

— Даже на похоронах дочери не залезет к себе в карман, — прошипела Тереза театральным шепотом, когда к ней подошла Марина.

— Тсс! Он услышит тебя.

— А мне все равно. Должно быть стыдно!

— Терри, да ты посмотри на них. У них, наверное, ни пенса. А мы можем себе это позволить.

— Ты, пожалуй, и можешь. А мне надо следить за своими деньгами. Род разорвал наш союз. Просит меня выплатить ему его долю, чтобы он смог купить себе дом, деву Марию и будущего наследника.

Марина в ужасе уставилась на свою подругу. За то короткое время, что они были знакомы, она делала это слишком часто.

— Ах, прости, Терри. Этому, наверное, и конца нет? Что ты собираешься делать?

Тереза залпом выпила то, что ей налили, и немедленно попросила бармена повторить.

— Возьму заем в банке, найму нового торгового агента, сделаю так, чтобы бизнес работал, постараюсь выжить, таким вот образом.

Марина исчерпала свой запас банальностей. Она стиснула руку Терезы и пробормотала что-то неотчетливое и утешительное. Тереза шутливо отмахнулась от нее.

— Спасибо, и все такое, но сегодня день Эммы. Я, во всяком случае, жива.

Они подняли бокалы за Эмму, желая ей покоя и достоинства на том свете, а потом вернулись к семье, которая проявляла нетерпение. День выдался дорогим. Кончилось дело тем, что Марина отдала свою кредитную карточку старшему бармену, чтобы тот снял с нее приличную сумму.

Разговор не клеился, пока алкоголь не снял общее напряжение. Гейл первой узнала самую печальную правду. Раздумывая, что бы сказать более существенное, она заговорила о последней поездке Эммы домой.

— Вы, во всяком случае, смогли провести с ней какое-то время незадолго перед тем, как она умерла. Для вас это, наверное, большое утешение.

Джек и Руби озадаченно переглянулись.

— Не знаю, о чем вы. Мы ее не видели э-э-э… лет пять. Она всегда присылала нам разные вещи, подарки, статьи. Мы, правда, ничего в этом не понимали, но она никогда не навещала нас. Мы, видите ли, много ниже ее.

Остальные члены семьи что-то пробормотали в знак согласия. Очевидно, в уютном семейном кругу эту тему не раз с недовольством обсуждали.

Обдумывая этот факт, Гейл, Марина и Тереза сидели молча. Перед ними возник вопрос, на который они никогда не найдут ответа: где Эмма провела те недели, когда, как она утверждала, находилась дома и с удовольствием смотрела по телевизору «Маленький домик в прерии». Но где бы они ни была, она, наверное, только и делала, что ела, ибо прибавила весьма существенно. Наведя справки в журналах, они также узнали, что в это время она не выполняла никакую работу. Несколько раз не успевала сдать работу в срок, и ее запросто вычеркнули из мира свободных художников, где в силу конкуренции ненадежность нетерпима.

Они сидели и вспоминали о том, что она говорила в тот последний вечер, когда явилась на собрание ТФБП. Они так и не поняли, что с ней. Наверное, это была ее последняя попытка получить помощь. Или поддержку. Или хоть что-то еще. Но что бы ей ни было нужно от своих подруг, они трагическим образом подвели ее. От этого проклятья им никогда не уйти, и они немного обиделись на Эмму за то, что она оставила им в завещание вечную вину.

Письма она не оставила. Это было знаком полного и крайнего отчаяния. Ей нечего было сказать. Она совершенно отделяла себя от жизни и всего, что связывало ее с нею. Просто она приняла решение перестать быть. У нее не было намерения связывать концы. Ее занимал только один конец. Ее собственный.

Дэвид Сэндхерст прочитал о самоубийстве Эммы в газете, когда летел 3 января над Атлантикой в самолете. Глупая корова, подумал он. Ему хотелось пожалеть ее, почувствовать себя человеком, но он не мог. Осталась только жалость к самому себе. И он изливал ее ведрами.

По крайней мере меня в этом винить не будут, размышлял он. Оксиметабулин она не принимала. Да ей это и не было нужно. Она оказалась настолько безумной, что ее организм мог сам производить вещества, управляющие мозгом. И никто об этом не узнает. Прежде чем выехать из страны, он стер все данные, имеющие отношение к эксперименту.

Всегда оставалась вероятность, что готовые на шантаж акулы займа попытаются сделать что-нибудь с украденными у него бумагами. Но теперь в этом не было никакого смысла. Его карьера закончилась. Эксперимент был дискредитирован. Что-либо извлечь из этой прискорбной ситуации невозможно.

Ему пришлось работать быстро. Джейн в конце концов вычислила его дома в Новый год. Он впервые встречал новый год один. К этому времени его светская жизнь кончилась. Каждая минута жизни была потрачена на поиски денег, выплату долгов и увиливание от тех, кто пытался получить у него деньги. Пришло время, наступил критический момент. Время для чудес. Ибо это то, что ему теперь нужно.

Через сорок восемь часов те страшные люди должны были явиться за деньгами. Они, правда, не сказали «в противном случае», но именно это и имели в виду. К тому времени его премия должна быть в банке. Должна быть. Альтернативный сценарий он не рассматривал. Спустя пару дней обрушится поток писем и звонков от всех его кредиторов, а вслед за тем быстро последуют судебные распоряжения.

Ему оставалось только ждать. С данными по оксиметабулину ему нечего больше делать. Он сделал все от себя зависящее и надеялся лишь на то, что этих результатов будет достаточно для того, чтобы компания «Перрико» выдала характеристику — «успешное завершение».

Думал ли он тогда, что оставался хоть какой-то шанс, что так и произойдет? Да, думал. Это была его последняя, единственная надежда. Да ведь он родился счастливчиком, не так ли?

И когда зазвонил телефон, он снял трубку, чувствуя нечто вроде оптимизма. Может, это его припозднившаяся удача?

— Мерзавец, — первым делом произнес чей-то голос.

Личность звонившей по голосу определить не удалось. Большинство женщин, которых он знал, обращались к нему так только в том случае, если хотели увидеться с ним. Он попробовал закинуть удочку подальше.

— И вас с Новым годом! Чем могу быть полезен?

Женщина заговорила недовольным голосом.

— Скорее, чем я могу быть полезна? А полезна я могу быть немногим, но ты и этого не заслуживаешь. Тобой недоволен Джефф Перриам. Я чуть не потеряла работу из-за тебя!

Джейн. Ей понадобилось несколько предложений, чтобы сообщить ему, что его карьера закончилась. Вот сука.

— Что случилось?

— А ты как думаешь? Он заставил меня открыть тот файл, который тебя интересовал, и увидел, что ты регулярно заходил на файл, который от тебя специально защитили! Что-то ты мне об этом не говорил.

— Что конкретно ему известно?

Дэвид начал терять самообладание.

— Я тебе сказала. Все! — закричала Джейн. — Он знает, что ты подделал цифры. Он знает, что ты этим занимался из своей квартиры. И ты этого не сможешь отрицать. В настоящий момент его интересует одно: нарушил ли ты закон. Но что бы ни произошло, ты в большой, большой беде. А я рада, черт возьми. И будь здоров. С Новым годом!

И с этими словами она бросила трубку.

Все кончилось. Все. Критический момент миновал. Госпожа Удача нашла кого-то другого. Теперь она будет помогать этому другому строить жизнь, чтобы потом разрушить ее. Премии не будет. Ничего не будет. Выхода нет.

Он быстро оглянулся на прожитые годы, с их надеждами и разочарованиями. У него не много ушло на это времени. С одной стороны, были его долги. С ними ему не совладать, а акулы займа сделали его положение опасным.

С другой стороны, единственное, чем он дорожил из того, что имел, был оксиметабулин. Он по-прежнему был убежден, что разбогатеет на препарате. Когда-нибудь. Где-нибудь. Эти таблетки действуют. Почему этого никто не понимает? Он изобрел нечто такое, что принесет счастье миллионам, а бюрократы вступили в заговор, чтобы помешать ему вывести это лекарство на мировой рынок.

Ну и черт с ними всеми. Он возьмет свой мяч и будет играть на другой площадке. А им ничего не оставит. Он будет учиться на ошибках и в следующий раз эксперимент у него получится. В этот раз он будет вооружен знаниями, которых раньше у него не было. Теперь у него появилось твердое убеждение, что нет женщины, которая способна контролировать свои отношения с едой. Если такая женщина и существует, то ей не нужен оксиметабулин, а потому и экспериментировать с ней нечего.

Но он найдет способ сделать так, чтобы его проект сработал успешно, и больше не попадется. Он уже и имя придумал, под которым объявится в Южной Африке — Дэвид Тинн[43]. Да, думал он, женщинам это понравится. Они все легковерны, все.

Он начнет все сначала. Может, на сей раз со своей собственной лабораторией. Может, деньги займет, просто чтобы начать.

Прежде чем уехать, он сделал одно последнее небольшое дельце, просто чтобы удовлетворить каприз. Эти женщины разрушили его карьеру тем, что питались ненормально. Он хотел, чтобы они узнали, насколько они глупы. Поэтому он разослал короткие записки всем участницам, которые в ходе эксперимента принимали «пустышку». Он не задумывался, что, возможно, делает отличный подарок, внушая им уверенность в способности изменить свое тело, тогда как они думали, что слишком слабы совершить это без медицинской помощи.

В свою квартиру Марина вернулась только 4 января. Она уже жила вместе с Полом и пришла домой, чтобы взять одежду и кое-какие вещи и перенести все это к нему. В почтовом ящике лежали в основном новогодние поздравительные открытки, от тех, кто забыл прислать открытки на Рождество.

Она решила просмотреть их потом вместе с Полом и посмеяться от души, воображая сцены, разыгранные в канун Рождества: «Я думал, ты уже послал ей открытку». — «Это твоя подруга, не моя!» — «Так съезди и сам опусти ей открытку в почтовый ящик» — «Не выйдет! Она сразу догадается, как это пришло нам в голову». — «А мы приклеим марку и размажем краску, чтобы было похоже на почтовый штемпель». Не один глоток шерри пришлось в отчаянии пропустить, прежде чем было принято решение отправить кого-то за открыткой с пожеланием «Нового года от Вашего друга!».

Продолжая радоваться предстоящему развлечению, она вдруг увидела небольшой конверт. Поначалу ей показалось, что он пуст, но когда она открыла его, то увидела внутри записку. Марина развернула ее. Сверху было написано: «От Дэвида Сэндхерста», а ниже нацарапаны пять слов:

Ты принимала «пустышку», ты, пустышка!

Только минут через двадцать она поняла, что сидит на полу и неотрывно смотрит в бумажку. Пять слов, которые изменили ее жизнь. Которые изменили ее всю. Теперь она снова другой человек. Теперь она стала человеком, который может худеть сам по себе, силой своей воли. Теперь она может и пополнеть, но, если захочет, в любое время снова похудеет.

Оксиметабулин оказался самым действенным лекарством.

Спасибо тебе, спасибо, спасибо, прошептала она Дэвиду, где бы ты ни находился. Интересно, а кто еще принимал «пустышку», подумала она. И тут вспомнила о Терезе. Тереза была уверена, что принимает «пустышку». Вот будет здорово, если и она получит такую же записку! Это обрадует ее. Она бросилась к телефону.

— Привет, Терри, это Марина. Решила тебе позвонить. Ты получила что-нибудь по почте?

— А почему ты спрашиваешь? Письмо от адвокатов Рода, из налоговой инспекции, и еще тысячу открыток Роду и мне от знакомых, которые не знают о том, что мы разошлись. Тебя это интересует?

Значит, Тереза принимала лекарство. Однако всегда верила, что глотает именно «пустышки», ей хотелось в это верить. Тем самым она способна была сесть на диету, потом еще на одну. На этом основании ей было нетрудно убедить себя, что в ее власти контролировать свое питание. Зная, что все в ее силах, она сможет справиться с собой, даже если произойдет срыв.

И никакой химии, так что у Марины не было права лишать Терезу надежды.

Нет, это ложь. Надо ей все сказать.

— Да нет. Просто я получила письмо… обыкновенное письмо с просьбой разослать его другим адресатам. Вот и все, глупое письмо с просьбой. Просто мне интересно, не получала ли ты такое же.

— Нет, а если бы получила, сразу бы в корзину выбросила. Вот что я бы сделала. Да выброси ты это из головы.

Так Марина и сделала.