Большой обман

13

В кухне раздвинут складной стол, за ним сидят шесть мужчин и играют в карты. Никто не обращает на меня ни малейшего внимания. Я свернулась клубочком на полу и читаю книгу про ядовитых змей и скорпионов, мне тепло и уютно. В кухне пахнет сигарами, пивом и растопленным сыром, но мне на это плевать: главное, чтобы было тепло. Кухня — единственное помещение в доме, которое не выстужается за ночь зимой, и, значит, можно ходить босиком.

С моего удобного наблюдательного пункта у духовки мне все видно. Папа сидит во главе стола, травит анекдоты и оживленно жестикулирует. Руки у него изящные и ухоженные. Остальные мужчины часто смеются и одобрительно кивают. Четверо из них хорошо мне знакомы. Они регулярно собираются в первую пятницу каждого месяца (в конце недели мама работает в ночную смену) и сидят до глубокой ночи. Тот, что в проволочных очках, — это мистер Сантос, учитель химии из папиной школы, а тот, от кого пахнет брокколи, — наш доктор. Следующие двое — наши соседи, ничем особенным не выделяющиеся. Пятого я вижу впервые. Мистер Сантос сказал, что они познакомились в пабе, куда мистер Сантос заглянул по пути к нам. Новичка зовут Джимми.

У Джимми кривые зубы, они торчат в разные стороны, и мне кажется, что между ними наверняка застревают кусочки пищи. На нем клетчатая спортивная куртка и яркий галстук, и, когда Джимми задумывается, губы у него складываются в пухлый девчоночий бантик.

Остальные мужчины подсмеиваются над ним. А Джимми только качает головой. Он, дескать, никогда не играл в покер и вообще не знал, что они намерены играть на деньги. Краем уха я слышу, как они его уговаривают, и всем телом впитываю тепло бойлера, полного горячей воды, и читаю про самого ядовитого скорпиона в мире. Вдруг папа наклоняется ко мне и легонько треплет мои волосы.

— Рыжик, — у папы шутливый голос, — просвети Джимми, какие в покере есть комбинации карт.

Смотреть на зубы Джимми мне совершенно не хочется, и я бурчу, не поднимая глаз от книги:

— Стрит-флеш, каре, фулл-хаус, флеш, стрит, тройка, две пары, пара, старшая карта[23].

— Вот видишь, Джимми. — Папа горделиво улыбается. — Если девятилетнему ребенку известны все комбинации, это не так уж трудно, правда?

Джимми соглашается.

— Начнем. — Доктор Брокколи начинает тасовать карты. — Достоинство каждой спички пятьдесят центов. Кто торгуется?

Карты выкладываются на стол, сдача за сдачей, минута за минутой, в ровном, повторяющемся ритме. Постепенно голоса теряют первоначальный задор, игроки все реже хлопают друг друга по плечу и все реже слышатся подбадривающие возгласы. Кто-то говорит: «Джимми явно блефует», а потом оказывается, что ничего подобного. Кто-то говорит: «У Джимми полна рука тузов и дам», а потом оказывается, что у Джимми нет ничего, кроме «паршивой пары двоек». Кто-то говорит: «Ну, Джимми, ты уж точно не новичок», и Джимми хмурится и клянется мамой, что сел играть впервые в жизни.

Разговоры за столом стихают, мужчины смотрят в свои карты и попыхивают сигарами, а я внимательно изучаю ромбы на линолеуме. По полу ползет щетинохвостка, и я поднимаюсь и бью ее домашней туфлей. На полу остается мокрое пятно, и я уже собираюсь вытереть его тряпочкой, как вдруг Джимми одаривает меня своей кривозубой улыбкой.

Мне становится стыдно, ведь Джимми видел, как я прихлопнула насекомое, и я отворачиваюсь от него и все внимание переключаю на то, что происходит под столом. Передо мной двенадцать ботинок и двенадцать ног, и мне хорошо видны движения, которые они выделывают. Ноги доктора Брокколи тяжко и быстро топают по полу, будто жмут на педаль барабана, ботинки папы время от времени шаркают по линолеуму. Зато ноги Джимми совершенно неподвижны, словно вросли в землю корнями. Его грубые черные башмаки завязаны коричневыми шнурками, а тонкие носки телесного цвета похожи на короткие дамские чулки. Сначала я даже приняла их за обрезанные колготки, но после того как он несколько раз подтянул их, стало ясно, что они сделаны из какого-то блестящего материала вроде шелка.

Я долго смотрю на ноги и колочу туфлей по тому месту, где нашла свою смерть щетинохвостка, но где-то около десяти тепло и табачный дым усыпляют меня. Ближе к полуночи я просыпаюсь, прикрытая автомобильным клетчатым пледом и с диванной подушкой под головой. Наши соседи отправились домой к своим женам, и только три человека продолжают игру: папа, доктор Брокколи и Джимми. У мистера Сантоса такой вид, будто он уже давным-давно просадил все свои спички, но из чистого интереса продолжает следить за игрой.

Сдает Джимми. Он тасует колоду, как заправский крупье, и после каждой сдачи прихлебывает молоко из высокого стакана. У прочих в бокалах рядом с пепельницами виски и подогретое пиво. Вид у игроков усталый и помятый, один Джимми бодр и свеж как огурчик.

Мистер Сантос только головой качает, когда Джимми загребает очередной банк, а папа потирает лоб. Джимми разводит руками.

— Ну что тут скажешь, — говорит он, и слюна капает с его кривых зубов. — Новичкам везет.

Игра тянется еще примерно с полчаса. Наконец доктор Брокколи бросает карты, поднимается с места и сердечно пожимает всем руки. Глядя на мистера Сантоса, доктор показывает пальцем на Джимми и произносит:

— В следующий раз, Уильям, оставь этого типа в пабе. Не приводи его с собой.

Доктор старается говорить весело, но голос звучит фальшиво, и я вижу, что ему не до смеха.

— Не надо его больше приглашать, — повторяет он. — Мы друзья и играем, только чтобы поразвлечься. Джимми Шелковые Носки не место среди нас.

Когда доктор Брокколи уходит, папа и Джимми некоторое время играют вдвоем, «баш на баш», как выражается папа, — пока Джимми не говорит, что ему пора. Папа кусает губы — он всегда стремится отыграться, — но Джимми потягивается со словами, что на сегодня хватит. Папа поеживается, пересчитывает спички (а их целая куча), достает деньги и протягивает Джимми тоненькую пачку пятифунтовых банкнот. Ой даже не провожает Джимми Шелковые Носки до двери, так и остается сидеть на своем месте. Мистер Сантос со словами извинения уходит вместе с Джимми, а папа на прощанье только машет рукой у себя перед носом — неторопливо, точно отгоняя мух.

— Жалко, что новичкам везет, — говорю я, когда папа наклоняется над моим импровизированным ложем, поправляя плед.

— Ничего подобного. — Папа устал. — Этот злодей Джимми просто лучше играет, чем мы, вот и все.

— Но он же сказал, что сел играть первый раз в жизни!

— Да неужто?

— Он вам всем внушил, что не умеет играть. А оказалось, он мастер.

Папа сердито смотрит на меня — мол, знай свое место.

— И все равно он мне не понравился. — Я переворачиваюсь на живот и накрываюсь подушкой.

— Чего это вдруг? — интересуется папа.

— У него шнурки не подходят по цвету к ботинкам, и он носит женские носки.

— Женские носки?

— Да. Они из шелка или другого материала, похожего на шелк. А ноги у него даже не шевелились.

— Его ноги?

— Ну да. Ты, когда делаешь ставки, шаркаешь ногами по полу, а мистер Сантос топает, как конь.

— А Джимми?

— Говорю же тебе, он вообще не двигает ногами.

— Никогда?

Я напрягаю память.

— Только когда выигрывает, — вспоминаю я наконец. — Перед тем как сорвать банк, он подтягивал носки.

— Каждый раз?

— Нет, — зеваю я, — только когда мистер Сантос говорил, что у Джимми на руках тузы или фулл-хаус, а на самом деле у него была только пара двоек.

— То есть он подтягивает носки, только когда блефует?

— Да. Так он и делает.

— Молодец, Рыжик. — Папа внезапно веселеет. — Это мне пригодится. Давай скажем маме, что ты пошла спать в десять тридцать? Ну как?

— Я согласна.

Я вскакиваю с кровати, едва заслышав, как мама вставляет ключ в замочную скважину. Когда я спускаюсь вниз, яйца уже варятся. У мамы утомленный вид. Веки у нее полуопущены (точь-в-точь жалюзи!), напряжение ночной смены въелось ей в кожу (и без того бледную), точно грязь.

Я сажусь за стол. Меня что-то подташнивает, и я не уверена, смогу ли одолеть хотя бы одно яйцо. После ночной смены мама нередко вываливает за едой полный набор больничных ужасов и трагедий. Хорошенький ребеночек умер от приступа астмы (это чтобы я мотала себе на ус и не расставалась с ингалятором), молодая женщина подавилась куриной косточкой и скончалась (это чтобы я мотала себе на ус и тщательно пережевывала пищу). К тому же у мамы в запасе всегда имеется парочка историй про докторов-дебилов, которые так здорово лечили своих больных, что если уж и не залечили до смерти, то как минимум искалечили. Все это она рассказывает, понизив голос, и то и дело стучит по дереву, чтобы отогнать от нас троих силы зла, а если прольет хоть самую капельку, тут же бросает щепотку соли через плечо.

Я морально готова выслушивать жуткие истории, но сегодня утром маме не о чем особо рассказывать. Всего-то навсего какой-то подросток не привязался ремнями безопасности, врезался на автомобиле в кирпичную стену и размозжил на фиг голову. Да еще новый администратор под конец смены удостоил своим посещением их отделение.

— Как игра? — спрашивает мама без особого интереса, пережевывая яичный белок.

— Нормально. — Папа обнимает ее за плечи. — Все разошлись довольно рано.

— Много проиграл? — Голос у мамы равнодушный, будто ей все равно, выиграл папа или нет.

— Немного, — отвечает папа. — Совсем немного.

Завтрак мы доедаем в молчании, и я отмечаю, что даже звук намазываемого на тост масла или бульканье чая могут показаться очень громкими, если за столом никто не произносит ни слова. Когда папа наконец прерывает молчание, его слова так и ввинчиваются в мозг, словно свист закипевшего чайника.

— Сегодня днем мне надо бы кое с кем выпить по рюмочке. — Папа что-то уж слишком весел. — Если не возражаешь.

Мама зевает и принимается убирать со стола тарелки. Она говорит, что все равно проспит до обеда, а я, хоть меня никто и не спрашивает, сообщаю, что у меня дела на пирсе.

— С кем ты встречаешься?

— С Джимми, — небрежно произносит папа. — Это старый друг Уильяма. Он с нами играл вчера вечером, и я думаю, не сделать ли его нашим постоянным партнером.

— Угу, — сонно говорит мама, — здорово. А чем он занимается?

— Чем занимается? Э-э-э… импортом носков.

— Носков?

— Ага. Шелковых носков. Из Италии.

Папа подмигивает мне, чтобы я хранила тайну. Он всегда так делает, когда хочет что-то скрыть, но на этот раз мне как-то не по себе, даже щека чешется. Я не возьму в толк, зачем папе встречаться с этим Джимми. Мне не понравилось, как папа подсчитывал его выигрыш вчера вечером — слюнявил пальцы и отлистывал банкноты одну за другой, — и мне по-прежнему не по душе коричневые шнурки на черных кожаных ботинках Джимми.

— Ах да, — папа явно желает сменить тему, — как зовут вашего нового босса?

— Кого? — Мама смущенно теребит челку. — Администратора больницы? Разве я тебе не сказала? Его зовут Фрэнк.