Большой обман

44

Когда в нижней части экрана монитора начинает мигать иконка-конвертик, выясняется, что я не готова. Я как раз выписываю чек маме Райана, и надежды у меня уже почти никакой. Ладонь лежит на мыши. Открывать или нет? А вдруг там одни гадости? Вдруг он все восемь дней только и делал, что сидел в своем кресле, пожирая круто замаринованные огурцы и наливаясь злостью? Ведь догадывается, негодяй, каково мне, не случайно сообщение озаглавлено «Уж лучше открой, Унгар». Открываю, открываю.

Коротко и мило:

Как ты там? Дай знать.

Большой Луи.

Передо мной два пути. Можно ответить прямо сейчас и достойно расписать, какое он дерьмо, а можно сесть в машину и отправиться к нему. Только кого я хочу обмануть? Я ведь заранее знала: если он со мной свяжется, я пулей помчусь к нему.

И я в точности знаю, что скажу. Объявлю, что мне все известно. Как он врал, как обчищал других игроков месяцами напролет. И это ведь из-за него меня чуть не избили и не ограбили. Пусть осознает хорошенько свою вину никчемный аферист, мерзкий жулик. Ведь даже не задал себе труда выяснить, что со мной. Уж я все выскажу, затем только и еду. И пусть колется, если ему известно что про папу.

Только надо набраться храбрости. Я сижу в машине, люди у его подъезда так и снуют туда-сюда. Не спрятался ли где Анималист? Вроде не видать. Убедившись, что людей вокруг хватает, я закрываю машину и решительным шагом направляюсь к облупленной металлической двери. Лифт не работает — вот почему так много народу входит-выходит. Придется карабкаться по лестнице.

Мне казалось, на лестнице как-то безопаснее. Фигушки. На каждом этаже надо проходить через балкон. Чем выше этаж, тем страшнее балкон. Железные решетки низкие и ветхие, споткнешься — не удержат. И лети себе вниз за милую душу. Чтобы успокоиться, я пытаюсь рассчитать в уме, сколько займет полет. Как ни странно, тревога только усиливается. Когда я наконец добираюсь до пятнадцатого этажа, сил уже больше не остается, одно раздражение. Я проклинаю себя за то, что притащилась сюда. Вот он затаился в своей квартире и поджидает меня. Да еще и Анималист с ним, наверное.

Дверь закрыта только на цепочку — как всегда перед моим приходом. Значит, он как-то пронюхал, что я на подходе. Я не звоню и не стучу. Напрягшись, изо всех сил толкаю дверь, и она чуть приоткрывается. «Привет!» — говорю я в образовавшуюся щель. Никакого ответа. Меня охватывает ужас. Я уже готова развернуться и убежать, когда из-за двери слышится знакомый рык.

— Входи, — приглашают меня. — Открываю. Где тебя черти носили столько времени?

Я прикусываю губу и считаю до десяти. Бесполезно. Зрелище, представшее моим глазам, все равно заставляет меня открыть рот.

Похоже, квартиру поставили на попа, а потом вернули в исходное положение. По полу шагу не ступить, он весь засыпан обломками, осколками, бумажками, щепками, фарфоровыми фигурками, посудой. Все густо присыпано землей, всюду валяются карты, фишки, грязные тарелки и остатки еды. На помойке порядка больше. Луи усаживается в свое любимое кресло напротив окна. На нем те же вещи, что и во время последней игры: рубашка кораллового оттенка с перламутровыми пуговицами и тренировочные штаны, подпоясанные длиннющей резинкой. Кожа у Луи потная и грязная, волосы жирные, все пластыри поотклеивались и болтаются на пальцах, словно содранная кожа.

Вокруг кресла Луи примерно на три фута простирается что-то вроде запретной зоны. Ни обломков, ни карт, ни грязи, ни тарелок — идеально чистая поверхность. Границы магического круга отмечены аккуратной белой линией; судя по запаху, для ее нанесения использовался хлорный отбеливатель.

В ужасе я пячусь.

— Не пугайся, — мрачно произносит Луи. — Я не собираюсь тебя бить. И кидать в тебя предметами не буду.

Глаза у Луи опущены, руки лежат неподвижно, ноги поджаты глубоко под кресло. Он похудел — это видно по осунувшемуся лицу. Вообще-то он спокойно может сбросить килограммов сорок, никто даже и не заметит. Глаза у него выпучились еще больше. Интересно, съел ли он хоть что-нибудь за все это время? А может, ему только и осталось, что голодать?

Я делаю еще шажок назад.

— Чего ты боишься? — неодобрительно бурчит Луи. — Я же сказал, не съем.

Осторожность и только осторожность — кто знает, что ему в голову взбредет. Как выскочит, как выпрыгнет — словно чертик из табакерки. Ну да, как же — все в порядке с ним. Ой, не похоже. На коленях у Луи лежит холщовый мешочек с пластмассовыми застежками. Когда я подхожу ближе, Луи прижимает мешочек груди.

— Неважно выглядишь, — говорю я. — Ты ел что-нибудь?

Луи пожимает плечами.

— Может, ты пить хочешь? Чаю выпьешь?

— Да, — кивает Луи. — Охотно. Чашечку чая, пожалуйста.

Все чашки грязные. Молока нет. Хорошо хоть чай в пакетиках нашелся. И половинка подсохшего лимона.

Я мою чашки. Вся раковина забита бокалами из-под пива — еще с той игры, — и я их тоже мою и составляю в шкаф.

— Ну и бардак у тебя. — Я подаю Луи чай.

— Я очень сильно разозлился.

— На меня?

— На все вообще. На весь этот хренов мир.

Ничего более конкретного он сообщить не изволит. На душе у меня паршиво — я прямо места себе не нахожу. Надо чем-то себя занять.

— Слушай, может, мне слегка прибраться?

— Отличная мысль. — У Луи такой вид, будто мое предложение сразило его своей новизной. — А то здесь стало как-то неуютно.

Следующие полтора часа я посвящаю генеральной уборке, а Большой Луи не отрываясь смотрит в окно. За окном внешний мир, он кривляется и дразнит, и зовет помериться силами, и манит: «А ну, выйдем». Но Большой Луи только смотрит и не отвечает.

Ну и пусть. У меня масса работы. Я выметаю землю, складываю осколки и обломки в пластиковый мешок, отскребаю каждую тарелочку, каждую чашечку, каждый бокальчик. Хорошо хоть все чистящие средства на месте — и жидкость «Фэйри», и гели, и порошки, и всякая прочая «Весенняя свежесть», — а разных тряпок, губок, щеток и мочалок хватит, чтобы отдраить весь многоквартирный дом.

Под конец моей уборки на сцене появляется пылесос. Его шум явно по душе Луи, он с наслаждением вслушивается в низкий, рокочущий гул. Когда мы с пылесосом входим в пределы запретной зоны, Луи поднимает ноги, чтобы я могла почистить и под ними тоже.

Дело сделано — от меня прямо пар валит. Прежде чем сесть, я выпиваю стакан воды и вытираю пот со лба. Голова у меня заработала — а то во время уборки все мысли куда-то подевались. Что мне делать дальше? Луи, наверное, нужен врач. Может, вызвать «скорую»? Или связаться с властями? Или сперва переговорить с Луи и убедиться, можно ли оставлять его наедине с самим собой?

— Спасибо. На славу потрудилась. Правда, не пропылесосила под батареей, но ничего. Уж во всяком случае, лучше, чем было.

Он ворчит. Он недоволен. Хороший знак.

— И долго ты пребывал в таком состоянии? — осторожно спрашиваю я. — Ты что, так и сидел с тех пор, как я ушла?

— Только днем. Я не вставал с постели, пока не делалось светло.

— Ты спал?

— Пытался. Столько всякой фигни крутилось в голове.

— Ты ел?

— Нет. Почти нет.

— Может, что-нибудь приготовить на скорую руку? На кухне есть печенье и арахисовое масло.

— А тебя не затруднит?

— Нет, — отвечаю я. — Не затруднит.

Когда я возвращаюсь, Луи уже слегка почистил перышки: умылся, переменил рубашку, наклеил свежие пластыри. На голове у него бейсболка, а кресло повернуто тыльной стороной к окну.

— Теперь ты похож на человека. — Я протягиваю ему тарелку с печеньем и маслом.

— Да, — подтверждает Луи. — Мне лучше. Я рад, что ты пришла.

— Так уж и рад?

— Честное слово. Только захватила бы с собой что-нибудь. Огурчик или шоколадку. Тебе мало того, что я целую неделю проторчал в этой проклятой дыре, проливая слезы над своей судьбой? Тебе надо еще, чтобы я подох тут с голоду?

Я столбенею. У меня просто нет слов. Ну, почти нет.

— Так тебе и надо! — Я чуть не кидаю в Луи тарелкой. — Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты меня выставил, выкинул вон на растерзание этому психу. Еще чуть-чуть — и он бы мне показал где раки зимуют.

Большой Луи фыркает:

— Я просил тебя обыгрывать его? Это по моему наущению ты корчила из себя героя-одиночку?

— Никого я не корчила… Я хотела как лучше. А ты даже не позвонил мне. Не поинтересовался, что со мной.

Большой Луи опять фыркает:

— Ну так что же? Значит, меня надо оставить без приличной жратвы? Значит, у тебя нет сил зайти в лавочку и прикупить копченого мясца? Боже ж ты мой! Некоторые люди думают только о себе.

И Луи вгрызается в печенье. Я сажусь рядом, не проронив ни слова. С ним спорить — все равно что с ребенком. Бессмысленное занятие.

— Ты извини, что я тебе не позвонил, — рот у Луи набит, — я не знал точно, что произошло. Все выяснилось только сегодня утром.

— Я тебе не верю. — Мои слова полны горечи. — Как ты мог не знать?

— Все потому, — Луи интенсивно жует, — что урод, который пытался тебя ограбить, в больнице. Челюсть у него сломана в трех местах, и ему надели хороший намордник. Он даже говорить не может. Чего ты его так отделала? Он ведь просто хотел получить свои деньги обратно.

— Это была не я. Его хорошо приложил…

— Знаю, знаю, — отмахивается Луи. — Мой сосед. Мальчишка, который живет этажом ниже. Кто бы мог подумать, что он способен на такое? С виду заморыш заморышем.

— И как вышло, что он тебе ничего не сказал? Не похвастался подвигом?

— А он сразу исчез из поля зрения. Решил себе устроить легкий отдых на те деньги, что ты ему всучила. Объявился только сегодня утром. На члене мозоли, на голове сомбреро, на роже загар, на языке одни матюги. Сразу примчался ко мне и все рассказал. По его словам, схватка завершилась плачевно для одного из участников. Я обзвонил больницы. Тут, мол, племянник обещал прийти и не явился, не случилось ли с ним чего?

— И… ты его разыскал?

— Разумеется. Лежит в Королевском бесплатном госпитале. Медсестра интересовалась, не собираюсь ли я его навестить в ближайшее время. Я сказал, это маловероятно. Еще она допытывалась, есть ли у нас родственники в Германии? Уже несколько дней названивает какая-то дама в растрепанных чувствах. Говорит, из Баварии. Разыскивает Карла. Тебе ничего на этот счет не известно?

— Нет. Представь себе, ничего.

— Знаешь что, — Луи тычет в меня надкусанным печеньем, — тебе крупно повезло, что мальчишка оказался поблизости. Счастье, что нашелся человек, у которого хватило ума послать мальчишку по твоим следам.

— Слушай, давай начистоту. Хочешь, чтобы я тебе спасибо сказала?

— А что? — Луи разводит руками. — Лишнее «спасибо» не повредит.

Так. Это уж чересчур. Я притащилась сюда, прибрала его поганую квартиру, накормила его, напоила, выслушала его стоны и причитания, и я же ему должна быть благодарна! Да он на коленях должен молить меня о прощении! Да он мне обязан по гроб жизни! Вот возьму и уйду сейчас к черту!

— Мне пора. — Я поднимаюсь и раскатываю до сих пор засученные рукава. — Пока.

— Так скоро?

— Черт тебя дери, Луи. Судя по всему, ты полностью пришел в себя. Ты теперь такой же, как всегда. А я-то за тебя волновалась! Ну не дура ли? Волноваться за тебя?

— Погоди. Побудь со мной. Еще не время.

— Чего ради мне торчать здесь? Еще и бельишко постирать? Шнурки погладить?

— Не стоит. Только не торопись. Говорю тебе: еще не время.

— Уж я лучше потороплюсь. Слушай сюда. Ты ведь даже не извинился. Такого натворил и даже прощения не попросил.

Большой Луи тяжко вздыхает. Как кит.

— А обо мне ты подумала? Ты понятия не имеешь, чего мне стоило пережить эту неделю. Ты и представить себе не можешь.

— О тебе? Ты же меня выкинул вон. У меня… до сих пор все ноги в синяках. Я думала… он убил твоего ученика. Мне показалось, Анималист мертв.

— Но ведь он живой, правда?

— Да, живой. И где-то рядом. Вот его выпишут из госпиталя, и что будет? Он ведь меня разыщет.

— Не разыщет.

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю. Он больше близко к тебе не подойдет.

— И это награда, — говорю я сквозь зубы, — за все, что я для тебя сделала. За то, что выслушивала твою слезливую брехню. За то, что установила тебе этот долбаный ящик-клумбу. Мне это надо?

Большой Луи задумывается. Пальцы его мучительно стискивают виски.

— Ты права. — Луи отставляет пустую тарелку в сторону. — Я должен извиниться. Прости меня за разгром в квартире. Прости за то, что выставил тебя. Прости меня за мой непрезентабельный вид. Но, Унгар, ты ведь так ничего и не поняла. Ты же все разрушила. Я у разбитого корыта, разве ты не видишь? Конечно, ты не нарочно, но сделанного не воротишь. Мне теперь отсюда вовек не выбраться.

Я так и замираю посреди комнаты. В руках у меня куртка, и я вцепляюсь в нее изо всех сил.

— О чем ты? Что ты хочешь этим сказать?

— Что тут говорить? — Луи расстегивает холщовый мешочек. — Ты — все, что у меня осталось. Ты моя последняя надежда, Одри. Теперь все зависит от тебя.