БОМЖ

Глава 22

Глава двадцать вторая.

Нарушение моральных принципов.

Август 1993 года.

Локация — территория Областной больницы.

Покойников выдает областная судмедэкспертиза с двух мрачных грузовых пандусов, и хорошо, если погода прохладная. Дальнейшее от тебя зависит — смотря сколько ты «зарядишь» денег мрачным санитарам на «выдаче». Если дашь щедро — тело близкого тебе человека приведут в порядок, а если придешь с мыслью, что ты тут никому ничего не должен — смотри востро, как бы тебе не подсунули чужую бабульку из штабеля невостребованных тел.

Человек, ставший жертвой моего неосторожного обращения с шомполом, звался Слепцовым Михаилом, и выдача должна была произойти в пятнадцать часов пополудни. Эти сведенья я узнал у небритого мужика в, условно белом, халате, открывшего мне дверь морга в половине седьмого утра. Отбившись от претензий прозектора, что грим покойника был сложный, поэтому надобно доплатить, я отбрехался, что не уполномочен, но передам все родне в точности, а уж они пусть принимают решение.

— Я буду ждать… — мрачно и двусмысленно буркнул мне на прощание прислужник Харона, выпуская меня из, пропитанного сладковатым запахом, коридора судебно-медицинской экспертизы.

— Не стоит… — ответил я, но очень тихо и с наслаждением задышал свежим воздухом летнего утра.

За траурной процессией я наблюдал с третьего этажа элитной малоэтажки, строящейся напротив ворот морга — место весьма сомнительное с точки зрения внутренней энергетики человека, но, вероятно, инвесторы рассчитывали, что небольшая часовня, взметнувшая свой крест к небу как раз на границе между жилым кварталом для зажиточных горожан и областным складом покойников, защитит их от негативного воздействия темных эманаций.

Принимающую Слепцова сторону я узнал по черной повязке на лице покойного и небольшого скандала с знакомым мне санитаром, что не ушел домой по окончанию суточного дежурства, а ждал своей доплаты.

Судя по громким крикам, доносившимся со двора морга, санитар оказался упорный и свои денежные знаки получил, ну а я стал торопливо спускаться к припаркованной за забором машине, чтобы вместе с близкими покойного проводить его в последний путь.

На кладбище я изображал местного сотрудника — переодевшись в рабочий комбинезон, натянув на лицо бейсболку и повязав нижнюю часть лица платком, я безбоязненно приводил в порядок соседнюю, со свежей ямой, могилу, дергая свежие сорняки и собирая мусор в целлофановый пакет. К моему удивлению на церемонии прощания отсутствовали представители уголовного розыска Дорожного РОВД, никаких машин с видеокамерами и фотоаппаратами поблизости не наблюдалось, никто, кроме меня, не слушал разговоры родных и близких безвременно покинувшего этот мир Слепцова, следовательно, у следствия никаких вопросов по обстоятельствам смерти и связям покойника не осталось — картина была яснее ясного. Кроме немногочисленной родни, у гроба товарища горевало несколько ребят, специфической внешности, часть из которых показалась мне знакома. Водку кушать и печалится народ начал еще во дворе морга, поэтому, на кладбище уже все «разогрелись» — пьяные слезы и клятвы мне отомстить лились всесокрушающим потоком. Какая-то женщина начала громко опрашивать народ, кто поедет в кафе «Сказка» помянуть покойного, а я двинулся к своей машине — ждать, пока зароют моего «крестника» мне было ни к чему.

Я даже не сомневался, но в кафе «Сказка» друзья покойного прибыли в полном составе, никто не отказался от возможности помянуть товарища. Ждать на аллее, недалеко от кафе пришлось недолго — примерно через час из помещения кафу вывалилась куча желающих подымить, минут через пять от которой отделилась парочка парней, которые, поддерживая друг друга, покачиваясь, двинулись за угол.

Возможно, в кафе были проблемы с санитарными комнатами, или у ребят была дурная привычка — «орошать» общественные места, но, когда я вышел из-за куста, эта парочка, уперевшись друг в друга локтями, дружно журчала у черного входа в кафе «Сказка».

Парни были настолько поглощены процессом оправления естественных надобностей, что не заметили, как я подошел к ним сзади и ударил их короткостриженые головы друг о друга. Раздался костяной стук, и ребята опали. За руки брать мне их было брезгливо, поэтому до машины я тащил парней за ноги.

Все-таки скотч — великое изобретение — спеленав, не пришедших в себя, жуликов липкой лентой, я запихнул их в просторный багажник и поехал в сторону станции водоочистки.

Это место я знал прекрасно, как никак, детство мое прошло в этих суровых дворах. Я стоял в сумерках у здоровенного ствола тополя, глядя на окна комнаты, в которой прожил десять лет. Странно, я не помнил, что было со мной несколько месяцев назад, но свое детство я помнил очень четко. Когда-то на здоровенном пустыре, раскинувшимся между моей «хрущёвкой» и «водоочисткой» было чистое поле — зона отчуждения линии высоковольтной электропередачи, где окрестные собачники утром и вечером выгуливали своих питомцев. С момента перестройки часть пустыря заняли предприимчивые горожане, вырыв десятки погребов для хранения овощей и прочих даров сибирской природы. Откровенно говоря, место для хранения продовольственных запасов было выбрано неудачно — в темное время место было безлюдным и откровенно глухим. Активные собачники эту часть пустырь покинули, чтобы их питомцы не ломали ноги о металлические крышки погребов и торчащие вверх запоры с амбарными замками, после чего туда стали совершать набеги местная шпана и воспитанники соседнего детского дома. Время было голодное, детей кормили весьма бюджетно, а навесные замки и металлические крышки погребов, скрывающие сотни литров разнообразного варенья или, зачастую, домашнюю тушенку, не служили надежной преградой для дерзких подростков.

Несколько лет борьбы с переменным успехом и на пустыре остался десяток брошенных хранилищ, вполне пригодных для полевого допроса человеку, не боящемуся последствий своих действий.

Худощавых наркоманов (о их слабости к наркотическим веществам красноречиво говорили, превратившиеся в сплошные язвы, «дорожки» на руках), в погреб я спустил особо не церемонясь, как мешки с картошкой, обвязав их под мышками буксировочным тросом, после чего, замкнув запорные проушины куском толстой проволоки, поехал за напарником и средством для допроса, предварительно закидав крышку погреба прошлогодней полынью. Парни уже очухались, но, после пары оплеух, сопротивление прекратили и дали опустить себя в черную глубокую яму.

Отсутствовал я около трех часов, а когда вернулся, несколько минут сидел в машине, но никаких признаков того, что моих пленников освободили, я не заметил — в свете яркого прожектора на проходной станции водоочистки (объект стратегический, засыпь отраву в фильтры и весь город утром можно считать мертвым) были видны сухие стебли сорняка на металлической поверхности и загнутые вверх концы проволоки.

Выпустив пса, я запер машину и решительно двинулся к зиндану с сибирским колоритом.

За время моего отсутствия наркоманы перепилили о металлическую лестницу клейкую ленту и умудрились освободится, но, очевидно устали сидеть на узкой металлической лестнице и стучать в крышку погреба, поэтому, глядели на меня снизу, неудобно усевшись на пустых, трёхлитровых банках из-под солений.

— Освободились, твари? Ну и хрен с вами, сейчас сдохните…

— Эй, ты че? Берега попутал? — один из парочки, что только что смотрел вверх, ослепленный ярким светом электрического фонарика, одним рывком бросился на лестницу и, с небывалой прытью, вскарабкался вверх. Парень был близок к успеху, если бы не тяжелая крышка обрушившаяся сверху на буйную голову.

— Ну что, ты тоже полезешь? — я склонился над ямой, глядя на второго, который отскочил в сторону и с ужасом смотрел на своего товарища, с воем, катающегося на полу. Шустрику пока везло — череп не пробило, пальцы он успел убрать и с лестницы сверзился без особых потерь.

— Нет! — пленник отчаянно замотал головой: — Ты скажи, чего тебе надо?

— Спрашиваю — на кого работаете?

— Ты, мудак, не всасываешь, на кого гребень поднял? — шустрик прекратил кататься по куче гнилых овощей и вновь поднял дурную голову: — ты если узнаешь, с кем мы работаем, ты, сука, обосрешься…

— Ладно пацаны, прощайте. — я наклонился к люку: — Жили на нелюди и сдохнете как животные…

— Эй, ты че делаешь? — второй тип заткнул грязной ладонью открывшуюся пасть шустрика.

— Шашку поджигаю, которой в подвалах крыс травят. — любезно сообщил я своим собеседникам: — Она, если задымится, ее хрен потушишь. Сдохнете минут через пять, уже проверено.

— Погоди, погоди! — «умный» подскочил к лестнице: — Давай поговорим…

— Давай. — я миролюбиво пожал плечами: — Рассказывайте на кого работаете, для кого людей убиваете…

— А ты кто? Тебе это зачем? — «умник» улыбался слишком сладко и миролюбиво, медленно, миллиметр за миллиметром, приближаясь к ржавой металлической лестнице, не отводя от меня доброжелательного взгляда… Его броска я ждал, литровая, кажется, банка просвистела мимо моей головы, и я откинул вниз тяжелую крышку люка.

— Эх! — снизу поднажали, но выжать вес крышки и мой вес, два наркомана, стоящие на узенькой лестнице не смогли, а через мгновение я пропустил через отверстие толстую проволоку и скрутил ее.

— Помогите, пацаны! Мент пацанов убивает! — приглушенно заорали внизу.

Я обмотал серную шашку в кусок газеты, чиркнул спичкой, после чего отправил пылающий кулек в асбестовую трубу вентиляции, торчащую из земли в полуметре от люка.

Кабы мои пленники не пытались приподнять запертый люк, бестолково топчась вдвоем на узкой верхней перекладине, сваренной из уголка, лестницы, возможно они бы успели затушить занявшуюся шашку, но панические крики раздались только тогда, когда из трубы вентиляции потянулась к звездному небу струйка вонючего серого дыма, судя по возне и шуму из-под земли, жулики пытались залить отраву мочой, потом затоптать или закопать. Потом стучали в люк и молили выпустить их. Когда крики и плач сменился кашлем, я поднял крышку, чтобы через несколько секунд сбросить вниз пытавшегося выбраться наркомана.

— Ну что? Готовы разговаривать? — я смотрел на судорожно вцепившихся в ржавые перекладины людей, что вися в полуметре от обреза люка, судорожно ловя молекулы кислорода среди лениво поднимающегося их погреба клубов ядовитой отравы и не испытывал никакой жалости или сочувствия. Пожалей врага и проиграешь, так пела в какой-то реальности группа «Герцог Ка», а передо мной были именно враги, и то, что они опознали во мне мента с гарантией доказывало то, что эти беззащитные ребята, которые сейчас хотели только одного — дышать, меня уже убивали.

— Спрашивай… -прохрипел один из, смутно темнеющих в глубине, ртов.

— На кого работаете?

— На «мусоров», но на кого не знаем, с ними Сохатый все время мутил, которому ты в глаз железяку воткнул… а мы с ними пару раз виделись, когда они нам оружие привозили, но они в масках были…

— Кроме Сохатого кто еще с ними мог общаться?

— Серега Бурый, Буров его фамилия, он после Сохатого старшим был…

— Где живет? — я передернул затвор «ТТ» и положил его радом с собой, а сам достал блокнот и ручку — надеюсь характерный звук остановит этих ребят от повторной попытки выскочить.

— Кто еще с вами в вашей банде киллеров?

Очевидно ребята смирились, рассказав мне еще про четверых «коллег», потом же, поломавшись для порядка, дали «расклад» по своим делам.

На жертв банду выводили менты, во всяком случае, Сохатый, такой-же «пробитый» наркоман, что и остальные, приносил им коряво нарисованные схемы мест планируемых преступлений. Сначала наркоманы пытались исполнить заказы с помощью ножей, но выходило откровенно плохо — первого мужика несколько раз ткнули зимой в меховую куртку, но он ловко ударил своего убийцу в глаз и убежал, после этого бандитам передали пистолет — переделку из «газовика», а когда на одной из акций переделку разорвало, оторвав палец Бурому, заказчики стали привозить на «дело» по два пистолета ТТ, с надписью латиницей «Югославия», и лишь для засады на меня привезли два потертых «Калашникова» и два пистолета. С автоматами у, не служивших в армии, наркоманов получилось откровенно плохо, я умудрился сбежать через балкон подъезда. В тот день два, приехавших за оружием, «заказчика» в шерстяных шапках –масках, жестоко избили незадачливых киллеров, не дав ни денег, ни наркотиков для поддержки здоровья.

Через две недели мрачный Сохатый собрал «братву» и пояснил, что им дали последний шанс. Меня «выведут» на заброшенную квартиру, где наркоманы должны сесть в засаду, а дальше все зависит от них. Никакого оружия им не дали, сообщив что вдевятером одного мента можно тупо запинать ногами, но только ни одна стратегическая разработка не выдерживает столкновения с реальностью.

Страдающие без подпитки от ментов –кураторов, не получив с последнего заказа ни денег, ни «дури», жулики перебивались чем могли разжиться, и вот, перед тем, как идти в расселенный двор, Игорь Мурзик с двумя корешами раздобыли и «закинулись» какой-то дрянью, после которой выпали в эфир и на все попытки корешей расшевелить их, не реагировали. Один из киллеров случайно попался экипажу охраны, и исполнителей осталось только пятеро. Сохатый заявил, что впятером они мента завалят на раз-два, подтвердив свои слова, неумело размахивая китайской «бабочкой», купленной в переходе за пятьсот рублей. У оставшихся четверых был переделанный из напильника кинжал с ручкой из изоленты и старый кухонный нож с треснувшей пластиковой ручкой.

Следующей неожиданностью было наличие баба в форме, которая вошла в квартиру, где притаились трое из киллеров, первой, чем сорвала намертво выученный план «от Сохатого». Зажав рот мгновенно сомлевшей Вероники, жулики возбудились от податливого тела молодой «ментовки» и посчитали, что Сохатый с Бурым справятся сами с ментом, судя по звукам молодецких ударов, доносящимся с лестницы, у главных бойцов банды киллеров все шло хорошо.

Для столового ножика нашлось новое применение — Саватей, лежащий сейчас в больнице с простреленным легким, красиво, как в кино, перепилил узкую ткань белых трусиков-стрингов, на впавшей в прострацию, девушке, пока мои сегодняшние собеседники рвали на следователе форменную рубашку и возились с застежкой лифчика.

А потом все изменилось — в квартиру ворвался, пять минут, как покойный мент, и остаткам банды пришлось бежать из страшного дома, где на лестнице остался странно неподвижный Сохатый, Саватей чудом не сдох, благо «айболиты» в «больничке» отказали пацана, а через два дня их нашел Бурый с лицом, фиолетово-желтым, как неспелая слива, и сказал, что все надо «загасится и не отсвечивать».

— Знал бы. Сука, что на кладбище такое палево, в жизни бы не пошел…- прохрипел «умник» и попытался сплюнуть, но ничего у него не вышло: — Сохатому то все едино, а мы… Может отпустишь нас, а?

— А вы мне на хер не нужны… -я поднялся на ноги: — Вы все равно скоро сами сдохнете. Меня менты ваши интересуют, а до вас мне дела нету никакого. Здесь подождите, сейчас лекарства вам принесу.

— Да мы правда про ментов тех ничего не знаем. Один раз видели их тачку, когда они автоматы забирали, светлая «шестерка» без номеров.

Очень интересно. Если парни из «тяжких» возили оружие киллерам на служебной машине, которую им периодически давал начальник уголовного розыска, это будет смешно.

Когда я вернулся от машины, наркоманы лежали возле слабо парящего вонючим дымком погреба и пытались отдышатся.

— Держите, пацаны, подлечитесь — два маленьких квадратика фольги, блеснув в свете прожектора, выскользнули из руки в матерчатой перчатке и упали перед одним из наркоманов, чтобы мгновенно исчезнуть в перепачканной в ржавчине и грязи, ладони жулика, а я, свистнув пса, двинулся к машине.

Живыми я своих собеседников больше не видел. Судя по сводке, их нашли следующим утром в каком-то подъезде. Чистый, неразбавленный героин, изъятый на границе с южным соседом и подаренный мне знакомым опером из областного управления, принимавшим участие в изъятии трех килограмм афганской заразы, стал для моих пленников слишком сладким «лекарством», чего их изношенные организмы, привыкшие в многократно разбодяженным дозам просто не выдержали.

Жестоко? Некрасиво? Недостойно высокого звания милиционера? Наверное, но эти ребята прожили на белом свете лишние восемь месяцев, да и живыми они для меня опасны, а как свидетели, пока опера из группы по «тяжким» живы и на свободе, бесполезны. Тем более, что древний принцип правосудия «око за око», закрепленный еще в «Русской правде» я, как юрист, хоть и без памяти, считаю абсолютно верным и справедливым.