Братья Худяковы

Хунхузы

— Хунхузы! — негромко, не изменяя тона предыдущего разговора, сказала одна из женщин, которые только-что подоили коров и выпустили их в поле.

На хуторе братьев Худяковых и женщины были подстать их таежной, полной опасностей жизни: небось, эта молодая женщина, жена одного из членов младшего поколения семьи, не закричала с испугу, не бросилась бежать в тот момент, когда увидела, что в растворенные ворота быстро вбежали толпою незнакомые китайцы с ружьями на изготовку, с патронташами через плечо и гранатами у пояса!..

Нет, она возможно спокойно кинула это слово, чтобы предупредить мужчин и в то же время не возбудить внимания разбойников.

Действительно, хунхузы не обратили внимания на разговаривающих «баб» и бросились в первый дом, где жили два брата — Устин и Павел.

Чуткое ухо Устина уловило предупреждение, и он успел сорвать со стены висящие на ней два винчестера и спрятать их под матрац на кровати, чтобы на эти дорогие ружья не «разбежались глаза» непрошенных гостей.

………………………………………………………………………………………………………………

Это случилось не так давно — в 1920 году, 12 мая, как-раз на праздник Троицы.

Ночью прошел небольшой дождь, и чистое, свежее утро предвещало ведряный день.

Вечно прекрасная природа была особенно хороша в это майское утро, когда ее весенние силы как бы ликовали и радовались.

Нерадостно только было жителям Приморья!

Край переживал тяжелое лихолетье.

С одной стороны, самая беззастенчивая иностранная интервенция, которая свела жизнь всего края на степень завоеванной страны: здесь хозяевами были разные иностранцы и в особенности японцы, пославшие сюда много войска.

С другой стороны — частая смена «игрушечных» правительств, весьма требовательных и даже жестоких к мирным жителям края, но совершенно бессильных в борьбе с почти ежедневными грабежами, убийствами, а, главное, с хунхузничеством, которое и всегда было хроническим злом в Приморье.

В те годы зло это развилось в небывалых размерах! Многочисленные шайки китайских хунхузов, хорошо вооруженные и организованные, как военные отряды, переходили нашу границу и почти безнаказанно нападали на селения и даже на окраины городов, грабя и облагая налогом и жестоко мстя — по-азиатски — за малейшее сопротивление, подвергая виновных самым утонченным пыткам.

Все трепетали перед хунхузами, покорно отдавали им свое добро и платили наложенную «контрибуцию».

Отсюда понятно, в каком опасном положении находился всегда отдельно стоящий в тайге хутор бр. Худяковых, с припасами, инвентарем и прочими соблазнами для разбойников, представляя собою заманчивую и легкую добычу!

Но здесь было налицо одно обстоятельство, которое весьма осложняло эту видимую «легкость»…

Дело в том, что всюду и всем было известно, — конечно, и хунхузам также, — что бр. Худяковы, кроме того, что решительные, смелые люди и охотники, еще и замечательные стрелки и, следовательно, «даром» в руки не дадутся.

Поэтому все разбойничьи шайки, конечная цель которых была нажиться от грабежа с наименьшим риском встретить серьезный отпор, оставляли до сих пор хутор Худяковых в покое, грабя и творя зверства кругом.

Худяковы со своей стороны тоже не трогали хунхузов, нередко проходящих мимо их хутора, и, таким образом, между хутором и хунхузами установилось что-то в роде взаимного безмолвного соглашения:

— Мы вас не задеваем и вы нас не трогайте!

Но когда хунхузы вошли в дом, то сразу можно было угадать, что мир кончен: они потребовали выдачи припасов и, главное, оружия!

Несмотря на заявление Устина, что ружья у них отобрали японцы (это широко практиковалось не одними японцами, а и чехами и другими интервентами), хунхузы начали заламывать ему руки назад, требуя выдачи ружей…

В то же время один из хунхузов взял висящие на стене карманные часы, которые принадлежали бывшему на хуторе постороннему лицу.

Хозяин часов, находившийся тут же, запротестовал, указывая, что часы эти — его и что они единственная у него ценная вещь.

— Твоя кто? — спросил хунхуз.

— Я учитель — детей учи-учи, — отвечал хозяин часов.

Хунхуз, не говоря более ни слова, повесил часы учителя обратно на стену.

В этом же доме находился молодой человек Чарльз Бой. Он еще почти ребенком воспитывался у Худяковых, а потом, побывав в разных землях и странах, очутился в Америке, а затем появился в Приморье, приехав с американским консульством во Владивосток в качестве переводчика, и даже переменив свое русское подданство на американское и сделавшись из мальчишки Сеньки Журавлева американским гражданином Чарльзом Боем.

Шаря по всем углам, хунхузы нашли и американский чемодан Чарльза.

В чемодане оказалось много хороших вещей и даже американские доллары!

Конечно, разбойники жадно набросились на эту добычу.

Но Чарльз сказал:

— Нельзя!

— Почему твоя говори «нельзя» — моя все можно! — нагло закричал бандит.

— Я американский гражданин! — твердо сказал молодой человек.

И у Чарльза Боя не взяли ничего, даже деньги!..

В этом выявилась удивительная черта в психологии этих отчаянных головорезов — какие-то свои понятия о различных оттенках во взглядах на собственность даже в самом процессе грабежа: что-то рыцарское по отношению к бедняку учителю и слепое преклонение перед силой американского капитала!..

Оставив Устина, не добившись от него толку, но и не причинив ему вреда, хунхузы, выставив здесь караул, кинулись грабить амбары, где хранились припасы, а затем, обойдя кругом, стали подкрадываться к дому Федора, подползая и подбегая нагнувшись чуть не до земли.

Первая увидела их дочь Федора и сказала:

— Тятя, скорее двери запри — китайцы с ружьями!

Федор живо двери на крюк… а сам с ружьем в руках встал за косяк окна. Хунхузы, найдя двери запертыми, начали бить в них прикладами и стрелять.

Федор из окна ответил им тем же и свалил двоих.

Домашние его в это время спустились в подполье.

Встретив сопротивление, хунхузы начали обстреливать дверь, окна и самый дом. Пули их свободно пронизывали его деревянные стены.

Федор, присевший за какую-то случайную защиту, тоже отстреливался, а в это время пули разбойников так пробили стену над его головой, что она стала походить на пчелиные соты.

Наконец, хунхузы стали бросать гранаты, но, к счастью, из брошенных ими шести гранат ни одна не взорвалась.

В самом начале перестрелки бывший в зимней избушке русский работник Худяковых выскочил оттуда и с перепуга бросился бежать.

Хунхузы сразу, чуть не в упор застрелили его и еще пустили в него, уже мертвого, несколько пуль.

Оставшиеся за оградой остальные хунхузы (потом выяснилось, что их всего было при нападении 48 человек) также начали беспорядочную пальбу в дома и, кроме того, подожгли надворные постройки.

А один из разбойников во дворе собрал разный сушник и ветошь и стал поджигать дом Федора…

Услышав первые выстрелы, двое других братьев — Афанасий и Александр, — дом которых стоял в другой стороне участка, выбежали из дома и, обходя осторожно все подозрительные места, где могла быть засада (что и было на самом деле), бросились к пчелиному омшанику, где на зиму ставятся ульи и где сейчас хранились винтовки партизан…

Дело в том, что в крае шла партизанская война, и одна из партий их, спасаясь от японского отряда, ухоронилась на хуторе Худяковых.

Здесь партизаны оставили все снаряжение и оружие и, переодевшись в крестьянское платье, разошлись по своим деревням (все были местные жители), не возбуждая подозрения японских застав.

Вот к этому-то складу и стремились Афанасий и Александр, зная, что в нем есть винтовки и масса патронов.

Там были японские винтовки-«арисаки» и мексиканские скорострелки.

Взяв по винтовке и наспех захватив через плечо патронташи, братья немедленно заняли такую позицию, откуда было видно все, что делается в усадьбе.

Дистанция была 400–450 шагов.

Частыми выстрелами заговорили их скорострелки.

От каждой пули падал кто-либо из грабителей.

Поджигавший дом огромный китаец с черной большой косой, получив смертельную рану в висок, сперва высоко подпрыгнул, а затем, упав на четвереньки, еще некоторое время качался из стороны в сторону и, наконец, свалился уже мертвым.

Еще маленькая характерная подробность.

У Худяковых было несколько очень злых зверовых собак, которые не давали спуску незнакомым людям и в особенности сердито бросались на китайцев, — что собственно присуще всем здешним собакам, — так что в этих случаях требовалось каждый раз энергичное вмешательство самих хозяев.

И эти собаки куда-то спрятались и не подали даже голосу.

Умные животные учуяли, что дело так серьезно, что их помощь здесь бесполезна!

Федор же, спасаясь от пуль, тоже спустился в подвал и как-раз через небольшое окошечко в фундаменте увидел недалеко от себя ноги хунхуза, который стоял тут на карауле.

Федор почти в упор выстрелил по этим ногам и перебил кости их выше колен!

Хунхуз с воем упал на землю и в следующий момент, видимо сообразив, что ног он лишился, выхватил нож и вонзил себе в сердце…

У хунхузов нет полевых лазаретов, и такие серьезные ранения лечить некогда и некому, поэтому неудивительно, что, зарезав себя, бандит только предупредил то, что с ним сделали бы свои же…

Когда в подвале услышали четкие выстрелы с другой стороны, то Федор сразу узнал их: это стреляют братья — выцеливают… об этом можно было догадаться и по взрыву криков и стонов, которые стали раздаваться среди нападающих.

— Теперь мы спасены! — с радостью сказал он бывшему с ним семейству.

Да, радость была велика: если не все, то Федор-то уже знал, какая участь ждала их в этом подвале — сгореть заживо!

Если же им выйти наверх, то самая легкая из смертей — это погибнуть от пули, так как раненых и захваченных в плен хунхузы, прежде чем убить, подвергли бы неслыханным мучениям…

А в подвале было, считая женщин и детей, 12 человек!

………………………………………………………………………………………………………

У Афанасия же, как нагрех, с ружьем случилась беда: расстреляв первую бывшую в ружье обойму, он поспешно вложил следующую, но… винтовка была японская, а патроны мексиканские!.. Второпях не те захватил…

Обойма застряла — ни взад, ни вперед!

Выбить ее шомполом… шомпол вынуть не может: головка вертится, а он не выходит!

Японская «арисаки» попала в руки Афанасия в первый раз, и он не знал, что для этого нужно только нажать пружинку.

Конечно, при более нормальных условиях он разобрался бы в этом, но в такой горячке, при залпах хунхузов, при треске горевших построек, он так и провозился с чужой винтовкой, пока Александр сыпал пулю за пулей в хунхузов, каждый раз выводя из строя по человеку!

Не выдержали разбойники и как испуганное стадо овец кинулись в тайгу, захватив все же своих убитых и раненых.

Худяковы же после них спешно принялись разламывать и тушить горевшие постройки.

Дом хунхузы так и не успели поджечь, хотя все было готово, и даже спички лежали возле подложенного сушника и всякой ветоши.

Еще нужно сказать, что все здесь описанное произошло в течение каких-нибудь 15–20 минут.

В тот же день на семейном совете было вырешено, что обнаглевших хунхузов следует проучить серьезно, чтобы впредь и другим было неповадно нарушать установившееся «табу» на хутор бр. Худяковых.

На другой день двое — Федор и Александр — снарядившись, пошли по следам шайки и, осторожно скрываясь в зарослях, увидели ее на зимовье лесного подрядчика Синкевича, у которого зимами здесь жили его рабочие.

Разбойники, видимо, совсем не ожидали, что Худяковы станут их преследовать на другой же день! Они не выставили даже караула! Когда загремели знакомые им выстрелы, в стане поднялся страшный переполох.

Все попадали на землю и стали кто ползком, кто перебежками, уходить куда попало, лишь бы дальше от метких худяковских пуль…

Через некоторое время, тщательно осмотрев окрестность, братья убедились, что банда бросилась к реке Большая Клепка, где несомненно будет ночевать в такой же фанзе, построенной тоже для зимних порубщиков.

Федору по делам нужно было возвратиться домой, но Александр пожелал еще раз переведаться с хунхузами, чтобы окончательно закрепить победу.

Этот таежный охотник, молодой и сильный, с винчестером в руках чувствовал себя в лесу, как дома. Стрелок он был, как и все братья, изумительный.

Он верил в свою пулю так же, как другие верят в судьбу.

Это не подходило под определение безумной храбрости, — это была спокойная уверенность.

Взять его в тайге врасплох было невозможно.

И вот он один пошел за большой шайкой отчаянных грабителей, вооруженных не хуже его, пошел, уверенный в своих силах, в своей ловкости и лесной сметке.

Обойдя след хунхузов далеко стороною, к раннему утру следующего дня он зашел к фанзе на р. Большая Клепка с той стороны, откуда ее было видно всю, где и занял удобную позицию для обстрела, хотя расстояние было немалое: 120–150 сажен. Отступление было вполне обеспечено — позади такие пади, заросли и непролазная тайга, что, нырнув туда, хоть ложись и отдыхай: без собаки никому не найти. А для очень уж «любопытных» в магазине ружья всегда имеется наготове шесть метких пуль.

Нечего и говорить, что всю эту местность Александр знал как свой двор.

Он не обманулся — вся шайка ночевала в фанзе.

На выставленных в этот раз пикетах дремали полусонные хунхузы — сильнее всего, спится перед утром!

Предутренние сумерки… Никогда не бывает так мирно настроен человек, как в этот самый тихий момент наступающего погожего дня. Еще утренний ветерок не пробежал по неподвижной листве дерев. Еще птичья мелюзга, которая возилась и шуршала в кустах дальше полуночи, молчит, готовая уже на сотни голосов приветствовать близкий восход солнца.

В такое время Александр занял свою боевую позицию.

Он, как и все Худяковы, имел вдумчивую, созерцательно настроенную душу. Его так же охватила мирная тишина окружающей природы. В его мыслях, — этих самых быстрых душевных эмоциях человека — катастрофически встретились два противоположных течения: мир и благоволение и охота за черепами! В его нежной поэтической душе происходил этот бурный процесс, как бешеный водоворот в горной речке во время разлива…

Суровый закон действительности!

Долой сентиментальность: пред ним жизнь — борьба за существование!

Он защищает не только свою жизнь, он борется за мирную жизнь других. Он, как хирург, должен, силою неумолимых обстоятельств, приступить к этой кровавой операции — уничтожить уродливое явление — разбой, уничтожить и разогнать этих бандитов, психология которых — психология волка: что схватил, то — мое!

Вот, приблизительно, какие мысли пробежали в голове нашего охотника, который лежал с винчестером в руках в тайнике, вглядываясь сквозь утреннюю дымку легкого тумана в тихий спящий стан хунхузов…

Когда Александр дождался полного рассвета, то удобно расположился так, что его совершенно не было видно, а для него все открыто, и начал обстреливать «неприятеля».

Его целью были не дремавшие пикетчики, а сама старая деревянная фанза.

В нее он стрелял с таким расчетом, чтобы пули его пронизывали тонкие стены в том месте, где спящие люди лежали на кане головами.

Это нетрудно было определить, так как все фанзы строятся по одному образцу.

Какая паника началась, когда остроконечные пули винчестера стали как иглой «прошивать» тонкие стенки фанзы и пролетали, видимо, в намеченном месте и с определенными результатами, потому что после первых же выстрелов из фанзы стали выскакивать как очумелые сонные разбойники…

Началась бестолковая стрельба, поднялся крик, и, наконец, все бросились врассыпную…

Александр же, не торопясь, методически посылал из своего далека одну смертоносную пулю за другой.

Тем и кончилось это «сражение».

На следующий день на хутор пришла из соседнего поселка русская женщина, которая принесла записку от атамана шайки хунхузов на имя Худяковых. Он «требовал» возмещения убытков, понесенных им при нападении на хутор, а именно: возвратить 500 винтовочных патронов, истраченных хунхузами при этом деле и выдать 10 винтовок, взамен искалеченных в том же бою.

На это требование Худяковы не ответили ничего.

Через два — три дня около хутора появился и сам атаман, писавший записку, знаменитый по своим дерзким налетам и известный своей жестокостью — Ван Дун-лоу.

Он прислал мальчика вызвать кого-нибудь из Худяковых для личных переговоров.

Для этого «приятного» свидания пошел Федор, захвативший с собою для осторожности одного из младших членов семьи.

Китайский Ринальдо-Ринальдини[1] оказался огромного роста маньчжуром, стройным, с мужественным лицом и с приметным золотым зубом спереди.

На полный отказ Федора о восстановлении нарушенного взаимного «нейтралитета», Дун-лоу после немалой «торговли», наконец, стал предлагать со своей стороны уплачивать Худяковым некоторую дань, т. е. известный процент с налога, которым он облагал жителей.

Конечно, Федор с негодованием отверг это сотрудничество с бандитами!

В заключение Федор категорически заявил атаману, что если кто-либо из его шайки появится в районе хутора или около окрестных соседей, то они — Худяковы, будут охотиться за ними, как за дикими зверями.

На этом и прервались «дипломатические» переговоры.

Еще нужно сказать, что осторожный Дун-лоу, отправляясь в далеко небезопасное свидание с Худяковыми, обеспечил себя тем, что в соседнем селении объявил заложником знакомого Худяковым торгующего китайца, который своей жизнью отвечал за жизнь и свободу Дун-лоу.

Несчастный торгаш знал, что обещание хунхуза — не пустая угроза, и что если действительно Дун-лоу пострадает от этого свидания — будет убит, или арестован, — то и он не должен считать себя живым: куда бы он ни спрятался, сколько бы времени он ни скрывался, даже уехал бы на родину в Китай, все равно произнесенный над ним приговор будет исполнен — у хунхузов «руки длинные».

И вообще организация хунхузов — это сложный аппарат с множеством умелых и исполнительных агентств для всяких операций, с товарищеской взаимной передачей поручений куда угодно, лишь бы там были китайцы.

И поэтому заложник-китаец тоже пришел с Дун-лоу, чтобы всеми силами, а главное своим личным присутствием условно приговоренного к смерти, предотвратить последствия, могущие стоить ему жизни…

Даже в деле нападения на хутор не обошлось без этой «руки»: месяца за два до этого на хутор пришел старик китаец, бедный и жалкий, и просил работы. Хотя в это время Худяковым работника было совершенно не нужно, но из жалости они оставили его у себя.

Старик, собственно, ничего и не делал, а лишь играл на китайской свирели и пел заунывные песни своей далекой родины.

В один прекрасный день он исчез…

Потом уж выяснилось, что это был разведчик-шпион, подосланный самим Дун-лоу, чтобы выследить жизнь хутора!

Еще прибавим, что Ван Дун-лоу приходил совершено безоружным и в беседах рассказал, что во время нападения на хутор они потеряли девять человек убитыми и было много раненых, из которых некоторые тяжело; что он очень жалеет о происшедшем, что он «потерял лицо» (т. е. совесть) перед Худяковыми и т. д. И еще упомянул, что люди его шайки были поражены, что их преследовали на другой же день и только двое (о чем они узнали уже потом), и еще более удивило их, что «Худякофа» видят сквозь стену, где у хунхуза голова лежит!

Это по поводу обстрела Александром фанзы на реке Большая Клепка!

Так и ушел Ван Дун-лоу, знаменитый атаман хунхузов, не достигнув ничего в своих переговорах.

Кстати сказать, что шайки хунхузов набираются обычно, что называется, «с бору по сосенке» и состоят из разного сброда: беглых преступников, отчаянных курильщиков опия, даже просто нищих…

Их так или иначе вооружают, и они поступают в полное распоряжение атамана, который со своим штабом является властелином их жизни и смерти.

Атаман этот представляет собой всегда типичную и даже интересную фигуру. В то время, как большинство шайки были и плохими стрелками и самыми подлинными трусами, если бы от этого не спасало их чисто китайское презрение и равнодушие к смерти, — атаман всегда отважный и ловкий воин, хороший стрелок и нередко искусный дипломат.

Тактика хунхузских атаманов заключается в том, чтобы разными кровавыми делами создать в каком-нибудь населенном районе общий террор, а потом обложить поголовно всех данью и, таким образом, получать «доход», часть которого пойдет на содержание шайки, а львиная доля атаману и его ближайшим помощникам.

Иногда это варьируется единовременными налетами и грабежами, но и это делается большею частью как мщение за «непослушание» или за выдачу властям — последнее в особенности карается жестоко!

Есть и такие случаи, когда хунхузы уводят какого-нибудь человека, в большинстве случаев богатого, в сопки и требуют большой выкуп. За неисполнение — его убивают, подвергая иногда мучениям.

…………………………………………………………………………………………

После вышеописанного свидания Худяковых с Дун-лоу, хунхузы на хутор не нападали, да и в окрестности о них не было слышно.

Про самого же атамана передавалось, что где-то у корейской границы он был окружен со всех сторон специально организованным для его поимки отрядом, и весь его штаб и оставшаяся кучка шайки после отчаянной защиты были уничтожены, и сам Дун-лоу оказался в числе убитых.

Их разложили рядком, чтобы дать возможность таким образом опознать некоторых.

И верно — многих узнали: некоторые были раньше «купезами» в русских селениях, других видали во Владивостоке каулями, разносчиками, контрабандистами…

Из полуоткрытого рта Дун-лоу ярко блестел золотой зуб.

На утро предполагалось предать трупы земле и двинуться домой…

К общему удивлению, к которому примешивался и суеверный страх не только корейцев, но и русских казаков, утром в числе трупов Дун-лоу не оказалось!

Установили, где он уполз ночью, пачкая своей кровью траву и кусты, до ближней речки… — дальше следов не было…

Корейцы, у которых были самые смертельные расчеты с ускользнувшим бандитом (почему они и пошли в эту карательную экспедицию волонтерами), успокоились только тем, что все равно, значит, Дун-лоу «заговоренный», и его ничем не возьмешь!

Так и пропал Дун-лоу, и не было о нем слышно более полгода.

А за это время кто-то из семьи Худяковых, бывая в соседнем селе Раздольном, увидел хунхуза в штабе стоявшей там японской воинской части.

Узнать его было не легко: он был в форме китайского офицера и ходил всегда с ординарцем.

Золотой зуб выдал его!

На зуб обратили внимание и стали приглядываться.

А затем обратились к японцам, рассказали всю историю и просили разрешения (!) на его арест.

В японском штабе возмущались самозванством разбойника, которого они принимали за настоящего офицера, тотчас же выдали просимое разрешение и… когда Худяков и сопровождавшие их люди пошли ловить этого «зверя», японский патруль всех их арестовал!

Впрочем, их скоро освободили с поклонами и извинениями, объявив, что произошло досадное «недоразумение».

А Дун-лоу в это время опять исчез и уже кажется навсегда.

Думают, что он погиб в какой-нибудь схватке или же, накопив «чен» (денег), «купил» себе на родине теплое местечко, в роде губернаторского, и спокойно живет, грабя уже «по закону».

Мужественная защита хутора Худяковых, кроме прямого последствия — избавились от ужасов налета — еще имела и большое моральное значение: слава непобедимого атамана померкла, и другие шайки уже не смели вторгаться в эту местность. Жители деревень и отдельных хуторов вздохнули свободно.

Через год же какие-то другие хунхузы, не знавшие, видимо, ничего из предыдущих событий, перешли границу и, по слухам, двигались по сопкам, не входя в селения.

Обоз же их ехал по дороге как-раз мимо хутора Худяковых. Шли они на быках, захваченных у корейцев, которые и известили об этом на хутор.

Худяковы, не давая развиться событиям, решили эту шайку ликвидировать в самом начале появления ее.

После короткой перестрелки, во время которой двое бандитов были убиты, а остальные бежали, обоз был захвачен. Оказалось — это был штаб банды: разные дела, даже книги, в роде конторских, в которые в течение нескольких лет вносились все денежные поступления от грабежей и налетов, а также и получение «налогов»!

Эти интересные документы были взяты, вместе с найденными тут же китайскими деньгами, в японский штаб…

На самую же шайку хунхузов, бывшую в сопках, также была организована экспедиция, в которую, кроме Худяковых, вошло 8 человек японцев.

Окруженные хунхузы сдались без выстрела.

У них были отобраны 61 винтовка, снаряжение и несколько фитильных ружей — «лампазы» — в роде древней русской пищали, из которой палили три человека.

Образцы этого китайского допотопного оружия можно видеть во Владивостоке в музее Государственного географического общества.

У хунхузов в карманах также нашлись немалые суммы денег.

Все эти трофеи забрали японцы.

Разоруженная шайка ушла за границу, не успевши сделать ни одного грабежа.

…………………………………………………………………………………………

При разговоре о хунхузах того времени невольно поднимается вопрос: откуда они брали оружие, патроны и гранаты? Ведь до сих пор неизвестно, чтобы у них были арсеналы и патронные заводы?

А патронов они не жалели!

Например, дом Федора и другие постройки на хуторе братьев Худяковых до сих пор носят следы такого количества пуль, что поданный Худяковым счет от Ван Дун-лоу на 500 патронов, пожалуй, мало грешил преувеличением!

Кроме этих «вещественных доказательств», на хуторе бр. Худяковых есть еще памятник пережитого краем лихолетья: это две бетонные боевые башни в пять сажен высотою, с бойницами, построенные вскоре после нападения на хутор шайки Дун-лоу.

И стоят они на углах участка, как неусыпные стражи уходящей уже в года, но близкой еще для нас истории нашего Приморья!