Братья Худяковы

Утки

В самом конце Посьетского района проходит наша государственная граница с соседней Кореей.

Границей служит довольно большая река Тумень-Ула, левый берег которой считается русской территорией, правый — корейской.

С точки зрения охотника эта местность и по сие время представляет собою настоящее охотничье Эльдорадо: так много там всевозможной водоплавающей и голенастой птицы.

А во время весеннего прилета творится что-то невероятное! Никакая самая пылкая фантазия европейского охотника не может представить себе те мириады всякой птицы, которые тучами «падают» на окрестные озера, плавают и носятся по фарватеру реки и на прибрежной полосе моря.

Нечто подобное еще можно наблюдать на крайнем севере, например, в устьях больших и малых рек Сибири, впадающих в Ледовитый океан, где эти местности совершенно пустынны, что представляет все удобства для перелетных птиц.

Еще можно указать на интересное в этом отношении наше озеро Ханка — этот живой птичий музей Приморья.

Расскажем про один случай, бывший в первой половине марта месяца 1900 года, когда охотники, бр. Худяковы, пришли на своей шхуне «Хутор» на р. Тумень-Ула специально для промысла уток и другой водяной птицы.

Они поднялись по реке выше и поставили шхуну на причал, а сами занялись охотой.

Лучшей в это время считается охота «на перелете», когда птица летит с моря на сушу, где она находит себе пресную воду. А лучшее время для этого перелета — вечер, потому что птица, уже, видимо, напуганная местными деревенскими «стрельцами», решается «падать» на небольшие озерки только ночью.

Двое из братьев — Павел и Парфений — на легкой лодочке спустились к устью, чтобы застать вечерний перелет у самого моря.

Охотникам показалось, а, может-быть, и на самом деле было так, что больше птицы «идет» на тот, корейский берег. Между прочим подобные рассуждения встречаются не только у охотников, но и у разных людей в других случаях жизни. Там хорошо — где нас нет!

Ну, одним словом, наши охотники решили отправиться на тот берег, что в те времена было обычно и не возбранялось совершенно.

Прямую переправу через широкую в этом месте реку перегораживала длинная песчаная банка, которая тянулась по средине реки, разделяя ее на две протоки, до самого моря.

Чтобы объехать банку нужно или подняться вверх по реке, что при усиленном течении в сжатых протоках было не легко, или же для этого выплыть в море и там уже обогнуть ее.

Наши немвроды сделали проще: они переплыли одну протоку, затем перетащили по песку свою лодочку и, переехав следующую протоку, очутились на том берегу.

Охота была удачна: они до ночи успели настрелять столько дичи, что совершенно обвешались утками вокруг пояса, а более тяжелую птицу — гусей и лебедей — привязали лямками через плечо. Всего они взяли более шестидесяти уток, десяток гусей и несколько штук лебедей.

И все это было настреляно в короткий час вечерних сумерек!

Сгибаясь под тяжестью охотничьей добычи, едва дотащились они до своей лодочки и с радостью сбросили в нее тяжелый груз, оттянувший им плечи.

Лодка сразу оказалась наполненной до отказа, и поэтому они, не отвязывая с пояса уток, сели на весла и отправились на свою сторону.

Но прежний путь через банку был уже не удобен: тянуть волоком нагруженную лодку было не по силам, перетаскивать же груз частями — длинная история, а уж наступала ночь: от угаснувшей зари на закате белела только последняя полоса, а на потемневшем небе затеплилась первая звездочка.

Оставался один путь: через море. Так и сделали.

Но только успели выйти из устья, как сразу поняли, что дело дрянь: на море оказалась волна, да к тому же начался отлив, и образовалось течение. С реки пошел редкий лед. Несмотря на отчаянные усилия охотников, их начало относить в море.

Перегруженная лодка плохо слушалась руля.

Скоро через низкие борта начала захлестывать холодная морская вода.

Охотники, чтобы облегчить лодку, стали выбрасывать за борт тяжелые вещи, бывшие у них под руками: ружья, патронташи, даже охотничьи ножи…

Ничего не помогало…

Лодку залило, она погрузилась, и наши охотники очутились в воде…

Произошла удивительная, хотя вполне естественная, случайность: привязанные головками к поясу утки всплыли на длину своих шеек кверху и образовали вокруг головы каждого охотника венчик, как у гигантского цветка, и поддерживали людей, как спасательный круг, не давая им утонуть.

Что делать?

Правда, они не утонули, но от этого положение не улучшилось: звать на помощь бесполезно — ночью берега совершенно пустынны, до шхуны далеко, а течением их постепенно, но безостановочно несет дальше в море, что видно по белым льдинам, идущим с ними в обгонку.

Да и много ли может выдержать человек в этой холодной, ледяной воде?!

Могучий Павел, с железным характером и стальными нервами сразу взвесил безвыходность положения и приготовился к смерти так же твердо, как жил и до этого крепким стоиком. А Парфений, еще молодой и слабый, не утерпел и закричал…

Каким жалким показался этот робкий испуганный звук замерзающего человека!

До физической боли в сердце стало жаль Павлу умирающего возле него брата, но что он мог сделать?!.. Он решил хотя в последние минуты жизни, хоть на короткие моменты отогреть его душу призрачной надеждой на спасение, и он во всю силу своих легких закричал: — «Помогите!»

Голос его, как рев морского льва, далеко разносился по холодным волнам, ударяясь и разбиваясь на льдинах и пугая табуны уток, которые подлетали к ним, принимая их во тьме тоже за сидящую на волнах утиную стайку…

Утки… дорого, ценой жизни обходились они нашим охотникам!

Было что-то ужасное и роковое в этом, как страшный намек на неотвратимое возмездие за пролитые реки крови в мире безобидных пернатых… Павел именно так и переживал это…

…Вот опять свист проворных крыл, и новая стая уток опускается возле них, сдерживая полет и выставляя лапки, чтобы сесть на воду… но увидев вместо знакомых фигур своих собратий огромную человеческую голову с безумными широко раскрытыми глазами, стая взмывает кверху и пропадает во тьме…

И так чередовались стаи этих мирных, беззащитных птиц, чтобы снова своим коротким криком страха и свистом крыл как бы бросить жестокий упрек этим, уже погибающим охотникам… И Павел в ужасе ревел:

— Помогите!

И это спасло их…

……………………………………………………………………………………………………………………

На шхуне начали беспокоиться: выстрелы давно смолкли, а охотников не слыхать, не видать.

Стали вглядываться в тьму и прислушиваться к ночным звукам.

И, наконец, внимательное ухо брата Устина уловило отдаленный, едва слышный, человеческий вопль…

Живо в лодку!

И Устин, с работником на руле, выгибаясь на веслах, погнал свою лодку к устью.

Чем дальше они плыли, тем явственнее делались вопли о помощи.

«Пробежали» банку, вот и море, темное, волнующееся, с плывущими по нему белыми льдинами.

В это время крики с моря стали ослабевать, как бы уходя дальше, и, наконец, замолкли совсем…

Оробел Устин: — «Куда плыть, где искать? Пошел пока по взятому курсу».

Ему и в голову не приходило подумать о себе: их лодке грозила не меньшая опасность от волнения, которое усиливалось, а рулевой оказался плохим матросом, так что Устину пришлось самому править и лодкой на веслах, и давать указания рулевому.

Пробовали кричать, но и сами испугались своего голоса, потерявшегося тут же в этом огромном море.

Ответа… конечно, не было.

Скрип уключин, стук льдин в лодку, шум свежего ветра — вот все, что нарушало безмолвие этой страшной ночи, покрывшей черной мантией драму двух человеческих жизней…

………………………………………………………………………………………………………………

Вдруг, не веря своим глазам, Устин увидел на воде черные пятна!

Это были они, наши злополучные охотники, плавающие на своих утках…

Они уже потеряли способность кричать. Они уж находились в том переходном состоянии, граничащем с агонией и смертью, при котором люди теряют рассудок. Только еще проблески инстинкта борьбы за жизнь удерживали их головы кверху, не давая им склониться, чтобы не захлебнуться в окружающей соленой воде.

Приняв их на лодку (утки все полетели в море!), счастливый и радостный Устин, видя пред собою братьев еще живыми, сейчас же повернув лодку обратно, еще сильнее стал налегать на длинные толстые весла, так что они гнулись как трости: торопился скорее доставить потерпевших жестокую аварию дорогих пассажиров на шхуну.

Если обратный путь был более радостный, то он был и более опасный: встречное течение и ветер били в лоб, а льдины то-и-дело били в лодку, как железные тараны.

Долго ли до беды — как-раз течь будет!

Сознавая всю важность и опасность момента и ответственность своей роли в этом рейсе, Устин еще глубже «мочил» длинные весла и выгибал их дугою, зорко следя за тем, чтобы быть готовым к встречному валу или миновать опасную льдину…

Зычно он покрикивал на рулевого при малейшей его ошибке.

А «пассажиры», свалившись на дно лодки, лежали неподвижно, как два тюка, лишь тяжело дыша и по временам издавая стон и неясное бормотание.

И это было к лучшему: сиди они в лодке, они «парусили» бы на ветер, тем ослабляя ее ход. Да и полная их беспомощность давала верную гарантию, что они, в их бессознательном состоянии, не наделают бед.

Дыхание и стоны были для Устина доказательством, что они живы, и он мог более сосредоточенно отдаться своей ответственной и неимоверно тяжелой работе — бороться двумя лопатообразными палками с враждебными в данный момент силами природы.

Оставшийся на шхуне брат Александр, находясь в полной неизвестности, пожалуй, не меньше пережил душевных мук и страха за участь братьев и весь обратился в слух… И вот он, наконец, уловил крепкий голос Устина — это были его приказы рулевому… И Александр немедленно откликнулся радостным голосом.

Вот они и на шхуне…

Дома! Все страхи остались позади.

Когда ввели «утопленников» в теплую каюту с жарко накаленной железной печкой, то они прямо бросились на горячую печь и буквально попали бы «из воды, да в огонь», если бы их не успели удержать.

Они могли двигаться, что-то бормотали, смотрели широко открытыми глазами, но им взглянуть в глаза было страшно: зрачки настолько расширились, что закрыли собой весь пигмент радужного пятна, а на лице их отражался неописуемый ужас!

И неудивительно, — при этих данных все предметы им казались огромными и потому страшными.

Когда их начали оттирать, то выяснилось, что, пока растирали подошвы ног, к ним возвращалось сознание, и они говорили «как следует», а когда прекращали — опять впадали в беспамятство, и начинался бред.

Но все-таки к утру привели их в чувство, и они уснули здоровым крепким сном.

Да, такая ванна и пережитые ужасы могли иметь серьезные последствия, начиная с нервной горячки, тифа, чахотки и пр.

На следующий день проснулись с болью во всем теле: болела кожа от усиленного «не за страх, а за совесть» растирания!

К вечеру же… пошли на охоту, достав в соседней деревушке два ружья вместо своих, утопленных в море.

Ведь это был их хлеб!

Нужно полагать, что крепкие люди — охотники рассуждают, придерживаясь старинной пословицы: чем ушибся — тем и лечись.