Братья Худяковы

Тигр-людоед

— Как-то странно: молода, сильна, кажется совершенно здорова, а детей у меня нет!

Так должна бы рассуждать эта огромная полосатая кошка, великолепный экземпляр уссурийской породы тигров.

Четырехлетняя тигрица сидела на широком «залавке» каменного карниза и, жмурясь от весеннего солнца, лениво посматривала на глубокую долину, из которой еще не убежали ночные тени.

Да, детей у нее не было.

Если бы кто мог ей объяснить, что все дело заключается в глубоком шраме, идущем от нижней части живота до самого левого паха.

Несмотря на пушистую еще зимнюю шерсть, все-таки его можно заметить по сборчатому шву в виде отдельно торчащих пучков волос. А если подуть на это место (пойди-ка подуй!), то сразу обнаружится черная голая кожа, собранная кривой линией в розово-красный рубец.

Этот рубец не только стянул кожу, но он укоротил еще какой-то мускул, или же нарушил функции какого-нибудь нерва, и тигрица осталась с легкой хромотой на всю жизнь.

………………………………………………………………………………………………

Это было два года тому назад.

Она только-что отстала от своей матери: надоело ходить вместе, да и смысла не было — сама уже находила себе пищу, — и стала жить самостоятельной жизнью.

Действительно, жизнь — это целая вереница удовольствий!

Если не нужно никого ловить, то можно поиграть в это: плотно, плотно припасть к земле, устремить блестящий взгляд на какую-нибудь определенную точку — качающийся листок, или черный корень в виде кабаньей ноги, и, сжимая свое сильное упругое тело в комок, разом перелететь на 6–8 метров… Это такое удовольствие, что невольно заворчишь «мрнауу!»

Кабанья нога… как-раз и напомнило: кабан-то и виноват в ее семейном одиночестве.

Дело было так.

Выпал первый снег. Наша тигрица была достаточно сыта: она еще сегодня доела остатки задавленного ею оленя. На белой пелене свежего снега, между мертвыми кустами дубняка, тянулись бесчисленные петли следов кабаньего стада, перешедшего уже на зимние пастбища — на жолуди и орехи.

Не имея нужды в пище, да, пожалуй, и желания следить за свиньями, тигрица все-таки шла по этому узору, ступая, по вековой привычке, унаследованной от предков, каждый раз своей лапой в след дикой свиньи, чтобы под тонкой целиной снега не треснула звонким щелком какая-нибудь сухая ветка, а этого можно избежать, ступая в след кабана, рассчитывая, что все хрупкое уже придавлено.

Вдруг слышит недовольное фырканье и характерный хрипящий звук большого секача.

Из любопытства притаилась за горой черного валежника.

Видит: из оврага тяжело поднимается спина большого кабана, серая щетина которого в такт его хода колышется лоснящейся волной. Ну, и не трогать бы его — пусть идет себе и похрюкивает: дорога в тайге для всех широкая!

Так нет, зачесались когти, нужно было их поточить.

Конечно, это оттого, что молода была — всего-на-все минуло два года!

Вот он уж близко. Даже струйка свежего воздуха принесла ей характерный букет его смрадного дыхания.

Стальное тело тигрицы под яркой полосатой рубашкой дрожало от напряжения и в один миг бесшумно отделилось от земли и всей своей тяжестью упало с расчетом на толстую колючую спину большой свиньи.

А дальше?

Дальше все было неожиданно…

Вместо упругих мускулов толстого хребта и шеи она встретила страшную голову с сверкающими глазами и с белой от огромных зубов разинутой пастью.

Секач принял ее на клыки!

С коротким звуком боли и злобы перевернулась тигрица в воздухе и покатилась в неглубокий, но крутой овраг.

Кровь из распоротого живота пошла не сразу.

Уже лежа на боку среди мелкого дубняка, она тотчас же начала зализывать рану, по краям которой висели лохмотья окровавленной кожи.

Брюшина, видимо, осталась целой, так как кишки не выпадали, но только через 5–6 дней тигрице удалось совершенно унять кровь, и рана начала покрываться защитной пленкой розовой тонкой кожицы.

Об охоте нечего было и думать.

Шатаясь от слабости, боясь всего на свете, дошла она до какого-то выворотка, под которым кое-как выкопала себе в гнилой мягкой земле логовище и устроилась в нем, ни на одну минуту не переставая лизать свою ноющую рану.

В первый раз ей пришлось утолить свой голод тут же на месте: выгребая и расширяя себе логово, она почувствовала под лапой что-то живое. Оказался маленький бурундучок, залегший на зиму со своими запасами сушеных грибов, вылущенных кедровых орехов и каких-то круглых земляных плодов.

Этот уж очень легкий завтрак, заключавший в себе все-таки около ложки горячей крови, немного поддержал силы раненого зверя.

В ту же ночь тигрица караулила пробегающих мимо зайцев, и только кошачье терпение доставило ей на закуску неосторожно подбежавшего мелкого уссурийского зайчика, который, что-то жуя своей тупой мордочкой, заскочил буквально в пасть зверя.

Так пошло дальше.

Делать прыжки тигрица еще опасалась, чтобы не открыть рану.

Питание было неважное, включительно до маленьких птичек, которые спускались на снег в поисках пищи: это была хроническая ежегодная катастрофа, когда выведенная в это лето птичья молодежь не знала, что делать при первом же снеге…

Так прошел длинный месяц. Положение раненой тигрицы было отчаянное. Исхудала она страшно. Спина ее выгнулась дугою.

На ее счастье не было сильных морозов, а обычные в это время северные муссоны были еще слабы.

………………………………………………………………………………………………………

Выздоровление пришло как-то сразу.

Лихорадка прекратилась. Рану затянуло.

Оживший организм потребовал от пустого желудка серьезного подкрепления.

Началась охота и… даже на диких свиней.

Но и без слов понятно, как наша тигрица была осторожна.

Затаившись где-нибудь в зарослях на пути движения табуна, она внезапным броском сваливала самого жирного молодого кабана и в тот же момент большими скачками уносилась от этого места дальше, откуда терпеливо пережидала, пока встревоженные животные, сбежавшиеся к своему погибшему собрату, с визгом и хрюканием, поднимая свои оскаленные морды в сторону врага, — не успокаивались и не шли дальше на излюбленные ими места под кедровником, или же за жолудями в дубняк.

Кабанов была масса. А молодые из них были так вкусны…

Такой питательный режим поднял и восстановил силы нашей больной.

Спина ее выпрямилась и сделалась шире. Шерсть получила блестящий лоск.

К тигрице возвратился здоровый сон. Постоянное зализывание зажившей раны стало более привычкой, чем необходимой функцией.

Если бы это было не так просто и обычно, она могла бы оценить важность тех средств, которые дала ей природа — шершавый горячий язык и соленую, немного ядовитую слюну: лучшего массажа при залечивании ран не придумает самая строгая медицина.

Но проклятый, кабан оставил ей на память не только этот сборчатый длинный шрам и легкую хромоту, но и более значительное горе — бесплодие!

Нередко после сытного обеда, сладко выспавшись и потянувшись во всю свою трехаршинную длину, она внезапно испытывала прилив какого-то незнакомого ей чувства — чего-то сладкого, как бы забытого и необыкновенного.

Это было чувство неудовлетворенного материнства!..

И таежная пустыня слышала ее мирное, ласковое мурлыкание, каким домашние кошки созывают своих котят.

Но эти ласковые, сдержанные, рокочущие ноты, переходя «на низа», делались похожими на раскаты очень отдаленного грома — так велики были запасы воздуха в легких этой исполинской кошки, что она могла без усилия производить звуки, напоминающие стихийное дыхание природы!..

Бедная, большая полосатая кошка!

………………………………………………………………………………………………………

А мир все-таки так хорош!

Кроме этих временных приступов безотчетного горя, наша тигрица пользовалась всеми его благами.

Встречи с другими тиграми, вначале подозрительные и недружелюбные, оканчивались иногда бешеной игрой, на какую способны только кошачьи породы, начиная с наших любимцев — Мурок, Найтов, Васек и т. д., и кончая львами и тиграми.

Разница между теми и другими была лишь в том, что когда веселились эти десятипудовые чудовища, то, как-будто, лес кругом стонал..

А детей у ней не было.

И не будет, — прибавим мы.

Рана давно закрылась окружающей ее шерстью, которая росла целыми пучками.

Своей легкой хромоты тигрица не замечала, привыкнув соразмерять напряжение своих укороченных мускулов.

………………………………………………………………………………………………………………

Не мало хищных зверей жило в тайге: медведи, барсы, волки, рыси и много копытных.

К медведю тигрица всегда чувствовала отвращение.

При встрече с этим тяжелым увальнем в ней поднималась злая брезгливость.

Но врожденная осторожность заставляла ее обходить этого соседа, и пока она делала круг, чтобы по возможности угадать причину и следствие такой встречи, медведь тоже, из тех же побуждений, топчась своими кривыми лапами на месте, пристально наблюдал за тигрицей, при чем, не доверяя своим маленьким, но зорким глазкам, усиленно втягивал воздух, хлюпая подвижными ноздрями словно клапанами.

Всегда эти случайные встречи кончались к общему удовольствию: тигр уходил в одну сторону, а медведь ломился в чащу и кусты — в другую, каждый по-своему ворча себе под нос.

Заводить им драку было не из-за чего, да и не для чего, а это в природе служит достаточной причиной оставить друг друга в покое.

Район обитания нашей тигрицы удовлетворял ее всем, но присутствие неприятного соседа портило иногда все настроение.

Они встречались редко, но постоянная «насторожливость» утомляла и раздражала.

Тигрица знала, что нелюбимый сосед, несмотря на свое вегетарианство, не прочь покушать и свежинки, но всему этому предпочитает падаль, для чего даже свежую дичину оставляет полежать, чтобы она испортилась.

Вот эта гастрономия медведя, да еще плюс к этому его неряшливость: идет, а за ним тянется цепочкой мокрый след — заставляло чистоплотную тигрицу так брезгливо относиться к нему.

Медведь был старый, угрюмый, жил отшельником и не позволял, видимо, вторгаться другим медведям в его район.

Это последнее обстоятельство избавило тигрицу от знакомства с другими медведями, из которых не все были такими «галантными» что удовлетворялись бы лишь безобидным ворчанием.

Дело в том, что многие крупные медведи не боятся даже отнимать у тигра его добычу, а некоторые из них возвели это как бы в промысел — следить за охотой тигра исключительно для данной цели.

И тигры, к удивлению, почти всегда уступают этому грубому нахалу. Вероятно чувствуют его непомерную силу и не желают поэтому ставить на карту из-за пустяков свое здоровье, а, может-быть, даже и жизнь.

Наш медведь был или более миролюбив, или у него имелись на то другие причины, но он никогда не обижал знакомую нам тигрицу.

А она по незнанию, конечно, не ценила этого.

Да, медведь этот был очень стар и грузен, так что уже давно не мог влезать на зимнюю спячку в дупло старой липы или какой-нибудь перестойной осины. Для этого он облюбовал себе берлогу в неприступных скалах, в одной из многочисленных пещер, где ежегодно и зимовал.

Немалый переполох производил он среди живущих на этих скалах горалов, когда его косматая фигура появлялась среди серых скал, одетых, как плющем, диким виноградом, кустами «кишмиша» и др. растениями, и где в глубоких каньонах стояли огромные деревья, достигая своими вершинами лишь подножья этих каменных великанов.

Не довольны были и барсы, обитатели этих скал, — но, в конце концов, всем приходилось мириться с этим гостем, тем более, что он ничьего разрешения и не спрашивал.

На барсов медведь не обращал никакого внимания.

При встрече же тигрицы с барсом, последний трусливо убегал от нее или же залезал на дерево и жалобно мяукал оттуда, а тигрица, не обращая на него внимания, немедленно исследовала это место, чтобы удостовериться, не кушал ли что-нибудь здесь барс, и нельзя ли этим воспользоваться на правах сильного.

Так, или почти так, уживались между собою животные этой первобытной тайги.

Человека наша тигрица еще не знала.

Но вековой опыт всей тигровой породы, как сумма выводов, передавался из поколения в поколение и воспринимался как подсознательная функция, так что каждый зверь при всякой встрече с незнакомым явлением как бы бессознательно ориентируется — что и как ему нужно делать.

Вообще же все звери относятся к человеку с большой осторожностью, в особенности при первой встрече. Причиной этому может быть новизна впечатления, а отсюда и понятная осторожность, а, может-быть, другой причиной этого служит «стоячее» положение человека, что придает ему более внушительную фигуру, чем на самом деле.

Однажды тигрица услышала незнакомый ей звук: это был ружейный выстрел, принесшийся издалека.

Мало ли шуму в тайге наслышалась она, в особенности, когда в бурю ломаются деревья, и в этом треске тонут все звуки. Достаточно она знакома и с небесными залпами разгулявшейся в тайге грозы, но этот слабый, едва уловимый звук, как вылетевшая из бутылки некрепкая пробка, она сразу отличила.

Некоторое время она была в нерешимости: итти туда или нет?

Наконец, глухо ворча, пошла в противоположную сторону.

Другой случай был таков.

Она сидела на залавке каменного карниза серой скалы и жмурилась от весеннего солнца, глядя на узкий каньон, где еще стояли предутренние сумерки.

В таком положении застал ее наш рассказ.

Вдруг обоняние зверя коснулся забытый еще с лета запах гари и дыма. Она припала к камням и начала водить носом, желая определить, откуда он идет.

Наконец, увидела глубоко в долине, как из-за вершин еще голых деревьев вырвался шапкой небольшой клуб желтоватого дыма, а возле него несколько фигур, проворно двигающихся на двух ногах.

Это были люди, для чего-то пришедшие сюда, в эти девственные горы.

Жизнь нашей тигрицы с этого момента изменилась совсем.

Она стала неотступно следить за пришельцами.

Вскоре ее соседство ознаменовалось переполохом в лагере: ночью потерялась собака, а на следующую ночь — другая.

Люди встревожились. Раскладывали большие огни. Стреляли из ружей. Кричали… Ничего не помогало.

Через несколько дней ночью тигрица самым наглым образом утащила последнюю собаку почти от палатки, где спали люди, несмотря на то, что был выставлен вооруженный караул и во всем лагере было светло от больших костров.

Когда среди бурной ночи несчастная собачонка, учуяв свою близкую смерть — приближающегося тигра, — бросилась сперва к палатке, но не попав туда, — к бодрствующему караулу, то всполошила весь лагерь.

Как и когда тигр успел среди этой суматохи выхватить собаку, — никто не мог потом правильно установить: видели, что кто-то метался среди них, слышали жалобный писк и… только.

А кричали и стреляли до утра.

Лагерь — это была топографическая или научная экспедиция — через несколько дней снялся.

Вместе с ним пошла и наша тигрица.

За всем тем она все еще инстинктивно боялась людей, но ее привлекали лошади, которых в экспедиции было несколько.

Нужно сказать, что сила тигра так велика, что известны случаи, когда тигр, взяв в зубы задавленную им лошадь, уносил ее, поднявши над землей и оставив тащиться по земле ноги и голову.

Такое дерзкое нападение на многолюдный лагерь нельзя рассматривать как смелую отвагу сильного зверя, который непрочь в открытой борьбе померяться с человеком, а скорее как тонкий кошачий расчет на молниеносную быстроту и неожиданность, отнимающие у противной стороны все возможности самозащиты! Факты говорят за это.

Однажды рано утром, когда лагерь опять выступил в поход, тигрица наблюдала за ним, лежа в крепкой заросли.

Вдруг она услышала позади себя легкий шум от торопливых шагов — бежал человек, видимо, отставший от каравана.

Это был китаец, один из работников экспедиции.

Тигр сжал свое мускулистое тело в самый малый, какой только можно, комок и напряг стальные пружины своих скакательных мускулов до того, что в больном боку даже почувствовал острую боль.

Но было не до того…

Человек уж приближался.

Его путь лежал как-раз под носом у притаившегося зверя.

Может-быть тигр и не решился бы напасть открыто на человека по собственному почину, но человек «бежал», и это решило его участь…

Упругий плавный прыжок… и под зверем слабо затрепетало тщедушное тело китайца, захлебнувшегося собственной кровью от прокушенного насквозь затылка.

В 3–5 секунд все было кончено.

Тигр взял в зубы труп и понес его в сопки, как кошка несет мышку.

В караване еще не заметили исчезновения человека, по крайней мере, не кричали и не стреляли, что, по наблюдению тигрицы, всегда делали при всяком переполохе.

…………………………………………………………………………………………………………

Таким образом наша тигрица сделалась людоедом.

Тот страх, который она инстинктивно чувствовала по отношению к человеку, «как рукой сняло»: человек оказался самым беззащитным, самым беспомощным из всех животных, нужно уметь только его взять.

Так, вероятно, должны рассуждать все львы и тигры, испробовавшие человеческого мяса, и сделавшиеся после этого людоедами.

…………………………………………………………………………………………………………

Много и долго жила тигрица. Слава о ее подвигах шла по лесорубочным куреням, путала приисковые партии, наводила ужас на корейские поселки, построенные как разбросанные фанзы, и заставляла одиночных людей зорко оглядываться в тайге.

Ничего не спасало: тигрица брала свою кровавую дань из средины шумного табора, освещенного гигантскими кострами, уносила всех собак из корейских поселков, выхватывала на ходу из вооруженного эскорта человека вместе с ружьем…

Были и курьезы, но для нашей тигрицы, зверя серьезного, ничего смешного в этом не было, а было только досадное…

В одном таежном поселке, из новых, достраивалась последняя к лесу хатка. Почти все уже было готово, даже печь сложена, полы настланы, косяки вставлены, оставалось навесить двери и застеклить окна, для чего рамы стояли тут же у стенки.

После работы к хозяину этой хаты собрались «покалякать» односельчане. Расположились кто где мог — на лавках, на полу по-китайски, курили. А сам хозяин, в полушубке нараспашку, уселся на подоконник, выставив спину в пустое окно.

Трудно восстановить картину происшедшего в этот момент. Видели, что огромный полосатый тигр выхватил мужика из окна и в несколько прыжков исчез с ним в кустах.

Смятение. Крики. Принесли ружья.

Кинулись преследовать зверя, унесшего человека.

Ходили долго, до потемок. Стреляли и кричали.

Наконец, нашли… только один полушубок!

— Погиб — решили все и пошли печально домой.

А погибший оказался дома живым и здоровым!

Вышло следующее: когда тигр, держа за полушубок мужика, тащил его по лесу, то мужик как-то вывернулся из этой оболочки — «выпал» — и, опомнившись, отполз в сторону, а потом бросился бежать домой, разминувшись где-то с погоней. А зверь впопыхах, с погоней по пятам, не сразу, видимо, заметил перемену в своей поноске и бросил одежду уже дальше.

Наконец, похождения тигра-людоеда начали принимать характер общественного бедствия.

Многие проезжие дороги на далекие хутора и заимки были закрыты, много жителей отдельных фанз и хуторов бросили свои насиженные места и, оставив все, бежали в крупные селения. Отдельные путники собирались большими артелями и только тогда решались двигаться дальше. Конечно, тут играло роль всеобщее паническое настроение и досужие рассказы людей, у которых «от страха глаза велики».

В городах велись у начальства серьезные совещания о борьбе с людоедом.

Наконец, последний факт всколыхнул всех: среди бела дня из большого корейского поселка с улицы тигр утащил ребенка.

Были составлены воинские охотничьи команды и целые ватаги частных охотников, и все это было двинуто на войну с тигром-людоедом…

Сколько трудов они положили, сколько износили обуви, поцарапали и ушибли рук и ног, — а были и увечья, — сколько изорвали одежды, продираясь в зарослях в тайге, или в узких «щеках» на горных перевалах и т. д., и т. д.

А сколько сожгли пороху на шумных биваках, где ночью было жутко всем этим, может-быть, и мужественным людям, но в таком скоплении невольно поддающимся панике.

А сколько они потоптали таежных лугов, трав и диких цветов, а, может-быть, и драгоценных корней жень-шеня, потому что большинство этих охотников понимали, в тайге столько же, сколько медведь в книге.

Но, конечно, таким войском можно только отпугать, а не убить осторожного тигра-людоеда, тонко изучившего с этой стороны человека вдоль и поперек.

Хорошо еще, что прошло благополучно и зверь не показал своей удали, что можно было вполне ожидать, тем более, что с командами были собаки, — самая лучшая приманка для тигра.

Но все-таки слухи о людоеде замолкли.

Пытались еще более пугливые рассказывать что-то, но им уже не верил никто.

Все решили, что страшный зверь ушел в Маньчжурию, и вздохнули свободно.

Назначенная по этому делу денежная премия была аннулирована за ненадобностью.

Только иногда нянюшка, укачивая глухой ночью плачущее дитя, говорила: «Вот поплачь-ка еще, придет тигра, я тебя и отдам ей!»

Дитя успокаивалось, и все мирно засыпали…

Не успокоились только одни братья-охотники.

Хутор их стоял в глухой тайге.

По первому же снегу стали они следить за тигром, которого уже знали по «хромому» следу и по другим приметам.

И вот однажды, идя по долине между лесистых сопок, один из братьев увидел след хромой тигрицы. Зимовье их было недалеко, и они утром же вчетвером встали на след и двинулись по нему в горы.

Шли день, на ходу ночевали.

Лишь на следующий день след пошел совершенно свежий; охотники увидели, что зверь начал кружить, — вероятно, учуял погоню.

Дальше перед ними было довольно открытое горное плато. След вел через него.

Посоветовавшись, решили, что тигру тут залечь негде, и он или пойдет скорым ходом далеко, или воротится назад.

Тогда охотники повернули обратно, желая перехитрить лукавого зверя.

Расчет оказался верен: они увидели на своих еще свежих следах лапы тигра, который, сделав где-то впереди большой круг, обошел их и следовал за ними по пятам.

Зверь, давший несколько прыжков в сторону от следа, по мнению охотников, должен быть недалеко.

Двое засели в удобное для этого место, а остальные отправились обойти заросли и каменные россыпи.

Наконец, один из братьев увидел в двух-трех прыжках от себя тигра, готового броситься…

…………………………………………………………………………………………………………………

Испуганная военной баталией, наша знакомая тигрица действительно откочевала дальше от людей и жила-поживала в неприступных сопках, богатых всякой дичью. Людей здесь не было. Лишь 2–3 зверовые фанзы, теперь пустые, указывали, что летом приходят сюда искатели «пан-цуя» (жень-шеня) — китайцы. Это искатели — люди особенные: они идут в самые глухие уголки вековой тайги, имея лишь длинную палку в одной руке и деревянный браслет на другой, конечно, зная, что этот чудесный «корень жизни» охраняют не только духи гор, но и властелин тайги — тигр (амба).

Они считают пан-цуй сверхъестественным существом и просят его не уходить, а отдаться им в руки. А тигра, охранителя этих мест, они умоляют о пощаде.

Когда на утренней заре такой жень-шенщик в глухой тайге выкликает формулы своих молений, то в его высоком, немного истеричном фальцете, слышно столько уверенности в эти заклинания, что невольно верится в ту великую загадочную силу, которую в науке называют внушением.

Как бы ни было, но это факт, что тигры, за очень редкими исключениями, не трогают совершенно безоружного искателя жень-шеня.

Вот в какие места ушла наша тигрица. Интересно было проследить, как подействовал бы на нее, уже привычного людоеда, этот гипноз?

………………………………………………………………………………………………………………

Тигр не боится толпы, но он боится отдельных людей, конечно, вооруженных.

Может-быть он пришел к этому выводу горьким опытом, охотясь на кабанов: один старый «секач» опаснее целого стада, как мы видели на примере с нашей тигрицей.

Возможно, что тигр, видя одиночных охотников, делает такой же логический вывод, — так, по крайней мере, утверждают опытные охотники на тигров.

Наша тигрица так же поняла, что перед нею не трусливая толпа, а серьезные враги.

Но она, как и все звери, не была подвержена «человеческому» страху, т. е. не теряла присутствия духа до последнего момента, в противоположность человеку, который большею частью «теряет голову» только уже при виде смертельной опасности, и у него, вместо защиты — от страха «отнимаются руки и ноги».

Зверь не рассуждает так длинно. Для него все в «настоящем моменте»: его пришли убить — он должен ответить тем же…

Тигрица сделала отчаянный смертоносный прыжок.

Сталь скакательных мускулов подбросила тяжелое тело ее как мяч.

Как бы сквозь сон она услышала выстрелы и уже лежа на снегу в последней судороге почувствовала свою полную безопасность — она никого не боялась, потому что умерла…

— Стрелять не надо — скоро уснет, — спокойно говорит один из охотников, — а подходить рано — конец хвоста еще дрожит!

Тигрица эта была тот людоед, у которой был шрам на боку и которая хромала на заднюю ногу.

В ней оказалось 16 пудов весу!

И в настоящее время в уссурийской тайге тигры еще нередкость.