Бригантина, 66

И. Соколов-Микитов НА РОДИНЕ ПТИЦ
Из таймырского дневника

В конце сороковых годов мне довелось участвовать в большой комплексной экспедиции, отправлявшейся на обследование последнего «белого пятна» на географических картах Советского Союза. Несколько месяцев провели мы на берегах Таймырского озера, в обширных необследованных районах северной оконечности Евразийского материка, куда исследователи еще не проникали.

В свое время мне уже приходилось писать о природных богатствах чудесного края, который я называю «родиной птиц». У меня сохранились походные тетради с краткими дневниковыми записями и заметками. Трудно разбираться теперь в беглых карандашных записях, сделанных с натуры. По возможности я сохранил нетрожность своих дневниковых записей, но счел возможным прибавить к ним то, что удержала моя память.

Не знаю, какие перемены произошли в далекой, некогда «неведомой людям» северной стране, но не сомневаюсь, что и до сего времени чудесная красота нетронутой «родины птиц», в которой мы были первыми гостями, сохранилась.

Много раз побывал я на море, поднимался в горы Кавказа, любовался красотою Небесных гор голубого Тянь-Шаня, хорошо знал подмосковные места, не раз побывал в ледяной Арктике, бродил по дремучей тайге, видывал степь и безрадостную знойную пустыню, но еще не удавалось побывать на «родине птиц», в холодной пустынной тундре, где на земном шаре кончается граница распространения леса и начинается пустыня с заложенной под почвой вечной мерзлотой.

Уже далеким, но незабываемым событием моей скитальческой жизни представляется мне последнее мое путешествие в холодную и пустынную страну, куда еще не заглядывал глаз человека. Я вспоминаю чудесное Таймырское озеро, просторы холмистой тундры, суровые каменные останцы, снежные вершины, таинственных гор Бырранга. Я как бы слышу бесчисленные голоса птиц, каждый год возвращающихся на далекую свою холодную родину. Какая неведомая сила древних воспоминаний заставляет воздушных путешественников ежегодно совершать свой долгий и опасный путь? Вспоминаю чудесные цветники, тонкий аромат северных цветов, которых не знают на юге. Как нежны, ласковы эти цветы, растущие в далекой холодной стране, которую многие люди считают жестокой и негостеприимной! И разве можно девственно чистые просторы еще не тронутой страны, прозрачность ее воздуха, ее нетронутую красоту сравнить с затоптанными «красотами» Крыма, с морскими южными пляжами, заваленными телами праздных загорающих людей, с шумной городской суетней?

Необыкновенно чист воздух в этой холодной далекой стране. Здесь не почуешь запаха тленья и вонючего дыма. Здесь ничто не тлеет и не разлагается, долгие годы не гниет дерево, месяцами свежей остается пища. Даже тела умерших людей, погребенные на севере в вечной мерзлоте, навсегда остаются нетленны.

Разумеется, не для всех людей понятна и доступна красота и чудесная прелесть северной природы. Любителям шумных пляжей здесь нечего делать. В просторах тундры беспомощным и покинутым почувствует себя избалованный городской жизнью человек, и вряд ли по душе придется ему житье в походной палатке, тяжелые длительные переходы, после которых опытный путешественник обычно чувствует себя особенно бодрым и здоровым.

Горе избалованному неопытному человеку, легкомысленно решившемуся отправиться даже в недолгое путешествие в неведомый край. В тяжкое, а подчас опасное положение рискует он попасть. Неопытному путешественнику легко заблудиться в бескрайней тундре, где резко меняется погода и часто встречаются неожиданные препятствия. Нужны хорошая сметка, острая наблюдательность, чтобы стать хорошим путешественником. Нередко случалось, что неопытные и ненаблюдательные люди попадали в смертельную беду.

Свидетелями гибели такого неопытного путешественника нам довелось быть уже на обратном пути от Таймырского озера, где в ожидании пароходов весь состав большой комплексной экспедиции заканчивал свою долгую и трудную работу.

Почти в самом центре полярной неисследованной страны раскинулось величайшее в Арктике Таймырское озеро. С запада на восток оно протянулось длинной сверкающей полосою с затейливо изрезанными берегами. К южным отлогим берегам примыкает обширная полярная тундра с бесчисленными озерками и холмами. На севере возвышаются каменные останцы, за ними — на фоне холодного неба — маячат горные хребты Бырранга. Сюда, на северные берега озера — в простершуюся за ними холодную пустынную страну, — до последнего времени человек совсем не заглядывал. Только немногим путешественникам удалось полюбоваться издали загадочным хребтом Бырранга, сказочные вершины которого виднелись на горизонте. Лишь по течению рек Верхней и Нижней Таймыры изредка можно встретить следы пребывания человека. Здесь находили древние нганасанские могилы, остатки первобытной утвари и снаряжения; весенние воды приносили с верховьев рек и выбрасывали на каменистые отмели деревянные поплавки от сетей, поломанные весла и прочие принадлежности охотничьего обихода. В западной части острова на каменистых отмелях находили мы множество деревянных поплавков от сетей, кусков дерева и поломанных весел, занесенных ве-щней водою.

В восточной, отдаленной части Таймырского озера исследователи еще не бывали. Нам предстоит заманчивая задача совершить первый рейс в эту неведомую часть озера, осмотреть и изучить берега, измерить и обследовать глубины и дать названия открываемым рекам и озерам.

Казалось бы, так просто дать названия Вновь открываемым рекам, горам, ручьям и озерам. А на деле это совсем не легко[6]. И мы долго ломаем головы, помогая топографам, составляющим подробную карту постепенно изучаемых, доселе неведомых площадей и пространств, и почти ничего не можем придумать. На карте появляются обычные, иногда удачные, иногда бесцветные названия и имена. Встретит путешественник на вновь открытой реке зайца — стала река Заячьей, увидел стаю волков — Волчья. Нашли на горе ботаники редчайший папоротник, древний реликт — назвали гору Ботаническая. Ручей, на котором был найден прекрасного качества каменный уголь, получил название Угольный. И уж неведомо почему появилась гора Медвежья, где якобы видели следы медведя, появление которого здесь почти невероятно. Есть Ушкан-гора (ушкан — заяц).

На геологической новой карте, как на медленно про-являемой фотографической пластинке, появляются новые, неизвестные подробности и детали. Как снег в тундре — медленно, с краев, тает «белое пятно».

Еще ранней весною смотрел я с вершины высокого останца на три маленьких домика, затерявшихся в снежных пустынных просторах. В этих крошечных домиках, издали казавшихся пылинками, застывшими на белейшей скатерти снегов, живут и работают люди, прибывшие изучать холодную, почти неведомую страну.

Самый крайний домик построен три года назад. На берегах Таймырского озера это было первое человеческое жилище. С величайшими трудностями были доставлены строительные материалы, запас продовольствия. На озере уже появился молодой лед. Наспех выбрав место, люди торопились выгрузить снаряжение.

На зимовку в недостроенном домике остались два бывалых советских полярника — П. С. Свирненко и Г. М. Черниловский, много лет уже зимовавшие на отдаленных станциях в Арктике, имевшие большой опыт и крепкую закалку.

Проводив людей, доставивших снаряжение, зимовщики своими силами закончили постройку повой полярной станции, расчистили и оборудовали площадку для метеорологических наблюдений, установили приборы и наладили радиосвязь с морским побережьем. В первых числах сентября уже начиналась настоящая зима, почти ежедневно бушевала над тундрой пурга. Обширное озеро быстро покрывалось льдом.

В непогожие сентябрьские дни на северном берегу озера появились многочисленные стада диких оленей, возвращавшихся с летних пастбищ в южные районы обширного полуострова. Зимовщики ежедневно видели сотни оленей, искавших переправы через бурное озеро, пускавшихся иногда вплавь. Скитаясь по пустынному берегу, испуганные животные доверчиво подходили к одинокому домику и безбоязненно паслись у самых окон. Чтобы обеспечить себя и своих ездовых собак на зиму мясом, зимовщики успешно охотились на оленей, накопивших за лето много вкусного, питательного жира.

Еще в начале зимы, занимаясь охотой, смелые полярники совершили много пешеходных походов в глубь неизученной страны. Путешествуя к отрогам гор, они открыли несколько рек и горных ручьев, протекавших в глубоких скалистых каньеках. В руслах и на берегах этих новооткрытых рек и ручьев попадались куски и целые стволы окаменелых деревьев, повсюду валялись створки ископаемых раковин моллюсков, встречались редкие минералы. Бродя по берегам рек и озер, зимовщики-охотники находили бивни мамонтов и кости других вымерших животных, некогда населявших холодную страну. Дичи и рыбы было так много, что на весь круглый год зимовщики в избытке обеспечили себя свежей пищей.

Проходя берегом небольшой реки, любуясь игрою разноцветных подводных камешков, устилавших речное дно, один из зимовщиков обратил внимание на небольшой черный камешек-обломок. Чем выше поднимался путешественник берегом реки, таких черных обломков в воде попадалось больше и больше. Приблизившись к береговому размыву, путешественник скоро увидел пласт каменного угля, выходивший на самую поверхность земли. Река подмывала здесь берег, а куски каменного угля падали в воду и уносились быстрым течением.

Обрадовавшись счастливой находке, путешественник вернулся домой. Захватив ломы и лопаты, зимовщики направились на заготовку зимнего топлива, в котором особенно здесь нуждались. В морозную полярную ночь при свете северных сияний-сполохов они перевезли на собаках к своему домику целую гору каменного угля и в топливе, составлявшем для них самую главную заботу, больше совсем не нуждались.

Неустанно продолжая работать, исследуя ближайшие окрестности неведомой страны, занимаясь рыбною ловлей и охотой, отважные зимовщики в полном одиночестве два года провели на берегу пустынного озера, только на два летних месяца освобождавшегося ото льда. Зимою и летом они вели метеорологические наблюдения, во время походов собирали ботанические и зоологические коллекции, непрерывно держали по радио связь с далекой Большой землей.

Живя на берегу Таймырского озера, я особенно полюбил заходить к старым зимовщикам в их маленький теплый домик, возле которого, свернувшись клубками в снегу, обычно спят ездовые собаки, за зиму обросшие густой лохматой шерстью. Подняв головы, собаки недоверчиво обнюхивают гостя, ступившего на крыльцо домика, по самую крышу утонувшего в глубоком снегу.

В небольших комнатках, убранных мужскими руками, тепло и уютно. На покрытых оленьими шкурами бревенчатых стенах развешаны ружья, охотничьи принадлежности. Тут же, в жилом помещении, установлены приборы, необходимые для метеорологических наблюдений и для радиосвязи с Большой землей. На укрепленных над письменным столиком полках с любовной бережливостью расставлены книги: небольшая, хорошо подобранная библиотечка, много раз прочитанная зимовщиками.

Старые зимовщики, хозяева «полярки» (так называют в экспедиции маленький домик) приветливо встречают своих гостей. В непогожие дни, когда над тундрой бушует пурга и даже ко всему привычные собаки не решаются показываться из своих убежищ, было особенно приятно гостить в маленьком теплом домике, под завывание ветра слушать бывалых людей, скромно и просто рассказывающих о своей самоотверженной многолетней работе.

В далеких, подчас нелегких и опасных путешествиях не раз я знакомился и сходился с людьми, дружба с которыми сохранялась потом на многие годы. К таким людям, далеким и верным моим друзьям, принадлежит Петр Степанович Свирненко, один из старейших советских полярников, опытный зимовщик и прекрасный охотник. Молчаливый, приветливый и трудолюбивый, он пользовался уважением всех товарищей, многих советских рядовых полярников, которым известно имя Свирненко. По рождению украинец, бывший учитель и пчеловод, много лет назад он уехал в Арктику и там надолго остался. Кажется, во всей советской Арктике нет самой отдаленной зимовки, где бы не побывал в свое время П. С. Свирненко. Не раз зимовал он на Новой Земле, на Земле Франца-Иосифа, на Северной Земле, на Таймыре. Каждая его зимовка — цепь подвигов и опасных приключений, о которых можно написать большую книгу. Как свойственно скромным людям, Петр Степанович не любит рассказывать о себе, и только в счастливую минуту, на охоте, когда оставались мы в тундре одни и Петр Степанович учил меня приемам охоты, ранее мне неизвестным, рассказывал он кое-что из своего прошлого: о трудных одиночных блужданиях в полярных просторах, о зимовках, об охоте. Многих товарищей выручал он из беды, рискуя собственной жизнью.

В полярных странах медленно и неровно проходит время весны. Даже в самом конце июня нередко возвращалась зима, дул с севера холодный ледяной ветер, засыпая снегом распустившиеся нежные цветы, по-зимнему бушевала пурга. Пробудившаяся жизнь, казалось, вновь замирала. Но все выше и выше поднимается над тундрой полуночное солнце, под снегом весело звенят ручьи, а над бурыми пятнами проталин белыми хлопьями взлетают бесчисленные куропатки. Свистят кулики, с криком кружатся и падают чайки.

Еще ранней весной начинается прилет птиц. Стая за стаей птицы торопятся на пустынный и далекий север. Их неудержимо манит далекая и холодная родина, где на бесчисленных реках и озерах птицы совершают брачный и семейный круг. В течение многих тысячелетий повторяют птицы свой долгий и трудный путь. Побуждаемые природным инстинктом, целые полчища крылатых путешественников ранней весною покидают гостеприимные теплые края, чтобы вернуться на свою далекую и холодную родину. Какие таинственные силы, древняя привязанность к местам гнездований заставляет их совершать долгие и опасные перелеты? Свистом бесчисленных крыльев, призыв-ними голосами наполняется весною ожившая пустынная тундра.

Еще в холодную пору первыми прилетели пуночки и белые куропатки. За ними летят гуси, бесчисленные кулики, появляются длиннокрылые крикливые чайки.

В начале июня на обнажившихся проталинах, покрытых прошлогодней травою, появились стайки подорожников — веселых маленьких птичек, очень похожих на овсянок.

Разбиваясь на пары, ночью и днем кружат над тундрою дикие гуси.

Немногие охотники средней полосы России знают, как живут и гнездятся на Дальнем Севере дикие гуси, ежегодно совершающие свой долгий путь над полями и лесами нашей страны. Кто из охотников не слышал веселый переклик пролетающих гусей, не следил за исчезающими в небе легкими косяками? Всякий охотник знает, как трудно добыть дикого гуся — осторожную и зоркую птицу. Готовясь к ночлегу, долго кружат они над рекою, с большой высоты замечают малейшую опасность.

На далеком севере, в безлюдной и пустынной тундре, дикие гуси ведут себя по-другому. Здесь, на своей древней родине, крылатые путешественники чувствуют себя почти в безопасности. Еще ранней весною, когда лежит над тундрою снег, появляются их первые косяки. Выбирая места для гнездования, кружат гуси над устьями рек, над бесчисленными озерами, которыми вдоль и поперек покрыта тундра.

Бывалые и опытные охотники научили нас особенному приему. Завидев приближающихся в поисках подружек гусей, мы приседаем на открытом месте и, сидя на корточках, ритмично и плавно машем над головою раскинутыми руками. Эти плавные, похожие на взмахи крыльев движения неизменно привлекают внимание пролетающих птиц. Сделав широкий круг, гуси обычно тянут прямехонько на спокойно ожидающего стрелка.

Застрелить налетевшего вплотную гуся, разумеется, нетрудно. Слышно, как щелкнет дробь по перьям, как, кувыркаясь в воздухе, мгновенно утратив изящную свою ловкость и красоту, одна за другой грузно падают на земли? подстреленные птицы.

Странное дело, охота здесь как бы утратила свою обычную привлекательность. Жалко убивать прекрасных доверчивых птиц, после великого опасного путешествия вернувшихся на далекую родину, радостными голосами своими ожививших застывшую и мертвую страну.

Выходя в тундру, редко беру с собою ружье. Подманив доверчивых птиц, быстро поднимаюсь во весь рост, громко хлопаю в ладоши. Испуганно забирая крылами, гуси столбом взвиваются над головою, и еще долго любуюсь, как исчезают в небе красивые сильные птицы.

12 июня

Чудесный голубой день, чистое небо, зеркальный воздух, глубокая прозрачная тишина! Наконец-то и в этой холодной стране наступила настоящая весна, близится короткое полярное лето. После весенних праздничных игр у птиц наступили дни забот. Звеневшая бесчисленными голосами токующих птиц пустынная тундра замолкла. В жизни птиц пришла хлопотливая пора гнездования. Белоснежные брачные наряды самцов-куропаток поблекли. Скромные самочки переоделись в домашние платьица, будничным цветом своим неразличимо слившиеся с буровато-желтой раскраской тундры. Пышным свадебным нарядом еще по-прежнему красуются самцы гаг-гребенушек, изредка пролетающие над пустынными каменистыми берегами, да в праздничных костюмах, в нарядных кружевных воротниках разгуливают длинноногие щеголи турухтаны. Куда-то попрятались, рассыпались суетливые кулики. Поделив безбрежные просторы тундры, птицы разбились на пары. Как бы охраняя покой умолкнувшей тундры, на вершинах пустынных холмов и останцов недвижно маячат полярные совы — бессонные часовые. Из-под ног путешественника то и дело выбежит, припадая к земле, куропатка-наседка, да сорвется с гнезда и, как подстреленный, тут же упадет на землю крошечный куличок. Стараясь отвести незваного посетителя от своего гнезда, притворившись беспомощным, куличок кувыркается у самых ног путешественника, как бы приглашая дотронуться до него рукою. С улыбкой наблюдаю уловки маленького хитреца. Осторожно смотрю под ноги. Среди разноцветных камешков береговой осыпи даже на близком расстоянии трудно разглядеть крошечные яички. И цветом и формой эти лежащие на голой гальке яички так похожи на окружающие их мелкие камешки, что даже зоркому хищнику не всегда удается их заметить.

Бродя по тундре, наблюдаю множество удивительных явлений. Вот из-под самой ноги путешественника, наступившего на мокрую кочку, выскочил, злобно заверещал лемминг — бесхвостая полярная мышь-пеструшка. С какой поразительной храбростью бросается она на сапог путешественника, случайно нарушившего покой зверька! С яростным писком подскакивает зверек над землею. В этом писке — отчаянная угроза, готовность бороться за свою жизнь. Стараясь не повредить скрытого в кочке гнезда пеструшки, тихонько отступаю от храброго бойца, привыкшего ждать опасность со всех сторон.

Над простором тундры низко летят дикие гуси. Слышу знакомые голоса, вижу стайки пролетающих птиц. Сделав круг, дикие гуси присаживаются на жировку. Мне видны длинные вытянутые шеи, их туловища, спрятанные за кочками тундры, поросшими мхом и полярной березкой.

Вот у основания каменной россыпи пробирается покрытый клочьями вылинявшей шерсти песец-крестоватик. Долго слежу за уловками зверя, почуявшего лакомую добычу. Прячась за обломками камней, тихонько пробирается хитрый разбойник. Вижу лисью мордочку, лисьи вострые ушки. Иногда он останавливается, как бы прислушиваясь, приглядываясь к спокойно жирующим гусям. Но нелегко поймать осторожного и чуткого гуся в открытой тундре. Слюнки текут у прожорливого песца. Сделав прыжок в сторону, он придавил лапами выскочившую пеструшку и, скрывшись в промоине, занялся обедом. Хищного разбойника заметили чайки-поморники, зорко охранявшие свое гнездо. С громкими криками вьются они над каменной россыпью, в которой затаился песец. Мне хорошо видно в бинокль, как птицы взлетают, круто падают на спину зверя. Отбиваясь от птиц, песец огрызается, щелкает зубами, но смелые поморники настойчиво преследуют врага. Спасаясь от них, песец прибавляет ходу, и я еще долго вижу, как в просторах тундры мелькает его подвижная легкая тень[7].

Пара черных поморников кружится над моей головою. Смелые птицы нападают с такой решительной настойчивостью, что приходится от них обороняться, прикрывать голову от ударов.

Мой наблюдательный пункт у подножия каменного останца, одиноко возвышающегося над необозримыми просторами тундры. По охотничьим приметам здесь должна пролегать «трасса» пролета диких гусей, отлетающих на линьку в восточные районы Таймырского полуострова. С отлогого склона останца открывается обширный вид на Таймырское озеро, на уходящие в прозрачную даль пустынные извилистые берега. Направо и налево расстилается холмистая безбрежная тундра. С ружьем в руках я сижу на обломках выветрившегося останца, украшенных разноцветным узором лишайников. Необычайное чувство одиночества Владеет здесь человеком. Чувствую себя в глубине пустынного безлюдного мира. Охотничье ружье лежит на коленях. Слышу близкие голоса птиц. Косяки гусей пролетают над моей головою. Десятки тысяч лет назад также раздавались здесь эти спокойные голоса.

У берегов озера тундра оголилась, кое-кое-где ярко белеют пятна снега. Но еще крепко держит ногу нерастаявшая твердая мерзлота. Всюду звенят ручьи, шумят весенние речки, пробивая путь в наполненных снегом глубоких распадках. В снежных размывах гремят живописные водопады. На озере еще стоит лед, местами уже посеревший; в образовавшихся глубоких заберегах уже просвечивает покрытое камнями дно. Любители рыбной ловли ночью и днем таскают жмущуюся к берегу рыбу. На мокром рассыпающемся льду лежат огромные рыбины с красноватыми плавниками, еще не успевшими поблекнуть. Это последние дни подледного зимнего лова. В западной своей части, там, где впадает река Верхняя Таймыра, озеро, по-видимому, уже расчистилось, и со дня на день можно ждать общего ледохода. Но по-прежнему плотен и толст в своей подводной части образовавшийся на зиму лед, и кажется, нет такой силы, чтобы сокрушить, поломать железную его толщину.

Чаще и чаще появляются в небе кучевые пухлые облака — верный признак близкого лета. Но и эти высокие облака, сочетаясь с суровым ландшафтом страны, кажутся незнакомыми, другими.

Так редки в этой суровой стране ясные и тихие дни, природа почти не улыбается. Но зато особенно милы, чудесны редкие улыбки полярной природы!

После такой ясной улыбки опять хмурится небо, злобно свистит ветер. Под напором холодного ветра стены жилища колеблются.

Но и в злобном дыхании ветра чувствуется близость полярного лета. Набухает, темнеет на озере лед, в образовавшихся заберегах ходят и пенятся волны. Не обращая внимания на дурную погоду, завзятые рыболовы продолжают таскать на крючки рыбу. В озере с каждым днем прибывает вода. Преграждая путь путешественникам, по всей тундре гремят, разливаются холодные бесчисленные ручьи и потоки.

Ветер, ветер! Низкие темные облака. Серая гладь озера и холодная зеленоватая вода в открывшихся заберегах. Птицы точно попрятались, примолкли. Редко-редко сбиваемый ветром протянет над берегом гусь, да покружатся и исчезнут неведомо куда чайки. В тундре звенят ручьи, ярко сверкают пятна снега. За тридцать дней на глазах наших произошли замечательные превращения.

Есть в этих днях особенное время затишья, когда^ как бы утомившись, живая природа вдруг засыпает. Все как бы примолкает, настораживается в природе, нерушимая стоит тишина. Особенное чувство испытывает в эти дни человек. Растут-поднимаются на глазах травы, сладостно пахнет земля, цветы распускаются.

26 июня

Утром, «на рассвете» (здесь, разумеется, совсем неуместно это обычное выражение: день и ночь по свету почти не различаются, и о времени «рассвета» мы узнаем по карманным часам), сегодня первый настоящий дождь барабанил по крыше. Этот знакомый приятный звук напомнил вдруг детство, деревню, теплое лето — быть может, поэтому так крепко и долго спалось, легкие, детские снились сны.

Одевшись, отворил дверь и вышел на волю. Так обрадовали ворвавшиеся с ветром запахи пробудившейся земли! До сего времени я был уверен, что тундра бедна ароматами. Опытному наблюдателю природы странным казалось почти полное отсутствие запахов в необычайно чистом, прозрачном воздухе полярной страны. Оттаявшая под лучами солнца земля почти не пахла, а веющий в лицо ветер обычно не приносит знакомых, тревожащих нас запахов весны. Здесь не почует путешественник и неприятного запаха тления — в чистом холодном воздухе ничто не разлагается, ничто не тлеет.

Сегодня после первого дождя впервые я узнал аромат тундры. Ветер тянул над обмытой дождем, покрытой скудной растительностью тундрой, и в его дуновении я почувствовал очень знакомый, смолистый запах багульника, земли, болотной мокрой листвы.

Этого знакомого запаха весны почти никто не почувствовал. Это, быть может, объясняется особенной остротой обоняния, которою я всегда отличался. Острота обоняния, так же как и острота слуха, в наблюдениях над природой доставляла мне много наслаждения. В окружавшей природе нередко улавливал я тончайшие ароматы, самые отдаленные воспоминания возникали тогда с особенной силой. Я помнил, как, каждый по-своему, пахнут посещенные мною большие города; в воспоминаниях раннего детства и наших ночных сновидениях запахи имеют особое значение. Странное дело, здесь, в лютой, холодной стране, где так редко проглядывает солнце, с особенной четкой остротою вспоминается родная, такая знакомая с детства природа: я как бы слышу шелест листвы березовой рощи. В этой повышенной остроте воспоминаний скрыта особенная, захватывающая дух прелесть. Так, художники и поэты зорче видят «из прекрасного далека» свою родину, и поэтическое чувство в них вырастает с особою силой.

Вдыхая запахи пробужденной земли, берегом озера я ухожу в тундру, поразительно изменившуюся в течение одной ночи. Неузнаваемо было и посиневшее до черноты озеро: толстый двухметровый лед вздувался, просачиваясь сквозь береговую гальку, бесчисленные бежали ручьи. Но уже наступила настоящая, подлинная полярная весна, которую мы так нетерпеливо ожидали. И вместе с весною настало время полной распутицы, невозможности двигаться на вездеходах внутрь горной страны, которую пересекали теперь бесчисленные бурные потоки, наполненные водою и снегом глубокие распадки, куда, как в волчью яму, может провалиться тяжелый вездеход. Мы давно не знаем выходных дней, календарные числа перепутались. Кроме радистов и метеорологов, ведущих регулярные наблюдения над погодой, никто точно не знает названия наступающего дня. Дни и ночи перепутались. Даже вездесущее радио, крепко вошедшее в повседневный наш быт, теперь почти отсутствует. Связь с внешним миром держим лишь в определенные часы.

В живой природе полярной страны все как бы торопится захватить короткое лето. В прозрачных ледяных «тепличках» мы находили распускавшиеся растения и, несмотря на пургу и жестокие морозы, наблюдали над снежной тундрой первых крылатых разведчиков-птиц, спешивших иногда лишь для того, чтобы погибнуть. Так велика у перелетных птиц тяга на свою холодную родину, что их не останавливают тяжкие лишения и опасности, огромное пространство.

Необычайно быстро проходит у птиц весенняя «красная горка» — веселое время спаривания и брачных игр, ради которых самцы оделись в праздничные одежды. Не успеешь налюбоваться на игры птиц — у хлопотливой самочки уже заложено гнездо, искусно прикрытое сухою травой. Даже острый глаз хищника не всегда разглядит сидящую на гнезде птицу, расцветкой своего оперения слившуюся с растительностью тундры.

Еще пролетают над замолкающей тундрой холостые гуси — самцы. Нетрудно приманить и застрелить одинокого гуся, подыскивающего себе подругу. Пролетающий гусь непременно сделает круг и приблизится к стрелку, размахивающему над головой руками. Но и гуси-одиночки пролетают rice реже и реже. Только по-прежнему стон стоит от бесчисленных куликов, населивших все безграничное пространство тундры. В голосах птиц преобладают мирные, тихие звуки. Бурное время весны, соревнования самцов и веселого красования промелькнуло. Его сменили будни насиживания, накопления сил и выращивания потомства.

Под сухой круглой кочкой, покрытой бурой травою, я нашел гнездо куропатки. На соседней кочке сидел белоснежный самец-петушок, отчетливо выделявшийся на буром фоне тундры. В нем уже не оставалось грациозной живости, задора и красоты, которыми недавно мы так любовались. Утомленный весенними играми, петушок сидел, сидел понуро и неподвижно. Он равнодушно следил за моими движениями, не выказывая ни малейшего беспокойства. Я подошел вплотную к неподвижному петушку, и мне показалось, что птица ранена, не может летать. Я протянул руку — петушок вспорхнул. Распахнув крылышки, он тихо летел над самой землею, как бы приглашая меня за собою. Хорошо зная повадки птиц, точно таким приемом отводящих от гнезда хищников, внимательно смотря под ноги, я направился в противоположную сторону. Охотничья догадка оправдалась. Я ступал со всею осторожностью, разглядывая под ногами каждую кочку, каждую пядь земли. Как ни старался я разглядеть замаскированное гнездо — все старания были напрасны. Так и не удалось бы мне найти искусно скрытое гнездо, если бы я не наступил ногою на кочку. Под этой кочкой, покрытой прошлогодней бурой травою, в замаскированном гнезде таилась и пряталась наседка. Желтовато-серенькая курочка сидела в гнезде, прижав головку, поглядывая на меня блестящим черным глазком. Нагнувшись над гнездом, я попытался осторожно погладить притаившуюся наседку. Почувствовав прикосновение руки, наседка соскочила с гнезда, притворно волоча крыло, прихрамывая на одну ножку. В замаскированном гнезде я насчитал больше десятка яиц и, чтобы не дать им остынуть, поспешил поскорее убраться.

Очень часто у нас, у людей, бывает так: оскорбит, обидит кто-нибудь слабого, брякнет при женщине грубое слово, нередко «цари мироздания» бросают свою семью — жена остается с маленькими детьми мыкать горе, проклинать судьбу.

У огромного большинства птиц и зверей не так. Есть у животных и весенняя чистая любовь с прекрасными брачными играми, есть верность, дружба и самопожертвование. Многие звери и птицы, разбившись на пары, остаются навеки вместе: дружно строят гнездо, дружно выкармливают и воспитывают до последнего дня свое многочисленное семейство, а певчие птицы-самцы услаждают звонкими песнями сидящих на гнездах милых подружек. Бывает, разумеется, в птичьем и зверином мире совсем по-другому.; Дикая утка, к примеру, тщательно прячет от сладострастного и грубого мужа свое гнездо и, отлучаясь, чтобы положить яйцо, старается обмануть мужа. Найдет селезень гнездо — перебьет яйца.

Из всех диких птиц самая дружная, семейственная птица — куропатка. Мне куропатки напоминают старых уездных хозяек. Живут оседло, хлопотливо, добропорядочно. У людей-куропаток — занавесочки, самоварчик, цветочки на окнах. И непременно большой-пребольшой выводок.

Но эти же самые куропатки показывают изумительные примеры самопожертвования. Защищая детей, не задумываясь, жертвуют своей жизнью родители. В природе нередко встречаются крупные выводки куропаток — до двадцати пяти — тридцати штук. Наверное, можно сказать, что такой выводок составился из двух куропаточьих семейств — семья куропаток усыновила соседний осиротевший выводок, родители которого погибли; свои и чужие дети растут и воспитываются, как родные.

Здесь, в тундре, мне удалось наблюдать жизнь куропаток, не видевших и не боящихся человека.

23 июня

С сегодняшнего дня солнышко покатилось под горку, к полярной зиме. Экая, говорят, наша сторонка, как где-то поют на Крайнем Севере безнадежную песенку:

Здесь мы словно в строгом мужском монастыре — ни единой женщины; бабьим духом, как говорится, и не пахло. Как Земля стоит от века веков, не было на берегах Таймырского озера легкой женской ноги. В прошлом году, говорят, прилетела с попутным самолетом — пилот Мальков пригласил — метеорологическая девушка Рая с Усть-Таймыри, всего на один часочек. Повернулась, как трясогузочка на береговой гальке посмотрела туда-сюда голубыми глазами и — до свиданья — улетела. Как трясогузочка. Так и не знаю, вздыхали или не вздыхали парни: без меня было.

Так строг и некасаем наш монастырь, даже портретов женских, простых фотографий что-то не видно, никто не показывает. В единственном завалявшемся номере «Огонька» нет ни одного женского изображения. И пусть не обидятся наши любимые жены, одни оставшиеся на трудном домашнем хозяйстве: без заботливой женской руки, сама собою движется наша суровая походная жизнь. Пусть не подумают, что без нежной руки мы совсем опустились, заросли грязью, забыли следить за собою.

Сказать нечего: на окнах «монастырского» нашего скита нет кружевных занавесок, нет праздничных скатерток и прочих прелестей домашнего обихода. Чудесно устраиваемся мы и на камне возле походной палатки, и, если даже не радует путников погода, надолго запомнится походная скудная трапеза, и чистое высокое небо, и горы, и голоса пролетающих над лагерем бесчисленных птиц. Странное дело: реже здесь слышатся скоромные, солёные разговоры и даже у самых заядлых любителей острой приправы как будто пропала до них охота. Нет-нет, добродушно пошутим над нашими холостяками: «Ну, как, кого во сне видели, блондинку или брюнетку?» — или неуемно-подвижный ботаник-профессор без нужды припишет в фенологический дневник своего ученика Окмира нарочно придуманную фразу: «Любовался-де на цветы и вспоминал глаза любимой девушки…»

О женщинах говорится уважительно. Кто знает, быть может, так, в одиночестве, происходит преображение и возникает мечта о Прекрасной Даме и Незнакомке, которые заслоняют от нас домашние неурядицы и кружевные занавески.

7 июля

Вчера был памятный, незабываемый день. Утром — тишина, солнце, тепло. К вечеру подул восточный ветер, по всему озеру тронулся лед. Во время обеда кто-то взглянул в окно, громко крикнул:

— Скорее идите смотреть: лед тронулся!

Оставив обед, накидывая наспех одежду, мы выбежали на берег. Зрелище открывалось изумительное. Возле маленького домика полярной станции стояли люди, без шапок, в одних легких рубахах. На покрытом льдом озере от края до края зигзагами расходились огромные трещины, черневшие открытой водою. Обжигая лица, дул резкий ветер. Невообразимое, фантастическое совершалось на берегу. Движимое силой инерции, огромное ледяное поле напирало на берег. Светясь фосфорическим светом, льдины ломались, дыбились, рассыпались хрустальным порошком. На глазах наших росла огромная сказочная гора, вся светившаяся зеленоватым светом. Казалось, живая неведомая сила управляет движением льда. На вершине хрустальной горы вырастали чудесные башни, замки, фантастические города. Все это с шумом и шорохом тут же рушилось, рассыпалось в прах, и на глазах наших вновь возникали сказочные здания, мерцающие чудесным алмазно-голубым светом.

Светящиеся алмазные зеленоватые тяжелые льдины двигались, вырастали, обрушивались на отлогий берег, катя перед собою вывернутые со дна озера многопудовые камни, кувыркавшиеся по земле. Взволнованные необычайным зрелищем, по берегу с лаем и воем носились собаки. Люди стояли молча, не обращая внимания на пронизывающий ветер, трепавший волосы на их открытых головах. Изредка слышались короткие замечания:

— Какая силища!

— Красота!

— Вот, если на домики наши попрет!

— Кинооператоров бы сюда!

Впрямь, не хватало в тот час кинооператоров, чтобы запечатлеть необыкновенное зрелище, любоваться которым приходится очень немногим.

Не более двух часов продолжалось интересное явление. Силы, двигавшие льдами, встретив сопротивление береговой полосы, скоро иссякли, и живая сказочная картина застыла. Перед нами недвижно возвышалась высокая ледяная гора, светившаяся чудесным нежно-зеленым светом. С тихим шуршанием сыпались осколки льда, с хрустальным звоном струилась вода.

Не замечая насквозь пронизывающего одежду ветра, мы долго любовались чудесным зрелищем. Веселый и возбужденный зашел я обогреться в домик полярной станции. В уютно обжитых комнатках домашне пахло печеным хлебом, уютом теплого человечьего жилья, где соблюдались аскетический, дельный, «мужской» порядок и щепетильная чистота, которые можно наблюдать на дружных дальних зимовках.

Весь день полон перемен и событий. Утром собирались в дальний поход в восточную, неисследованную часть озера, готовили шлюпки и снаряжение, рассчитывая пробираться у берега каемкой открытой воды. К вечеру все вдруг неузнаваемо переменилось — двинулся лед, перед самыми окнами нашей зимовки словно в сказке высилась ледяная хрустальная гора. Освещенная полуночным солнцем, нависла густая лиловая туча, и над озером, покрытым посиневшим льдом, вдруг засияла, дугою перекинулась с берега на берег многоцветная радуга, как бы предсказывая перемену в погоде. Зрелище этой чудесной радуги было необычайно. Крепче и крепче нажимал ветер, хлестал крупный ледяной дождь; под напором сильного ветра кипела и волновалась в сузившихся заберегах холодная вода.

Днем мы ходили ловить в маленькой бухточке рыбу. Крошечным неводом-волокушей в одну тоню вытащили несколько десятков крупных сигов и целую кучу серебристых скользких хариусов, прижимавшихся у отмели к самому берегу. Рыба живым трепещущим серебром наполняла мотню волокуши. Множество рыбы лед прижал к берегу, загнал в бухту; вода кипела живою рыбой. Каждый заброс волокуши приносил обильный улов. Не обращая внимания на ветер и холодный дождь, весь день продолжали ловить рыбу в запас.

Вечером попечением нашего повара Михайлыча мы лакомились и грелись «многоэтажной» ухой, испробовать которую доводилось лишь немногим рыболовам.

Все жесточее и жесточее нажимал ветер, дощатые стены барака дрожали и колебались. Взглянув в забрызганное дождем окно, я увидел, как от берега к берегу, по огромному полю льда, зигзагами уходя вдаль, побежала черная трещина, неизменно и быстро расширяясь. Разбитое ветром огромное поле льда двинулось к югу. Темная грозовая туча стояла над южной частью Таймырского озера, сбрасывавшего с себя ледяные оковы. Странная ярко-лиловая молния сверкнула вдруг, ослепив глаза, глухо пророкотал гром. Никогда еще не доводилось мне видеть летнюю грозу в Арктике. Странно было слышать в этой холодной стране первую грозу, возвещавшую начало полярного лета. Быстрее и быстрее надвигалась туча, над ледяными полями вспыхивали лиловые молнии, и на глазах наших раскалывался и уносился ветром лед.

8 июля

Ясный ветреный день. После вчерашнего «столпотворения» ясное, глубокое небо с летними кучевыми облаками. На озере движется лед: гонимые течением, медленно проплывают широкие ледяные поля, смыкаются и расходятся отдельные льдины, образуя чернеющие водою трещины и разводья. Необычайно это сочетание высокого летнего неба, вчерашней грозы, многоцветной радуги с холодным до* зимнему ветром и еще не растаявшим льдом, с белыми пятнами снега, всюду разбросанными по тундре.

По наблюдениям старых зимовщиков, дней через десять-двенадцать должно очиститься озеро, но еще долго будет стоять лед в устье реки Нижней Таймыры, не раньше августа могут ходить по реке катера. Так коротко в этой полярной стране настоящее лето. А в сентябре уже вернется зима, озеро покроется молодым льдом, начнутся пурга и метели.

Над примолкнувшей тундрой, над берегами озера летят и летят косяки гусей. Гуси направляются линять на восток, в пустынную недоступную часть тундры. Ночью и днем слышатся их знакомые голоса. Возле самого дома, под окнами, появились цветы, пахнущие сильно и пряно. На склоне останца маленький нежный цветочек вытянулся, доверчиво склонил головку на плоский камень, как на подушку. Здесь, на камне, согретом скудным полярным солнцем, ему теплее.

На полярных зимовках, как и во всех многолюдных экспедициях, бывают дельные люди и бездельники, скучные и веселые, бодрые и унылые, здоровые и больные. Ни одна зимовка не проходит без мелких и крупных недоразумений, не всякий способен выдержать, перенести спокойно долгую полярную ночь, вынужденную скученность. Все переговорили, перечитали все книги, рассказали все анекдоты, переслушали потертые пластинки, каждый о каждом давно знает всю подноготную. Люди надоедают ДРУГ дружке, все присмотрелось, прислушалось, изучены недостатки и достоинства каждого зимовщика, нервы необычно напрягаются. Некоторые от избытка молодых сил начнут возню, шуточную потасовку, борьбу, все летит кувырком: столы, табуретки. Не мудрено, что сорвется иной раз в раздражении обидное для товарища словечко, завязывается ссора, кажется, навеки разошлись, поссорились люди, и уже никогда им не помириться, не стать вновь друзьями. Но споры и недоразумения обычно заканчиваются так же скоро, как и возникают, все забывается — дружной, крепкой семьею живут зимовщики. А приходят горячие дни работы — и все дурное уляжется, не щадя сил и здоровья трудятся люди, работа всех объединяет, каждый каждому старается помочь, опытный обучает неопытного. Во всей силе вдруг сказывается та дружная, крепкая мощь, которая помогает русскому человеку в трудные, ответственные и трагические минуты чудесно объединиться, слиться в единое дыхание, единым махом поднять тяжести, на удивление изумленному чужеземцу.

Много знавал я людей, полярных советских зимовщиков, для которых Арктика делалась как бы второй родиной, — вновь и вновь тянуло их на зимовки в ледяную холодную пустыню. Были среди этих энтузиастов Арктики городские избалованные люди, рабочие и интеллигенты, были привычные к северу промышленники — архангельцы-поморы, были и уроженцы солнечной ласковой Украины, выросшие среди садов и баштанов. Этих разнообразнейших по своему происхождению людей одинаково манила Арктика, суровая ее природа, и не раз случалось, побывав на родине, они опять возвращались в полюбившуюся им пустыню.

Первобытная жизнь лицом к лицу с природой особенным образом влияет на людей. Мужественные и сильные закалялись; капризных и избалованных уличало их поведение. В трудных походах и передвижениях люди объединялись, суровая природа воспитывала, облагораживала человека. В походе, как и на войне, все были товарищами, друзьями, в трудную минуту спешили друг другу помочь. В природных условиях определяются характеры и качества человека; здесь все на виду, нельзя прикрываться словами: лентяй остается лентяем, труженик — тружеником.

И быть может, лучшими товарищами, крепкими и неутомимыми работниками, не знавшими усталости, были промышленники-архангельцы. На этих простых и отважных людях многое держалось. В походе, в трудных, почти невыносимых условиях они не теряли своей спокойной уверенности. Неизбывная веселость, находчивость выручали их в самых тяжелых положениях. В этих смелых людях, прямых наследниках отважных мореходов-поморов, выражались те духовные качества, которыми богат и силен русский талантливый коренной человек.

Из таких незаменимых в походе людей был и наш спутник — архангельский промышленник Веня. С большим удовольствием вспоминаем теперь мы наши подчас нелегкие и утомительные походы. Для непривычного к путешествиям человека тяжелой, пожалуй, покажется жизнь в походной палатке. В суровой стране редки теплые тихие дни. Однажды на стоянке нас застала жестокая длительная непогода. Ветер вдруг подул с севера, к самой земле прижимая распустившиеся желтые и голубые цветы. Посыпался снег, полил косой ледяной дождь, временами насквозь пробивавший маленькую нашу палатку. Со всех сторон подтекает вода, отовсюду дует, течет. Давно уж подмокли постеленные на земле шкуры, насквозь промокла одежда. В такие часы не раз приходят невеселые мысли. Лежишь, лежишь л задумаешься: «Черт, мол, послал тебя. на этакие лишения. Сидел бы себе в своей городской квартире, за письменным столом, чай-кофеек попивал…» Так подчас станет туго и лихо, хоть бросай и уходи. А вот посмотришь на Веню, на его веселое и спокойное лицо — точно сама погода вдруг прояснится.

— А ну, не погреться ли нам чайком? — скажет, бывало, Веня.

— Да разве можно на таком ветру чай вскипятить?

— Будет сделано! — скажет Веня.

Этот незаменимый в походах человек в самом деле мог совершать чудеса. Он разводил огонь, когда, казалось, не было никакой возможности выбраться из палатки и стоять на ногах, отыскивал топливо и воду, безошибочно находил верную дорогу, видел и слышал так, как может видеть и слышать природный промышленник — и охотник. Партия ботаников, возвращавшаяся по озеру в бурный день на парусной лодке, жизнью обязана Вене, доставившему ботаников через бушующую стихию.

Это о таких простых северных русских людях, как наш спутник архангельский промышленник Веня, писал еще в начале прошлого века один из популярных путешественников:

«Я не могу отказать русскому человеку в самом решительном подтверждении свидетельства, которое уже не раз ему воздавали. Во всем свете едва ли найдется другой, кто мог бы помериться с ним в самой гибкой во всем находчивости, особенно с русским, выросшим в безлюдных пустынях глубокого севера. Для него, собственно, изобретена фраза: мастер на все, хотя она не одно и то же, что «во всем мастер». И если прибавить к тому неистощимое юмористическое добродушие, каким сопровождается эта находчивость, то можно решительно сказать, что именно русский по преимуществу создан быть путешественником в лучшем смысле этого слова».

Огромный рост и физическая сила еще не всегда верные показатели пригодности человека для работы в тяжелых арктических условиях. Я знавал очень слабых и пожилых людей, коренных избалованных интеллигентов, отлично и безропотно выдерживавших трудные зимовки. Это были самые лучшие, внимательные, скромные, нетребовательные товарищи. Ворочавшие бревнами и хваставшие всяческими подвигами болтуны, случайно устроившиеся на зимовку, быстро пасовали.

Слишком разговорчивые, неумеренно экспансивные люди на долгих зимовках так же невыносимы, как и мрачные желчные ипохондрики, во всем и всегда проявляющие свое недовольство; Страдающий недержанием слова влезает в каждый, едва завязавшийся разговор своих иногда очень молчаливых и скромных товарищей, и тогда уже никакая сила не заставит его остановиться. Слово за словом, в десятый раз, не обращая внимания на замечания и шутки, подчас и бесцеремонные, расскажет он уже давно знакомые и рассказанные истории, от которых всем станет тошно. Но еще хуже жалобщики, нюни и матерщинники — случайные обитатели зимовок. «В семье не без урода!» — говорит пословица. Бывали и на советских зимовках случайные, неподходящие люди. Как и везде в человеческой жизни, самые неприятные — самовлюбленные карьеристы, равнодушные себялюбцы, самодовольные дураки. Суровые условия жизни обычно быстро отсеивают лишних людей: так сами собою нередко создавались дружные коллективы.

Помнится, у американского полярного исследователя Бэрда читал (да и сам думал) очень верное наблюдение: в его антарктические экспедиции нередко просились люди некоторым образом травмированные: политические неудачники, надеявшиеся вернуть себе утраченную славу; случалось, уголовные преступники, спасавшиеся от преследования; семейные несчастливцы, искавшие покой сердцу, измученному бесплодными любовными терзаниями.

Но есть и другие, так сказать, «одержимые» путешественнику. На этих-то одержимых все стояло, стоит и будет стоять. К таким одержимым относятся Нансен, Седов, Амундсен, быть может, и сам Бэрд. Этих великих духом людей в полярные страны гнали не личные соображения и не мелкие тревоги за собственную судьбишку. Полярные путешествия были их стихией. Они родились и росли, чтобы стать полярными путешественниками.

Наша походная палатка разбита на берегу ручья, проложившего себе путь в снегу. На сухой проталине лежат убитые на обед куропатки. Вокруг тундра, бескрайний однообразный простор, пологие бурые холмы и долины, еще укрытые слежавшимся зимним снегом. Возле палатки растут цветы. Голубые и желтые венчики треплет и принимает к земле ветер. Изредка над цветами пулей промчится шмель, сядет на закачавшийся, не выдерживающий его тяжести цветок.

Над ручьем и открытою тундрой все время летают гуси. Они кружатся небольшими косяками, то присаживаясь на поляну, то опять поднимаясь. Выйдя из палатки, изредка наблюдаем оленей, спокойно пасущихся в обширных долинах. Дважды я встречал волков, подбиравшихся к стаду оленей. Разбойники пробирались в глубине долины, останавливались и прислушивались к звукам, с необыкновенной отчетливостью разносившимся над пустынной тундрой. Зарядив картечью ружье, я долго стоял неподвижно. Ветер донес, до разбойников запах человека, и они быстро метнулись, трубою вытянув хвосты и прижав уши.

Странное дело, в ветер и стужу, под грохочущим полотном мокрой палатки я видел волшебные легкие сны. И засыпал и опять просыпался — и легкие воздушные видения меня обступали. Во сне я видел друзей, голубое прозрачное море, по которому сновидения меня носили на легких парусах. Бодрое, веселое наше настроение поддерживал Веня, рассказывавший веселые истории из прошлой архангельской жизни.

Мы, путешественники и охотники, с особенным величайшим удовольствием вспоминаем пережитые некогда невзгоды, дни, проведенные в палатке, в пустынной тундре^ Каждая подробность путешествия врезалась в память.

То, что подчас казалось невыносимым и крайне тяжелым, вспоминается как лучшее и приятное. Мы вспоминаем дни наших лишений, тяжелые ночевки и опасные переходы, друзей, с которыми в походе навеки завязались лучшие отношения, природу — и уж вновь сосет нас червячок странствий, власть которого знает каждый путешественник и страстный охотник. И не соблазнишь нас ни уютной квартирой, ни веселым и людным курортом. Вдруг невыносимой покажется городская торопливая жизнь — и потянет опять путешествовать в далекие страны, потянет к родной земле, к простым и понятным людям, к любимой и ясной природе. Так уж устроен каждый из нас, путешественников, и по-другому мы жить не можем.

В долгой жизни своей видывал я путешественников, до глубокой старости не утративших, несмотря на возраст и возраставшие трудности, своей страсти. Вновь и вновь пускались они в путешествия. В привычных лишениях и трудностях к ним вновь возвращались бодрость и молодости, с новой силой принимались они за любимую работу.

Ясный, солнечный день. А ночью заморозок, наст, ветер. Этот настойчивый пронзительный ветер не стихает. Мы живем точно на сквозняке, дующем вдоль грандиозной впадины, образовавшейся внутри полуострова, — огромной пустынной страны.

Сегодня в ночь партия геологов тронулась в трудный путь. Минувший день прошел в сборах, предотъездной сумятице. Люди торопились уложить снаряжение, багаж, вымыться в бане, выстирать бельишко; каждый обслуживает сам себя. Это немного напоминает войну, боевые походные будни. Сотни километров с тяжелым грузом за плечами проходят исследователи, почти на каждом шагу встречая препятствия. Заглазно трудно представить лишения, которые приходится испытывать людям, оторванным от основной базы, вынужденным работать, не зная отдыха, в суровых условиях. В растерзанной ветром палатке, на голой земле, в лютую стужу или под дождем живут они нередко целые месяцы. Негде отдохнуть и негде помыться. Возвратившись с работы, на скорую руку готовят они обед, развешивают и сушат (когда возможно) промокшую одежду, ползком забираются в свое полотняное жилище, стараясь прикрыться походным тряпьем. Ветер нещадно треплет палатку, осаждают в летнее время комары, льет дождь, завывает подчас злая пурга. Нужны крепкое здоровье, хорошая выдержка и закалка, умение терпеливо переносить самые тяжелые невзгоды, чтобы благополучно закончить тяжелый рискованный поход. Но странное дело, редко кто простуживается: холод и ветер как бы разогнали все недуги, необыкновенно крепко спится иной раз под звуки пурги, светлые снятся; сны.

По крутому распадку, наполненному снегом, спускаемся в глубину промытого рекою каньона. Суровые, выветрившиеся скалы высятся над головою, заслоняя яркий свет солнца. В этих скалах, в обломках размытых камней тщательно роются геологи, вооруженные длинными молотками. У подножия отвесной каменной стены они терпеливо копаются в камнях и осыпях, дробят ножами рассыпающуюся на куски породу. Опытный глаз геолога в хаосе первобытных наслоений находит нужное, точно различает характер и происхождение древнейших напластований. Перед взором геолога шаг за шагом раскрывается отдаленное прошлое холодной, некогда неведомой страны. В кусках породы (глинистый сланец) с поразительной четкостью отпечатались створки древних моллюсков, узорчатые ходы давно вымерших морских червей. Сколько десятков и сотен миллионов лет миновало, когда в этих пустынных краях бушевало море! Необычайные находки помогают геологам с большою точностью определить «возраст земли» и напластований. Работа геологов и биологов здесь как бы смыкается. Для наблюдений геологов особенно удобны глубокие речные размывы. Здесь обнажается структура напластований, сама собою проясняется картина прошлого.

У опытного геолога-изыскателя, как и у нашего брата-охотника, вырабатываются особенная острота глаза, нюх, острое чутье. Под землею, кажется, видит он драгоценные минералы, сложные отложения. По незначительным на первый взгляд приметам свободно читают геологи историю Земли, со спокойной уверенностью углубляются в непостижимые доисторические глубины. По мельчайшим находкам, древнейшим напластованиям, открываемым в толще земной поверхности, на скалах и обрывах читает геолог интереснейшую книгу событий и величайших земных катастроф. По черточкам, оставленным на поверхности камня, определяет он направление движения льдов в ледниковую эпоху.

Порывшись на берегу ручья, геолог показывает маленькую, отлично сохранившуюся раковину. Я внимательно рассматриваю находку, спрашиваю:

— Сколько же лет этой раковине?

— Раковина принадлежит к четвертичной эпохе, — отвечает геолог. — Как видите, здесь песок. Несомненно, в этих местах был морской пролив, соединявший нынешнее Карское море с морем Лаптевых. В те времена полуостров Челюскин был островом, отделенным от материка глубоким проливом.

Ученые до сего времени спорят о величине и характере ледникового покрова. Двигавшиеся с севера льды пропахали в земном массиве огромную глубокую борозду — так образовалось озеро. В образовавшуюся впадину хлынули воды. Накопившаяся вода промыла выход — так образовалась река, соединившая озеро с морем. Очень может быть, что в глубокой древности здесь были другие реки и озера. Море приходило и уходило, обнажались залитые водою огромные пространства суши, горы поднимались из глубин вод, море отступало.

Возвращаясь из очередной экскурсии к отрогам гор Бырранга, в числе обычных сборов геологи однажды принесли несколько камней самоцветов, найденных в каменных россыпях и распадах. Небольшие разноцветные камешки (подобные камешки-самоцветы нередко встречаются В горах Южного Урала) были похожи на окаменевшие полупрозрачные капли светло-зеленого цвета. Крепкие камешки эти резали стекло. Кроме изумрудно-зеленых камней и осколков, геологи принесли чудесные, изумительно правильной формы кристаллы неведомого, намагниченного минерала. Стрелка карманного компаса, по словам геологов, сильно пляшет в местах нахождения этих минералов. Вот они — первые находки, обещающие новые интересные открытия.

Необычайно обильна природными богатствами малоисследованная пустынная страна. В размывах реки пласты каменного угля лежат на поверхности земли. Наша походная палатка разбита возле месторождения каменного угля, на берегу ручья. Пласт каменного угля лежит здесь на поверхности земли. Осколками черного угля покрыто дно ручья, в котором, поблескивая серебром своей чешуи, веселыми стайками снуют быстрые хариусы — проворные веселые рыбки, живущие в быстрых студеных протоках. В течение долгой зимы этим углем, который возили зимовщики на собаках, отапливались жилые помещения на берегу Таймырского озера. Прекрасного качества уголь горит даже в обычном походном костре, заменяя отсутствующее в тундре древесное топливо. Чтобы разжечь небольшой костер, достаточно несколько лучинок и ложечки керосина. В сооруженном из камешков очаге мы стряпаем наш походный обед, кипятим большой чайник — верный спутник каждого охотника и путешественника.

Из великого множества птиц, ежегодно прилетающих гнездиться на побережье Полярного океана, самой редкостной и красивой птицей знающие люди справедливо называют краснозобую казарку. В ее праздничном необычайном наряде нет ярких кричащих красок, свойственных некоторым экзотическим птицам, но как прелестен украшающий ее шею и головку затейливый узор, червонно-бронзовая грудь, изящная маленькая головка! За редкостную эту птицу владельцы европейских и американских зоопарков платили сотни золотых рублей.

Как уверяют ученые орнитологи-птицеведы, краснозобые казарки живут и гнездятся лишь в пределах нашей страны. Осенью и весною совершают они долгий путь — от южной части Каспийского моря до пустынных берегов холодного океана. Путешествуя некогда в краю птичьих зимовок, я наблюдал краснозобых казарок в заповеднике имени С. М. Кирова, в заливе Кизил-Агач. Чудесные птицы кормились на отмелях мелководного залива. Быстрыми табунками пролетали они на жировку в Муганскую степь. Ранней весною возвращаются казарки на далекую свою родину.

На одном из островков Таймырского озера мы обнаружили гнездовье краснозобых казарок.

В маленькой лодке, подхватываемой волною, я осторожно причаливаю к пустынному островку, сойдя в воду, вытаскиваю лодку на прибрежные камни.

Тихонько, без охотничьего ружья, которое мне здесь не нужно, обхожу небольшой каменистый остров. Из-под моих ног с криком тревоги слетают гнездящиеся на каменной отмели крикливые чайки, кружат и падают над моей головою. В их криках мне как бы слышатся слова тревоги и брани.

«Чей ты? Чей ты?» — взлетая и падая, спрашивают чайки.

«Чужой! Чужой! Чужой!»

«Опасность! Опасность!»

«Уходи! Уходи!»

«Ушел! Ушел!»

«Чорррт! Чорррт! Чорррт!» — пикируя над самой моей головою, грозно бранятся поморники.

В глубине острова, среди обломков камней, гнездятся краснозобые казарки. Их гнезда скрыты на южном склоне скалистого островка.

Сидящих в пуховых гнездах казарок трудно увидеть. Так сливается окраска их нарядного оперения с цветным узором лишайников на окружающих гнезда обломках камней. Иногда птицы срываются из-под самых ног. Невольно вздрагиваешь от шумного взлета, от тревожного крика напуганных птиц.

Некоторые смелые птицы продолжают сидеть в своих пуховых гнездах. Совсем близко можно любоваться чудесным их оперением. Я вижу черные глазки, маленький клюв, пестрый чертеж полосок на вытянутой червонно-золотистой шее.

Слетевшие с гнезд казарки садятся у берега на воду, Колыхаясь на волнах, они внимательно следят за незваным гостем, неторопливо обходящим их заповедный остров.

«Хорошо бы, — думаю я, — одному поселиться, пожить на этом сказочном островке. Сторожкие птицы, наверное, скоро привыкнут к человеку, не причиняющему им никакого вреда». Проходя птичьим островом, я вспоминаю моего приятеля, ученого-орнитолога, с которым познакомился некогда в краю птичьих зимовок. Приятель рассказывал мне, как, изучая повадки птиц, он жил в палатке на пустынном песчаном островке, сплошь покрытом птичьими гнездами. Птицы пригляделись и привыкли к поселившемуся на островке человеку и совсем его не страшились. Они не слетали, когда он подходил к гнездам и трогал наседок руками. Палатка его была разбита в центре птичьей колонии. Ученый-птицевед засыпал и просыпался под крики птиц. Из палатки он наблюдал, как в ближайших гнездах вылуплялись птенцы, как выкидывали птицы из гнезд разбитую скорлупу, кормили птенцов. Подраставшие птенцы забегали в палатку. При появлении хищников взрослые птицы дружно отстаивали своих птенцов. Тучею кружились они над залетевшим крылатым хищником, поливая его густым дождем известкового помета. Опозоренный, политый белым пометом хищник торопился убраться.

Я брожу по скалистому острову, любуясь на сказочных краснозобых казарок. Встревоженные птицы как бы привыкают ко мне, спокойно усаживаются на свои гнезда. Окруженный птицами, долго сижу у подножия небольшой, нагретой солнцем скалы, возле которой голубым ковром цветут полярные незабудки.

Выходя в тундру, почти всякий раз видим оленей. Робкие животные пасутся обычно у подножия каменных останцов, на склонах пологих холмов, в долинах рек, во всех направлениях пересекающих тундру. К пасущимся диким оленям трудно подойти близко. Человеку в тундре нелегко укрыться. Издали замечают человека спокойно пасущиеся олени. Лишь изредка, скрываясь за выступами каменных останцов, удается накоротке наблюдать оленей. Спокойно бродят они небольшими дружными табунками, то поднимая, то опуская головы, украшенные ветвистыми рогами. Поразительно сливается окраска их меха с окраскою тундры.

Малейшее дуновение ветра доносит до оленей запах человека. Сторожко поднимают они свои красивые головы. В бинокль можно увидеть, как кидаются животные в бегство, исчезают за холмами пустынной тундры.

В просторах Таймырского полуострова еще сохранились многочисленные стада диких оленей. Подобно пролетным птицам весною, совершают они долгий и трудный путь на новые пастбища в холодный край, никогда не посещавшийся человеком. Здесь, на севере Таймырского полуострова, олени были в безопасности от охотников, подстерегавших их на берегах озер и рек. Несомненно, дикие олени, в великом множестве приходившие каждое лето на пастбище в эту страну, сохранились благодаря ее недоступности.

Я не знаю и не видел животных более кротких и беззащитных, чем северный олень. В прекрасных темных глазах оленя — скорбь и покорность мученика. У северных оленей множество врагов, начиная от злых оводов, в летние месяцы преследующих стада, и кончая волками и человеком. На огромное пустынное кладбище похожа тундра* усеянная костями погибших оленей. Сколько веков и тысячелетий лежат здесь эти кости, выбеленные солнцем оленьи голые черепа, потонувшие в оттаявшей мерзлоте позеленелые ветвистые рога?

Стада оленей неизменно сопровождают полярные волки. Больных и ослабевших, отбившихся от стада оленей, разбойники-волки уничтожают беспощадно. Быть может, поэтому среди диких оленей не бывает повальных заразных болезней, которым так часто подвержены домашние ручные олени. Волки здесь как бы выполняют роль жестоких и неумолимых санитаров, уничтожающих каждое заболевшее животное. Странное дело: количество волков, преследующих стада оленей, не увеличивается. Природа сама устанавливает (как везде и во всем) строгое равновесие. Не будь злых санитаров-волков, очень возможно, что все олени погибли бы от повальных болезней. Таковы неумолимые и разумные законы природы.

Еще весною мы наблюдали ранний ход диких оленей. Небольшими табунками олени двигались по льду Таймырского озера, переправлялись с юга на север, на пустынный северный берег озера, куда люди еще никогда не проникали. В солнечные ясные ночи и дни на ослепительной белизне снегов мы наблюдали медленно двигавшихся животных.

Наши охотники устраивали иногда засаду у небольшого каменного островка, мимо которого проходили усталые олени. Я не принимал участия в этой охоте. По рассказам охотников, олени подходили иногда почти вплотную к зарывшемуся в снег человеку. Слышались сухие винтовочные выстрелы.

Убитые и раненые олени падали в снег, кровавя ослепительно чистую его белизну, мучительно бились в предсмертных судорогах. Жестокою смертью кончался их путь на север, в некогда безлюдную молчаливую страну, где ружейные выстрелы еще не нарушали торжественной первобытной тишины.

Охота на кочующих усталых оленей была, впрочем, необходимостью. Нам нужно было кормить собак, питаться самим. Весенняя охота продолжалась недолго. Застрелив десятка два оленей, самые заядлые охотники вскорости прекратили стрельбу, и мы спокойно наблюдали весенний ход оленей. Разбившись на небольшие табунки, бродили они по склонам бесчисленных холмов, разрывая копытами снег в поисках скудной пищи.

Некогда дикие северные олени водились и паслись по всему обширному побережью Полярного великого океана — от Кольского полуострова и северных берегов Норвегии до далекой Камчатки. Бесчисленные стада оленей кочевали по крайнему северу Американского материка, в Гренландии и на Шпицбергене. Пробиваясь некогда на север пустынного Карского моря, покрытого почти непроходимым льдом, мы находили рога диких оленей на вновь открываемых островах.

В настоящее время диких оленей осталось немного. Их беспощадно истребляли охотники, вооруженные современным оружием, ловили и съедали голодные полярные волки.

Люди, обитавшие на далеком севере нашей страны, жившие первобытной кочевой жизнью, с незапамятных времен приручали и одомашнивали диких оленей. Одомашненные олени, по своему внешнему виду ничем не отличимые от оленей диких, стали необходимыми друзьями кочевника-оленевода. Оленеводство сделалось основным хозяйством первобытного человека. Не требуя большого ухода, домашние олени спасали жизнь человека, помогали ему перебираться с места на место, кормили, одевали. Зимою они ходят в запряжках, перевозя семью и имущество хозяина. Мясом оленей люди питаются, из меха оленей шьют одежду и обувь. Шкурами оленей покрывают свои переносные чумы, накрывают детей и спят под теплыми оленьими мехами. В играх, сказаниях, обрядах и песнях северных народов видное место отводится верному другу — оленю.

Но и жизнь человека в силу необходимости приспосабливалась к жизни и привычкам оленей. Стаду диких и домашних оленей необходимо часто менять пастбища, переменять опустошенные, объеденные места. Люди следовали от пастбища к пастбищу за своими стадами. Так возникла вечная кочевая жизнь первобытных оленеводов. Вместе со стадами домашних оленей люди передвигались по обширной тундре. В примитивном быте кочевника-оленевода все было приспособлено к этим вечным кочевникам: утварь, жилище, домашнее устройство. С необычайной легкостью, поражавшей стороннего наблюдателя-европейца, снимались оленеводы с места и вновь садились. Это кочевое устройство вошло в плоть и кровь северных народов, и редкий кочевник соглашался менять свой привычный быт и уклад на оседлую и спокойную жизнь цивилизованных людей.

Домашнее оленеводство с незапамятных времен развивалось только на севере нашей страны. Ни в Америке, ни в северных местностях других стран люди не знали[8] домашнего оленеводства. Великую помощь оленеводам в пастьбе оленей оказывают приученные к этому делу собаки. Собаки охраняют и пасут стадо, помогают и пастухам собирать оленей, подгоняют к стаду отбившихся быков. У каждого пастуха имеются две-три собаки-помощницы. Оленеводы не долго задерживаются на месте со своим стадом. Через два-три дня чум снимается, и люди двигаются на новое место, где еще не подъеден корм. Выеденная растительность медленно возобновляется в тундре. Нужны годы, чтобы раз выбитое пастбище возобновилось. Все шире и шире приходится ходить оленеводам в поисках нетронутых мест. Широка, обширна тундра, но и много выбивают тундры олени.

Среди домашних оленей нередко бывают повальные болезни. От сибирской язвы и копытной болезни погибали тысячи, десятки тысяч голов. От больных оленей заражались сибирской язвой люди. Опустевали огромные пастбища, вымирали людские стоянки. Всюду в тундре белели кости оленей, стояли вымершие чумы. К этим вымершим пастбищам люди опасались приближаться, и зараженные пастбища долгое время оставались пустынными — ни одно стадо к ним не подходило близко.

В тех местах, где дикие олени могут встречаться с домашними, нередко происходит спаривание. В пору гона в стаде домашних оленей нередко появляется дикий олень-самец. Дикого оленя трудно превратить в домашнего. Многочисленные попытки приручения диких оленей обычно кончались неудачей. Домашние олени, оставшиеся на воле, иногда обращаются в первобытное состояние, дичают, пасутся и живут вместе с дикими. Такое явление особенно часто в местах, где домашние олени гуляют на свободе, без присмотра собак. Так, например, на Чукотке, случалось, дичали целые стада.

Во время гона самцы — хоры[9] приобретают неприятный запах, мясо их несъедобно. Ненцы-оленеводы кастрируют самцов, достигших семилетнего возраста. К стаду подпускаются молодые, сильные олени и подростки. Часто происходит так, что во время драки взрослых сильных оленей с важенками спариваются слишком молодые олени — это ведет к вырождению стада. Взрослых оленей кастрируют для того, чтобы употреблять их в езде; важенок запрягают только яловых. Неплодные важенки — хаптарки особенно ценятся в быстрой, но недолгой езде. Вся тяжелая работа ложится на взрослых самцов. Олени привыкают к человеку, слушаются его голоса, работают до полного изнеможения. Олени — это извечные мученики. Прекрасные темные глаза оленей тоскливы и покорны.

На покрытых мелкою галькою берегах залива зацвели крошечные камнеломки — саксифрага флагелларис. Небольшой желтый цветочек этого удивительного растения здесь не приносит семян. Саксифрага развивается на особых усиках — волосках. Эти длинные усики материнское растение выбрасывает во все стороны от себя. Каждый усик завершается загнутым кверху полозочком, удобно скользящим по земле. На усиках висят крошечные зародыши с готовой уже корневой системой. Как только корни зародыша коснутся свободной почвы, молодое растеньице укрепляется, начинает расти. В первое время жизни этих новорожденных материнское растение продолжает питать своими соками все многочисленное новорожденное потомство. Позже связь между материнским растением и детьми нарушается, связывающие их нити ссыхаются, и мать погибает, дав жизнь целой колонии детей.

На береговой гальке очень удобно наблюдать эти родственные колонии. Между камешками гальки видны розоватые, похожие на крошечные шишки еще не развившиеся растения и уже взрослые, осыпанные золотыми цветами. Тут же остатки мертвых материнских растений и иссохшие тонкие усики, некогда соединявшие растения с их погибшими матерями. Точно такие растения ботаники находят на юге, в Альпийских горах. Быть может, на далеком юге эти растения приносят семена. В холодной стране они сохранили способность бесполого размножения. Их цветы остаются неоплодотворенными. Дав жизнь детям, девственница-мать погибает.

Бродя по открытым проталинам в оживающей тундре, я попал в целую «березовую рощу». Под моими ногами, ища защиты от холода, стелились по земле крошечные полярные березки. Высота деревьев едва достигала десяти-двадцати сантиметров. Однако это были настоящие березы с надувшимися весенними почками, готовыми распуститься. Множество куропаток перелетало и токовало в этой удивительной маленькой роще.

Я с трудом выдернул из земли крепко державшееся корнями, покрытое почками корявое деревцо и положил в сумку. Дома, в бараке, я поставил деревцо в бутылку с водою, и через несколько дней в теплоте готовые почки стали доверчиво распускаться. Из них показались сложенные гармоникой зеленые нежные листочки, и все растеньице вдруг оживилось. Это была настоящая весенняя березка с крошечными круглыми и зазубренными листочками, величиной с крылышко мухи. Деревцо пахло обыкновенной березой, и этот знакомый запах весны особенно напоминал родину, детство, распускающийся лес и любимую мною весеннюю охоту.

Таким же крошечным кустарничком здесь растет ива. Тонкие упругие стебли ее прячутся в земле, поросшей мертвой травою. На тоненьких ветках надулись весенние пуховки. Странно видеть эти знакомые ласковые шелковистые пуховки среди незнакомой и такой чуждой природы.

Возвращаясь с охоты, мы подходили к маленькому домику полярной станции на берегу Таймырского озера. Над нашими головами кружились дикие гуси, из-под самых ног с треском взлетали куропатки, на береговой гальке шныряли бесчисленные кулички.

У маленького прозрачного озерка, образовавшегося после весеннего половодья и кишевшего мелкою рыбешкой, мы увидели горностая. Неся в зубах живого серебряного хариуса, проворный зверек пробирался к груде нагроможденных льдом валунов.

Следя за движениями зверька, я положил на его пути убитого мною, еще теплого гуся. Увидев лежавшую на земле птицу, горностай бросил свою добычу и жадно вцепился в окровавленную птичью шею.

Я поднял тяжелого гуся вместе с жадно вцепившимся в него зверьком. Держа в протянутой руке гуся, я близко разглядывал маленького кровожадного хищника.

Чтобы сбросить горностая, я крепко встряхнул тушку гуся. Горностай упал на каменную гальку, но тотчас кинулся к лакомой добыче. С необыкновенным проворством он взобрался по моей одежде на плечо и опять вцепился в гуся, которого я продолжал держать в руке. Так несколько раз я сбрасывал жадного горностая, но он тем же путем возвращался на гуся. Ни малейшего страха не проявил он к человеку и вел себя как отчаянный разбойник.

На берегах Таймырского озера мы часто видели горностаев. Эти смелые отважные зверьки переплывали широкие заливы, пускались в далекие путешествия. В желудках пойманных крупных рыб мы не раз находили проглоченных горностаев. Хищные рыбы охотились за горностаями, переплывавшими обширную гладь озера, и заглатывали их, как обычную добычу.

Смелый горностай поселился в подполье нашего домика. Мы не раз наблюдали, как появлялся он из своего надежного убежища, привлекая внимание собак. С яростным лаем собаки бросались за смелым разбойником, но он всегда очень ловко увертывался от своих врагов, со сконфуженным видом возвращавшихся после неудачной погони.

Однажды, вернувшись с рыбной ловли, мы оставили нашу добычу в сенях. Наполненный крупной рыбой таз стоял на высокой табуретке.

После рыбной ловли мы пили чай в маленькой кухоньке нашего домика. В открытую дверь было видно, как в сенях появился проворный горностай. Попивая чай, мы наблюдали, как, взобравшись на таз, горностай пытается утащить тяжелую рыбину. Он долго возился с тяжелой добычей, стараясь утащить рыбу в подполье.

Собаки ежедневно пытались поймать горностая, который не давал им покоя. Уж$ в конце лета справилась с горностаем самая умная наша собака Тайга. Целыми сутками, отказываясь от еды, неподвижно лежала она у самого лаза, из которого обычно появлялся из своего у бе-, жища хитрый зверек. Однажды ей удалось обмануть его. Она схватила горностая в тот самый момент, когда он вылезал из своей норы, и через минуту от храброго горностая остались лишь клочки шерсти и яркая на снегу кровь.

Так бывает: росту человек саженного, силы непобедимой, кулаки по пуду. Станешь, бывало, расспрашивать: «Ну как, грозен, чай, ваш Добрынюшка-богатырь?» Засмеются все, а сам богатырь глаза отведет. «Да что ты, — скажут вам, — наш Добрынюшка-богатырь мухи еще не обидел». И видишь вдруг: впрямь такой мухи не обидит. А случается и наоборот: росту и силы пшик, а задору, а злобности, а шуму на десятерых наберется. Это и у людей и у зверей одинаково.

Не видел я зверя злобнее бесхвостых мышей-пеструшек, зимою и летом живущих в полярной тундре. Сколько раз бывало: идешь по тундре, наступишь на кочку — такое поднимется верещанье, писк, даже подчас вздрогнешь. Глядишь — под ногами маленькая пеструшка. И с какой необычайной яростью бросается она на ваши огромные по сравнению с нею сапоги! Крошечные глазки горят, вострые зубки злобно оскалены. «Ну, — думаешь, — дать такому зверьку медвежью силу да львиный рык — не было бы на всем свете зверя страшнее!»

У северных охотников есть такая примета: если в тундре много пеструшек, будет зимою богатая охота. Пеструшками питаются в тундре белые лисицы — песцы. Зимою песцы откапывают пеструшек под снегом, а летом ловят их на земле.

Вышедшая из-под снега тундра во всех направлениях изрыта бесчисленными ходами, некуда ногу поставить. Ходы эти проделаны пеструшками в зимнее время: так, в течение долгой зимы под покровом снега продолжается невидимая, очень суетливая жизнь беспокойных зверьков. В бесчисленном лабиринте ходов юркие зверьки кормились, рожали и выхаживали потомство. Эту подснежную жизнь пеструшек нарушали бродившие по тундре песцы, с необычайною быстротою раскапывавшие снег и ловившие пеструшек. Чутье и острейший слух помогали песцам безошибочно находить живую добычу под толщею снега.

Никого, кроме лютых врагов, не видят в тундре маленькие пеструшки. Беспощадно глотают их хищные птицы, и даже миролюбивые травоядные олени не прочь полакомиться мясом пеструшки. Давно бы перевелись они в тундре, если бы не размножались с необычайной быстротою. От всех животных пеструшки ждут свою смерть и погибель. Быть может, поэтому зародилась в них такая жестокая, непримиримая злобность.

Однажды мы поймали в нашей походной палатке пеструшку, посадили в железный ящик и стали кормить. Не видя опасности, маленький зверек скоро привык к людям. Нетерпимая злобность пропала, мы смело брали его в руки, и он больше совсем не кусался.

Старый таймырский зимовщик радист Г. М. Черниловский рассказывает:

— В первую зиму здесь было очень много зайцев. Зайчики собирались большими стаями, по нескольку десятков штук. Бывало, глядишь, весь берег белый. Соберутся возле зимовки под окнами, прыгают, дерутся. Очень смешно дерутся, передними лапками, быстро-быстро. А кругом совы сидят, караулят. Зайчишки доверчивые — сов не боятся. Который подальше поотбежит — сова цап-царап. Сколько мы ни убивали зайцев, ни одной шкурки целой не было — все в совиных когтях побывали.

У нас вокруг зимовки лежало много оленьих сырых шкур. В ту зиму мы много оленей бивали. Вот под этими шкурами зайчишки от холода прятались. Выйдешь, бывало, метнаблюдения делать, а они под окнами прыгают. Однажды Петр Степанович на метеорологической площадке семьдесят три штуки насчитал. А вот теперь ни одного зайца здесь не осталось, по-видимому, откочевали. Невозможно предположить, чтобы все вымерли. Тогда бы их трупики в тундре находили, а то мы не видели ни одного мертвого зайца. По всем признакам зайцы откочевали на юг, следы туда тянулись. Зайцы шли целыми стаями. Очень возможно, что такие кочевки здесь происходят периодически: зайцы то появляются, то исчезают. Трудно сказать что-либо определенное о причине заячьих пере-кочевок.

В те времена мне очень надоедали полярные совы. Садились часто на антенну. Сядет одна сова — еще ничего. А как две усядутся — непременно антенну порвут. Вот я их, бывало, прямо с крыльца стрелял из малокалиберки.

Малокалиберка, если метко стрелять, — оружие отличное. Главное, почти бесшумный выстрел. Я из малокалиберки не раз убивал оленей, даже крупных быков. Разумеется, на близком расстоянии, случалось» наповал.

Осенний ход оленей начинается у нас в сентябре, когда выпадет первый снег. Они идут с севера к озеру. Случалось, в один день проходило по нескольку сот оленей.

Один из самых заядлых рыболовов, рабочий экспедиции, приехавший на зимовку отчасти с намерением половить рыбу, рассказывает так:

— В самую горячую пору ловли — это по осени, когда рыба набирает жиру к зимовке, — бывало, крючок не успеваешь закидывать! Всю наживку исполосуют, висит клочьями, а все идут, не брезгуют. Бывало, не переменяя насадки, штук пятнадцать-двадцать выудишь. Бывало так: попадется здоровенный голец, тащишь его в лодку, глядишь, а за ним морды других гольцов высовываются, точно интересуются, куда, мол, их дорогой товарищ направился, в какое такое сухопутное путешествие?.. Бывали и такие случаи: попадется в сети рыбина, сиг или, скажем, муксун, а его тут же зубастый голец схватит, полсетки в пасть к себе засосет! Ну и вытащишь тогда на свет всю эту комбинацию.

И вот, возьмите, особенный здесь голец. На Новой Земле, да и в других северных местах голец мелкий, редко-редко четыре килограмма завесит. А тут попадаются и по четырнадцати. Не рыба — настоящие поросята. И удивительное дело; кажется, сильная рыба голец, так похожий на семгу, а на крючке — смиренный, как ягненок. И чем крупнее голец, тем смирнее. Мелкий еще похорохорится, а крупный как зацепится — идет с полной покорностью. Не раз даже бывало: с крючка сорвется и стоит, ждет; тут его или руками берешь, или чем не попадя оглоушишь, пока не одумался. А с семгой-то, бывало, сколько провозишься, сколько потов сольешь! Все силы у рыбака вымотает. Да и то не всегда возьмешь: уж цепко, кажется, на крючке сидит, а спопахнулся чуть — прости-прощай! Сиди на бережку да затылок почесывай!

Из всех птиц, гнездящихся на севере в тундре, самые умные и дружные — гуси.

Ранней весною возвращаются гуси на север, на свою холодную родину. Стройными косяками летят они с юга над степью, над синей тайгою, над сибирскими широкими реками. На побережье Ледовитого океана, в просторах полярной тундры, остаются гуси на лето.

Путешествуя по пустынному Таймырскому озеру, увидели мы однажды выводок гусей. Два старших гуся — гусак и гусыня — плыли от берега по воде, а за ними торопливо поспевали три крошечных гусенка, очень похожие на желтые пушистые шарики. Они плыли, оставляя на зеркально спокойной глади разбегавшиеся, как тонкие веревочки, волны.

Заметив моторную лодку, старые гуси стали беспокоиться. Один гусь вытянул шею, и мне показалось, что он шепнул на ухо крошечным гусятам.

— Скорее ныряйте, гусята, — догадался я, о чем шепнул гусь.

Старые гуси поднялись с воды и, расправив сильные крылья, стали делать над озером большой круг.

На моторной лодке мы подъехали совсем близко к удиравшим изо всех сил гусятам. Я хотел протянуть руку, но, как по команде, гусята вдруг скрылись под водою. Мы долго смотрели на воду, но маленькие гусята вынырнули не скоро и очень далеко от лодки.

— Не будем их больше тревожить, — сказал я рулевому, и мы направили лодку на середину озера.

Тотчас старые гуси вернулись. Я наблюдал с лодки в бинокль, как они опустились на воду и, вытягивая длинные шеи, что-то радостно заговорили на гусином своем языке.

— Хорошо ныряли, гусята! — перевел я гусиную речь. Для меня самым удивительным было, что маленькие, еще пушистые гусята, только что вылупившиеся из яиц, уже умели отлично нырять и самостоятельно спасались от опасности.

На севере в тундре среди множества разнообразнейших птиц часто встречается бойкий маленький куличок-плавунчик. Весною шейка и грудь у плавунчика ржаво-кирпичного цвета, на спине светлые полоски, на голове красивая шапочка. Эти маленькие, очень проворные и нарядные кулички плавают всюду по мелким озеркам и бесчисленным лужицам, наполненным весенней прозрачной водою.

Посмотришь на плавунчика-куличка: совсем как живая нарядная лодочка и человека почти не боится!

Не раз, бывало, идешь по тундре задумавшись, а он тут как тут, совсем под ногами. Нагнешься поближе, а плавунчик в лужице плавает, на человека ни малейшего внимания. Всего полшага осталось, а он знай себе кормится, туда носиком, сюда носиком — такой проворный!

А каким огромным должен казаться ему склонившийся над лужицей человек!

Сделал я последний шаг, протянул к плавунчику руку. «Ну, — думаю, — теперь полетит!» А он по воде, да в травку, да на соседнюю лужицу. Туда носиком, сюда носиком, совсем как маленькая лодочка.

Смотришь на плавунчика и улыбаешься.

На береговой гальке я нашел гнездо маленького куличка-зуйка. Сидевшая на яйцах птичка побежала впереди меня на тоненьких ножках, все время припадая. Я долго осматривал лежавшие на берегу камушки — плоские, круглые, различных цветов. Гнездо трудно было увидеть. Да и не было никакого настоящего гнезда. Четыре очень крупных, по росту самой птички, яйца лежали на голых камушках, без всякой теплой подстилки. Цветом, формой и величиной яички так были похожи на обкатанные прибоем камушки, что разглядеть их было почти невозможно. Я сложил возле гнезда из камушков маленький «гурий» и стал следить. Несколько раз, когда я подходил, птичка убегала; я осматривал гнездо и уходил. Много раз я думал: как это, без гнезда, на голые камни, кладет зуек яйца и без теплой подстилки яички не остывают? Почти все птицы, даже в теплых странах, делают удобные, мягкие, теплые гнезда, а здесь, на холодном севере, яйца лежат открытыми? Птицы бывают птенцовые и выводковые. Птенцовые долго выкармливают детей, корм им носят в клювах в гнездо, птенцы беспомощные, голенькие, рты разевают. У выводковых птиц только выведется птенец из яйца и побежит (например, цыплята у курицы или утята у утки), и уж сам клюет и родители их не кормят. Кулички — птицы птенцовые, то есть родители детей кормят, а вот поди же — дети на голых камушках, без теплой подстилки. Долго я удивлялся: это на севере-то птенчики беспомощные, голенькие — и живут? Я положил термометр в камни, он показал 15 градусов тепла; в воздухе было только 5 градусов. Камни в тундре нагреваются больше, чем воздух; они, как печь, сохраняют солнечную теплоту. Вот почему куличок-зуек выводил своих птенцов на гальке, где было теплее, чем на сырой охлажденной испарениями земле даже и с теплой подстилкой. Поэтому-то и теплолюбивые растения — цветы — тоже жмутся к камням. Так я объяснил эту загадку.

Вернулся из тундры Степа, рассказывает:

— Видел множество озерок с гусями и утками. Нашел гусиное гнездо, в гнезде только что вылупившийся птенец и наклюнувшиеся яйца. Гусыня слетела, села неподалеку. На крик ее собралось множество гусей.

Прихожу на другой день — гнездо пустое. Огляделся. На берегу мелькает хвостик гусыни. Пробежал за ней. Маленькие гусенята рассыпались, попрятались, припали к земле. Сутки возраста, а бегают быстро, прячутся так, что трудно найти. Гусак и гусыня держатся поблизости, перелетают с места на место. Поймал я нескольких гусят, спрятал в рюкзак, сел покурить. Родители — гуси — волнуются. Покурил я, встал. Выпустил из рюкзака одного гусенка. Запищал гусенок, побежал и… вернулся, сам полез в рюкзак. Отпустил других — попищали, попищали — и опять в рюкзак.

Долгое время весною мы слышали странные звуки, раздававшиеся в тундре. Звуки были необычайные. Нам казалось, что они исходили из мрачного ущелья.

— Наверное, там живет большая птица.

Но что это за птица? Звуки как будто исходили издалека, и мы долго не могли догадаться об их происхождении.

Однажды мы сделали удивившее нас открытие. Странные, таинственные звуки издавал совсем маленький куличок. Часто он пролетал совсем близко от нас, и тогда всем казалось, что странные звуки исходят из мрачного ущелья, в котором живет какая-то неведомая и страшная птица.

Принесли гагу-гребенушку в брачном наряде. Черная грудь, палевая шея, а над клювом высокий мясистый гребень, с обеих сторон разукрашенный изумительным бархатисто-оранжевым рисунком, щеки ниже глаз нежно-зеленого цвета, затылок голубой. Вид птицы совершенно экзотический. Говорят, на некоторых датских островах эти гаги стали совершенно ручными, их прикармливают и содержат в особых домиках. Вообще они, как и все гаги, очень доверчивы и смирны.

Вокруг дома ходят куропатки, у самого крыльца. Посмотришь в окно — совсем как домашние куры. Очень похоже. Собаки, разумеется, за ними гоняются, а вот, поди ж, не отлетают далеко. Такие настойчивые. Теперь их уж никто не стреляет.

Далеко за чернеющим каменным останцом в чистом, звучном, как чистое серебро, воздухе слышу человеческий голос, и таким странным, чуждым, ни к чему не идущим кажется этот голос! Я поднимаю бинокль, старательно вглядываюсь, но ничего не могу разобрать в темной зубчатой вершине, так напоминающей древний замок.

Наверное, это поет молодой и тихий, трудолюбивый, прибывший с нами топограф. Но каким чуждым и жалким, как у комарика, кажется в этой суровой пустыне слабый человеческий голос, напевающий знакомые слова московской песенки.

Иду тундрой. Под ногами, на моховых подушках, белеют ватные белые клочья, очень похожие на заячьи пушистые хвостики. Кажется, здесь растерял свою шерсть пробегавший заяц-беляк.

Я нагибаюсь, трогаю пушистый белый комочек. Нет, это не заяц растерял свою белую шерсть — это молодые побеги растений спрятали свои цветочные почки в теплые пуховые белые шубки, так поразительно похожие на белые заячьи хвостики.

Наполнив шумом походное наше жилище, вернулся с очередной экскурсии в тундру хлопотливый, необычайно подвижной профессор-ботаник. На раскрасневшемся мокром лице его сияла веселая улыбка.

— Полюбуйтесь нашей находкой!

Он протянул большую пухлую руку. На мокрой ладони лежала едва приметная глазу крошечная хвоинка.

— Хвоя! Настоящая хвоя!

Крошечную хвоинку сибирской лиственницы вместе с семенами и лепестками других растений ботаники обнаружили на поверхности снежного сугроба, уцелевшего в глубине каменного распадка.

— Решите задачу! — радовался ботаник. — Граница хвойных лесов от нас за многие сотни километров. От этой границы нас отделяет огромное пространство голой безлесной тундры. Каким образом могла очутиться на берегу Таймырского озера эта крошечная хвоинка? Какие силы ее сюда занесли?!

Мы рассматривали находку ботаников и разводили руками. Трудно было объяснить, откуда появилась оторванная от лиственницы загадочная хвоинка.

— Ответ может быть только один, — сказал, улыбаясь, ботаник. — Маленькая эта хвоинка совершила зимою большое и долгое путешествие. Гонимая ветром, сотни километров неслась она по снежной гладкой пустыне вместе с семенами и листьями многих растений. Маленькая находка поможет нам, ботаникам, установить, в каком направлении переносятся семена растений, а вместе с семенами и заключенная в них жизнь.

Крошечную хвоинку ботаники бережно завернули в бумажку и, как водится, старательно надписали, где и когда была сделана находка.

Необычаен растительный мир здешней природы. Нет высоких, широко раскинувшихся деревьев. Отделенная голою тундрой, за сотни километров проходит граница лесов. За многие тысячелетия растения приспособились к жизни, к особенностям климата и светового режима. Необычайно тонок в полярной тундре торфяной и почвенный покров. На мощном массиве вечной мерзлоты тоненькой пленкой расстилается слой прогреваемой солнцем земли. На этом тоненьком слое плодородной прогреваемой почвы живут и развиваются растения, в течение тысячелетий приобретшие свойства, охраняющие их жизнь в суровых полярных условиях.

Многие растения здесь как бы одеты в шубы. Стебель старой полярной ивы, склоняясь от холодных ветров, зарылся в мох. На поверхности видны только его ветки, покрытые крошечными знакомыми цветущими пуховками. По земле, на вершинах холмов, стелются стебли миниатюрной полярной березки, покрытые продолговатыми крошечными, величиной с крылышко мухи, листочками. Осенью необычайно ярко окрашены эти маленькие листочки.

С величайшей бережливостью накапливая живительное тепло солнца, растения сохраняют жизненную энергию. Им не страшны жесточайшие морозы. В корнях растений отлично сохраняется ровная температура. Так происходит изумительное чудо в природе: здесь, на краю света, мы находим растения, переселившиеся с юга и здесь закрепившиеся. Ни стужа, ни полярные длинные зимы не могут истребить этих, с виду очень слабых переселенцев.

Еще ранней весною, когда везде лежал снег, на пригреве южного берега острова оголилась тундра. Были видны серые камни с разноцветными пятнами лишайников, образующих яркий узор. По ночам (в светлые солнечные ночи многие зимовщики страдают бессонницей) охотники искали здесь куропаток. На снегу виднелись следы птиц. Рядом с камнями показались крошечные растения: мохнатые листья и стебли. Под коркою прозрачного льда — настоящие маленькие парнички. Так удивительно борется за свое существование жизнь.

Прошлою осенью ботаники отметили здесь несколько растений. В цветущем состоянии растения ушли под выпавший снег. Очень возможно, что на цветках образовались ледяные предохранительные колпачки и весной цветение будет продолжаться. Это замечательное явление следует проверить.

У медленно тающих ледничков, по мере того как снег тает, все лето будет продолжаться вечная весна. На месте растаявших снега и льда начинают оживать и цвести растения. Цикл жизни здесь как бы бесконечно возобновляется, и так, иногда даже поздней осенью, в тундре возникают цветущие зеленые островки.

Такое необычайное явление, разумеется, невозможно на юге и в средней, знакомой нам лесной полосе, где снег и лед летом исчезают, — жизнь всех растений проходит по твердо установленному самой природой кругу.

На севере круг этот постоянно обрывается. Привычные нам понятия сместились, и самый цикл жизни растений, приспособившихся к суровой природе, проходит совсем по-другому. Очень возможно, что в отдаленнейшие времена существования нашей планеты, когда сушу постигла величайшая катастрофа — у таявшей кромки гигантских ледников также зеленела вечная весна, — стертая ледниками с лица земли жизнь возобновлялась.

И здесь, в полярной пустыне тундры, поросшей жалкой растительностью, есть свои чудесные ароматы. На южном склоне каменного останца множество цветов, нежных и пахучих. Здесь я нахожу знакомые растения. Но как нежно пахнут незабудки, в наших краях совсем безаро-матные! Некоторые цветы пахнут резко и пряно. Их целые куртины. Ветер колышет их легкие разноцветные венчики. У самого уха, как пуля, пролетает и садится на цветок шмель.

Камни, вода, солнце, цветы. Знакомо пахнет на пригреве земля, на этой земле теплится скудная, но такая чудесная жизнь.

Опытному глазу ботаников раскрывается обширнейший мир живой природы с разнообразными формами борьбы за жизнь. Здесь, на «краю света», где богатство растительного мира выражается небольшим числом и в борьбе с природой выжили самые приспособившиеся, «умные» виды, особенно интересно наблюдать вечную, непроходящую борьбу за существование.

В растительном мире тундры есть далекие путешественники, неведомыми путями и в неведомые времена прибывшие сюда с юга и приспособившиеся к новым жестким условиям. Есть глубокие старцы, поколения которых пережили здесь сотни тысячелетий, сохранившиеся от незапамятных времен, когда в этих, ныне холодных местах дремучие простирались леса, высокие росли деревья, окаменевшие остатки которых по сие время мы находим в размытых реками глубоких каньонах.

Есть растения-общественники, тесно жмущиеся друг к дружке, образующие многочисленные, перенаселенные сообщества, где жизнь множества организмов как бы сливается в одну общую жизнь. Такие растения-общественники обычны в природе.

Есть растения-одиночки, упрямые и настойчивые отшельники. Именно для таких растений, иногда редчайших (таков, например, растущий на Дальнем Востоке женьшень), нужно полное одиночество. Они как бы уходят в пустыню, уединяются: в одиночестве проходит их жизнь.

Сиверсия — ледяная роза — многолетнее, очень распространенное растение. Зацветает первым, когда еще лежит снег. Начинает развиваться в своеобразных ледяных «тепличках», под прозрачной крышкою тонкого льда, пропускающего свет. Многолетний, довольно толстый подземный стебель в верхней части своей закрыт теплой «шубкой», образовавшейся из ежегодно отмирающих и медленно гниющих вторичных стеблей и листьев, как бы покрытых густым теплым пухом. Цветки, одетые в пух, напоминают вылупившегося из яйца гусенка.

В местах обитания этих растений из разлагающихся частиц образуется плодородная почва. Под прикрытием хорошо защищенного растения находят приют в стужу насекомые и обыкновенные дождевые черви, распространение которых даже иногда на самых отдаленных арктических островах обычно изумляет неопытного наблюдателя.

Некоторые растения, обитающие в полярных областях, размножаются особыми луковичками, образующимися в пазухах листьев. Самые луковички имеют готовую корневую систему. Отпадая, они приживаются в земле, пускают корни, и новое растение вырастает. Таков горлец живородящий.

Так хороши, нежны маленькие полярные березки, доверчиво прижавшиеся к сырой и холодной земле, обычно растущие на южных склонах холмов. Еще ранней весною, когда в тундре лежал снег, на редких проталинах я собирал тонкие веточки берез, покрытые крошечными нераспустившимися почками, знакомо пахнувшими смолою. Пучок березовых веток я бережно ставил в кружку с водою. На маленьком столике у окна барака смолистые почки березок скоро начинали распускаться, из них вылуплялись зеленые шероховатые листочки, знакомо пахнувшие обыкновенной березой.

В августе в «березовых рощах» появились первые грибы. Странно здесь видеть настоящие, всем знакомые грибы-подберезовики, которые мы в шутку называем «надберезовиками». Эти крепкие и красивые грибы растут на вершинах сухих отлогих холмов, где обычно стелется по земле мелколистная полярная береза. Над «вершинами» березовой рощи на высоких ножках возвышаются коричневые крепкие шляпки грибов.

Необыкновенно быстро проходит на Дальнем Севере короткое лето. Еще недавно держался на озере лед, множество голосов токующих птиц раздавалось над просыпавшейся тундрой. Уже ниже и ниже спускается полуночное солнце. Оперились, подрастают птенцы, накапливают силы для осеннего трудного перелета в теплые страны.

Над сырой кочковатою тундрой висят темные тучи комаров. Комары здесь не боятся яркого света. В солнечные тихие дни облепляют они каждого проходящего по тундре человека, нестерпимо лезут в глаза. Такие же звонкие столбы комаров, отсвечивая металлическим блеском, висят в воздухе над каждой свернувшейся калачиком собакой. От укусов комаров плохо спасают душные накомарники. Из походов в тундру люди возвращаются искусанные комарами, с руками и лицами, испачканными кровью. Ко всякому бедствию можно привыкнуть, понемногу и мы привыкаем к нещадно терзающим нас комарам: в ходьбе и работе о них забываем. В холодные ветреные дни полчища комаров прячутся в траве. Из-под ног путешественника, точно клубы темного дыма, развеваемого ветром, поднимаются скрывавшиеся в растительности комары. С комарами появилась мелкая мошка — новое пополнение, которое тундра выставила против человека.

Странное дело: здешние «полярные» комары в темноте почти не кусаются. Мы спокойно спим в затемненных палатках, в полутемном бараке, где великое воинство комаров, стремясь к яркому свету, живой темной пленкой покрывает стекла окон.

Возле нашей палатки, разбитой у самого ручья, сегодня на пригреве во множестве появились мухи. Очень подвижные, с бронзово-зелеными брюшками, они с особенным металлическим звуком вьются над нагретой солнцем каменистой землею, над серым полотнищем палатки. По-видимому, их привлекают внутренности застреленных нами птиц, совсем не гниющие на воздухе, лишенном бактерий.

Живое жужжание мух в чистом и прозрачном воздухе полярной страны с особенной живостью напоминает знакомые с детства звуки весны. Подует над тундрою холодный ветер, и эти неведомо откуда появившиеся мухи исчезнут бесследно.

Немногие путешественники, некогда побывавшие на берегах Таймырского озера, узкою полосою протянувшегося с запада на восток, успели исследовать только более доступную его, западную часть. В восточной, отдаленной части пустынного озера, берега которого до последнего времени на географических картах были отмечены пунктиром, ученым-исследователям побывать еще не удавалось. Краткость полярного лета, отсутствие надежных транспортных средств, бушевавшие над озером жестокие штормы мешали путешественникам проникнуть в неисследованную, «таинственную» часть полярного озера, носившую название Яма-Байкура.

С вершин гор, с пролетавших над озером самолетов люди видели в восточной части озера очертания обширного залива. К берегам этого залива исследователи иногда приближались, но до последнего времени ни одному путешественнику не удалось проникнуть в его глубину. В задачи нашей экспедиции входило обследование восточной части озера и прилегающих районов.

Особенное чувство испытывает путешественник, отправляясь в неведомые края, в которые от века веков не ступала нога человека. С таким трепетным чувством и мы отправлялись в наше путешествие на быстроходном катере, снабженные необходимым снаряжением и припасами. Мы знали, что нам не грозят большие опасности, но всё же путешествие в еще не исследованную часть обширного Таймырского озера могло принести негаданные сюрпризы.

Ясный тихий день. Пустынная светлая гладь озера недвижно зеркальна. В высоком, прозрачном легком небе как бы застыл, не движется шар нежаркого полуночного солнца.

Рассекая зеркальную гладь озера, катер скользит, удаляясь от берега, оставляя за собою на недвижной поверхности два широко расходящихся уса, две переливающиеся светом волны. Отражаясь в зеркале воды, с тревожными кликами пролетают над катером чайки. В за^-стывшей стеклянной тишине впервые здесь слышится ровный, приглушенный звук наших моторов.

С биноклем в руках сижу на носу катера. Справа виден далекий пологий южный берег, слева отчетливо видны отраженные в воде высокие, покрытые рыжеватою растительностью тундры пологие холмы, выступы каменных останцов и за ними — в призрачной зыблющейся дали — вершины снежных гор Бырранга, загадочностью своею манящие взоры путешественников. Я поднимаю бинокль, вглядываюсь в неведомый людям берег. На склонах холма замечаю небольшое стадо оленей. Светлыми крошечными пятнами выделяясь на буром фоне тундры, животные мирно пасутся. Подняв красивые, украшенные ветвистыми рогами головы, олени прислушиваются к незнакомому звуку моторов, раздававшемуся здесь впервые.

Дальше и дальше уходит на восток катер, следуя изгибам озера. Изредка мы останавливаемся, чтобы измерить глубину. Катер недвижно стоит как бы в застылой и прозрачной тишине. Чем дальше идем к востоку, меньше и меньше становится глубина озера. Чаще встречаются отмели. Стоя на носу катера с «наметкой» в руках, матрос и кок Вася измеряют глубину.

В полной тишине слышится его голос:

— Полтора!

— Два с половиной!

Уже через пять часов пути на горизонте открылся неведомый людям остров. Осторожно приближаемся к его холмистым призрачным берегам. Как бы встречая негаданных гостей, тучею поднимаются над островов чайки. Качаясь на распахнутых длинных крыльях, они низко пролетают над нашими головами. Мы близко видим их раскрытые черные клювы, вытянутые белоснежные шеи. Они как бы качаются, повисают, падают и кувыркаются в воздухе, издавая тревожные крики.

Не подходя к самому острову, опасаясь задеть каменистое дно, бросаем якорь, садимся в маленькую шлюпку, под которой отчетливо видна разноцветная крупная галька.

В маленькой нашей экспедиции ботаники, зоолог, два кинооператора, вооруженные съемочными аппаратами, запасами пленки. Над нашими головами по-прежнему вьются, тревожно кричат чайки.

Южный высокий берег неведомого острова покрыт густой и высокой растительностью, похожей на запущенный цветник. Мы входим, вытаскиваем на берег шлюпки, под тревожные крики чаек поднимаемся на холм, сплошь покрытый птичьими гнездами. В высоких зарослях цветущих незабудок, сиверсии проворно бегают неоперившиеся птенцы. Недоступный для разбойников-песцов остров птицы избрали для гнездования. Тысячелетиями скоплялись здесь помет чаек, отбросы их пищи, и на удобренной перепревшей почве появились заросли полярных цветов — богатая находка для наших ботаников, торопившихся пополнить свои сборы.

С ружьем за плечами я один обхожу небольшой и пустынный остров, покрытый обломками скал, расписанными разноцветным ковром лишайников. Сколько миллионов лет прошло, когда образовалось это пустынное озеро, возник над ним каменный остров? Так же светило полуночное солнце, в долгие зимние ночи бушевала над застывшим озером пурга. Быть может, так же раздавался клик длиннокрылых птиц, избравших остров для своего гнездования?

Дальше и дальше бежит наш быстроходный катер, унося нас в еще не исследованную северо-восточную часть Таймырского озера, в загадочную, еще не посещенную человеком страну, куда весною отлетали на линьку пролетные гуси. У берегов озера иногда Мы видим многочисленные стаи этих гусей, на летний период потерявших способность летать[10]. В бинокль можно заметить, как линные гуси выходят в испуге на берег и между бурыми кочками тундры мелькают их вытянутые тонкие шеи.

Чем дальше подвигаемся на восток и север, пустыннее кажутся берега мелководного неведомого залива Яма-Бай-кура. Изредка видим оленей, пасущихся на отлогих холмах, взовьется, пролетит над берегом черный поморник. Ровный заглушенный рев моторов нарушает недвижную, как бы застывшую тишину.

Все чаще и чаще встречаются отмели. Чтобы не задеть дно, катер уменьшает ход и останавливается у пустынного берега.

Накинув на плечи ружья, вдвоем с Василием Михайловичем мы отправляемся в первый разведывательный поход. Неторопливо шагаем по кочковатой, пропитанной влагой земле. Здесь еще никогда не были люди, человеческая нога не оставляла свой след. Над нами пустынное высокое небо, недвижные легкие облака. Застылый шар полуночного солнца освещает вершины холмов, один за другим уходящих в дальнюю даль. Хрустально прозрачен и недвижим арктический чистый воздух. Мы больше не слышим голосов птиц. Странное чувство возникает в душе впечатлительного путешественника, вступающего в неведомую людям страну. Мы идем час, другой, третий — ничто не меняется перед глазами. Та же окружает нас беззвучная тишина. Иногда мы останавливаемся, смотрим на недвижную гладь залива, отразившего в себе высокое холодное небо. Кружится голова от необычайности впечатления. Слышу, как бьется в груди сердце, как шумит кровь в ушах. Изредка мы обмениваемся двумя-тремя словами, и наши голоса гаснут в застылой тишине.

Утомительно и печально однообразие тундры. Трудно идти по сырой, подтаявшей, покрытой невысокими кочками мерзлоте. Зимой в этих местах бушевала снежная пурга, лежали спрессованные ветром сугробы. Над снежною белой пустыней совсем не восходило солнце, в морозные тихие ночи в снегах отражалось сияние бесчисленных звезд. Полыхали, переливались на небе северные сияния — сполохи, по временам ярко светила луна, освещая снеговые обширные пространства.

После нескольких часов утомительной ходьбы мы поднимаемся на вершину пологого сухого холма. Отсюда хорошо видна гладь залива, на севере и востоке — пустынные цепи холмов, далекое сияние покрытых снегом таинственных гор.

Здесь, между холмами, протекает неведомая, не имеющая названия река, которую летчики видели с пролетавшего над этой пустынею самолета. Как и куда течет эта таинственная река? Впадает или вытекает из Таймырского озера? В задачу экспедиции входит изучение неведомой реки, ее течения и глубины.

Вершина холма покрыта вросшими в землю, расписанными узорами лишайников камнями. Здесь мы устраиваемся на отдых, снимаем с плеч ружья, достаем из рюкзаков походную нашу еду. Растянувшись у вросшего в землю камня, мы едим, курим.

— Наверное, и здесь есть жизнь, — говорит Василий Михайлович, — пасутся, бродят олени, гоняются за оленями волки.

Как бы в подтверждение его слов, шагах в тридцати от нас появляется молодой песец-крестоватик. Мы видим его маленькую лисью головку со стоячими заостренными ушами. Песец останавливается, судорожно нюхает воздух, в котором почуял незнакомый запах людей.

Мы лежим неподвижно, внимательно наблюдая внезапно появившегося зверька. Совсем по-собачьи он крутит головкой, медленно приближается к нам, то останавливаясь, то припадая к земле. Несомненно, его влечет к нам его звериное любопытство. Он рассматривает неподвижно лежащих людей, останавливается, вытянув шею, долго нюхает воздух. На его спине и боках темные полосы, имеющие форму креста, охотники-промышленники в летнюю пору называют поэтому линяющих песцов «крестоватиками». Ближе и ближе подкрадывается к нам любопытный песец. Совсем близко вижу его лисью мордочку, черные его глазки. Улыбаясь, мы лежим неподвижно. Вот он подходит к моему сапогу, нюхает. Я осторожно пошевелил носком сапога. Боже мой, с каким смешным испугом отскочил в сторону любопытный песец! Отскочил и остановился.

Долго продолжается игра с любопытным песцом, то осторожно подкрадывающимся к нашим ногам, то отпрыгивающим в испуге. Отдохнув, мы поднимаемся, навьючиваем на спины тяжелые походные рюкзаки, трогаемся в путь. Перепуганный песец удирает от нас со всех ног, И мы долго видим с вершины холма, как белой пушинкой мелькает он среди бурых кочек молчаливой и недвижной тундры.

Понадобилось много времени, чтобы спуститься к неведомой реке, текущей в размытых и темных берегах. Здесь мы особенно убедились, как обманчиво расстояние. То, что казалось близким и доступным, от нас уходило — мы долго спускались к устью реки, как бы от нас отступавшей. Люди еще никогда не бывали на этой реке, нами открытой. Спускаясь по крутому распадку, близко подходим к воде, черной и неподвижной. Из походной тетради я отрываю белый листок, бросаю на поверхность воды. Листок медленно движется, указывая, что река впадает в Таймырское озеро, в его восточную часть.

Мы идем усыпанным галькой и камнями берегом открытой нами реки и странное, особенное испытываем чувство. Нога человека не ступала на эти пустынные берега. Миллионы лет пролетели над этой пустыней, и все здесь как будто не двигалось. Звук выстрелов, голоса охотников никогда не нарушали таинственной тишины.

— В таких вот местах обычно находят мамонтов, — сказал Василий Михайлович, осматривая оползшие берега.

Мы знали о редких находках мамонтов в полярных странах. В условиях вечной мерзлоты сохранялись трупы животных. Кто знает, быть может, нас здесь ожидает редкостная находка. Как бы подтверждая нашу надежду, мы увидели клык мамонта, торчащий из земли. Трупа допотопного животного не оказалось. Покрытый землею огромный клык торчал наполовину. Мы с трудом его вытащили.

Усталые, но довольные удачным походом, с тяжелой находкой на плечах, мы возвращались к заливу берегом открытой нами реки. Перьями линных гусей, точно хлопьями снега, был покрыт берег.

Пройдут немногие годы, думал я, путешествуя у берегов пустынного Таймырского озера, прислушиваясь к шуму волн и голосам птиц, и, быть может, в этой «недоступной стране», куда мы проникли впервые, начнется новая жизнь, будут построены удобные пути и дороги, возникнут поселки и города. Кто знает, быть может, в холодной и пустынной стране возникнет первый арктический заповедник, в котором найдут надежное прибежище пролетные птицы, с незапамятных времен совершающие свой долгий и опасный путь. В просторах тундры, под охраной разумных и добрых людей по-прежнему безбоязненно будут пастись стада диких оленей, а приезжие путешественники-туристы станут любоваться прекрасной «родиной птиц».