Бригантина, 66

Г. Снегирев НА ЮЖНЫХ КУРИЛАХ

Когда я приехал во Владивосток, мне хотелось всюду побывать и все увидеть. И бухту Майхэ, где растет женьшень, и папоротники, большие как деревья, и чащу, где бродят тигры. За тиграми голубые сороки перелетают с ветки на ветку и стрекочут.

И остров Путятина увидеть, где на озере цветет лотос и живут пятнистые олени. Пятнышки на оленьей шкуре как солнечные зайчики. Ляжет олень под деревом, и нет оленя — исчез. Только солнце сквозь листву пускает зайчиков на траве…

Совсем решил на Путятин ехать, пошел в порт, а катер на остров идет через три дня. Слышу, кассирша кому-то говорит:

— На Южные Курилы пароход через час уходит!

Когда я карту рассматривал, мечтал на Курильских островах побывать, на самых дальних.

— Давайте, — говорю, — поскорее билет.

И поплыл. Четыре дня плыл пароход. Сначала штормило, а потом, как Лаперузов пролив прошли, ветер утих. Еще два дня, и утром Курилы.

Рано утром пароход подошел к острову. Рассвело, а берега не видно. На море лег туман, густой, как простокваша.

Слышу, по палубе кто-то пробежал. Наверное, вахтенный матрос. Якорная цепь загремела. На корме закричали, я разобрать не могу, на берегу водопады гремят, голоса заглушают.

Солнце взошло, туман расходиться стал волнами, шлюпку спустили на воду, поплыли на берег.

Впереди туман, да волны накатывают, и птицы кричат морские — глупыши. Вынырнет из тумана глупыш и с криком за кормой в тумане исчезнет.

— Да, вон, вон, наверху!

Задрал голову, посмотрел наверх, а там гора в небе висит над туманом.

Солнце выше поднялось, и еще две вершины показались. В горах всюду белые струйки висят — водопады.

Когда я на вершину горы залез, увидел там, в потухшем вулкане, озеро. В озере горячие ключи бьют и вода совсем голубая. Чайка пролетала над озером голубым пятнышком* сквозь перья на крыльях голубизна просвечивает.

В поселке я у знакомого рыбака пил чай. Он мне рассказывал, как осьминожек в отлив на щупальцах поднялся, хотел его напугать.

Вдруг тарелки в шкафу как забренчат, как задребезжат! Лампочка над столом закачалась, и весь мой чай разлился по скатерти!

Я вскочил, хотел на улицу выбежать. У дверей уже был, слышу, тарелки больше не звякают, лампочка чуть покачалась и успокоилась.

Рыбак засмеялся.

— Маленькое землетрясение. Сначала мы тоже пугались, выбегали на улицу.

Потом я ходил в горы, огромные камни смотрел. Когда настоящее землетрясение было, эти камни из кратера вулкана вылетели из самого пекла. Они обожженные и в дырках, как будто их долго варили.

И купался в горячей речке. Холодный ветер листья с деревьев рвет, а вода в речке горячая, как в бане.

Один раз гулял на берегу, сел на камень, а камень теплый! Перевернул камень, а из земли повалил горячий пар. Как будто крышку открыли у чайника.

Зимой на Курилах печки не топят. По деревянным трубам горячая вода прямо из земли в дом идет. И лучше всякой печки греет. Горячая вода нужна — краник в сенях открой и наливай сколько хочешь!

Когда пароход к островам подходит, вулканы издалека белым дымком попыхивают, курятся. Вот и назвали острова Курильские.

Подальше от берега бамбук растет. Густой — не продерешься, да и страшно. В бамбуковой чаще растет лиана — ипритка, такая ядовитая, даже не дотронешься до нее; ветер только подует, пыльцой обдаст — обожжет, как кипятком.

В курильском лесу всякие лианы растут. Такие, что деревья обвивают, в кору впиваются и сок пьют из дерева. Цветы у лиан большие, яркие, хочется сорвать, да боязно — вдруг ядовитые.

Я в лопуховом лесу гулял. Листья лопушиные над головой, как зеленые крыши, один лист можно постелить, а другим сверху накрыться. Темно, сыро, и никакой травы не растет. Посмотрел я на свою руку, она зеленая, листья свет не пропускают.

Какая-то птичка с земли вспорхнула, в лопушиный стебель вцепилась коготками. Вроде знакомая птичка. Да это соловей, курильский. На груди у него красное пятнышко.

Соловей улетел, а я стал выбираться из чащи. Впереди поляна показалась, а на поляне растут пальмы.

Нет, не пальмы, а трава-дудочник. Ребята из нее дудочки вырезают. Только из этого дудочника можно сделать трубу в две руки толщиной. Каждая травинка — дерево. А наверху зонт, как у пальмы. Называется «медвежья дудка». В такую дудку только медведю дудеть.

Слышу, водопад шумит. Стал я к нему продираться через лопушиные стебли.

Выбрался к речке, а по речке вышел на океанский берег, в рыбацкий поселок.

Когда я в лопуховой чаще заблудился, думал: «Меня заколдовали, и стал я крошечным человечком, как в сказке».

Утром меня чайки разбудили. И глупыши кричат, и вороны каркают, и ничего не разберешь. Кто-то под окном пробежал:

— Сайра, сайра, сайра подошла!!

Я скорее оделся, выбежал на улицу. Над бухтой чайки со всего океана собрались, крыльями полощут, на воду падают, в клювах блестящие ножики мелькают — выхватывают сайру из воды. На зеленых волнах белыми хлопьями чайки покачиваются, взлететь не могут, отяжелели, объелись сайрой.

По берегу ходят вороны, сайру клюют. Волны ее выбрасывают, серебряной полоской мертвая сайра блестит на солнце, ближе к воде живая трепыхается на песке.

А по воде словно рябь от ветра набегает широкими полосами — это стаи сайры идут с океана.

Ночью вся бухта зажглась огоньками — рыбачьи сейнеры выходят в океан.

С берега видно, как сайру ловят. Сначала белый огонь в воде горит. Вдруг потухнет, синий вспыхнет.

Сначала в океан белую люстру опускают. Сайры на свет, как бабочки, собираются несметными стаями, а потом сразу потушат белую лампу-люстру и синюю зажгут. Сайра так и замрет.

Пока она на месте стоит, остолбенелая от синей лампы, тут ее неводом огромным кошельковым и выгребают. Он и вправду на кошелек похож. Два крыла и кошель посредине.

На рассвете я ходил по берегу, собирал кальмаров.

Кальмары за сайрой погнались, сайра за огнями на причалах, а волны на берег их выбросили.

Кальмары хищные, быстрые. Сайра в воде, как молния, мелькает, а кальмар еще быстрее, глазом не заметишь. Щупальца сложит, крылышки растопырит, воду из себя выталкивает и мчится за сайрой.

На берегу кальмар умирает, но все равно щупальцами с крючочками сайру в себя запихивает, обволакивает и прямо не ест, а растворяет в желудке. Поперек схватит, согнет и запихивает. С хвоста схватит, сожрет!

Одного кальмара я поднял с песка, он надулся и запыхтел быстро-быстро: пых, пых, пых!

А сам весь переливается, то фиолетовый, то оранжевый, то даже не знаю какой. Похоже, как бензин в луже разольют, вот так же переливается!

Кальмаров я на подсолнечном масле жарил — очень вкусные, как белые грибы!

Сайра шла несколько дней. На берегу и лисьи следы видны, и медвежьи, даже трясогузка на песке побегала, поклевала сайру и опять улетела на речку.

А потом вдруг утром проснулся — тишина. Вышел на улицу — тишина! Сайра прошла в один день, как ножом отрезало. Нет больше ни одной сайры.

Ни чаек, ни глупышей не слышно. Все улетели вслед за сайрой в океан. Будут за ней лететь, хватать, объедаться, отдыхать на волнах, пока не отстанут, — сайра рыба быстрая, океанская.

Вороны на берегу поклевали всю сайру и приуныли. Сидят около моря на камнях, сгорбились и по сторонам поглядывают, где бы поживиться.

Берег высокий, внизу океан. На крутой скале, в каждой щели, на каждом уступчике, в ямке сидит кайра, а вон тот карниз весь белый от птиц, и еще с океана летит кайра, да уж сесть негде! Остальные кайры закричали, загалдели, потеснились и… ничего, сели.

Топорок летит. Черный, на солнце золотом отливает, голова белая, а клюв оранжевый, широкий, как топор. Крылышки у топорка короткие, под водой такими хорошо грести. Топорок в воздухе трепыхается, вот-вот упадет!

Никак не может на лету повернуть — несет его прямо в скалу. И вдруг воздух лапками стал загребать, загребать… и повернул. Юркнул в свою норку, птенцов кормить рыбой. Топорок длинные норки роет на высоких берегах. Там птенцов выводит, рыбой выкармливает и даже пол в норках выстилает рыбьими костями и перьями. Перья он у чаек крадет.

В океане за рыбой ныряет, ныряет и столько нахватает рыбешек, что не может взлететь. Отталкивается от воды — вот-вот, вот-вот! Машет, машет крылышками и так и не взлетит. Отдохнёт, посидит на волне, опять замашет крылышками-култышками. Нет, никак!

Наконец взлетел. Только не может повернуть в воздухе и прямо сверху кайрам на головы сел, растолкал их и отдыхает, а рыбу не выбрасывает, держит в зобу, обязательно притащит птенцам.

Еще видел я, как вынырнула гагара. А на клюве у нее висит ракушка — морской гребешок.

Гагара нырнула и на дне увидела: лежит гребешок, створки раскрыл. Она хотела его клювом из ракушки вытащить, а гребешок щелк — и захлопнулся.

Гагара вынырнула, схватила воздуха, гребешок ее снова вниз потянул, она под водой исчезла.

Опять вынырнула, дыхнула и снова под воду.

Еще раза два показалась с гребешками на конце клюва и больше не выныривала. Я стоял ждал, нет гагары. Утонула.

В отлив подводные скалы торчат из воды. Морская капуста длинными лентами лежит на камнях. Ребята с ножами ходят и собирают ее в ведра.

Я тоже собираю, только не капусту, а морских звезд и ежей. Нашел большую звезду красную, а в середине синий круг, и еще поймал большого морского ежа фиолетового. Отнес его подальше от берега. Он иголками пошевеливает и ползет к воде. Медленно^ но все равно прямо к воде ползет, а глаз-то у него нет.

Я ежа отпустил, стал искать раковины в лужах, среди камней. И вдруг в одной большой луже как метнется, песок взбаламутил — осьминог!

Стал я смотреть на него. Он недоволен — покраснел, а спрятаться ему некуда. Я поближе подошел —_; осьминог щупальцами задвигал. На щупальцах много-много белых пуговок Перламутровых — присосок, как на баяне.

Хотел его палочкой потрогать — он еще больше покраснел, потом побледнел, стал какой-то серый и сбоку трубку выпустил голубую.

И как дунет водой из трубки, мелкие камешки на дне в разные стороны разлетелись! Стал осьминог под большой камень подлезать, щупальцами его обхватил и подвинул к другому камню.

Потом еще подлез — подвинул и забился между двумя камнями. Тут я вижу, он меня и сам боится, и решил: поглажу его! Стал на колени, руку опустил в воду и потихоньку к нему тянусь.

Осьминог смотрит на меня строго.

Я взял и погладил пальцем между глаз. Один раз, два, три…

И тут… осьминог глаза закрыл. Я глажу, а он глаза зажмурил совсем, втянул их, у него зрачки поперек и длинные, как у козы.

Погладил, погладил и отошел. Осьминог глаза открыл и стал за мной подсматривать. Над каждым глазом бугорок и рожки мягкие.

Если дно ровное, осьминоги настоящие домики строят. Один камень поднимут, второй, а сверху взгромоздят третий — крышу. Сидит осьминог в домике и посматривает, а вокруг пустые раковины лежат, он из них выедает моллюсков.

Говорят, чтобы раковина не захлопнулась, осьминог в нее камень бросает. Раковина щелк, а камень не дает ей закрыться. Осьминог бросается и выедает моллюска.

Осьминог — зверь умный, любит, чтобы его погладили, приласкали.

В бухте вода совсем прозрачная, каждый камешек на дне виден. На сером камне покачиваются под водой белые ландыши на тонких стебельках.

Это искра осьминога. Он ее приклеивает на камень, а потом из нее крошечные осьминожки выклюнутся и расползутся по дну.

На дне заросли морской капусты колышутся, как вершины деревьев в лесу. Рыба клюет, только успевай вытаскивать. Насадишь кусочек рыбьего мяса на крючок, не успеешь закинуть — дергает! Без удочки, просто бечевка намотана на палец. Терпуг попался, бьется на дне лодки, плавники красные растопыривает.

Ага! Еще дернула. Подтащил я бечевку, и вдруг… из воды высунулась страшная рожа, глаза на меня таращит!

Я испугался, бечевку отпустил, рожа на дно шарахнулась!

Стал я потихоньку выуживать. Вытащил — и не поверил, да это бычок океанский! Одна голова. Из нее во все стороны кости торчат, обтянутые кожей. Губищи толстые, глазами вращает. И прямо из головы растет хвостик и два плавника по бокам. Ну и чудище, напугало меня!

Потом я и не таких выуживал. Не бычки, а целые быки. И все разные. Синие, с желтыми плавниками, зеленые, с красными, и один другого страшней. Настоящие драконы!

Рыбаки говорят: «У каждого маяка своя соль!»

Один маяк через каждые три секунды мигает в ночном океане, другой — через четыре секунды, третий — через пять, и все по-разному.

Например, в лоции написано, что в проливе Дианы маяк вспыхивает через каждые три секунды. Штурман увидит ночью огонь, посчитает вспышки и точно узнает, что корабль идет в проливе Дианы.

На маяке, как на корабле, несут вахту, чтобы лампа всегда горела, показывала в океане дорогу.

Рядом с башней в домиках живут электрики. Корова гуляет, собаки бегают, и в ящике живет тюлень Федя.

Федя уже взрослый, но в море его не пускают: большая акула может Федю сожрать запросто!

Рассказал мне сторож на маяке, что Федину мать убили зверобои, а Федю с братцем на обратном пути с Камчатки отдали на маяк. Тюленята были еще маленькие и белые — бельки. Федин брат из рук ничего не ел и все плакал. Лежит в углу комнаты и молча плачет — пришлось его обратно в океан выпустить.

А Федя очень полюбил сгущенное молоко и зимой, как свет потушат, просился на постель спать с хозяином.

К весне он подрос, стал серебристым. Его выпустили в океан, он уплыл. Думали, уж и не вернется. К обеду проголодался и приплыл. Так он и стал на маяке жить: с утра уплывет, и нет его, кто-нибудь выйдет на берег, помашет алюминиевой миской, и Федя из самой дальней дали увидит, как на солнце миска блеснет, и плывет — гребет к берегу обедать.

А сейчас Федю закрыли в ящик, и правильно сделали. Большая акула его сразу сожрет.

Во Владивосток я возвращался на катере. Погода была тихая, и ночью море горело синим огнем. Я зачерпнул в стакан морской воды и принес в каюту. В темноте вода светится. Книжку поднес к стакану, буквы видно, можно читать.

Из-под катера вылетают большие горящие лепешки — медузы.

Вдруг три синие торпеды по морю мчатся катеру наперерез. Все ближе, ближе, сейчас ударят в борт!

Нырнули под катер, вынырнули с другой стороны и умчались в море.

Это морские волки — касатки. Они по морям рыскают, как волки в степи. Кита догонят, вырвут у него язык и дальше помчатся, плавник над водой торчит, как нож, волны режет.

Тюленя увидят — проглотят. Зубы у них большие, острые. У одной касатки в животе шесть тюленей нашли, пополам перекушенных.

Кит от касаток удирает и от страха в обморок падает, кверху брюхом лежит на волнах.

Утром, когда к Сахалину подходили, на горизонте увидел я фонтан.

Посмотрел в бинокль — кашалот! Спину изогнул, хвост показал над волнами, исчез. Другой нырнул, третий, целое стадо.

Кашалоты плывут в южные моря. Плывут они с Чукотского моря и от берегов Камчатки. Там уже осень. В море плавают зеленые льдины, и вулканы по ночам освещают облака розовым пламенем.