Будник

XI

В хате будника целый день ожидали Бартоша, а потом Матвея. Последнего раньше не ждали, как поздно вечером, зная его глупое любопытство.

Долгое, напрасное ожидание Бартоша беспокоило домашних; никогда он долго не мешкал, выйдя из дому за делом, без ружья, но всегда привык возвращаться раньше, нежели его ожидали.

Неохотно сходился Бартош с людьми своего состояния, не пренебрегая ими, не избегая, но сознавая в себе превосходство ума и чувства. Высшие не умели его ценить, не видя под сермягой человека; водки почти не пил и одно, что могло сократить ему время, — это лес, его тишь и одиночество. Рожденный среди лесов, привыкший к ним с детства, он тосковал по ним и ни одного дня не мог обойтись без прогулки: буря, дождь, снег не мешали ему проводить по несколько часов под открытым небом. Не было ему подобного неутомимого охотника, искусного ловца. Выйдя без ружья, он охотно задумывался среди шума лесов, и, не терпя праздности, которую называл смертью, всегда возвращался домой с чем-нибудь полезным: либо собирал грибы, ягоды, лекарственные растения, либо выплетал сеть, либо делал что-нибудь для домашнего обихода.

Казалось, что труд помогал забывать ему какую-то боль, которую он скрывал старательно, хотя она очевидно тяготила его. Окрестные будники уважали его, как патриарха, советовались, как с отцом, боялись, как начальника, меж тем, как он строг был только на словах.

Часто, сидя возле своей хаты, на пне или на опрокинутом бревне, окруженный своими братьями-будниками, выходя из задумчивости, говорил о прошедших временах, рассказывал старинные предания, которые очень хорошо помнил, вспоминал давно умерших дедов и прадедов, выбирая из их жизни только то, что могло научить внуков, чем могло гордиться потомство. Иногда разбирал их соседские споры. "Мы, — говаривал он, — здесь горсть пришельцев и должны быть честнее, трудолюбивее других, потому что по нас здешние люди будут судить об отцах наших, целом поколении, о нашей родине, из которой нас выгнала недобрая доля. Мы убоги, и Христос был убог, и Иосиф не стыдился быть плотником; мы бедны, будем же терпеть, а не жаловаться как женщины; жалоба не поможет, а только насмеются люди."

В коротких словах часто он изъяснял многое будникам и потом, видя, что они начали понимать и разбирать меж собою сказанное, схватывал ружье и молча уходил в лес предаваться обычной задумчивости. Умение лечить травами и кореньями, в особенности раны и бешенство, привлекало прежде к нему много народу, но теперь это лечение запретили и разве кто украдкой приходил к нему за советом.

Матвей не пользовался такой всеобщей привязанностью. Кто посмелее посмеется над ним, а самые добродушные говорили о нем: — не удался в отца.

— Что же это не возвращается Бартош? — сказала Павлова, беспрестанно поглядывая в окно.

— Должно быть в лесу, — отвечала Юлька, — а вы знаете, что он в лесу может забыться до ночи.

— В лесу, ночью, без ружья! А что бы он там делал? Хорош и Матвей! Как будто не знает, что у нас нет хлеба и мука очень нужна!

— Разве мы можем знать, отчего он так опоздал. Может быть…

— Уж я не ошибаюсь, случилась какая-то беда, — шептала старуха, — недаром с утра соль опрокинулась. Я помню, когда мой покойник выходил в несчастную пору, как побился с Кривоносым, то тогда соль опрокинулась и также на правую сторону. Однако, Ей Богу, смеркается!

Зажгли они, наконец, лучину и обе принялись прясть, прислушиваясь к изменническому шуму ветра, передразнивавшему то шаги людей, то стук повозки.

Совершенно стемнело.

— Нет, это не без причины, — говорила, покашливая, Павлова, — голову закладую, что здесь есть какая-то дьявольщина. Старик никогда без ружья так долго не задерживался, а Матвей хоть и глуп, прости Господи, но трус ночью, и не будет блуждать в потемках по лесу.

— А если кузнец не дал лошади?

— Быть не может, кум! А впрочем, кто его знает, — всяко случается. Я всегда говорила, что он лукав; много обещает, а придется к делу всегда говорит: оставьте меня в покое! С хамом и кумиться нечего: хам остается хамом.

— Эх, тетенька, а кто нам помог прошлогодней весною!

— Большая важность! Такой богач! Бросил какую-то безделицу, что и говорить не стоит.

Девушка не отвечала на это, она прислушивалась, но никого не было.

— Страшно! Сколько лет я живу здесь, а ничего подобного не случалось, — сказала опять Павлова, качая головой.

— О, лишь бы только не какое-нибудь несчастие, — отозвалась Юлька, со слезами. — Чужие лошади, которых повел отец — молоды, я боюсь, чтобы они его не понесли, не разбили.

Старуха, почесав голову, ворчала:

— Недаром соль опрокинулась, и когда они выходили из хаты, вороны кричали, будто нанятые.

В это время послышался стук отдаленной повозки.

— Вот и Матвей едет, — закричала Юлька, — а об отце ни слуху, ни вести! Слава Богу, что хоть брат возвратился, пошлем его сейчас же за отцом в местечко.

Повозка остановилась перед хатой, и девушка босая выбежала в сени с лучиной.

— Матвей, Матвей, — кричала она, — не видел отца? Не знаешь, что с ним? Ведь до сих пор нету!

— Господи Иисусе Христе! Добрый вечер!

— А это вы кум! Где же Матвей?

— Матвей, — говорил смущенный кузнец, — Матвей…

— Как, и Матвея нет? Что же это значит? Верно с отцом случилось что-нибудь, Боже мой!

И, девушка выпустив лучину, с криком ломала руки. Накинув тулуп, Павлова тоже вышла в сени.

— Рассказывайте же, кум, рассказывайте!

Кузнец придумывал, чтобы сказать, и с трудом собрал несколько слов.

— Бог с вами! Не пугайтесь! Ничего нет дурного. Вы лучше меня должны знать, какое глупое дело задержало Бартоша в местечке. Там речь идет о каких-то лошадях, и помощник задержал их как свидетелей.

Павлова покачала головой, Юлька начала плакать и со слезами качала головой, едва проговорив:

— Не может быть, чтобы они были в чем-нибудь виноваты. Мы расскажем вам все как было.

— Дайте я прежде снесу муку, — сказал кузнец и начал снимать мешки с повозки.

Целый вечер потом прошел в пространном рассказе о вчерашнем прибытии евреев, который Павлова украшала дивными вымыслами. Наконец, далеко за полночь, женщины ушли за перегородку, а кузнец лег в первой избе на лавке.

Уж светало, когда они проснулись. Юлька всю ночь провела в слезах.

Пока собирался кузнец, прибыли посланные из двора две лошади. Павлова сначала очень удивилась, потом чрезмерно обрадовалась, что впрочем она скрывала, стараясь уговорить Юльку, что надо ехать, не пренебрегая господской милостью.

Девушка плакала, сама не зная почему; кузнец утешал ее, рассказывая о доброте старушки. Убогую избу поручили соседу Мартыну-буднику, а коз и корову кузнец советовал забрать с собою.

И скоро обе женщины начали собираться в дорогу.