Будущее есть. Горизонты мечты

Иван Соболев. Форма жизни.

…Он громко хлопнул ладонью по приборной панели, оттолкнул ногой рубчатый настил кабины, резко развернулся в кресле и выскочил из него, словно камень из пращи. Недовольно захрустели подшипники, индикаторы микроускорений укоризненно покачали виртуальными стрелками. Но, не воспринимая уже ничего вокруг себя, в два прыжка преодолев расстояние, отделявшее пилотскую рубку от внешнего люка, он затормозил у бронированной двери и буквально впечатал ладонь в поверхность сенсорного датчика. «Открывай!»

Столь фамильярное отношение к технике, конечно, не одобрялось и не практиковалось. Но сейчас, когда анализаторы завершили все проверки и показывали за бортом практически идеальную чистоту, человеческие эмоции взяли верх над профессиональной сдержанностью звездолетчика. Иногда и такое бывает, особенно после долгих одиночных полетов.

Поворчав приводом, люк откинулся в сторону. И веки сами непроизвольно захлопнулись, словно что-то ударило по глазам.

Такой благодати он не ожидал. Да разве и могли бы ее передать флегматичные анализаторы?

В дверном проеме сияло Светило.

Любой звездолетчик знает — вид «за борт» даже через самый качественный псевдоиллюимнатор никогда не сравнится с тем, что видишь своими глазами, лишь переступив порог люка. Безупречно фиксируя и воспроизводя спектральный состав и интенсивность излучения во всем частотном диапазоне, визуализатор, тем не менее, всегда остается невосприимчив к чему-то особенному, что почувствовать можно, только непосредственно соприкоснувшись с окружающим миром. И без чего картинка, передаваемая в пилотскую рубку, по сути своей мало чем отличается от изображения на экранах первых телевизоров и всегда остается лишь картинкой, на самом деле довольно далекой от реальности.

Ему вспомнился рейс на Джарташ. Когда, приземлившись уже местным вечером, они не рискнули сразу открывать люк и решили подождать с выходом до рассвета. А утром его напарница, первой выглянув наружу, не смогла сдержать восторженный вскрик и разбудила его со словами — «смотри, какая за бортом красивая галлюцинация!»

Он глубоко вдохнул, словно разминая легкие. Атмосфера корабля, конечно, была идеальной по своему составу и свойствам, но все же это была искусственная атмосфера, синтезированная системой жизнеобеспечения. Потому уже первый вдох естественного природного воздуха этой неизведанной планеты показался ему глотком свежей родниковой воды.

После многодневного наблюдения панелей псевдоиллюминаторов и слежения за мониторами его взгляд с неукротимостью сорвавшегося с цепи пса метался между дальними горизонтами, где с одной стороны бескрайний океан зелени сливался с переливающейся лазурью, а с другой в эту самую лазурь устремлялись ледяные шапки горного хребта.

Прямо под ногами, скрываясь между высоких и сочных трав, журчал ручеек, сбегавший сюда, по всей видимости, с тех самых дальних ледников, что сверкали поодаль в ослепительных лучах, изливавшихся с небосвода.

Где-то в недрах корабля что-то затихающе жужжало и посвистывало — автоматика постепенно останавливала работу систем, обеспечивавших перелет. В ноздри бил резкий озоновый запах — атмосфера еще хранила следы работы полевого двигателя. А на блестящей внешней обшивке переливались блики — Светило поднималось все выше и выше.

Посадка состоялась. Да еще какая!

Он стоял, прислонившись к округлому борту корабля, и оглядывал горизонты.

Конечно, бортовые камеры запросто построили бы ему подробнейшую трехмерную модель местности, охватывающую всю зону прямой видимости. Но вот так, по старинке — в обычный оптический бинокль — было гораздо интереснее.

Вокруг раскинулось море сочных трав, по которому, гонимые легким ветерком, перекатывались зеленые волны. А посреди этого моря, подобно острову, возвышалась небольшая роща. Издали можно было без труда разглядеть мощные стволы деревьев, пышные кроны, укрывающие разлапистые ветки… Может, там даже живет кто-то? Хотя нет, это, конечно, исключено — наличие фауны анализаторы определяют безотказно.

Опустившись на ступень выходного трапа, он осторожно положил бинокль рядом с собой и, облокотившись о край люка, задумался над тем, что ему предстоит дальше.

Все плановые задачи, стоявшие перед ним, он выполнил. И внеплановые тоже — эх, жаль, что отсюда нет связи, слишком далеко. А так хотелось побыстрее порадовать Совет сообщением о том, что и здесь, в этом далеком секторе Галактики, есть планеты, не просто пригодные для жизни, но, кажется, специально созданные для нее. Такие «райские» миры среди всех открытых планет до сих пор можно было пересчитать по пальцам.

И тем более странно, что в небе никто не чирикает, а в траве никто не ползает. Во всяком случае, ни его собственный взгляд, ни биоанализаторы пока не отметили присутствия какой-либо «живности». И данное обстоятельство, вообще-то, не может не тревожить — когда что-то просто обязано быть, но его почему-то нет, этому должна быть очень веская причина.

Поэтому, с одной стороны — чем быстрее он вернется, тем лучше.

Но с другой — снова уходить отсюда в межзвездную пустоту откровенно не хотелось.

Тем более, что никаких правил он не нарушает, никаких опасностей в ближайшем пространстве не выявлено, а контрольный срок его возвращения истекает еще через несколько бортовых суток.

Взгляд опять зацепился за рощу. До нее было недалеко, может быть, метров пятьсот. Казалось, что теплый ветер даже доносит оттуда нежный шелест листвы и приятные запахи, чем-то напоминавшие не то мяту, не то миндаль.

И в то же время с ее стороны веяло и чем-то другим. Невидимым и тревожным.

Он встал и пристально всмотрелся в окуляры — вроде ничего необычного. Лиственные деревья, внешне напоминающие земные дубы, только немного повыше и постройнее.

Снова отложив бинокль, он отвернулся, закрыл глаза, мысленно восстановил картину темнеющих на фоне неба силуэтов. Потом еще раз посмотрел в сторону рощи, но уже без помощи оптики.

Интересно…

Теперь было понятно — ветки ближайшего дерева тянулись к нему, подобно конечностям какого-то существа. Но это не был жест приглашения, и это не была просьба что-то дать или чем-то помочь. Дерево словно ставило некий невидимый барьер. И, казалось, что если бы могло двигаться — то оттолкнуло бы его обратно, к кораблю.

На какое-то мгновение ему вдруг даже показалось, что если сейчас он попытается сдвинуться с места, то не сумеет этого сделать. Осторожно, словно под ногами была усеянная «живыми» камнями осыпь, шагнул он вперед, потом еще и еще — нет, вроде все нормально. Но очень неуютно.

Он пока ничего не мог объяснить себе. Просто чувствовал, как тревожно звенели, натягиваясь с каждым шагом, какие-то невидимые струны…

А после очередного шага в голове уже грозовым раскатом прокатилось: «Не ходи туда»!

Стоп. А вот это уже серьезно.

Остановившись, он аккуратно сел прямо в густую траву.

Как странно все это. Словно тогда, на Ригонде…

И видение того дня снова возникло в его памяти.

…Посадочная площадка около каменистого русла пересохшей реки. Скальный цирк на другой стороне. Колючие потоки холодного ветра, скатывающиеся в долину. Темно-красные лохмотья заката. И неприветливое облако причудливой формы, висящее над склоном — словно гигантский зверь, оскалившийся на возвышающуюся вершину.

И пронизывающее душу нежелание не только выходить на маршрут, но вообще что-либо делать. Он прекрасно помнил, как здоровенные разведчики, словно ленивые школьники, сетовали на то, что им не хочется даже руку поднимать, даже пальцем шевелить. Но вылетать надо было уже завтра, повторная экспедиция в этот район ожидалась не скоро, а посмотреть некоторые особенности рельефа по ту сторону Перевала, где вполне могли сохраниться интересные следы местной тектонической деятельности, ну просто очень хотелось. И человеческое любопытство в паре с профессиональной силой воли пересилили, как им казалось, «пережиток лености прежних эпох».

Тогда не вернулись пятеро. Как будто ушли в этот пламенеющий закат, да так и сгорели в нем…

В общем, на сегодня — отбой. Посмотрим, что будет завтра.

А утром на обшивке корабля выпала роса.

Какое счастье, подумалось ему, что здесь не Коятург, где в начале каждого светового дня приходится принимать особые меры против кислотного конденсата. Что можно спокойно любоваться тем, как в миллиардах крохотных бриллиантиков играет и переливается свет уже появившегося над горизонтом Светила и еще не погасших близких и ярких звезд. Что эту росу можно просто пить, слизывать с обшивки, словно капельки земного дождя с любимых губ…

Но сегодня уже без вариантов надо стартовать в обратный путь.

Он снова посмотрел на рощу. До нее, в принципе, рукой подать. Дойти, хотя бы посмотреть, что там.

Не давало покоя лишь это странное вчерашнее чувство.

Господи, ерунда какая-то… Просто первобытный страх — откуда он только взялся?

Да, звездолетчик опирается не только на свой опыт и опыт своих товарищей. Он должен, подобно собаке, чуять опасность, даже когда никаких ее явных признаков нет и не предвидится.

Но если тебя вдруг неожиданно начинает «дергать», то всегда очень сложно отличить — работает ли в данный момент то самое «чутье», или просто дают о себе знать периодически свойственные людям проявления некоторой мнительности.

Ну что, что здесь может произойти? Да, ты прошел Ригонду и Коятург — практика вынуждает быть осторожным. И это правильно, иначе и быть не может. Но это были неприветливые, чужие, опасные планеты.

А здесь каким-то удивительным образом смог сформироваться мир, столь похожий на наш, родной. И вроде бы нет даже никакого намека на опасность. Если не считать этого непонятного предчувствия…

Вот только почему здесь нет птиц? И, похоже, вообще нет никакой животной жизни — за сутки анализаторы не зафиксировали ни единого признака ее присутствия. А в таких условиях она ну просто обязана быть. Как это понимать?

Уже без особого желания, скорее просто ради того, чтобы хотя бы перед самим собой не выглядеть мнительным, сделал он первый шаг в сторону рощицы. Потом еще один…

Тонкие ноосферные информационные каналы зазвенели, словно струны с подвешенными к ним колокольчиками, и, издав последний звук, затихли, оборванные могучей тренированной волей.

Роща уже рядом, совсем рядом.

И вот тень огромной ветки нависла над ним, заслонив Светило.

В то же мгновение с нее упало что-то очень маленькое, но тяжелое. Желудь?

Он не успел этого понять — почва ушла из-под ног…

Сознание вернулось так же неожиданно, как и исчезло.

Первое, что он понял — он живой.

Первое, о чем подумал осознанно — раз он живой, то сумеет отсюда выбраться.

Ему еще только предстояло осознать, насколько он ошибался.

Потому что было в этой жизни что-то не то…

Теплый ветер планеты трепал его волосы, но шевелились они теперь c каким-то тихим шелестящим звуком — точно густая листва.

Он захотел поднять ногу, но не смог вырвать из почвы глубоко вросший корень.

Он попытался поднять руку — лишь слегка пошевелилась одна из веток. И не от его усилий, а от порыва вновь налетевшего ветерка.

Он попробовал нагнуться — но могучий ствол остался таким же прямым.

И низким, басовым гулом ворвался прямо в сознание чей-то низкий голос:

—Ну, здравствуй, собрат!

И касание веток — словно рукопожатие…

И вот теперь ему уже не надо было ничего объяснять. Он понял все.

А голос, словно извиняясь, добавил:

—Мы же тебя предупреждали…

Отвечать было нечего. Это действительно так. И если бы на стволах вокруг него было бы что-то, похожее на глаза, то взгляд этих глаз сейчас выражал бы всю укоризну, на которую только способно разумное существо. И вчера, и сегодня они пытались предупредить его, достучаться до его расслабленного благодатью сознания. Но он так не смог услышать их безмолвного голоса, не смог понять их, более того — фактически отверг предостережение. А ведь они так старались…

Хотелось верить, что это всего лишь сон. Что сейчас непонятное видение схлынет, и он снова окажется у поста управления, активирует двигатель и поведет корабль в обратный путь. Надо лишь проснуться и сдвинуться с этого места. Но нет — корни накрепко засели в почве.

И еще он вспомнил холл космопорта и галерею портретов Не Вернувшихся со Звезд. Экипажам, пропавшим без вести, была посвящена особая стена. Их портреты висели отдельно от погибших — потому что сохранялась еще надежда на то, что они смогут вернуться.

На этот раз не дождутся именно его. И его, конечно, тоже будут ждать. Его тоже будут искать. И было бы очень хорошо, чтобы не нашли — потому что, обнаружив корабль, поисковая группа непременно начнет обследовать местность, и тогда кто-нибудь обязательно дойдет до рощи. А ведь никакие приборы эту опасность не почувствуют.

Так что это даже очень хорошо, если не найдут…

А потом его портрет также повесят рядом с портретами тех, других. И на него будут смотреть так же, как и на них. И будут не терять надежды. Но он уже не вернется. Его жизнь теперь пошла совсем по другому пути.

—Что это такое?

И уже другой голос ответил ему:

—Какая-то зараза. И у вас, и у нас на планетах в свое время было полно болезней, смертельно опасных. Именно это и подвело — все биодетекторы настроены на поиск опасности, угрожающей жизни звездолетчика, разрушающей ее. Но никто не мог даже предположить, что во Вселенной может существовать болезнь, которая не разрушает организм, не убивает жизнь, а, напротив, переводит в наиболее крепкую и в наименьшей степени подверженную любым опасностям форму.

—Есть ли какой-то выход?

—Нет, — без тени сомнения отозвался третий голос. — Мы попали сюда настолько давно, что ты даже не заметил обломков наших кораблей — они уже превратились в труху, смешались с почвой, с воздухом, с водой. Век любой техники, на самом деле, недолог, вечна только Жизнь.

—И эта жизнь здесь…

—Да! Если не обращать внимания на простейших — имеет исключительно растительную форму, наиболее простую и устойчивую. Тебе ведь сейчас ничего не надо, кроме воздуха, воды и солнечного света — а всего этого здесь в избытке. На тебя никто не нападет — во всяком случае, за то время, что мы здесь, не было ничего подобного. Мы прекрасно противостоим любым возникающим здесь ветрам и непогодам. И, самое главное, ты отсюда уже никуда не уйдешь, не побежишь покорять соседние леса, дальние перевалы, другие континенты и иные звездные системы. И потому простоишь здесь очень долго, в полном здравии и, наверное, почти в абсолютной безопасности.

—Ты будешь все видеть и все понимать, — снова вмешался первый. Но никогда не сможешь ни на сантиметр сдвинуться с этого места. И не сможешь общаться ни с кем, кроме нас. И утешать тебя будет лишь то, что все мы когда-то были такими же, как и ты, непоседами с шилом в одном месте, любителями Непонятного и Неизведанного. Достойный приют для звездного скитальца, не правда ли?

Так они беседовали еще очень и очень долго.

Но никто со стороны не смог бы услышать их безмолвного разговора — над планетой висела тишина, никогда не нарушаемая ни рычанием, ни щебетом, ни, тем более, речью. Единственными звуками этой жизни были шелест густых трав, колыхание листьев, стон ветра в ветках и, лишь изредка — грозовые раскаты.

Местный световой день медленно клонился к закату.

Ярко-алое Светило на своем пути к горизонту, казалось, запуталось в кронах одинокой рощи, которая теперь выглядела несколько шире и больше, чем вчера.

И тень крайнего дерева слегка касалась своей верхушкой такого непривычного в этих краях одинокого сооружения, замершего на посадочных опорах посреди травяного моря, словно гигантская застывшая серебристая капля.

Москва, 2010