Будь моей мамой. Искалеченное детство

Эпилог

Поначалу переезд дался Джоди нелегко. Клер и Валери, ее постоянные воспитатели, которые работали исключительно с ней одной, работали посменно. Мне не очень много рассказывали о ее успехах, поскольку я уже не имела официального отношения к ней. Я не была родственницей, не была попечителем — просто посетитель. Но я могла понять, что она по-прежиему часто бывала жестокой и вспыльчивой и продолжала вести себя приблизительно так же, как и последние месяцы со мной.

В первые месяцы она постоянно звонила. Номер набирали Клер или Валери, сначала я немного говорила с кем-нибудь из них, а потом они передавали трубку Джоди. Чаще всего она звонила пожаловаться на Клер или Валери за то, что они не разрешали делать все, чего ей хочется. Я терпеливо слушала, как она кричала: «Я ее побью!», а потом пыталась образумить ее, объяснить, что воспитательницы требуют от нее только того, что нужно для ее же блага, точно так же, как и я.

Хотя мы постоянно были на связи, Джоди редко произносила слова симпатии в наш адрес. Я думаю, что она переживала и чувствовала себя отвергнутой из-за переезда, особенно ясно она давала это понять, когда мы навещали ее. Когда мы уже уходили, я собиралась обнять ее, но, вместо того чтобы пойти мне навстречу, она могла стукнуть меня по руке или, еще хуже, просто молча стоять на месте.

Чем мы занимались во время наших встреч, зависело от ее настроения. Если она вела себя разумно, мы могли пойти в боулинг, или в парк, или в какое-то местное заведение, после чего обычно следовал обед в пиццерии, что она особенно любила. Если настроение было плохое, мы оставались в доме, играли в домашнем уголке, где Джоди готовила обед в игрушечной печке или играла в куклы.

Но как бы враждебно она ни принимала нас, она всегда спрашивала, когда мы приедем еще и когда позвоним. Полгода спустя она научилась прощаться перед нашим отъездом и при этом не бить меня, что уже казалось достижением. Мы очень гордились ею. Джоди вообще никогда не говорила о своих чувствах, если не считать ненависти, которую она испытывала по отношению к отцу, так что нам оставалось только так или иначе трактовать знаки, которые мы могли уловить. Она никогда не говорила, что обвиняет меня или считает, что мы ее бросили, но и о том, что скучает и хочет нас видеть, она тоже не говорила. Но теперь могла нормально прощаться, и это казалось хорошим знаком, поскольку позволяло предположить, что сейчас она как минимум смирилась с проживанием в Хай Оукс.

В это время еще обсуждалось, стоит ли наладить контакт между Джоди и ее братом и сестрой, которым нашли приемных родителей. Но решено было ничего не менять. Джоди никогда не говорила о них, если не считать терапевтических сеансов, да и вообще, складывалось ощущение, что они совсем не были близки, и лучше всего было бы позволить Бену и Челси начать все сначала самим, без Джоди (по многим причинам). У Джоди отняли детство, ау них оно все-таки было, ведь они нашли семьи в более младшем возрасте и, как мы полагали, избежали насилия, с которым столкнулась их сестра.

У Джоди намечались успехи в Хай Оукс, но ее лечение и выздоровление шли медленно из-за отставания в развитии. Томография показала повреждения мозга, вызванные, возможно, неоднократными ушибами головы в младенческом возрасте. Возможно, из-за этого у Джоди были так плохи дела с учебой и отставало развитие моторики и речи, но поведение ее все же исправлялось.

Там Джоди очень быстро прибавила в весе. Она была слишком полной, когда приехала ко мне, но мне удалось сделать так, чтобы она похудела. В Хай Оукс некоторые дети страдали анорексией, и политика там была такова: детям разрешалось есть столько, сколько им захочется. Джоди, когда ей позволили, съедала по две порции каждого блюда, и за считаные месяцы жировые складки снова появились на ее животе и бедрах.

Несколько месяцев спустя состоялись два судебных заседания: заключительное слушание по делу об опеке и дело о растлителях. Сначала был суд по делу об опеке, и по его решению Джоди, Бен и Челси были определены под постоянную опеку — это означало, что они остаются там, где находятся сейчас. В процессе слушания судья использовал мои записи, но присутствовать мне лично было необязательно.

Еще несколько месяцев спустя состоялся суд по другому делу. Обвинение не включало насилие над Джоди, поскольку доказательств тому так и не было найдено. Но отец Джоди и другие были осуждены за преступление в отношении другой девочки, а также за производство и хранение детской порнографии. И снова я не присутствовала на процессе, и только Джилл рассказала мне, чем все закончилось. Отец Джоди и еще двое были признаны виновными по всем пунктам обвинения, мать Джоди и двое других соучастников были оправданы. Трое осужденных были приговорены к лишению свободы. За время, что Джоди находилась на учете у социальных служб, до того момента, когда ее забрали на патронат, она около полусотни раз получала травмы: переломы, ожоги, порезы, ссадины. Дело Джоди в социальных службах было таким толстым, что его разделили на две папки.

Личное дело Джоди — это каталог ошибок и беспощадный обвинительный акт халатности социальных служб. Возмутительно даже то, что ее восемь лет держали на контроле в группе риска. В эту группу детей определяют, чтобы следить за ситуацией — либо это приводит к судебному делу, либо соцслужба признает, что все в порядке, и ребенка исключают из списка. В случае с Джоди не было сделано ни то, ни другое.

Обстоятельство, которое способствует такому незавидному положению дел, — большая текучесть кадров среди социальных работников. Только в деле Джоди принимали участие целых двадцать соцработников. Видимо, они всячески избегали посещать ее дом или позволяли себе не утруждаться лишними вопросами.

Но как бы странно это ни показалось, я могла их понять. Большинство социальных работников — женщины, а их вынуждают в одиночку справляться с жестокостью и домашним насилием. Они нередко подвергаются нападениям, но не могут подать в суд, поскольку их работа требует установления контакта с родителями. И в итоге, если родители знакомы с системой, они уверены, что могут вертеть соцработниками как им угодно. В таких условиях неудивительно, что некоторые предпочитают обходить стороной дома, где есть склонные к насилию люди.

Поскольку Браунов передавали от одного соцработника другому, дело Джоди в социальной службе начало быстро расти (соцработники завалены бумажной работой) и скоро стало неподъемным, так что каждый новый работник понимал, что не может осилить его. Если бы кто-то знал всю подноготную Джоди вплоть до визитов к врачу, то, конечно, действовать начали бы раньше. Но беда в том, что дело Джоди — не исключение, и, увы, вряд ли оно станет последним.

Сегодня, три года спустя, Джоди по-прежнему медленно, но верно движется к выздоровлению. Ее озлобленность почти прошла, девочка научилась быть счастливой. Интенсивное лечение дало результат, и Эми и Per теперь совсем редко дают о себе знать. В Хай Оукс Джоди чувствует себя в безопасности и понимает, что защита ей уже не нужна.

Теперь Джоди ходит в спецшколу. По мере ее взросления трудности в Обучении стали только заметнее. Когда мы с ней гуляем, посторонние принимают ее за умственно отсталую, подходят поговорить и ведут себя с преувеличенной добротой. У Джоди слишком большой вес, и это делает ее еще более неуклюжей и склонной к несчастным случаям. Задержка в развитии и плохая речь сейчас совершенно очевидны, и с каждым годом она все больше отстает от сверстников. Возможно, скоро она достигнет предела своей обучаемости, и ее недееспособность станет еще более очевидной в сравнении с остальными.

Теперь она редко вспоминает родителей, только на сеансах психотерапии. Она обменивается открытками на дни рождения и Рождество с братом и сестрой и однажды далее говорила с ними по телефону. Однако звонок этот не был удачным и вряд ли еще повторится, поскольку она очень смутилась и мгновенно замкнулась в себе. Многое из того, что с ней случилось, остается глубоко скрытым в ее подсознании и, возможно, так там и останется. Время покажет.

Мы с детьми все еще навещаем Джоди, каждый месяц проезжая по триста — четыреста километров. В последний раз мы с Полой отвели ее в стейк-хауз (вместо пиццерии), и, пока мы ждали заказ, Джоди вдруг посмотрела на Полу и сказала: «Мне нравится твой топ. Очень красиво». Нам было очень приятно. Это был самый первый комплимент, который мы услышали от нее, и это говорило о настоящем прогрессе, ведь она начинала чувствовать: Джоди сделала Поле комплимент потому, что захотела сделать ей приятное, она хотела, чтобы мы хорошо подумали о ней.

Я все еще не могу до конца осознать, как вообще возможно то, что произошло с Джоди. Я могу понять, что есть родители, которые забывают про своих детей из-за алкоголя, наркотиков или болезни, чья жестокость — лишь побочный эффект их болезни. Но тот беспросветный кошмар, в котором жила Джоди, остается загадкой для меня. Такое зло, такая жестокость просто не укладываются в голове. Когда я смотрю на своих детей и на большинство других детей, которых, слава богу, любят, ценят, воспитывают, сложно понять, как устроено сознание родителей, которые вообще не беспокоятся о своем ребенке и не просто забывают про него, а, подключая к собственным извращениям, намеренно разрушают его жизнь.

Джоди — травмированный ребенок. На ней сурово надругались, разрушив ее сознание и душу. Вряд ли когда-нибудь она полностью восстановится и сможет вести нормальную жизнь, и она никогда не сможет в полной мере наслаждаться той жизнью, которая должна была принадлежать только ей. Она была приговорена к бесконечному наказанию теми людьми, которые должны были заботиться о ней больше всех на свете. Более тяжелое преступление невозможно вообразить.

Я все еще навещаю Джоди в Хай Оукс. Многие из тех ребят, которые жили там, когда она пришла, уже покинули приют и переехали к своим опекунам. Суждено ли это Джоди — еще неизвестно, но если да — я еще не так стара, и мое предложение в силе. И я все-таки занимаюсь патронатом. Всегда есть где-то ребенок, которому нужна помощь.