Будь моей мамой. Искалеченное детство

ГЛАВА 5 Во вред себе

Возможно, потому, что мне не давал покоя витающий в мыслях образ одержимой бесом куклы, но среди ночи я проснулась. Мои чувства как будто обострились. Я повернулась и посмотрела на часы: 2:15. Прислушалась. Тишина. И все же что-то не так — подсказывало шестое чувство, выработанное годами присмотра за детьми.

Я вылезла из кровати и нащупала тапочки. В доме было холодно, так как отопление на ночь выключалось. Нашла в темноте халат, завязала потуже пояс и вышла в коридор. Меня охватил ужас: там стояла Джоди, а лицо ее было в крови.

— Что с тобой? Что случилось? — Я в отчаянии осматривала ее лицо, шею, пытаясь понять, откуда идет кровь. — Где тебе больно? Скажи мне! Ну не молчи! — Я не могла ничего рассмотреть, но кроит, была свежая.

Как будто в трансе она медленно подняла руки и показала мне ладони. Они тоже были в крови, но следов порезов я не видела. Засучила рукава ее пижамы — порез был на левой руке, несколько сантиметров в длину, из него слегка сочилась кровь. Я притащила ее в ванную, открыла кран и подставила порез под холодную воду. Она даже не вздрогнула, и я заподозрила: не ходит ли она во сне?

— Джоди! — громко позвала я. — Джоди! Ты меня слышишь?

Она с ухмылкой уставилась на свое отражение в зеркале, и я поняла, что Джоди не спит.

— Что стряслось? Как тебя угораздило?

Взглядом она ответила на мой взгляд в зеркале, но ничего не сказала. Я тщательно промыла рану и осмотрела ее. Она была неглубокой, швов не требовалось, и столько крови не должно было быть. Как будто Джоди специально размазывала кровь, для большего эффекта. Но как? И зачем? Никто не упомянул о том, что Джоди склонна к членовредительству, но похоже, что это было не впервые. Я пригляделась: действительно, были заметны и другие тонкие розовые полоски шрамов на обеих руках, сложно сказать какой давности.

— Стой здесь. Я схожу вниз и принесу бинт.

Она вновь ухмыльнулась. Странная, невеселая усмешка таила в себе смысл, который я не могла уловить, и от этого бросало в дрожь. Я положила ей на руку чистое полотенце, потом пошла в кухню, где достала из аптечки большой пластырь. У меня в голове вертелись разные мысли. Хуже всего было то, что Джоди сделала это без всякого повода, который бы указывал на то, что она чем-то расстроена. Как и в тот раз, с испражнениями, ей были присущи холодное спокойствие и отрешенность, такая несвойственная для ребенка. Как будто она не чувствовала боли или вовсе не сознавала того, что делала. Она не заплакала, когда порезала себя. Я бы услышала, ведь за годы работы попечителем мой сон стал чутким. Внезапно у меня перед глазами всплыл образ Джоди, тихо сидящей в своей комнате и выжимающей из пореза кровь, чтобы вымазать ею лицо. Это пугало.

Вернувшись в ванную, я увидела, как Джоди смотрит в зеркало и корчит гримасы, но не от боли. Она словно пыталась стать как можно уродливее и кривила лицо так и сяк, обнажая зубы в зловещей ухмылке. Я оторвала наклейку на пластыре, залепила порез, после чего отмыла ей лицо и шею. Теплой водой с мылом я вымыла свои руки, слишком поздно вспомнив, что, обрабатывая раны, нужно надевать перчатки, чтобы не допустить инфекции. В панике и спешке я об этом забыла.

Только когда Джоди, чистая и сухая, снова была в порядке, я поняла, что все возвращается в норму.

— Все хорошо, Джоди, — успокоила я. — Пойдем назад в кровать.

Она по-прежнему не отвечала. Я повела Джоди обратно, и тут из комнаты вышла Люси.

— Что такое, Кэти? — спросила она, едва разлепив глаза спросонья.

— Все нормально, не волнуйся. Завтра расскажу.

Она кивнула и поплелась спать.

В комнате Джоди одеяло было свалено на пол. Крови на нем не было, но сверху я заметила маленький нож.

— Откуда это у тебя? — Я старалась, чтобы в голосе не звучало обвинительных интонаций.

Наконец она заговорила:

— Это Хилари и Дэйва. — Она назвала имена ее предыдущих попечителей.

— Они знают, что он у тебя?

Она невнятно потрясла головой, как будто ее на чем-то поймали. Едва ли у меня получилось ее разговорить. Я была зла на попечителей, которые оставили нож в пределах досягаемости ребенка. Впрочем, это было объяснимо. Только по опыту я узнала, что, если оставить ребенка на кухне всего на несколько мгновений, это может обернуться крупными неприятностями.

Однажды у меня на попечении находился подросток со склонностью к членовредительству, но я никогда не слышала, чтобы такое встречалось среди детей младшего возраста. Если дома ребенок подвергался избиениям, он зачастую не любит собственное тело и безразличен к боли. Осознанное причинение себе боли вообще встречается не так часто, но и тогда остается прерогативой подростков. Впервые слышу, чтобы восьмилетний ребенок по доброй воле наносил себе рану. Это меня очень встревожило.

— Ты взяла у них еще что-то? — мягко спросила я.

Она отрицательно покачала головой, но я все же осмотрела комнату, после чего перестелила постель.

— Давай залезай. Поговорим об этом утром.

Она яростно замотала головой.

— Парк, — потребовала она. — Хочу в парк. Ты сказала.

— Сейчас середина ночи, Джоди. Пойдем в парк завтра. Никто не гуляет по парку в темноте. Он закрыт.

— Открой!

— Не могу, у меня нет ключа… — До меня стала доходить абсурдность этого разговора. — Джоди, марш в постель и спи, пока ты не перебудила весь дом.

— Нет! Не хочу! — Она рванулась к двери.

Я слегка удержала ее за пояс и мягко развернула к себе:

— Ты же умница, ложись в постель, и я расскажу тебе сказку. А утром пойдем в парк. Когда будет светло.

Она сначала попыталась вырваться, но потом дернулась обратно к кровати и улеглась. Я натянула одеяло ей до самого носа и смотрела на маленькую головку на подушке. Светлые волосы падали на лицо. Присев рядом, я гладила Джоди по лбу до тех пор, пока черты ее лица не смягчились…

— Джоди, у тебя, наверное, очень плохо на душе, если ты решилась порезать себя. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Но ее глаза уже закрывались под тяжестью сна.

— Сказку, — пролепетала она. — Ты паасенка.

— Хорошо. — Продолжая поглаживать ее лоб, я начала рассказывать «Три поросенка» — сказку, которую знала наизусть. Глаза девочки закрылись, и она засопела. Я поцеловала ее в щеку, тихо вышла из комнаты и прикрыла дверь.

В пять часов меня разбудил страшный грохот. Я влезла в халат и тапки… и бросилась в комнату Джоди, плохо соображая оттого, что не выспалась. Я торопливо постучала и вопит:

— Джоди! Что ты делаешь?

Она уже встала и оделась. У нее в руках был футбольный мяч, а содержимое полок валялось на полу.

— Убери это, — сердито сказала я. — Ты не будешь играть здесь в мяч.

— Буду. — Защищая мяч, она крепко прижала его к груди.

Я подошла, чтобы забрать его, но Джоди только сильнее сжала руки. Я разозлилась на себя: должна же я понимать, что такой шаг только усилит оборону с ее стороны! Надо было менять тактику…

— Ладно, Джоди. Ты сейчас положишь мяч и вернешься в кровать. Если не сможешь заснуть, тихонько сиди, разглядывай книжки. Я скажу, когда пора вставать.

Ответа я не ждала, сразу вышла и закрыла дверь. Может быть, она, не имея возможности раздувать конфликт дальше, и сделает, как я велела. Я подождала, прислушиваясь. Комната погрузилась в тишину, а я вернулась к себе и улеглась под одеяло. Спустя пять минут послышалось, как открылась одна дверь, потом другая. В одной ночной рубашке я выбежала из спальни и увидела, что была открыта дверь в комнату Эдриана. Подбежав, я увидела, как Джоди пытается забраться к сыну в постель.

— Джоди, слезь, — закричала я. — Сюда нельзя!

Я стянула ее с кровати. Она была крупной и неподатливой — ноша практически неподъемная. Эдриан вздохнул и отвернулся. Я взяла ее под мышки и вынесла из комнаты. Она спрыгнула на пол, скрестила руки и скорчила гримасу. Вздохнув, я присела рядом с ней на колени:

— Джоди, ты не можешь оставаться здесь, солнышко. Возвращайся в свою комнату, и мы включим тебе телевизор. Все еще спят.

Она раздумывала над этим с минуту, потом встала на четвереньки и уползла к себе, громко стуча по половицам. Я проследила за ней, довольная, что хотя бы здесь удалось добиться согласия. Она села на полу в своей комнате, скрестила ноги и в ожидании уставилась на пустой экран. Я включила телевизор и пощелкала пультом. Даже для детских передач было слишком рано, но вот футбол ее вроде заинтересовал.

— Не включай громко звук, — прошептала я, — чтобы никого не разбудить.

Я укутала ее в одеяло, потом вернулась к себе за халатом и тапочками, спустилась вниз и включила отопление. Возвращаться спать не имело смысла. Заснуть я уже не смогу — моя голова гудела и раскалывалась от всего того, что произошло. Я приготовила кофе и пошла в гостиную. Комната Джоди была прямо наверху, и там было тихо. Я села на диван, откинула голову на подушки и сделала глоток. Внезапно покой был нарушен громким глухим мужским голосом. Я напряглась: шум мог переполошить всех домашних. Я вернулась в комнату Джоди и выключила телевизор.

— Это мое, — взвизгнула она и бросилась на меня, готовая вцепиться мне в лицо. — Хочу телевизор! Уходи! Уходи к черту из моей комнаты!

Я схватила ее за плечи и постаралась удержать на расстоянии вытянутых рук:

— Джоди, успокойся и послушай. Я просила тебя сделать звук тише. Все снят, и ты разбудить их таким шумом. Когда ты успокоишься, мы снова его включим. Ясно?

Она посмотрела мне в глаза:

— Хочу телевизор.

— Знаю, но криками и руганью ты его не получишь… — Я слишком устала, чтобы читать нотации. — Теперь присядь. Я включу телевизор, но убавим звук.

Она снова села на полу скрестив ноги, и я включила телевизор. Пульт я положила в карман халата и вернулась в гостиную. Я села и зевнула. Наступало ясное весеннее утро. Первая ночь была позади.