О своем отце — замечательном русском писателе Василии Васильевиче Розанове (1856–1919), трагической судьбе всей семьи старшая дочь его Татьяна рассказала в воспоминаниях, которые сейчас приходят к читателю. Пишет Татьяна Васильевна просто, но, как тонко заметил поэт и литературный критик, исследователь творчества Розанова — Ю. П. Иваск, в самом тоне повествования чувствуется удивительный ум сердца. И этот редкий дар Татьяна Васильевна несомненно унаследовала от отца, глубокого мыслителя и, может быть, единственного писателя, читая которого слышишь его живой голос.
Литературная судьба В. В. Розанова оказалась теснейшим образом связанной с семейной трагедией, роковым образом исказившей жизненный путь писателя.
В. В. Розанов родился 20 апреля 1856 г. в Ветлуге. Потеряв в раннем детстве отца и мать, он оказался на попечении старшего брата. Розанов с трудом учился в гимназии — казенное преподавание его отталкивало, и живую душу юноши, склонного к мечтательности, спасало, оцеломудривало чтение. Позднее Василий Васильевич признавался, что больше всего книг ему удалось прочесть в старших классах гимназии и в университете. В гимназии он зачитывался «Очерками из истории народных сказаний» Грубе, античной мифологией; рано были прочитаны «Литературные мечтания» Белинского; любимым писателем юноши Розанова еще с шестого класса гимназии стал Ф. М. Достоевский.
В 1878 г. Розанов поступил на первый курс Московского университета, на историко-филологическое отделение. Университет он «проспал», и просыпался, оживал только на лекциях чтимых им ученых: Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова, В. И. Герье, Н. И. Стороженко, Ф. Е. Корша. «Больше и вспомнить некого», — признавался он позднее [1].
На третьем году обучения в университете Розанов получил разрешение на брак с Алоллинарией Прокофьевной Сусловой, женщиной незаурядной, с сильным независимым характером. Известно, что А. П. Суслова была большой любовью Ф. М. Достоевского. Знал это и Розанов, что и усиливало его интерес к ней. Прототип Сусловой — Полина в «Игроке» Достоевского и, как считал Розанов, некоторые ее черты Достоевский придал Аглае в «Подростке» и Дуне в романе «Преступление и наказание».
Разрешение на брак было получено Розановым 9 ноября 1880 г., но роман с Сусловой начался много раньше. В письме А. С. Волжскому (1906 г.) Розанов писал: «С Суслихой я в 1-й раз встретился в доме моей ученицы Ал. Мих. Щегловой (мне 17, Щегловой 20–23, Сусловой 37): вся в черном, без воротничков и рукавчиков (траур по брате), со „следами былой“ (замечательной) красоты… Острым взглядом „опытной кокетки“ она поняла, что „ушибла“ меня, — говорила холодно, спокойно». Розанову она показалась одновременно и раскольницей «поморского согласия», хлыстовской богородицей и «русской легитимисткой», Екатериной Медичи. «На Катьку Медичи она в самом деле была похожа». Зимой 1881 г. Розанов женился на А. П. Сусловой. В год женитьбы ему шел двадцать пятый год, ей было за сорок.
По окончании Московского университета в 1882 г. Розанов получил место учителя в Брянской гимназии и уехал с женой из Москвы. Брак с Сусловой был несчастливым, супруги ссорились, и часто после семейных ссор Розанов покидал дом и на время переезжал в гостиницу, — чтобы продолжать работу над книгой «О понимании». Его увлечение философией и литературой не встретило сочувствия у жены, она пренебрежительно отзывалась о литературных опытах Розанова. И хотя однажды она уехала из Брянска в Орел на пять месяцев, все же удалось сохранить брак, «но затем пламенное примирение сменилось равнодушием, равнодушие переходило в ссоры, миры становились короче, ссоры — длиннее, и уже быстро ничего не осталось от горячо, с величайшими надеждами заключенного брака». После очередной ссоры в 1866 г. Суслова уехала из Брянска в Москву, откуда Розанов получил от нее письмо, что он больше ее никогда не увидит.
Семейная драма совпала с первой серьезной литературной неудачей: книга «О понимании», изданная в Москве в 1886 г. (Розанов работал над ней пять лет), прошла незамеченной. «В провинции, — писал Василий Васильевич, — я испытал истинный ужас, когда мне прислали обратно из магазина куль не продавшихся книг „О понимании“ (было отпечатано 600 экз.); а другой такой же куль, грозивший то же, получится в Ельце, — я попросил родственника продать на Сухаревой „за что-нибудь“, и было продано что-то рублей за 15, — на обертку для „серии современных романов“. „Вообще никому не нужно“ [2].»
В Ельце, куда Розанов перевелся из Брянска в 1887 г. и где он учительствовал в гимназии до 1892 г., он еще некоторое время ждал, что Аполлинария Прокофьевна все же вернется, но раз принятое решение о разрыве Суслова не изменила.
Духовное и душевное одиночество, состояние, близкое к отчаянию, переживал Розанов в 1886–1889 гг. — «годы пустой жизни, бессмысленной, тягостной». В конце 1889 г. он определенно помышлял о самоубийстве и писал о своем намерении Н. Н. Страхову, с которым познакомился весной того же года [3].
И все же в Ельце Розанову было немного легче жить, чем в Брянске, где и «одинокие безмолвные стены» и все напоминало об Аполлинарии Прокофьевне, о разбитой жизни.
Но в том же мрачном 1889 г. в Ельце Розанов встретился с Варварой Дмитриевной Бутягиной, которой суждено было стать матерью его детей и разделить с ним мучительную судьбу, полную тягостных испытаний и лишений.
Навещая своего друга учителя И. Ф. Петропавловского, жившего в доме дьяконницы Рудневой, Розанов познакомился с ее дочерью Варварой Дмитриевной молодой вдовой, и сразу его поразила «чистота душевной атмосферы», «уклад древней благочестивой русской жизни», так что Василий Васильевич, в гимназические годы прошедший путь нигилизма и отошедший от Церкви, снова потянулся к вере, к церковности. «Безмерное уважение превратилось в любовь, не страстную, не бурную: но основанную именно на мысли, что вот — друг, который никогда не изменит. Мое положение женатого человека было, конечно, известно: и отсутствие какого-либо выхода из него сделало скорбным наше положение»: Суслова упорно отказывалась дать развод.
Препятствие, казавшееся непреодолимым Варваре Дмитриевне и ее матери, — людям церковного сознания, глубоко укорененным в православии, — брак с женатым человеком — помог устранить «решительный и смелый» священник, который взялся тайно обвенчать молодых. Позднее, в письме к митрополиту Антонию, Розанов вспоминал этот решающий день в жизни: «Мы вошли в церковь в воскресенье в час дня под предлогом осмотреть ее — он (священник) запер ее на ключ — и без внешней робости с вещами (потом пожертвовал в другую церковь) он истово нас повенчал и, повенчав, сказал мне трогательное слово, что я должен жену мою такую усиленно беречь, потому что она отдается в мою совесть, и нет у нее другого обеспечения: и мы вышли. Как нас старушка встретила! (Еще как она молилась, нас отправляя в церковь: никогда такой горячей, порывистой, минутной молитвы не видел. И во-истину, все слава Богу». (Из письма митрополиту Антонию).
После свадьбы Розанов с Варварой Дмитриевной некоторое время жили в Москве на Воробьевых горах, а затем он получил место в гимназии в г. Белом Смоленской губ. — из Ельца, где многие знали о тайном браке, о двоеженстве Розанова, пришлось уехать.
В начале 90-х годов о Розанове узнают в литературных и философских кругах Москвы и Петербурга, главным образом благодаря Н. Н. Страхову, с которым он постоянно переписывался; Страхов напечатал одобрительные отзывы о первых литературных выступлениях Розанова. В 1890 г. выходит в свет брошюра В. В. Розанова «Место христианства в истории». Ее появление привлекло внимание Вл. С. Соловьева, поместившего отзыв в журнале «Русское обозрение» (1890). В 1891 г. в журнале «Русский вестник» была напечатана книга Розанова «Легенда о Великом Инквизиторе». Однако большая работа Розанова «Сумерки просвещения» (1893), в которой он критически оценил всю систему народного просвещения в стране, вызвала раздражение министра народного просвещения графа Делянова, обострила конфликт с руководством учебного ведомства и заставила его оставить преподавательскую деятельность.
По совету H. Н. Страхова и с помощью Т. И. Филиппова Розанову удается в марте 1893 г. получить место в Государственном контроле; около 15 мая 1893 г. он вместе с Варварой Дмитриевной и падчерицей Алей переезжает из Белого в Петербург. В 1893 г. у Розановых родилась дочь Надёжда, но жить ей суждено было недолго, в том же году она умерла.
В Петербурге Розанов сильно бедствовал — небольшое жалованье чиновника и скудные редкие гонорары за статьи годами держали семью писателя в тисках жестокой нужды. «В это время степень материальной нужды моей дошла до крайней степени (100 рублей в месяц при плате 37 за квартиру)» [4].
«Мать писала жене (узнал через несколько лет, когда уже все кончилось): „Не доводи до нужды мужа, — скрывай все, не расстраивай его“. И она, пока я считал в контроле, сносила все в ломбард, что возможно. И все — не хватало. Из острых минут помню следующее. Я отправился к Страхову, — но пока еще не дошел до конки, видел лошадей, которых извозчики старательно укутывали попонами и чем-то похожим на ковры. Вид т_о_л_с_т_о_й к_о_в_р_о_в_о_й ткани, явно т_е_п_л_о у_к_у_т_ы_в_а_в_ш_е_й лошадь, произвел на меня впечатление. Зима действительно была н_е_с_т_е_р_п_и_м_о студеная. Между тем каждое утро, отправляясь в контроль, я на углу Павловской прощался с женой: я — направо в контроль, она — налево в зеленную и мясную лавку. И з_р_и_т_е_л_ь_н_о было это: она — в меховой, но к_о_р_о_т_к_о_й, д_о к_о_л_е_н, кофте. И вот увидев этих „холено“ закутываемых лошадей, у меня пронеслось в мысли: „лошадь извозчик теплее укутывает, чем я свою В.“, такую нежную, никогда не жалующуюся, никогда не просящую. Это сравнение судьбы лошади и женщины и судьбы извозчика и „все-таки философа“ („О понимании“) переполнило меня в силу возможно-гневной… души таким гневом „на все“, „все равно — на что“, — что… Можно только многоточие. Все статьи тех лет и может быть и письма тех лет и были написаны под давлением единственно этого пробужденного гнева, — очень мало в сущности относимого к тем предметам, темам, лицам, о которых или против которых я писал. Я считаю все эти годы в л_и_т_е_р_а_т_у_р_н_о_м о_т_н_о_ш_е_н_и_и испорченными» [5].
22 февраля 1895 г. родилась Татьяна — любимая дочь Розанова. И хотя Василий Васильевич был безмерно счастлив и считал рождение дочери благословением небес (вслед за Таней родилась Вера (26 июля 1896 г.), Варя (1 января 1898 г.), сын Вася (28 января 1899 г.) и дочь Надежда (9 октября 1900 г.), в сущности здесь были истоки трагедии Розанова и его семьи.
Как незаконнорожденная дочь Варвары Дмитриевны Татьяна не могла носить фамилию отца. В духовном завещании, составленном 1 марта 1899 г., Розанов писал: «Дочь Татьяна, родившаяся 22 февраля 1895 г., крещена при С.-Петербургской Введенской, что на Петербургской стороне, церкви. Восприемниками от купели были: действительный статский советник Николай Николаевич Страхов и жена чиновника особых поручений при министре земледелия и государственных имуществ Ольга Ивановна Романова. Как считающаяся незаконнорожденной полное имя, отчество и фамилия, усвояемая по имени крестного отца, есть Татьяна Николаевна Николаева».
Дочери Розанова Вера, Варя и сын Василий, также считавшиеся незаконнорожденными, получили фамилию и отчество от имени их крестного отца лейтенанта морской службы Александра Викторовича Шталя — Вера Александровна Александрова, Варвара Александровна Александрова, Василий Александрович Александров.
Временами Розанов чувствовал, что почва уходит из-под ног, перед ним разверзается бездна. Жена, дети, жизнь любимых, бесконечно дорогих людей — все существование семьи зависело, в сущности, от слепой случайности. Умри он сейчас, Варвара Дмитриевна не могла бы рассчитывать на получение пенсии. Что же могло ждать его малолетних детей? Никто не может помочь, обращения в консисторию бессмысленны — слушать не хотят. «Как мне сказал Рачинский: „И Государь ничего не может сделать“, — так меня и ударило обухом по лбу: „А, и Государь. И Он — ограничен. Боитесь помочь, говорят ему: ты не смеешь помочь. Вот как. Значит — высоко. Где? Кто? Церковь!“. Вот начало всего…». (Письмо митрополиту Антонию).
Трудные семейные обстоятельства совпали в эти годы с творческим кризисом Розанова. «В 1895—96 я определенно помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще все отношение к „другу“ и сыграло роль. Пробуждение внимания у юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — все выросло из одной боли, все выросло из одной почки. Литературное и личное до такой степени слилось, что для меня не были „литературы“, а было „мое дело“, и даже литература вовсе исчезла вне „отношения к моему делу“. Личное перелилось в универсальное» [6].
В 1899 г. Розанов уходит из контроля и становится сотрудником популярной газеты «Новое время». Начинается долголетняя, неутомимая борьба писателя за свою семью и за русскую семью тоже. Годами вел ее Василий Васильевич в печати, главным образом — на страницах «Нового времени», где помещал статьи об облегчении разводов, о признании прав незаконнорожденных детей, защищал отверженных обществом, обойденных, униженных и оскорбленных. И эта борьба получила незамедлительный отклик: возник разговор между писателем и читателями о браке и разводе. Сотни читателей и читательниц, горькая судьба которых была столь сходной с судьбой его семьи, писали в редакцию газеты, прямо Розанову. И Розанов публиковал их письма в газете; в журналах, отвечал им и помещал в книгах переписку не только с знаменитыми современниками, но и с малознакомыми и вовсе неведомыми душами, обожженными в жизненном пожаре. Известность Розанова в начале века становится поистине всероссийской. В своей одинокой борьбе он затронул не только законы империи и уставы консистории — он кропотливо изучал состояние семьи в древнем мире, главным образом на Востоке, сравнивал с положением семьи христианской и приходил к неутешительным выводам. Пол, находивший освящение в дохристианских культах, семья, покоившаяся на твердом основании в заповеди о святости размножения — пережили свой цветущий период. После победы христианства — пол как бы попадает под проклятие, семья у европейских народов начинает неуклонно умаляться. Теплота, душевность, связь между родителями и детьми постепенно исчезают из семьи, и европейская семья все больше приобретает характер формального договора, в современном браке, по Розанову, утрачено ощущение тайны и таинства, и супруги уже не чувствуют себя тайнотворцами. Из такого фактического состояния Розанов сделал далеко идущие выводы: христианство прокляло пол, умалило брак по сравнению с девством, поставило монашество над семьей. Все законы и правила о браке и разводе в христианском мире были выработаны в веках монахами, отрешившимися от семьи, от ее нужд и забот, от рождающего человечества. Так последовательно, шаг за шагом, выступая сначала против законов и правил о браке и разводе, Розанов повел борьбу с учением Церкви, с христианством, он стал антагонистом Христа.
Летопись этой борьбы, ее патетика, взлеты и падения запечатлены в книгах Розанова «Религия и культура» (1898, 1901), «В мире неясного и нерешенного» (1901, 1904), «Семейный вопрос в России» (т. 1–2, 1903), «Около церковных стен» (т. 1–2, 1906), «Темный лик» (1911), «Люди лунного света» (1911), в многочисленных статьях, рассеянных в газетах и журналах.
Недавние друзья, писатели консервативного направления, С. Ф. Шарапов, С. А. Рачинский враждебно восприняли розановские статьи о поле и браке, в полемике против Розанова выступили профессора духовных академий и священники на страницах церковных изданий и в заседаниях СПБ религиозно-философского общества (1901–1903). Розанова обвиняли в отступлении от христианства, в бунте против Христа. Его новым друзьям — сотрудникам журнала «Мир искусства» и участникам символического движения Д. Мережковскому, 3. Гиппиус, Н. Минскому, Д. Философову импонировала розановская критика исторического христианства. Д. Мережковский назвал Розанова «мыслителем самородным, первозданным в антихристианской сущности, явлением более грозным для Церкви, чем Лев Толстой» и вместе с тем предтечей нового религиозного сознания [7].
Известность, литературная слава, более твердое материальное положение семьи не принесли радость и успокоение измученной душе писателя — годами в ней жила непрерывная боль. О неутихающей боли, сомнениях и смертной тревоге Розанов доверительно рассказал на страницах замечательной книги-исповеди «Уединенное» (СПБ, 1912) и в «Опавших листьях» (кор. I — И, СПБ, 1913–1915). Рассказал с поразительной искренностью об утешении, которое находил в семье; ее столпом, нравственной опорой была Варвара Дмитриевна, но он не мог назвать ее женой и потому называл Другом. Семья была для Василия Васильевича «малым храмом бытия», а любимицей его была дочь Таня. Родители любили Таню особенной любовью, может быть потому, что она рано повзрослела, быстро проникла, погрузилась в трагическую атмосферу розановского дома.
«В рубашонке, запахивая серый (темно-серый) халат, Таня быстрым, торопящимся шагом подходит к письменному столу. Я еще не поднял головы от бумаг, как обе ее руки уже обвиты кругом шеи, и она целует в голову, прощаясь:
— Прощай, папушок… Как я люблю слушать из-за стены, как ты тут копаешься, точно мышка, в бумагах…
И смеется, и на глазах всегда блестит взволнованная слеза. Слеза всегда готова у ней показаться в ресницах, как у нашей мамы.
И душа ее, и лицо, и фигура похожи на маму, только миньятюрнее.
Я подниму голову и поцелую смеющуюся щечку. Она всегда в улыбке, между улыбкой и слезой.
Вся чиста как Ангел небесный, и у нее вовсе нет мутной воды. Как и вовсе нет озорства. Озорства нет от того, что мы с мамой знаем, что она много потихоньку плакала, ибо много себя ограничивала, много сдерживала, много работала над собой и себя воспитывала. Никому не говоря». [8]
Сестры Тани — Вера, Варя, Надя и брат Вася замечали особенное отношение родителей к старшей дочери, не хотели с ним примириться, бунтовали, когда Таня старалась приучать младших к порядку, следила за чистотой. Надежда Васильевна Розанова вспоминает: «Таня — любимица папы и мамы, — у нее отдельная комната, которую мама всю неделю держит запертой на ключ (до ее приезда из школы Левицкой, в субботу), чтобы мы, дети, туда не забрались и не навели бы ей беспорядка, — и мама к ее приезду ставит в вазочку живые цветы… Таня никогда не шалит, всегда о чем-то советуется с мамой, и к нам, детям, относится, как к неодушевленным предметам, то целует, тискает и поет при этом глупую песенку своего сочинения: „Что бывает лучше, как пороть детей!“, а то вдруг заволнуется, накричит и велит наказать. За это мы на нее злимся и ее боимся больше мамы и папы. Они все сделают так, как Таня скажет… Кроме того, она помешана на чистоте, не доверяет никому и присутствует за нашим вечерним умыванием. Когда мы размещаемся в кроватях, Таня быстро обегает нас всех, тормоша, покрывая короткими, частыми поцелуями наши головы, спины, ноги, среди запыхания, и смеха, от чего мы всячески стараемся освободиться. Но, внезапно обеспокоившись, она откидывает одеяло и тут обнаруживает наши грязные пятки! Она всплескивает руками и испускает крик ужаса! „Вы совершенные дикари, — кричит она пронзительным голосом, — вы определенные дикари, и вас следует отдать в воспитательный дом“. И как мы ни убеждаем ее, что это природный цвет нашей кожи, Таня уже несет таз с губкой и с остервенением принимается за мытье. А то поймает, посадит рядом и тут сразу вынимает шпильку и начинается пытка — чистка ушей! Как она нас донимала!» (Неизданные воспоминания).
26 августа 1910 г. семью Розанова постигло несчастье — тяжело заболела Варвара Дмитриевна, частично парализованная, она временно потеряла речь. Все произошло после переезда на новую квартиру на Звенигородской улице (дом 18). Больную из столовой принесли на балкон; растерянные дети сбились в кучу.
«Когда я приоткрыла дверь в одну из комнат, — то увидела папу… Он лежал ниц перед иконой и рыдал. Казалось, что кто-то подрубил ему ноги, и он всем телом рухнул на пол.
Стоя в церкви, я никогда не видела отца „молящимся“, то есть чтобы молитва разливалась по лицу (как у мамы). Обернешься на папу, — он стоит, скрестив руки, с расширенными зрачками, пронзительно всматриваясь и вслушиваясь в то, что совершается в церкви, весь охваченный идеей, но не молитвой. А рыдающим я его никогда не видала ни до, ни после. Здесь же вырвалась отчаянная мольба к Богу…» (Воспоминания Н. В. Розановой).
Болезнь Варвары Дмитриевны сильно подействовала на Розанова: в какой-то момент он ощутил тщету всех человеческих усилий, с особой ясностью открылась вдруг конечность земного существования. Перед лицом смерти половые грезы о мире вдруг стали ненужными, лишними, религии молодости и силы (так он определял дохристианские культы) не приносили радости и успокоения больной, потревоженной душе. «Я говорил о браке, браке, браке… а ко мне шла смерть, смерть, смерть». [9] «Я нуждаюсь только в утешении и мне нужен только Христос… (Язычество и юдаизм на ум не приходят)». [10]
Перед мысленным взором писателя предстали эпизоды его долголетней распри с Церковью, с христианством, и сейчас она представилась ему неправедной, почти безумной, по существу, утверждает Розанов, то была борьба не против Христа, а с буквализмом, законничеством в христианстве, с ветхозаветным его пониманием — за христианство постигаемое в духе и истине.
«Я не хотел беззакония, а хотел закона. Я хотел, чтобы все было правильно, ясно, по закону, как Он хотел, сказавший: н_е ч_е_л_о_в_е_к д_л_я с_у_б_б_о_т_ы, а с_у_б_б_о_т_а д_л_я ч_е_л_о_в_е_к_а…
Нет, от Христа я не ушел. Сказавший о субботе и о человеке дал бы гармонию, ясность и закон. Он не просто „простил блуднице!… а принял помазание ног своих блудницею, сказав: „О с_е_м б_у_д_е_т в_с_п_о_м_и_н_а_т_ь_с_я в_с_е_г_д_а, где будет проповедано Евангелие““. Т. е. Он ее как-то умирил, ввел в гармонию, дал ей место в царстве и иерархии христианской, и видя и не видя ее порок, но во всяком случае видя ее лицо и душу.
Вы, господа, вообще не видите души человеческой и лица человеческого; вы именно „господа“ и „милостивые государи“, а нисколько не священники, и уж не понимаю, с каким духом „отпускаете грехи“…
Суть в том, что вы „субботники“, а не христиане, и что до сих пор еще „суббота“ вам выше всякого „человека“». [11]
В предельном одиночестве, пустоте и холоде жизни только дочь Татьяна душевно и духовно была близка Розанову, по его собственному признанию, только с ней он был связан метафизически. Может быть, потому, что только она понимала отца так, как он хотел быть понятым.
В ощущении Тани отец был не «страдающим боготворцем», гонимым и непонятым умственной чернью, толпой (таким он представлялся Вере Розановой), а маленьким, слабым, одиноким человеком, существом, нуждающимся в бесконечной жалости и сочувствии.
Надежда Васильевна так вспоминает о своей старшей сестре: «Мы раздражали ее (Таню) своей живостью, а она докучала нам своей грустью. В сущности, у нее почти не было „детства“, и мы в 16 лет прозвали ее „бабушкой“… Если мы все стремились уйти из дому, в котором всегда было как-то грустно, и порезвиться на стороне, то Таня стремилась как можно больше быть дома и непременно с родителями.
Таня с детства много читала: сначала увлеклась книгой Евгении Тур „Мученики Колизея“, „Слепым музыкантом“ Короленко, затем долгие годы не расставалась с томиком Пушкина, еще позже открыла для себя мир Достоевского, Шекспира; после окончания гимназии она собиралась заняться изучением философии: штудировала Канта, читала труды Н. Лосского, и как-то незаметно, но органически от философии перешла к систематическому чтению отцов Церкви, может быть, потому, рано прилепилась душой к Церкви — весь духовный строй православия был созвучен ее миропониманию с детства».
Возвышенная духовная настроенность дочери, стремление ее посвятить жизнь служению Церкви и ближним наполняло гордостью и радостью душу Розанова. Из имения Сахарна (в Бессарабии), где он отдыхал летом 1913 г. с медленно выздоравливавшей Варварой Дмитриевной и дочерью Варей, Василий Васильевич писал: «Милая и дорогая наша Танечка! Что-то взгрустнулось по тебе и очень, очень я скучаю и даже тоскую, что не вижу дорогого худенького личика и таких добрых глазок, как ни у кого, и не слышу твоего взволнованного голоса…
Больше всего меня радует, что ты любишь Церковь. Без этого мы не можем понять России, а русский человек, не знающий России, может только ей вредить, и таких, к сожалению, большинство молодых людей. Они все упоены собою и все хотят служить народу, призывая его к революции, но это кончается только тем, что несчастных рабочих и мужиков ссылают, а молодые люди убегают за границу и оттуда показывают язык.
Все это так глупо и вместе так трагично, что было бы странно, если бы с нашими детьми что-нибудь подобное произошло» (Воспоминания Надежды Розановой).
В августе 1917 г. из революционного Петрограда Розанов с семьей перебирается в Сергиев посад. Здесь, около церковных стен, Розанов рассчитывал пережить тяжелые времена, надвигающуюся бурю. И естественным образом маленькой хозяйкой небольшого домика стала Татьяна, поскольку Варвара Дмитриевна продолжала тяжело болеть. Она вела не только хозяйство, но прежде всего духовно поддерживала потрясенного происходящими событиями и слабеющего от недоедания Василия Васильевича.
Болезнь, слабость и голод не могли сломить неукротимый дух писателя. Грозные тучи, стелящиеся над Россией и миром, как будто придавали ему новые силы. В «Апокалипсисе нашего времени» Розанов оплакивает гибель уходящей, былой России, которая гибнет от нигилизма, от неуважения себя, — «С лязгом, скрипом и визгом опускается над Русской историей железный занавес». Он вновь возвращается к острой критике исторического христианства, угашающего радость жизни и светлый взгляд на мироздание, вновь пытается решить так и не решенный вопрос — где же истина — в Ветхом Завете или Новом? «Иегова или Иисус — который же из Вас» — вопрос, вечной болью звучавший в душе писателя неотступно преследует его вплоть до порога земного бытия. Но вместе с уходящим миром, с христианством, оттесненным на периферию бытия, рушился для Розанова и весь смысл его жизни. Не представлялась ли ему в иные минуты призрачной его жизнь и пафос многолетней борьбы за русскую семью? Он мечтал о возрождении русской семьи в лоне Церкви, а дожил до радикального декрета о браке и семье в сентябре 1918 г., отменявшего церковный брак. По новому декрету «свободным становилось вступление в брак и развод». «Семья, — провозглашала А. Коллонтай — перестала быть необходимой. Не нужна государству, ибо отвлекает от полезного обществу труда, не нужна членам семьи, ибо воспитание детей постепенно берет на себя государство». [12]
Неумолимая судьба готовила новый удар. 9 октября неожиданно умирает в Курске сын Розанова Василий, поехавший вместе с сестрой Варей на Украину за продуктами для семьи.
К этому времени вместе с родителями оставались Таня и Надя. Еще в 1915 г., с согласия Василия Васильевича и Варвары Дмитриевны, Вера становится послушницей Воскресенско-Покровского монастыря на станции Плюсна близ Луги. Она с трудом несет тяготы монастырского послушания и может оказывать семье лишь незначительную помощь. Она остро чувствует, что несравненно большее бремя выпало на долю ее старшей сестры Татьяны, отдавшей все силы на поддержание родителей. Упреки, тревога, горячая благодарность и восхищение мужеством сестры звучат в ее письмах из монастыря другой сестре — Надежде:
«Но если Таня может и исполняет свой долг, то считаю, что нельзя оправдать Ваше неисполнение». (3.1.1918).
«Теперь нет мечты, теперь есть подвиг». (Март 1918).
«Какое у Тани настроение? Поцелуй ее крепко и скажи, что я ее очень люблю и очень благодарна за поддержку семьи». (31.8.1918).
«Бедную Таню мне очень жаль, она истинная подвижница. Истинным настроением монашеским повеяло мне от ее спокойного среди всех испытаний письма, выдержанного, проникнутого глубокой верой и любовью. Я бесконечно ее люблю и уважаю». (Осень 1918).
Любовь, тепло, понимание и бесконечная нежность, которой окружили писателя все домашние в последние дни его жизни уже не могли спасти Розанова. 23 января (5 февраля) 1919 г. Розанов умер. Перед смертью он в последний раз примирился с Церковью, у всех просил прощения и принял Святое причастие.
О дальнейшей судьбе семьи Татьяна Васильевна подробно рассказывает в своих воспоминаниях, и нет смысла повторять историю горестных потерь близких, утраты дорогих могил, скитальческой жизни, полной нищеты, лишений, гонений. Об испытаниях и перенесенных страданиях она написала очень сдержанно, с большим достоинством, всегда отличающим глубоко верующего человека.
Татьяна Васильевна завершила работу над воспоминаниями в конце своей жизни. Она по-прежнему жила в Загорске и занимала небольшую узкую комнату в коммунальной квартире на проспекте Красной Армии. Хотя она часто болела, и повседневные житейские мелочи угнетали ее, была очень деятельна, много читала, переписывалась с друзьями, каждый день была за службой в Лавре. Сильную духовную поддержку ей оказывал священник и профессор Духовной академии отец Алексей Остапов. Изредка приезжала Татьяна Васильевна в Москву, где ее с любовью встречали и поддерживали старые верные друзья — Лидия Александровна и Ника Александровна Воскресенские, Татьяна Михайловна Некрасова и вся ее семья, Зоя Михайловна Цветкова. Появились у нее в те годы и молодые друзья, открывшие для себя Розанова, читавшие и переписывавшие его труднодоступные книги и статьи, стремившиеся лучше понять духовный мир забытого писателя через общение с его дочерью. Большую помощь при работе над воспоминаниями оказала Татьяне Васильевне Клеопатра Владимировна Агеева. Под диктовку Татьяны Васильевны она записала первый вариант воспоминаний, на основе которого сложился окончательный текст.
Имя Розанова в советской России долгое время было полузапретным. О нем вспоминали не иначе как о монархисте, нововременце, мистике-реакционере и черносотенце.
На Западе, хотя и не часто, переиздавались книги Розанова в русских издательствах, а также в переводах на французский, английский, немецкий языки. О значении его идей в русском духовном и культурном ренессансе начала XX века говорили и писали Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Н. Бердяев, А. Ремизов, Л. Шестов, о. В. Зеньковский, о. Г. Фроловский, Г. Федотов, Н. Лосский, Г. Адамович, Ю. Иваск.
Если удавалось Татьяне Васильевне получить ненадолго одну из русских западных книг с воспоминаниями или статьей о Розанове, она старательно переписывала отрывки в особую общую тетрадь, а когда тетрадь заканчивалась, — начинала новую. Читала и писала обычно по ночам, спала мало, иногда отдыхая днем час-другой.
В начале 1971 г. Татьяна Васильевна с захватывающим интересом прочла воспоминания Зинаиды Николаевны Гиппиус «Живые лица», в особенности главу, посвященную Розанову — «Задумчивый странник». Тогда же она прочла вступительную статью Юрия Иваска к «Избранному» Розанова, вышедшему в Нью-Йорке в 1956 г. По ее словам — и воспоминания 3. Гиппиус и эссе Ю. Иваска — лучшее, что было написано о Розанове и в России и на Западе. В свою тетрадь Татьяна Васильевна переписала обе работы от начала и до конца, несмотря на поврежденную правую руку. Ей показались досадными несколько фактических ошибок, допущенных Гиппиус и Иваском. Татьяна Васильевна отправила письмо с поправками в «Вестник русского христианского движения». В 1972 г. в № 106 и было напечатано ее письмо. Через несколько месяцев Татьяна Васильевна неожиданно получила письмо от Юрия Иваска с благодарностью за поправки и с просьбой уточнить некоторые обстоятельства жизни Василия Васильевича и его близких. Он просил также Татьяну Васильевну написать биографию отца, чтобы в дальнейшем ошибки не перекочевывали из одной работы в другую. Уступая настойчивым просьбам Иваска, Татьяна Васильевна передала рукопись воспоминаний для публикации на Западе. Весной 1975 г. в №№ 112—ИЗ «Вестника РХД» по желанию Розановой была опубликована пятая глава ее воспоминаний о последних днях жизни Василия Васильевича с приложением предсмертных писем. Незадолго до смерти Татьяна Васильевна получила номер журнала и убедилась, что труд ее жизни не был напрасным. Она готовилась продолжить работу, собиралась составить комментарии к «Уединенному» и «Опавшим листьям».
Резкое ухудшение здоровья и последовавшая короткая, но тяжелая болезнь нарушили все планы. 11 мая 1975 г. Татьяна Васильевна скончалась в Москве.
Таня рано обрела литературное бессмертие; на страницах «Опавших листьев» возник и запомнился читателю образ девочки, взволнованно читающей стихотворение Пушкина на берегу моря.
Мысленно обращаясь к будущим поколениям русских людей, Розанов писал:
«Мне хотелось бы, чтобы меня некоторые помнили, но о_т_н_ю_д_ь н_е х_в_а_л_и_л_и; и только при условии, чтобы помнили в_м_е_с_т_е с м_о_и_м_и б_л_и_з_к_и_м_и.
Без памяти о них, о их д_о_б_р_о_т_е, о ч_е_с_т_и — я не хочу, чтобы и м_е_н_я п_о_м_н_и_л_и». [13]
Знакомя читателей с воспоминаниями Т. В. Розановой, мы отдаем дань памяти В. В. Розанову и его многострадальной семье и возвращаем истории важный памятник культурной жизни русского общества XX века.
А. Н. Богословский