Будьте светлы духом (Воспоминания о В. В. Розанове)

Из переписки Т. В. Розановой С Ю. П. Иваском (1973–1975 гг.)

Глубокоуважаемая Татьяна Васильевна: разрешите сказать Вам, что я благодарю Вас за все поправки в Вашем открытом письме, помещенном в ВЕСТНИКЕ РСХД (№ 106, IV, 1972, Париж м(ожет) б(ыть) и без Вашего ведома.

1. Неверные сведения о детях Василия Васильевича я получил от покойного А. М. Ремизова, который, в свою очередь, был кем-то неправильно информирован.

2. Вторая Ваша поправка уже на моей совести. Недавно здесь издали один том BBP: Избранное, включивший УЕДИНЕННОЕ, ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ, МИМОЛЕТНОЕ, АПОКАЛИПСИС, ПИСЬМА К Эр. ГОЛЛЕРБАХУ (1970 г.). В одном из других томов будет и мое измененное предисловие, которое обещаю исправить.

Что еще сохранилось из литературного наследия ВВР? Книга о Паскале? Все очень ценно.

Уж не знаю, смею ли я Вас просить об этом: хорошо, если бы Вы написали биографию ВВР. Мы же здесь, и из-за недостатка данных, часто делаем ошибки.

Одна из моих студенток написала доклад о том, как Вы читали ВОСПОМИНАНИЕ Пушкина (в связи с разбором этого стихотворения). Помню, что В. В. подарил Вам жирафа (или ошибся?).

Недавно я комментировал одну диссертацию о ВВР.

Проза ВВР оказала большое влияние на некоторых поэтов, напр(имер), на Георгия Иванова.

Буду признателен, если откликнитесь.

С уважением и приветом

Юрий Иваск

(Юрий Павл(ович) Иваск)

Глубокоуважаемая Татьяна Васильевна, от души благодарю Вас за скорый отклик.

Рад, что смогу поправить некоторые мои досадные ошибки. Как я уже писал, я был введен в заблуждение покойным А. М. Ремизовым, который, по-видимому, получил от кого-то неправильную информацию, и его за это винить не могу. Алексей Михайлович очень любил Василия Васильевича.

Я лично не сомневаюсь в том, что В. В. Розанов самый выдающийся русский писатель ХХ-го века, гениальный мыслитель-художник, изумительный мастер слова. После него мог бы назвать только Бунина, но эпитет «гениальный» к нему неприменим, а у В. В. Розанова были черты гениальные. Каждое слово В. В. нужно бережно хранить и, надеюсь все его рукописи сохранятся в тех архивах, в которые депонировано его литературное наследство.

Если это Вас не затруднит, хотел бы получить все даты, относящиеся к Вашей семье. Сохранилась ли могила Василия Васильевича?

Может быть, я и написал о В. В. Розанове «обнаженно», но ведь и он писал о себе именно так.

В 1970 г. была издана книга В. В. ИЗБРАННОЕ с немецким предисловием проф. Генриха Штаммлера. В этот сборник включены УЕДИНЕННОЕ, ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ, МИМОЛЕТНОЕ, АПОКАЛИПСИС НАШЕГО ВРЕМЕНИ, ПИСЬМО К ЭРИХУ ГОЛЛЕРБАХУ. Есть ли у Вас эта книга? Мог бы ее послать. Мб, будут изданы, вернее же переизданы и другие книги В. В.

Знаю Вас с ранней юности, — по писаниям В. В. Вы были для меня литературной героиней, как, скажем, Татьяна Ларина или Наташа Ростова, и вот я получил Ваше письмо!

Еще раз сердечно благодарю Вас за отклик.

Желаю Вам всего самого лучшего, здоровья, благополучия и был бы счастлив, если бы мог быть Вам чем-то полезен.

С уважением и приветом

Ваш Юрий Иваск.

Не смею Вас об этом просить, но, конечно, я был бы счастлив, если бы Вы прислали мне карточку Василия Васильевича или какую-нибудь его запись, хотя бы даже надписанный им конверт. Или — семейную фотографию, если есть дубликат.

Очень обрадована и благодарна Вам за теплое письмо. Прошу извинить за некоторую задержку с ответом: все лето болела и мне трудно было писать. Сейчас, благодарение Богу, чувствую себя значительно лучше и могу продиктовать это письмо.

Прежде всего спасибо за сведения об издании «Избранного» моего отца с предисловием на нем. яз. Я слышала об этой книге, но ее не читала и буду Вам особенно признательна за такой трогательный и памятный подарок, тем более что по разным обстоятельствам у меня нет ни одной книги Василия Васильевича: все книги и материалы сданы мной в разное время в Литературный музей и Библиотеку им. Ленина.

В свою очередь постараюсь сообщить Вам интересующие Вас биографические сведения об отце и нашей семье, а также выслать Вам некоторые фотографии. Возвращаясь к затронутому ранее — Вы пишете, что В. В. тоже писал о себе очень обнаженно; но это совсем другое дело, когда человек пишет о себе так откровенно, и когда пишут о нем. Мне кажется, следует учитывать разницу. Я много думала об этом и убедилась, что впоследствии те критики, которые писали осторожнее, больше выигрывают даже в смысле доходчивости.

Отвечаю на Ваш вопрос о могиле Василия Васильевича. Папа был похоронен на кладбище при Черниговском монастыре, рядом с могилой К. Леонтьева (в окрестностях Сергиева посада). На деревянном кресте была надпись из псалтири, указанная о. Павлом Флоренским: «Праведны и истинны пути Твои, Господи…» Несмотря на официальную охранительную грамоту из Реставрационных мастерских Москвы, кладбище было срыто в 1922 году, так что могилы не сохранилось…

Теперь о другом. Вы пишете, что у вас связаны со мной образы Т. Лариной и Н. Ростовой. Интересно, что в юности это были мои любимые лит. героини. К сожалению, я на них не похожа, и жизнь моя была совсем другая.

С глубоким уважением

Т. Розанова 1973 г. 6 сент.

Чтимая Татьяна Васильевна, счастлив был получить от Вас все материалы о ВВР… Не знаю как Вас благодарить — особенно драгоценны последние письма Василия Васильевича, совсем удивительные. Как он страдал, медленно холодел и хотел со всеми примириться.

Прекрасны и Ваши воспоминания — вся пятая глава.

Буду понемногу писать примечания. Вы очень помогли, но еще не все ясно.

1. Вы упомянули об имении Сахарна и о том, что В. В. написал книгу под тем же названием. Какая это книга.

2. Разве в 1891 г. все вы, Розановы, жили на Петропавловской улице в Петербурге? Ведь Ваша семья переселилась в Петербург в 1899 г.

3. Была ли Вера Васильевна монахиней.

4. Кто Н. Макаренко?

5. Кто Леман?

О Тернавцеве, Бенуа или Дурылине у меня имеются данные. Постараюсь найти и о других.

6. Кем был друг В. В. по университету Вознесенский. Устинский, помнится, упоминается в Оп. Листьях или в Уединенном.

7. В письме от 7 января 1919 г. упомянуты Наташа,

8. Шурин любимый человек,

9. Лидочка Хохлова. Кто они?

10. В обращении к литераторам упомянут Мокринский. Кто он?

11. Кто в письме к Мережковским Сережа Каблуков.

12. Олсуфьевых постараюсь найти. Кто был муж Софьи Владимировны.

13. Священник Соловьев — вероятно не о. Сергей Mих. Соловьев, племянник Влад. С. Соловьева.

14. Что еще знаете об Устинском.

Вообще, прошу великодушно простить за все эти вопросы.

Сделаю копии и буду бережно хранить все посланные Вами материалы.

Хотелось бы их, а также, снимки напечатать. У нас многие ценят, любят великого Розанова. Недавно была написана о нем диссертация (чисто информационная). Но собрание сочинений задерживается. Вышел только оранжевый том с Уединенным, Оп. Листьями, Апокалипсисом и письмами к Эриху Голлербаху. Включено было прежде неизвестное нам Мимолетное.

Особенно тронула карточка В. В. с Вами — так могла выглядеть Ваша любимица Наташа Ростова. Еще в ранней юности я читал книги Розанова и помню это описание — как Вы удивительно читали ВОСПОМИНАНИЕ Пушкина: Когда для смертного умолкнет шумный день. С этим чтением Вы войдете в ПУШКИНИАНУ. Многие мои друзья больше всего запомнили и полюбили Таню Розанову… Благодаря В. В. Вы общий наш друг.

Письма можно было опубликовать — не правда ли?

Но запрашиваю о Пятой главе. Зачем ей, этой главе, лежать в архиве! Иногда мы пишем: «напечатано без разрешения». Главное же — надеемся, Вы не будете протестовать внутренно. Все это прошлое, уже история. Не нужно, чтобы опять путали, как и я напутал со слов А. М. Ремизова, но и он не виноват — получил какие-то неверные сведения.

Вопросы выше обозначил цифрами — для облегчения. Их всего 14.

Дай Вам Б. здоровья и всего самого лучшего. Имеете ли какие нб пожелания для посылки. Напишите. Мы рады будем помочь. Как Вам вообще живется?

Вы упомянули Тату и Нату — т. е. Татьяну Никол(аевну) и Наталью Никола(евну) Гиппиус. Я к ним часто заходил во Пскове, в 1941 г. Рассказывал им о Мережковских, у которых был в Париже, в 1938 г.

О дальнейшей судьбе сестер Гиппиус неизвестно. Заграницу они не поехали. Нат(алья) Ник(олаевна) больше молчала, а Татьяна Ник(олаевна) много рассказывала, показывала снимки — была очень сердечный человек. Все спрашивали о сестре Зине…

Я здесь преподаю. Пробуду до 15 июля или даже позднее.

Буду очень благодарен, если откликнитесь, Татьяна Васильевна.

Преданный Вам

Юрий Иваск.

Адрес мой университетский:

Universitats str. q

Slavisches Seminar

D78 FreiBURG:/Br

West-Deutschland. Западная Германия

Я преподаю здесь или вернее буду преподавать курсы по русской поэзии. Политикой не занимаюсь.

Я написал книгу о К. Н. Леонтьеве. Там глава о его переписке с В. В., об их заочной дружбе.

Еще один вопрос (уже 15-й). В письме К. Н. Леонтьева к В. В. (май или июнь) Леонтьев поздравляет В. В. со вступлением в брак — явно с Вашей матушкой Варварой Дмитриевной. Но брак этот был тайный, так как Полина Суслова не давала развода, она умерла в 1918 г. Мб. после революции В. В. и В. Д. вступили в гражданский брак, а церковный уже был. Что Вы об этом знаете?

Чтимая Татьяна Васильевна, очень надеюсь, что это письмо до Вас дойдет и мб, Вы ответите… Буду очень признателен… Мне хотелось бы кое-что узнать о следующих лицах:

Кто Каптерева. Больше о Викторе Ховине.

Кто Всехсвятские.

Кто Олсуфьевы. Он — кажется очень изв(естный) человек.

Пешков, вероятно Максим Горький.

Когда умер В. А. Тернавцев.

Я просил издателя послать Вам ИЗБРАННОЕ ВВР — не так давно изданное, со включ. МИМОЛЕТНОГО. Там же УЕДИН.(енное), Оп(авшие) Листья, Апокалипсис, Письма к Эриху Голлербаху.

Не знаю — могу ли напечатать ту полученную мной главу Ваших очень ценных воспоминаний? Иногда пишут — без согласия автора. А можно и избежать упоминания Вашего имени. Пока же — пишу примечания. С опубликованием не спешу. Привет А. Н. Б. Хорошо, что он занимается Леонтьевым.

Меня потрясли прекрасные предсмертные письма Василия Васильевича. Как хорошо, что они сохранились. Это Вы их берегли. Наша литература не та, о которой пишут в учебниках. В XX веке нет ни одного прозаика на уровне ВВР. Значителен и Леонтьев, но он не смог себя так выразить, как Р.(озанов).

Разрешите пожелать Вам всего самого хорошего — здоровья, покоя, благополучия, тишины.

Пусть и по книгам — знаю всю Вашу семью с 20 л. (етнего) возраста.

Ваш Юрий Иваск

Я написал монографию о Леонтьеве, она была напечатана в одном журнале и, мб, выйдет отдельной книгой.

Александр Николаевич Богословский показал мне Ваше письмо, в котором Вы говорите весьма сердечно о моей работе. Очень Вам благодарна, мне было приятно прочитать эти строки. Вы пишете, что трудно сразу будет опубликовать мою работу полностью. Главное, чтобы эта работа сохранилась. А когда именно «Воспоминания» будут опубликованы имеет меньшее значение.

Но вот что мне было бы желательно: опубликовать в журнале, о котором Вы говорите, следующее: предсмертные письма Розанова к друзьям, которые помещены в моих «Воспоминаниях», находящихся в серой папке полностью. После их напечатания, следовало бы, отделив чертой, напечатать те несколько страниц из моих воспоминаний, которые относятся к смерти моего отца. Они также находятся в серой папке.

Далее, так же отделив чертой, то есть выделив, хорошо бы поместить письмо моей матери, жены моего отца, Варвары Дмитриевны Бутягиной, к своей дочери от первого мужа, Александры Михайловны Бутягиной, жившей в Петрограде, с просьбой приехать в семью, в Сергиев посад. В этом письме мать описывает свои переживания, последние дни отца и смерть его. Письмо помечено 10 февраля 1919 года и начинается словами: «Милая дорогая Шура! (написано под диктовку сестры Нади). О смерти не пишу, дети напишут. Он тебя каждый день ждал…» А кончается словами: «День и ночь просил: „Папироску, дорогая мамочка!“ Это самое ужасное, эти звуки слышать!

Целую, прижимаю, крещу. Жду тебя очень, очень. Варвара.» (Так странно подписывалась моя мама. Прим. Т. В. Розановой).

Это письмо очень важно, и по тону, и по смыслу. Здесь нельзя пропустить ни одного слова, и нельзя ни в коем случае изменить ничего. Моя мама была малограмотной, но важно сохранить тон письма и стиль его. Это письмо нужно тоже взять из большой серой папки, а тот отрывок из моих воспоминаний, который я Вам прежде послала, необходимо уничтожить, так как он весьма неверно составлен из двух воспоминаний — моих и моей матери. Это недопустимо. Прошу Вас сообщить мне о том, что Вы исполнили мою просьбу и уничтожили посланный мною отрывок из воспоминаний (тот, который Вы получили в Париже от слависта К.). Также не следует вообще упоминать печатаются воспоминания, — с ведома или без ведома автора.

Затем, очень просила бы Вас, если это возможно, напечатать в конце несколько строк о моей матери:

«Моя бедная мать пережила смерть дочери Веры и дочери Шуры. Сестра моя Вера умерла в 1919 г. через 5 месяцев после смерти отца, сестра Шура (Аля) умерла от паратифа в 1920 году, в декабре месяце. А мать скончалась в 1923 году, 15 июля, от болезни почек.

Смерть ее была замечательной по мужеству и религиозной осознанности. Впервые я видела такую величавую кончину — это была кончина праведницы. Она до последней минуты все крестилась. Взор был любящий, глубокий. Умерла в полном сознании. Отпевали ее в церкви Параскевы Пятницы. Вечером игумен Ипполит, духовник Академии, служил „парастас“. Первая панихида о ней была отслужена отцом Павлом Флоренским.

Похоронена она на Вознесенском кладбище в Троице-Сергиевом посаде, так как Черниговский монастырь к тому времени был закрыт, и кладбище, где похоронен мой отец, Вера и Аля, — разрушено.»

Простите, что я так к Вам обращаюсь, но мне очень дорого было бы, чтобы обо всем этом было напечатано где-нибудь в мире и лучше бы сохранилось.

Ознакомилась с однотомником «Избранное» Василия Розанова (А. Нейманис. Книгораспространение и издательство, 1970. Редактор Евгения Жиглевич. Вступительные статьи Генриха Штаммлера и Евгении Жиглевич). Вступительная статья Е. Жиглевич показалась мне очень интересной. Здесь уместен эпиграф из Бубера. Отрадно, что снова будут читать «Уединенное» и «Опавшие листья». Важно и то, что напечатаны трудно-доступные у нас «Апокалипсис нашего времени» и письма к Голлербаху. Шрифт, обложка, формат выбраны и выполнены с большим вкусом.

Однако, к большому сожалению, в конце книги мы обнаружили в Послесловии редактора следующую ошибку. Она пишет: «В конце 50-х годов дочери В. В. Розанова передали весь его архив в Московский Государственный Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина». Там никогда их не было.

Старшая дочь В. В. Розанова (Татьяна, т. е. я) сообщает, что эти сведения неточны: архив В. В. Розанова сдавался постепенно, в разные периоды времени и в разные музеи и хранилища.

1) До революции, главному хранителю рукописного отдела императорской Публичной библиотеки Георгиевскому В. В. Розановым были сданы письма писателей к нему: Цветаевой, Блока, Льва Толстого и др. Впоследствии, частично, они были переданы в Государственную библиотеку им. Ленина.

2) В 1938 году, по смерти отца, дочерьми Розанова были проданы Литературному музею, возглавляемому Бонч-Бруевичем, архивные материалы В. В. Розанова, но не полностью. Там находились 12 папок с газетными вырезками передовых статей «Нового времени» за многие годы, отдельные статьи В. В. Розанова и записные книжки его.

3) В дальнейшем, часть рукописей из Государственного Литературного музея была передана в Центральный Государственный Архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), а переписка с Л. Толстым — в музей Л. Н. Толстого.

4) В 1947 году дочерьми писателя, Татьяной Васильевной и Надеждой Васильевной передавались в Государственный Литературный музей большое количество писем писателей, а также и семейная переписка. Были переданы и многочисленные фотографии. Весь архив был пожертвован безвозмездно, частично же за фотографии было уплочено.

В том же 1947 году Надеждой Васильевной Розановой-Верещагиной была продана в Государственную библиотеку им. Ленина рукопись В. В. Розанова «Апокалипсис нашего времени», а старшей дочерью, Татьяной Васильевной Розановой была пожертвована переписка В. В. Розанова с Терна вцевым, проиреем Устьинским и П. П. Перцовым. Письма эти чрезвычайно интересны. А также фотографии В. В. Розанова с автографами (к матери), письма Розанова к жене — Варваре Дмитриевне, письма его к старшей дочери — Т. В. Розановой, тоже безвозмездно.

5) После смерти Надежды Васильевны Розановой в 1956 году старшей дочерью Т. В. Розановой, т. е. мною, был передан весь оставшийся архив писателя и большое количество интересных фотографий в Государственный Литературный музей. А также переданы были туда мною «Воспоминания» Надежды Васильевны Розановой-Верещягиной — тоже безвозмездно, а копия этих воспоминаний была передана Т. В. Цявловской во вновь организованный отдел ИЗО при Государственном Литературном музее, тогда же была уплачена небольшая сумма денег.

На Ваш вопрос о браке В. В. с моей матерью отвечаю: он был совершен в 1891 году, в Ельце, тайно и незаконно, так как развода А. П. Суслова не давала. Гражданского брака не было совсем, а дети были узаконены после прошения, поданного на высочайшее имя.

Варвара Дмитриевна вышла замуж в первый раз за Бутягина очень рано, и сводная сестра Александра Михайловна была намного нас старше, заменив нам больную мать.

Собираюсь выслать некоторые расшифровки некоторых фамилий из «Уединенного» и «Опавших листьев». Но это в следующем письме.

Помимо Вашей статьи о Розанове (предисловие к «Избранному» В. В. Розанова, Н. И. 1956) из написанного за рубежом мое внимание остановила небольшая статья Г. Федотова («Числа», кн.1, Париж, 1930, стр. 222–225). Тема о связи духа и плоти меня всегда очень интересовала, о ней часто говорил в беседах со мной Флоренский еще в молодые годы, желая меня отвлечь от крайнего настроенного аскетизма.

Сердечно благодарю Вас за желание мне помочь.

Остаюсь с уважением Т. В. Розанова.

6 июня 1974 г.

Чтимая дорогая Татьяна Васильевна, спасибо за прекрасную фотографию…

Рад, что до Вас дошел однотомник ВВ.

Апокалипсис нашего времени появился в 20-х годах в журнале ВЕРСТЫ и был нам всем доступен.

Пишу А. Н., что считаю Г. П. Федотова моим учителем. Знаю все его статьи и редактировал его посмертный сборник НОВЫЙ ГРАД.

О связи духа и плоти гениально говорил ВВ.

Но, сознаюсь, из сочинений о. Павла Флоренского я ничего не почерпнул и из его автобиографии, недавно изданной в ВЕСТНИКЕ. Был он праведник, мученик, но по моему, не было у него дара различения духов. Не взыщите — говорю, что думаю. Здесь была издана книга о Флоренском — Уделова — и это псевдоним. Вообще мне чужда т(ак) н(азываемая) софиология. Есть Богочеловек Христос — мера человеку и Богу, да и Богу-Отцу, слова которого так путали пророки В (етхого) З(авета). А может быть и не путали… Прочтите псалом 136,9 — от такого Бога подальше. Об этом я спорил со многими священниками. Осмелился бы поспорить и с самим ВВ… Но и не соглашаясь с ВВ, я всегда знаю — говорил он по-существу и его анти-христианство прочистило воздух.

Б. А. Филиппов, кот(орый) издал однотомник ВВР собирался издать неск(олько) томов его сочинений. Но не получил денег на издание. У нас тут все моды… Я 10 лет хлопотал об издании моей книги о Леонтьеве, кот(орая) как будто скоро выйдет. Все русские книги, издаваемые на Западе, покупают приблизительно 300 университетских библиотек, а русских читателей у нас почти нет и тем более — покупающих книги.

Евгения Жиглевич — друг Б. А. Филиппова и он, конечно, редактировал.

Вскоре постараюсь сделать Вам что-то приятное.

Такое счастье, что Вы есть и написали замечательную книгу. Вы были для меня героиней, как Наташа Ростова и вот Вы мне пишите — разве это не чудо?

С уважением и приветом Ваш Юрий Иваск.

Великие русские писатели: Аввакум, Гоголь, Достоевский, Толстой, Розанов — остальные помельче.

Чтимая и близкая — родная Татьяна Васильевна, как быстро дошло Ваше письмо от 16 янв.: в одну неделю, надеюсь и это скоро до Вас долетит.

В «Вестнике» была пятая (последняя) глава о незабвенном В. В. Постараюсь доставить Вам хотя бы снимок. Какое чудесное письмо написала Варвара Дмитриевна. Какое у ней было любящее сердце и какая — скромность. Все же, целиком трудно напечатать — имею в виду один труд о В. В. Есть у меня и Дарский — это еще труднее издать.

Много пишут о ВВ. Так закончена о нем англ. книга, но еще не опубликована. Я ее исправлял. Не так что бы уж очень хорошо получилось, но много фактов.

Мы живем хорошо, хотя и неск(олько) обеднели: так на каникулах не топили наш ун(иверсите)т, а там мой служебный кабинет. Не хватает газа и бензина. От кого-то из Франции получил копию Ваших примечаний — очень ценных.

Я еще ничего не знаю о кончине того епископа.[39]

Некоторые мои знакомые бывали в Загорске с экскурсиями и много рассказывали, привозили фотографии. Прекрасный это город. Особенный.

Осень для нас была трудной. Моей жене Тамаре Георгиевне делали серьезную операцию и благополучно. Анализ был положительный. Дай Бог… Она уже давно дома, но еще слаба и Вам кланяется. Тоже знает Вас, как знает Наташу Ростову или Татьяну Ларину.

Живите как можно дольше и свидетельствуйте о том, что пережили, о том что только Вы помните.

Рад, что шубка пригодилась и, надеюсь, Вы за нее не платили пошлину, которая должна была бы быть оплачена на месте, в Мюнхене.[40]

Знаю Ваши трудности, но пусть у Вас будет воля к жизни, к наступающей весне!

Просьба: если будете в ц(еркв)и, м(ожет) б(ыть), вынете просфорку за здравие Георгия (это ведь мое настоящее имя) и Тамару. Я так делал, когда в 62 г. был на Афоне.

Будьте здоровы, Татьяна Васильевна. Если бы можно было провести с Вами хотя бы один вечер… Да хранить Вас Г(оспо)дь.

Написал бы и больше… На осеннее письмо Ваше не ответил.

Ваш преданный и любящий Юрий Иваск

Чтимая Татьяна Васильевна, так рад был получить Ваше письмо. Давно не писал, но много ли напишешь.

Спасибо за снимок, м(ожет) б(ыть), и любительский, но очень хороший. Ясно вижу Вас на оснеженной улице.

В той Пятой главе примечание о Вашем брате выпало при наборе. Жалею об этом.

Благодарю за точные даты рождения. Вот теперь узнал, что Вы родились 22 февраля — совсем недавно и — поздравляю новорожденную.

Вы не везде пометили — по какому стилю эти даты. Лучше давать их по новому стилю.

От. И. Фудель был близок к Константину Леонтьеву и много о нем писал. Знал и Василия Васильевича.

Если можно, расскажите о нем больше — как о человеке.

Бережно храню все материалы о В. В.

Что же требовать с ВОПРОСОВ ЛИТЕРАТУРЫ…

Тамара тронута Вашим вниманием. Шлет привет. Она почти оправилась после операции.

Одно нем(ецкое) издательство перепечатывает ТЕМНЫЙ ЛИК, заказало у меня англ(ийское) предисловие, которое уже видел в корректуре. Планируется и издание ЛЮДЕЙ ЛУННОГО СВЕТА. Мое предисловие было информационное, без новых мыслей.

Писал ли я Вам, что вышла моя книга о Константине Леонтьеве, на русском языке, 430 стр. Там немало и о Василии Васильевиче. Не посылаю, п(отому) ч(то) не дойдет. Разве что представится удобный случай…

Знаю Вас и всю Вашу семью приблизительно с конца 20-х г., когда начал зачитываться книгами В. В. Счастлив, что с Вами познакомился, хотя бы и письменно.

Живите, берегите себя.

Написал бы больше, но что писать?

Но отзовитесь!

Ваш Юрий Иваск

Х.В.!

Адрес:

G. Ivask

Slavic Dp. University of Massachusetts

Amherst, Mass., 01002 USA

Пошлины за посылки всегда уплачиваются отправителем: так оно и было. М(ожет) б(ыть) еще что-н(ибудь) пошлю. Я бытие люблю очень.

Дорогой Александр Николаевич, мне только что передали Вашу телеграмму. По телефонному сообщению, в англ(ийской) транслитерации. Но прибудет и текст телеграммы. Уже получил.

Не встречался я с незабвенной Татьяной Васильевной, а вот оплакиваю ее — и всех Розановых и не только их.

Розановы в Уед(иненном) и в Опав(ших) Листьях — как будто совсем обыкновенные Розановы — также велики, как божественные и героические семьи Гомера — вернее же: они более живые! Но это все риторика… А Татьяна Васильевна есть Татьяна Васильевна, для В. В. его любимая Таня… и это важнее всего.

В марте получил посл(еднее) письмо Т. В. с открыткой — она идет с палочкой по заснеженной улице. Вспомнились слова В. В. — и бредет моя бродулька, т. е. В. Д.[41] Только он умел так говорить… И эта новая бродулька была по возрасту куда старше, чем ее родители… Если нетрудно — сообщите о том, как уходила Т. В. Очень ли страдала? Что говорила? Все это драгоценно.

Писать некрологи как-то преступно — они своего рода смертные приговоры, даже если написаны с любовью… Но все же они могут быть чем-то оправданы: это наше не вечная, а невечная память об ушедших.

Откликнитесь!

Ваш Юрий Иваск

Несколько месяцев тому назад была издана моя русская книга о Леонтьеве. Там — глава и о Розанове.

1917 г. Поездка в Абрамцево

6-го ноября. Ночь. В постели. Среда.

Грустно, грустно, а по временам злоба и досада и возмущение охватывает душу и становится так темно и пустынно.

Сегодня весь день нахожусь под впечатлением поездки в Абрамцево, и дрожь и волненье радостное, восторженное овладевает мной.

С каким грустным чувством въезжали в старинную усадьбу Аксаковых, Мамонтовых (ныне Самариных). Скамейка под снежным бугром, изразцовая в русско-декадентском стиле, необыкновенной красоты, старые оснеженные деревья, печально занесены снегом дорожки. Это те милые такие близкие дорожки, где бродил Аксаков, где Врубель, Серов, Чехов, задумчиво любовались высокими тенистыми деревьями, вдыхая пахучесть трав, а зимой наслаждаясь белым, сыпучим бесконечным снегом.

И Вера Савишна Мамонтова эта девушка с таким чудным русским лицом, блестящими черными глазами, нежным здоровым загаром, которую рисовал Серов, все нахлынуло на меня и затомилось сердце приятной, далекой бесконечной грустью.

А кругом была бесконечная пустынность.

Но я расскажу подробно всю поездку.

Вечером в день маминых и Вариных именин, Флоренский настаивал, чтобы папа поехал обязательно в Хотьково, в Абрамцево, именье Аксаковых или Самариных. Он говорил, что это имение м(ожет) б(ыть) скоро будет разрушено и что нельзя упускать случая. Они порешили и папа, Флоренский, Александров решили на следующее утро ехать.

Гости скоро разошлись, мы стали ложиться спать. Вдруг Таня приходит и говорит, что ей страшно хочется ехать, что это так интересно, но что ей одной с мужчинами неудобно и просила меня. Меня самою страшно тянуло и я с радостью согласилась.

Утром мы встали довольно рано, но очень долго провозились с Таней и потому отправили на вокзал папу сначала. Когда мы вышли с Таней было уже поздно (часы у нас одни на 1 час вперед, другие на час назад, так что мы не знали сколько времени).

Краски были необыкновенные. Это нежное, бледное небо с розовато золотистой далью и высокие деревья в инее, ярко горящие бриллианты в блеске утреннего, холодного солнца и вдали туман, дымкой уходящий. Я не могла налюбоваться этой тихой молчаливой прозрачностью и светящим ярким бриллиантом на оснеженных деревьях.

Когда мы вышли на дорогу я остановилась. Белый туман повис над городом (он, город лежал внизу) и лишь верхи Лавры, колокольни и золотые главы церквей одни высились среди бесконечного тумана, сверкая золотом, искрились в холодных, золотых лучах. Было хорошо, легко идти на морозе.

Мы подходили к вокзалу с тревогой, что опоздали к поезду и они уехали. Кроме того, мы боялись с Таней, что Флоренский будет недоволен, так как народу будет очень много и неудобно такой компанией ехать.

На вокзале их не оказалось, мы опоздали на четверть часа. Было ужасно досадно. Следующий поезд шел через 2½, 3 часа. Ждать противно, скучно, нанять лошадей — слишком дорого. До Хотьково было 12 верст и я стала уговаривать Таню идти пешком. Она долго колебалась, потом согласилась. Дорога шла по шпалам, через лес. Идти было опасно, даже очень. Кроме опасности встречи была опасность занесением снегом дороги, но я старалась не задумываться и когда Таня начинала высказывать всякие предположения — сердито ободряла ее. Идти приходилось по шпалам железной дороги.

Небо было бледно-голубое, чистое, нежное, озаренное, то далекие поля покрытые белой пеленой снега, то лес и внизу под горой словно туманная дымка простирался березняк. Так хороши были эти тоненькие, тоненькие березки, голые, покорные под далеким, холодным, голубым прозрачным небом.

Временами было тяжело идти из-за глубокого снега. Шли мы быстро. Наконец повстречали избушку, вошли и спросили много ли верст осталось до Хотькова.

Черноглазая красивая женщина вышла с ребенком смуглым и таким же черноглазым и черноволосым и сказала, что осталось всего 4 версты.

Я была в драповом пальто и теплой вязаной кофте и в берете. Но мне не было холодно. И даже ноги мои, обутые в сапоги, гетры и мелкие галоши нисколько не замерзли. А на дворе был мороз.

Скоро засверкал купол Хотьковского собора.

Увидели станцию. Здесь я пять лет тому назад сидела в день Вериного рождения на этой скамейке и ждала поезда. Было жарко, на Вере было новое розовое платье. Мы торопились домой, где нас ждало мороженое.

Мы с Таней боялись, что Абрамцево не в Хотькове, а в Александровке, на другой, совершенно противоположной от Сергиева станции, как мне стало казаться. Но встреченные в Хотькове мужики сказали, что Абрамцево в 3-х, 4-х верстах от станции. Мы наняли извозчика и поехали. Я волновалась страшно. Было холодно. Весело бежали лошади по белому пушистому снегу, мимо оснеженного леса и далеких белых полей. Все было такое русское, милое. Вот здесь может быть бегал Аксаков, а после Серов, Мамонтов, Чехов, Врубель. Наш извозчик плотный широколицый мужик с умным лицом, седой, небольшой бородкой и живыми немного лукавыми глазами — беспокоился все время, что нам холодно и широко раздвинув полы желтого, кожаного тулупа, весело подгонял лошадей.

Вот и Абрамцево. При въезде скамейка вся узорная, под оснеженным бугром. Казалось, перед нами совсем новый мир новая эпоха, люди. Только кругом была тяжелая, давящая тишина. Что-то заснувшее и одинокое сквозило во всем.

Вот постройки и дом длинный, выкрашенный в голубовато-серую краску.

У соседнего дома стояло двое лошадей. На крыльце стоял малыш. Мы пробовали с Таней расспросить его, но не добились никакого толка от его лепетания, непонятного ответа и стали стучаться в дом. В окно выглянуло чье-то мужское лицо с прищуренными черными красивыми глазами и тонкими сжатыми губами. Нам отворили дверь и сказали, что приезжие все в церкви. Мы поблагодарили и пошли.

8 ноября. В Казенной палате в Москве.

Хочется продолжить оборванный свой рассказ. Несколько ночей не спала, все снилось печальное, заглохшее Абрамцево.

Мы с Таней пошли по занесенной снегом дорожке. Около входной аллеи под Двумя кустами смешно и грустно растопырившими корявые черные ветки — стояли две каменные бабы, привезенные с кургана далеких южнорусских степей. Из земли молчаливые, как сама земля, загадочные и вещие. Дорожка шла вниз. Среди белых снежных деревьев серела каменная церковь совсем небольшая, железные двери, все в русском старинном стиле. Окошки с чугунными узорчатыми решетками. С затаенным страхом, волнением я вошла в темную маленькую дверь и остановилась в глубоком немом восторге. Черная икона, алтарь, небольшой амвон разрисованный бледно-голубым небесным цветом с белыми цветами, бабочками, темно-синий покров с вышитыми белыми лилиями и черные лики святых в потемневших ризах, резные оконца, кресты и тишина могильная…

Где-то снизу вышел Александров. Он ахнул, удивился, не ожидал нас увидеть, что мы приедем и крикнул остальным. Вышел папа, за ним показалась темная, худая фигура Флоренского. Начались расспросы, удивления. Один П. А. молчал, наклонив голову. Я стала одна рассматривать. Флоренский показывал все тоже, объяснял.

Я смотрела на все с таким чувством глубокого преклонения. Здесь может быть молился Аксаков и переживала Вера Мамонтова тяжелую личную жизнь.

Здесь Гоголь был и был Серов, ходили по этим самым плитам.

Флоренский раздвинул занавеси алтаря и окно было необыкновенно красиво кубиками разрисовано. Работа Врубеля. Флоренский говорит, что здесь исполняли все свои первые работы художники — Врубель, Серов, Васнецов. Здесь была мадонна Васнецова, что во Владимирском соборе и висит у меня над постелью (репродукция), первая его работа. Его же работы — цветы и бабочки.

Вот лик его же Иоанна Крестителя, скорбный, глаза открытые, пророческие… Иконы, кресты, привезенные с севера.

Мы долго рассматривали. Потом вышли. Долго оглядывались на эту небольшую серую церковь, так робко, печально и вечно темнеющую среди ослепительных снегов и черных голых веток. Чернели в сером небе галки, одиноко каркали и взмахивали крыльями.

Мы шли медленно, Флоренский рассказывал про Мамонтовых. Теперь С. И. Мамонтову 80 лет, глубокий старик, прежде сиявший, блестящий в высшем обществе им опозоренный, покинутый. С ним только А. С. Мамонтов и экономка. Он сам отвернулся от неблагодарного общества и живет в молчании и одиночестве. К нему никого не допускают (sic) даже самых близких, всякое посещение страшно волнует его. У него горе одно за другим. Смерть любимого сына Андрея, затем Веры, после позор, суд, и много, много еще горя. И теперь все эти волнения. Из дома вывезли все ценное из боязни аграрных беспорядков. Вывезли и портрет Серова B.C. Мамонтова и Врубеля работы, которые совсем никому неизвестны. Дом опустелый, мертвый.

Грустно стало от рассказа Флоренского.

И грустна была тишина и эти черные вороны и галки на белом снегу, и голые печальные ветви.

Вот дом, где живет Нестеров, там устраивали когда-то Мамонтовы театр, но холодно, опустело. Там «избушка на курьих ножках» маленькая причудливая, а вот от флигеля нам экономка дала ключи. Вошли туда. По стенам портреты, все тоже характерные. Вот вояка Ермолов с целой львиной гривой седых волос. Суровое и правдивое грубое лицо. Там в глубине постель, столик, где занимается маленький Самарин.

Печи старые, русские, изразцовые. Другая соседняя комната тоже в русском стиле, на потолке кружевное, резное украшение. Долго осматривали цветы, печи русские. Простились с экономкой, сели на лошадей. Смотрели с грустной болью на опустевшую усадьбу.

Весело бежали лошади. Снова скамейка Врублевская.

Прощай милое покинутое Абрамцево, старая церковь, флигель. Последний раз мелькнувшие аллеи.

Флоренский шел со студентом, он сбежал с горки, покатился на ногах. Ему не хотелось ехать.

А вот и вокзал. Тихое очарование не покидало меня. Флоренский что-то говорил и пускал шпильки. Советовал нам брать пример с Васи, сказал, что «все вы эстеты до мозга костей» и «что хорошая проза лучше дурной поэзии» и что «если даже стихи хороши, но когда их множество, они делаются невыносимыми» и многое…

Мы в чем-то не послушались папу и резко его остановили, он (Флоренский) сказал, что мы «строптивые», которых нужно сокращать. Я сказала, что это «поздно». «Ничего не поздно. Вы почитайте „Укрощение строптивой“ Шекспира, говорил он. „Перед сном каждый должен читать“. „Посмотрим какие результаты“, — ответила я.»

Говорил он много. Многое меня удивило и не понравилось. Показало его мелкие стороны. Писать не хочется.[42]

В поезде Флоренский хотел остаться на площадке и посмотрел на меня, я ушла. Он тоже вошел в вагон. Но мне стало душно и я вышла на площадку и села на ступеньки. Было хорошо, небо сливалось с землей и вихревое снежное носилось в воздухе. Было грустно на душе. Скоро приехали. Пошли с Таней вперед. Флоренский с папой остались. Не могу спать. Все вспоминается Абрамцево.