Буратино. Правда и вымысел…

Глава 9 Первая победа или как разозлить хулигана

И Пиноккио пошёл в школу второй раз. Но теперь он знал, что такое жизнь и что без борьбы ничего в этой жизни не получишь. И он был готов к этой борьбе. Во дворике ещё никого не было, кроме угрюмого дворника.

— Здравствуйте, — храбро поздоровался пацан.

— Принесло уже, — невесело ответил дворник, оглядывая мальчика, — вот ведь солнце ещё не встало, а эти уже здесь, бедокуры чёртовы.

Но мальчишку не смутил столь недружелюбный приём. Он нашёл себе небольшой ящичек и ящичек побольше, подтащил их к забору в тенёк и соорудил себе стул и стол. На стол он положил колоду карт и конфету. Всё это парень делал на глазах у удивлённого дворника. И когда закончил, дворник не выдержал и подошёл посмотреть. Он осмотрел конфету и карты и подозрительно спросил:

— Продаешь, что ли?

— Да нет. Сижу себе, отдыхаю.

— А конфету зачем выложил?

— Проветриваю, знаете ли, — уверенно ответил Пиноккио, — а вы что, конфеты любите?

— С чайком иногда, в охотку. А так я их и не ем. Только эта, — дворник кивнул на конфету, — красивая больно, я таких не видел.

— Хотите? — не то спросил, не то предложил Пиноккио.

— Так ты продаёшь, что ли? Почём?

— Не продаю. Если хотите, сыграем. Я ставлю конфету на кон, а вы полсольдо, синьор дворник.

— Да я только в дурня умею.

— Да хоть в дурня.

— Ну, давай. А не жалко конфетку-то? Я же в дурня лет тридцать уже играю.

— Игра есть игра, проиграю — заберёте.

И они стали играть. Уже в середине партии Пиноккио понял, что человек, перед ним сидящий, играл много, но сути игры не понял. Дворник, как и все дилетанты, играл, собирая к концу кона козырей, а мальчик так, как учил его Говорящий Сверчок, — собирая ряды, то есть всех королей, или всех дам, или тузов. Естественно, в дураках остался дворник.

— Ах, ты пострел, — восхитился дядька, доставая монету из глубокого кармана, — обыграл. Давай-ка ещё сыграем.

Они сыграли ещё. Потом ещё. И ещё.

— Ну, всё, хватит, — дворник встал, — вот тебе два сольдо, чувствую, мастер ты отменный. Молодец, жулик!

Пиноккио был на вершине блаженства, он первый раз сжимал в кулаке настоящие деньги. К тому же он их выиграл честно, даже не прибегая к жульничеству, а чисто на мастерстве. Только вот есть ему хотелось сильно. Но это могло и подождать, ведь во дворе стали появляться первые ученики и, судя по виду, оболтусы.

«Куртка, ботинки, азбука, тетрадки», — как заклинание произнёс Пиноккио и стал ждать. А ждать ему долго не пришлось, двое из первых появившихся во дворе оболтусов подбежали к нему.

— А чья это конфетка? — один даже попытался её взять.

— Моя, — сказал Пиноккио и треснул оболтуса по руке.

— А чего она тут у тебя лежит? — поинтересовался второй.

— Отдыхает. А что, нравится?

— А то нет, дай куснуть. Я такие конфеты никогда не пробовал, — попросил первый конопатый мальчуган.

— А ты её выиграй, — предложил Пиноккио.

— В карты? — спросил второй, тот, что в картузе.

— Ну не в прятки же.

— А у меня нечего на кон поставить, — произнёс конопатый.

— А тетрадки есть?

— Есть. Две.

— Вот одну из них и ставь.

— А у меня есть резиновый индеец, — сказал владелец картуза и достал из кармана цветного, резинового, наишикарнейшего индейца с томагавком, — только он дороже, чем конфета.

— Ладно, — сказал Пиноккио, которому страшно понравился этот злобный индеец, — против индейца ставлю ещё один сольдо. Во что играем, в очко?

— Не, я в очко не играю, не люблю, — сказал конопатый, — давай в буру.

— Давай, — согласился Пиноккио и взял карты, — ну что, на раздачу до туза?

Раздавал, естественно, он сам, и игра получилась хорошей, но несколько сумбурной. В один момент парню показалось, что «плакала» его конфета, но всё обошлось. И вскоре тетрадка и индеец перекочевали к нему. А вокруг игравших собрался кружок из других пацанов. Все подсказывали и лезли с советами до тех пор, пока оба противника Пиноккио не встали разочарованные, уступая место другим.

— Ну, синьоры, — сказал Пиноккио, обводя взглядом всех присутствующих, — кто не струсит и поставит против этой замечательной, очень вкусной конфеты ещё что-нибудь?

— А что можно поставить? — спросил толстый пацан, которому очень хотелось попробовать конфетку.

— Да что угодно, — улыбнулся Пиноккио, — вот я вижу у вас замечательные деревянные башмаки. Ставьте, сыграем.

— Больно жирно будет, за одну конфету — целые башмаки.

— А я поставлю ещё индейца, — молодой Джеппетто достал из кармана заокеанского воина, — гляньте, какой он красивый.

— Ну не знаю, — замялся парень, — отец мне голову открутит.

— А ещё два сольдо поставлю, — произнёс Пиноккио, и монетки легли рядом с индейцем.

— Быть мне битым, — сказал толстяк, садясь на землю и снимая башмаки, — сдавайте, синьор игрок, играем в буру.

Пиноккио играл так, как будто на кону была его жизнь. Отступать ему было некуда: проиграй он сейчас, и можно было идти домой. А зрители вокруг просто бесновались и даже делали ставки, но они чувствовали, что толстому «не светит». И толстый проиграл. Он заплакал и ушёл. Пиноккио стало жаль парня, но он понял: «Либо я, либо он, кто-то должен пострадать». А вскоре у него было всё, что нужно, правда, вместо выигранной куртки ему отдали рубаху, но Пиноккио согласился и на неё. К тому же наш герой выиграл нож-заточку из куска рессоры с ручкой, обмотанной изолентой, свинцовую биту для игры в пробки, железный пиратский перстень с черепом и костями, бутерброд с маслом и пирожок с требухой. Последнее он тут же употребил.

— Этот парень играет в буру, как Бог, — шептались пацаны, и Пиноккио слушал это с наслаждением.

— Точно, просто бурра-тино какой-то, наверное, в буру с рождения играет.

Сначала Пиноккио хотел обидеться на прозвище «Буратино», но потом подумал и решил: «Всё равно мальчишки дадут мне какое-нибудь прозвище. Пусть уж лучше 'Буратино» чем, например, «Нос» или «Деревяха». И он стал отзываться на эту кличку.

Но все мы знаем, что жизнь — сложная и тяжёлая штука, и выиграть в ней что-либо не просто, а если уж выиграл, то всегда найдётся кто-то, кому это не понравится и тот, кто этот выигрыш решит присвоить себе.

И вот мальчишек растолкал парень, вид которого внушал уважение. Он был широк в плечах и бёдрах, лицо его было мрачно, а кулаки сбиты:

— Этот что ли Буратино? — спросил он.

— Этот, — из-за его плеча выглянул мальчишка с хитрой, лисьей физиономией.

— Ты тут всех обуваешь что ли? — спросил здоровяк.

— Синьор, — начал Пиноккио, которому почему-то стало страшно, — я никого не обуваю, я играю честно.

— Честно? — не поверил оппонент. — А ну-ка сдавай.

— А на что вы собираетесь играть? — спросил Пиноккио.

— Вот, — об ящик звякнула трёхсольдовая монета, — сдавай.

Буратино, а именно так мы будем звать героя теперь, раздал карты и, естественно, выиграл, несмотря на страх и дрожь в руках.

Хулигана-здоровяка это разозлило:

— А ну гони деньги обратно, а то я сверну тебе твой длинный нос на бок! — здоровенный кулак оказался в опасной близости от физиономии Пиноккио.

— Но, синьор, вы же проиграли эти деньги. С вашей стороны это просто непорядочно, просто западло, требовать их обратно, — слабо возмутился Буратино.

— Что? Это я непорядочный? — хулиган влепил Буратино звонкую оплеуху, — непорядочный, говоришь?..

Он встал, и в его намерениях у Пиноккио не было никаких сомнений. И в этот момент раздался голос:

— Поджеро, вы опять дерётесь?

— Что вы, синьор учитель, я не дерусь, я только защищаюсь и еле отбился от этого громилы, — заявил хулиган.

— Я вижу, — спокойно произнёс учитель, разглядывая щуплого Буратино, — вам могло бы крупно не поздоровиться, Поджеро, если бы этот дохляк разозлился.

Все ученики захихикали.

— Хватит ржать, дебилы, — вдруг рявкнул синьор учитель, — вы что, пустоголовые, звонка не слышали?

Мальчишек как ветром сдуло, а Пиноккио остался один на один с учителем, потому что не знал, куда ему бежать.

— Итак, вы пришли учиться? — начал учитель. — И сразу устроили драку.

— Нет, синьор учитель, я не виноват, честное слово.

— Не надо говорить честных слов, обезьяна вы бесчестная. Так как я видел, каким путём вы приобрели всё необходимое для обучения.

— Да, синьор учитель, это не самый лучший способ, но у меня не было иного выбора. Я очень хочу учиться, — грустно произнёс Буратино.

— Запомните одну вещь, мой юный катала, в класс я вас, конечно, запишу, но не дай Бог вы совершите хоть ещё один проступок, сразу вылетите из гимназии, как забулдыга из трактира.

— Хорошо, я запомню. Надеюсь, я не дам вам повода быть мною недовольным.

— И запомните ещё, я беру вас только потому, что вижу вашу тягу к учению. А теперь идите в класс, а я пойду к синьору директору, чтобы записать вас. Назовите своё имя.

— Пиноккио Джеппетто.

— Пиноккио, — учитель хмыкнул, — хорошо, идите, Пиноккио.

Учитель пошёл к директору, а Буратино прямо в лапы хулиганов, которые поджидали его в коридоре. На этот раз их было трое: здоровяк Поджеро, парень с лисьей физиономией и долговязый мальчишка без зуба.

— Ну, что, козёл, попался? — мягко и даже ласково спросил Поджеро.

— Как пить дать, попался, — зашепелявил беззубый, — ой, как мы тебя сейчас уделаем — мамочка родная не признает.

— А рёбра ему ломать будем? — деловито поинтересовался хитрый.

— А что? — Поджеро даже удивился такому вопросу. — Нельзя что ли?

— Да нет, можно, — пояснил хитрюга, — только не люблю, как они хрупают, когда ломаются, у меня аж мурашки по коже.

— Но тогда не будем, — пообещал Поджеро.

— А вот зубы выбьем обязательно, — тоном, не терпящим возражений, произнёс беззубый.

«Ой, мамочки-мамочки, — у Буратино даже голова закружилась от страха — сейчас меня будут так бить, так бить, как не били ещё никогда в жизни».

— Надо, вообще-то, и ноги сломать, — в некоторой задумчивости сказал хитрюга.

— Да, это дело хорошее, — согласился Поджеро.

— Главное, зубов побольше выбить, — не унимался долговязый.

— А может, не надо? — выдавил Пиноккио.

— Не надо? — разозлился хулиган Поджеро. — А деньги у меня выигрывать надо? — и первый удар принёс в ухо Буратино отвратительный звон. — А выставлять меня дураком перед всей школой, надо? — второй удар под дых согнул деревянного человечка пополам.

— А может быть, денежки отдашь? — прямо в звенящее ещё ухо зашептал хитрюга. — А мы тебя сильно бить не будем.

— Отдам, — превозмогая боль в животе, выдавил Буратино.

— Давай, — широкая ладонь хулигана появилась прямо перед носом согбенного мальчишки.

«Ой, как мне не хочется отдавать деньги, — думал Пиноккио — какой-то я неудачник: термос своровал — так уронил его, деньги выиграл — так их отняли».

— И конфету давай, — добавил Поджеро.

— И индейца, — добавил беззубый.

— И вообще, всё давай, а то убьём, — подвёл итог хитрюга.

«И конфету, — с тоской подумал Буратино, — вам, и индейца». Он полез в карман и вдруг нащупал там то, что изменило его настроение.

— И конфету отдать? — переспросил он, разгибаясь.

— Всё давай, всё, — кивнул Поджеро, продолжая держать раскрытую ладонь.

Пиноккио ещё раз ощупал тот предмет в кармане, который придал ему сил. Это была заточка.

— Получай! — произнёс со злости Буратино и располосовал руку хулигана. «Пусть лучше убьют, чем я отдам им денежки», — при этом думал он.

— А-а, — заорал Поджеро, отдёргивая руку.

— А вот и тебе — продолжал Пиноккио, пытаясь ткнуть в живот долговязому заточку.

Но тот отскочил. Хулиганы на несколько секунд растерялись, но они не были бы хулиганами, если бы испугались одного хлипкого пацана с заточкой.

— Ладно… — многообещающе произнёс Поджеро. — Ты сам вырыл топор войны.

— Ты покойник, — пообещал хитрюга.

— И зубы тебе повыбиваем, — добавил беззубый.

«Мамочки, вот теперь они действительно меня прикончат, потом ограбят, а напоследок выбьют зубы», — подумал Пиноккио, чувствуя, что хулиганы окружают его по всем правилам военного искусства.

— Что там происходит опять? — донеслось из другого конца коридора. — Почему не в классе? А ну марш по местам! — это был учитель, второй раз за день спасавший Пиноккио.

Шпана сразу исчезла, как её и не было. А Буратино поспешил спрятать заточку в карман и облегчённо вздохнул.

— Джеппетто, а вам что, особое приглашение нужно? А ну марш в класс.

Так наш герой первый раз оказался в большой и светлой комнате со смешными столами под названием «класс». Окна там были огромные, на стенах висели карты и картинки с людьми, у которых были разрезаны животы. Из животов вываливались внутренности. А на шкафах стояли сушенные и страшные звери.

Все дети встали, когда учитель вошел, и стояли до тех пор, пока учитель не произнёс:

— Садитесь, говорящие обезьяны, а вы, Патроли, прекратите гримасничать, у вас и так физиономия — не приведи Господи. Кто дежурный?

— Я, синьор учитель, — встал один из мальчиков.

— Кто отсутствует?

— Никто, все присутствуют.

— Хорошо, хорошо, — произнёс учитель тоном, который не выражал никакой радости, — кто выучил урок?

Гробовая тишина повисла над классом. В голове каждого мальчишки в это мгновение любой, кто умеет читать мысли, прочёл бы: «Господи, только не меня», или «чтоб ты сдох, очкастая морда, со своими уроками», или «скажу, что у меня живот болел».

— Так, — констатировал учитель, — добровольно получить «пару» никто не хочет. Хорошо, я посмотрю по журналу, — при этих словах кто-то облегчённо вздохнул, а у кого-то начались спазмы в кишечнике. — Итак…

Некоторые захотели спрятаться под парты.

— Итак… — учитель водил карандашом по журналу.

— Да не тяни же ты, долговязый чёрт, — прошептал самый морально слабый ученик.

— Синьор Карбоне, что вы сказали? — оживился учитель.

— Я ничего не говорил, — вскочил несдержанный ученик.

— А мне показалось, что вы говорили о каком-то «долговязом чёрте»?

— Нет, нет, синьор Колибри, вам это послышалось, — стал уверять Карбоне.

— Да нет же, друг мой, не послышалось, — улыбался учитель Колибри, протирая пенсне, — я отчётливо слышал это.

— Вам показалось.

— Нет, не показалось! — вдруг заорал учитель, и от его благодушия не осталось и следа. Он вскочил так, что стул отлетел до самой доски, схватил указку и энергично пошёл по классу, раздавая удары по головам, рукам и прочим частям тела. — Прекратите жевать, Самато, — бац по башке, — хватит карябать парту, Сальтио, — бац по рукам, — прекратите, вертеться, Делоро, — штыковой удар остриём указки в рёбра.

Наконец он продрался сквозь ряды «неприятеля» до самого Карбоне и, торжественно пленив его за ухо, потащил к доске, приговаривая:

— А ну-ка отвечай мне, человекообразное, почему сын Газдурбала Ганнибал разбил римлян при Каннах, перевалил через Альпы и не взял Рим? Отвечай!

— Ухо больно! — повизгивал Карбоне.

— Я тебя не про ухо спрашивал. Отвечать про Ганнибала и про вторую Пуническую войну!

— Ну этот, как его… — начал ученик, почёсывая ухо.

— Ганнибал — добавил учитель.

— Ну да, Ганнибал начал войну и… и при Каннах напал на римлян и разбил их.

— Далее.

— Ну, в общем, разбил их в пух и прах, очень сильно разбил.

— Ну, далее, далее.

— Ну, этот самый парень их так разбил, что им мало не показалось.

— О, Господи! — взорвался учитель. — Лучше этот самый парень разбил бы тебе твою пустую башку. Садись, «два».

— За что? — искренне возмутился ученик.

— Уйди отсюда, а то вылетишь из класса, — закончил учитель, — Так, а кто из вас, говорящие обезьяны, знает, что было при Фермопилах? Ответит Делордо.

— Я не расслышал вопрос, синьор учитель, — сказал тот, вставая.

— Что было при Фермопилах? — устало повторил учитель.

— Я болел, — вдруг заявил ученик.

— Да? Очевидно, с вами случился острый приступ слабоумия, и именно при Фермопилах, — произнёс учитель. — Ладно, мне с вами всё тоже ясно, объявлять оценку нет смысла, вы и сами её знаете.

— Это откуда же я её знаю? — удивился ученик. — Я что, по-вашему, колдун что ли?

— Нет, вы не колдун, вы болван, и ваша оценка два балла. Ладно, хватит на сегодня истории. Перейдём к правописанию. Писать будем букву «О».

— Господин учитель, — робко поднял руку один из учеников, — позвольте вам напомнить, что мы пишем уже букву «О» четыре занятия подряд.

— Ничего-ничего, вам как следует нужно запомнить эту букву.

— Почему? — спросил кто-то.

— Потому что именно с этой буквы начинаются слова «ослы» и «олухи».

В общем, учитель очень понравился Пиноккио. Он казался ему необыкновенно умным человеком. И школа ему понравилась, и класс, и буква «О». Единственное, что беспокоило нашего героя, так это нерешённый вопрос с хулиганами. Но мальчик надеялся, что если он отдаст им три сольдо, которые он выиграл, то они от него отстанут.

Тем временем уроки шли своей чередой, и правописание сменил урок географии, где Буратино узнал об Африке и об африканских людях. А потом начался английский, и парень уяснил важность и значимость артикля «зе». И что он вовсе никакой не «зе», а на самом деле «сэ» или даже не «сэ», а вообще неизвестно как написать. И нужен он очень сильно, только непонятно для чего. После этого артикля уроки кончились. Но Буратино уходить не торопился, ему было очень жаль, что занятия закончились, и он продолжал сидеть в классе, пока его оттуда не выгнала техничка. Делать было нечего, и он вышел на школьный двор и обмер со страха. Во дворе его ждали. И ждали его хулиганы.

— Ну, вешайся, козёл, — произнёс хитрюга, увидев Пиноккио.

— Заточка на этот раз тебе не поможет, — сообщил беззубый, помахивая хорошей дубинкой.

— И учитель тоже, — заверил Поджеро, он уже ушёл, мы проверили.

«Да, действительно, дело плохо», — думал Буратино. Но на этот раз его не посетил страх, от которого подкашиваются ноги. На ногах парень стоял твёрдо.

— Господа хулиганы, — начал Пиноккио достаточно твёрдо, — а может, мы решим все вопросы без эксцессов? По-хорошему.

— Мы тебя убьём — и никаких эксцессов, — заявил Поджеро, — чтобы другим было неповадно нормальным пацанам руки резать.

Делать было нечего, и Буратино решился: «Будь что будет, но не дам забить себя, как барана». Он достал заточку и кинулся на Поджеро.

— У-х, ты, — воскликнул хулиган, отскакивая, а беззубый в это время врезал палкой Буратино по спине, очень сильно и очень больно. Хитрюга же попытался подножкой сбить Пиноккио с ног, но ловкий деревянный человечек перепрыгнул ногу противника и вдруг понял, что между ним и воротами школы никаких препятствий нет, как говорится, тут Бог дал ему ноги, и он полетел, как птица.

— Что стали! — орал Поджеро своим дружкам. — Догоняйте козла.

Хулиганы бросились за Пиноккио с воплями, улюлюканьем и свистом, как какие-нибудь индейцы. Буратино на секунду обернулся и увидел, как огромными шагами за ним бежит долговязый зубоненавистник. Следом семенит маленький хитрюга, а замыкает погоню самый главный хулиган Поджеро.

— Ловите его, что у вас ноги поотсыхали?

Но ноги у хулиганов не поотсыхали, ноги у них что надо, быстрые. И маленький Буратино понял, что если ему не повезёт, то долговязый его скоро схватит.

«Боже, что будет с моими бедными зубками», — думал Пиноккио, сворачивая к рынку, полагая, что сможет там затеряться в толпе. Но народу на рынке оказалось немного. И когда паренёк был готов заплакать и сдаться, он увидел полицейского. Это был полицейский из полицейских: рост у него был как у трёх Буратин, поставленных друг на друга, а живот такой, что и не описать.

Эта громадина возвышалась в тени навеса с огромным ситом, наполненным сливами. Всё вокруг было усеяно косточками этих прекрасных плодов. В момент появления Буратино полицейский положил в рот очередную сливу и с омерзительным причмокиванием стал её потреблять.

— Синьор полицейский, — заголосил мальчишка ещё издали, — синьор полицейский, спасите меня, за мной гонятся страшные и свирепые хулиганы.

Полицейский даже не взглянул в его сторону. Он спокойно выплюнул косточку и достал из сита очередную жертву.

— Синьор полицейский, — Буратино думал, что полицейский его не расслышал, — спасите меня, хулиганы хотят выбить мои зубки.

Сначала полицейский поморщился, а потом, плюнув в Буратино косточкой, ласково произнёс:

— У меня обед. Скажи своим хулиганам, пусть подождут до двух часов пополудни, тогда я с ними разберусь.

Он достал очередную сливу и отправил её по привычному маршруту. А хулиганы тем временем остановились на безопасном расстоянии и стали наблюдать, чем закончатся переговоры.

— Синьор полицейский, — захныкал мальчик, — но у них нет времени ждать, они очень занятые люди. Может быть, у них в планах ещё кого-нибудь убить сегодня или ограбить.

— А от меня тебе что надо? — начал раздражаться полицейский.

— Проводите меня домой, пожалуйста.

— Каков наглец, — и очередная слива скрылась за толстыми губами, — оборванец оборванцем, а туда же. Ведёт себя как знатный синьор, упившийся вермута.

А тем временем хулиганы собрали камни и, пряча их за спину, стали приближаться, и хитрюга заорал:

— Синьор полицейский, этот носатый — вор и жулик. У него в кармане заточка, а синьор учитель попросил нас его изловить и привести в школу. Он хочет с ним разобраться.

— Вот видишь, братец, — засмеялся полицейский, — правду, её не утаишь. А ну-ка выверни карманы.

Впрочем, Пиноккио не пришлось этого делать, толстяк сам залез к нему в карман и, действительно, достал оттуда заточку.

— А ты мне врал, что они хулиганы, — назидательно произнёс он, — а они, напротив, хорошие, добрые ребята, и я считаю свои долгом передать тебя в руки этих добрых пареньков и твоего учителя.

С этими словами полицейский засунул заточку обратно Пиноккио в карман и слегка подтолкнул его в сторону хулиганов:

— Берите его, ребята, он ваш.

Хулиганам не надо было повторять дважды, они накинулись на Буратино и тут же надавали ему пинков и оплеух. И тут в голову Пиноккио пришла мысль:

— Синьор полицейский, — закричал он, — я дам вам два сольдо.

Эта фраза решила исход дела. Полицейский сразу отставил сито и двинулся к хулиганам, приговаривая:

— Ты что, скотина, ребёнку руки отламываешь, — при этом он проворно схватил Поджеро и врезал ему по спине дубинкой, — я не потерплю издевательств над детьми на своём участке.

— У-я, — только и смог произнести хулиган, выгибаясь от боли.

Второй удар пришёлся по руке хитрюги.

— У-й, мамочки, — взвизгнул он и отпустил Пиноккио, — как мне больно руку.

Третий удар был и вовсе хорош. Не знаю, хотел ли этого полицейский или у него это вышло случайно, но удар пришёлся прямо в физиономию долговязого.

— Ой, — сказал тот, прикрывая ладонью разбитые губы, а потом добавил сдержанно: — зачем же зубы выбивать, господин полицейский, — и выплюнул на ладонь зуб.

— Скажи спасибо, что не глаз, — так же спокойно ответил ему полицейский и, уже обращаясь к Буратино, спросил: — ну, как ты, у тебя всё в порядке?

— Да, синьор полицейский.

— Сейчас отведу тебя домой к папе и маме, мальчик.

— Я буду вам очень признателен.

— Надеюсь, — сказал полицейский, и Пиноккио понял, что ему действительно лучше быть признательным.

— А вы, — полицейский обратился к хулиганам, — передайте своему негодяю-учителю, что на моём участке ещё есть закон и никто, кроме меня, не имеет право выкручивать руки детям.

И под конвоем этого великолепного человека в форме Буратино проследовал домой, где его с удивлением встречали соседи.

— Гляньте, гляньте, — шушукались они, — молодого Джеппетто конвоирует полицейский. Верно, обыск будет.

— А что от них, от Джеппетто, ждать — жулики всё семейство.

— Яблоко от яблони…

— Давно их пора убрать с нашей улицы.

— Да уж, верно, житья от них нету. Негодяи и пьяницы.

— Удавить их надо обоих, а дом сжечь.

И вдруг на глазах всех соседей полицейский отдал честь Пиноккио. На мгновение соседи оцепенели от такого. А потом заговорили:

— Да, этот молодой Джеппетто — важная птица, порази меня чахотка.

— Куда как важная, даже полицейские честь отдают.

— А что вы хотите, его отца ни один полицейский никогда не трогал, перебей он хоть весь квартал до смерти.

— И сынок тоже в люди выбивается. Глазом не успеем моргнуть, как он будет подкатывать к дому на казённой бричке с казённым конюхом.

— Молчите уж лучше, с бричкой. Если он с юных лет ходит с охраной, то ему и ахтомобиль выдадут.

— Синьор Джеппетто, а почему вы по-соседски не зайдёте ко мне в гости? Я вам покажу, какой зверский у меня живёт таракан.

— Синьор Джеппетто, возьмите яблочко, не смотрите, что оно червивое, оно очень полезное.

— Синьор Джеппетто, вы уж, когда соберётесь потолок штукатурить, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне. Сделаю всё в лучшем виде и для вас абсолютно бесплатно, — говорили соседи.

Буратино вежливо, но без тени панибратства, раскланялся с соседями и соблаговолил принять яблочко и поверг в неописуемый восторг всех соседей, поблагодарив подносчика сего фрукта не банальным «спасибо», а витиеватым «премного Вам признателен». Пообещав на неделе обязательно зайти взглянуть на таракана, а также воспользоваться услугами при ремонте дома, Пиноккио пошёл домой. А соседи ещё долго продолжали стоять и болтать:

— Ишь! — восхищался один. — Еле уговорил взять яблоко. А как он мне ответил! Точно граф какой.

— Да, — соглашался другой, — но, наверное, таракана ко мне смотреть не придёт.

— Не пойдёт, что же он, при своей образованности, тараканов что ли не видел?

— Наверное, и ремонт делать не будут. Съедут в особняк.

А Буратино всего этого не слышал. Он влетел в комнату и радостно закричал:

— Синьор Говорящий Сверчок, синьор Говорящий Сверчок, у меня всё получилось! Ну, почти всё.

— Ладно орать-то, — донеслось из-под комода.

— Как же мне не орать, если я выиграл всё, что нужно и меня зачислили в класс. И теперь я — ученик.

— Ученик? — задумчиво произнёс Говорящий Сверчок. — Это, конечно, хорошо, но зачем приходил полицейский?

— А это из-за хулиганов. Понимаете, я обыграл хулиганов. Они сначала хотели меня избить, но помешал учитель, а потом они хотели опять меня избить, но опять помешал учитель. И в третий раз они хотели меня избить, но я дал два сольдо полицейскому, и он проводил меня домой.

— Да, — задумчиво произнесло насекомое, — дело дрянь. Эта шпана от тебя не отстанет.

— А что же делать? — приуныл паренёк.

— Пока не знаю, — Говорящий Сверчок помолчал, — впрочем, нам надо обязательно выяснить, что это за шпана, к какому району относится и как нам на неё найти управу. Так, значит, ты обыграл одного из них?

— Ну да, а ещё распорол ему заточкой руку.

— Заточкой? — удивилось насекомое.

— Да.

— Н-да, ситуация.

— А полицейский одному из них выбил зуб дубинкой.

— А сколько же их было?

— Трое.

— Замечательно, — саркастически заметил Говорящий Сверчок, — ну и как ты собираешься дальше жить и учиться в этой школе, где вся шпана спит и видит тебя покойником?

— Не знаю, — грустно ответил мальчик, — а что же делать?

— Я тоже не знаю. Это же надо, в первый день учёбы настроить всех самых активных учеников против себя. Совсем мозгов нет в этой деревянной голове.

Буратино сел на край кровати. Ему стало грустно и страшно. Он мысленно стал прощаться со школой и заплакал.

— Что ты рыдаешь, дуралей? Надо думать, искать выход, а не рыдать, — раздражённо произнёс Говорящий Сверчок.

— А может, папе сказать? — всхлипывая, предложил Пиноккио.

— И что дальше? Давай проанализируй эту ситуацию до конца. Допустим, я повторяю, допустим, твой тупоголовый отец будет трезв, и ты ему всё расскажешь. Допустим, он не испугается хулиганов и пойдёт с тобой в школу, чтобы их утихомирить. И что из этого выйдёт?

— И что же?

— А то, что эта вся шпана оторвёт ему его деревянную ногу и врежет тебе этой деревянной ногой по твоей деревянной голове.

— Как это плохо. Мне беда и папе без ноги будет совсем туго, — печально произнёс Буратино.

— Ты поменьше думай, как будет туго твоему скоту-папаше без его деревяшки, лучше думай о том, как утихомирить хулиганов.

— А может быть, попросить полицейского, чтоб он водил меня в школу. Он мне кажется добрым человеком, он не откажет.

— Не откажет, но только до тех пор, пока будешь давать ему деньги. А что будет, когда деньги у тебя кончатся?

— И что же будет?

— А то, что он даст тебе пинка и скажет, что в охранники к тебе не нанимался.

— Как грустно, — Пиноккио всхлипнул.

— Прекрати распускать сопли. Это делу не поможет, распусти ты их хоть до пола.

— Но ведь есть какой-нибудь выход? — с надеждой спросил Буратино.

— Кончено, есть. Даже три. Первый — это для людей, у которых много храбрости и нет мозгов.

— Какой же?

— Взять в руки заточку и выйти к хулиганам лицом к лицу. Получить хорошую трёпку и порезать одного из них как следует.

— А есть ли способ без получения трёпки?

— Есть. Этот способ для более умных, но для более слабых. Он называется встать «под крышу».

— Под какую крышу?

— Есть несколько «крыш». Одна из них — это государственная «крыша». Государство якобы обеспечивает нам гражданские свободы, соблюдение процессуального кодекса при уголовном преследовании, а также право на свободу слова и вероисповедание. Также оно якобы гарантирует охрану жизни и прочую неприкосновенность личности, включая имущество.

— Ой, какое славное и хорошее у нас государство! Только мне непонятно, что значит слово «якобы»?

— Это слово значит, что государство у нас никакое ни славное, а самое что ни на есть заурядное. В нашем государстве все жулики, воры и особенно взяточники-казнокрады, в тюрьму не садятся, так как они пользуются всеми услугами государства, обеспечивающего им права и свободы. За денежки, естественно. Зато всякие болваны типа рабочих фермеров, мелких чиновников, шлюх и так далее в любой момент могут оказаться за решёткой и никакие процессуальные нормы им не помогут. Ну а как государство заботится об имуществе этих болванов всем известно.

— А мне неизвестно, — признался Пиноккио.

— Тогда я тебе скажу. Государство с болванами работает по принципу: «заплати налоги и живи спокойно». А это значит, что государство говорит болванам: «заплатите лавэ и до следующего раза мне на глаза не попадайтесь».

— Неужели? А если болваны не хотят платить лавэ государству? — спросил Пиноккио.

— Конечно, не хотят, но для этого их всех переписали, и за всеми наблюдает налоговая полиция. И если они — злостные неплательщики, их тут же вычисляют и заламывают «ласты» при помощи полицейских, которые должны якобы этих болванов охранять.

— Как это грустно, — произнёс Пиноккио.

— Это не грустно, это политическая экономика. Есть лавэ — ты барин, нет лавэ — ты лох. Таков непреложный закон жизни. Впрочем, разговор у нас не об этом. Разговариваем мы про «крыши». Сейчас мы разобрали «крышу» государственную. Теперь поговорим о связях. Связи образуют самые мощные «крыши». Первая и самая крутая — это королевская «крыша». Наш вечно пьяный король, любитель подирижировать оркестрами — самое влиятельное лицо в королевстве, если не болен, конечно. И тот, кто расшаркивается на королевском паркете, может творить всё, что угодно: воровать, пришпиливать крупные предприятия, стрелять, убивать и даже предавать национальные интересы, правда, если это не интересы короны и не интересы королевской семьи. В общем, если ты находишься под королевской «крышей», тебе не о чем волноваться, ну разве что отправят в отставку на приличную пенсию.

— А как же попасть под эту «крышу»?

— Тебе — никак, мордой не вышел. Там все воры и жулики с приличной родословной. Вторая «крыша» — это «крыша» депутатская. Тоже вольготная штука, хотя на королевский размах не тянет. Воровать депутаты, конечно, могут, чем и пользуются, но до определённого момента и желательно на основании закона, который сами и придумают. А вот убивать и вешать им, конечно, уже нельзя, хотя и очень хочется. Впрочем, убивать друг друга им можно. Но убийство одного депутата другим за убийство не считается. Вот они и лупят друг друга на заседаниях почём зря. Отводят, так сказать, душу: вечером напьются, с девками натешатся в закрытой гостинице, а утром с похмелья дубасят друг друга. К депутатам относится также и высшее чиновничество: министры, губернаторы, мэры и прочие жулики. Но пока тебе и об этой «крыше» можно и не мечтать. Это, кончено, кровь не королевская, но попасть в эту касту можно, только очень и очень много работая. Да и то если повезёт.

— Синьор Говорящий Сверчок, если за тех, ко шаркает по королевскому паркету, всегда заступится король и прочая олигархия, то кто заступится за депутата, если его поймают на воровстве? — поинтересовался Пиноккио.

— Кто заступится за депутата? — Говорящий Сверчок даже засмеялся. — За депутата заступаются сами депутаты. Стоит одного из них тронуть, как они набросятся на обидчика всей сворой, да так, что от него клочья полетят. Очень они в этом смысле дружные.

— Но вы же сказали, что они лупят друг друга? — спросил Буратино.

— Конечно, лупят. Чтобы один не своровал больше, чем другие. Но это до тех пор, пока кто-либо со стороны не тронет одного из них. Будь это даже сам генеральный прокурор. Да что там прокурор, сам король с ними не связывается.

— Как это интересно. Как забавно, — произнёс Пиноккио.

— Интересного мало. Всё это печально, — грустно ответил Говорящий Сверчок.

— А какие ещё «крыши» бывают?

— Это «крыши» для простых смертных. Одна из них полицейская, другая бандитская. Впрочем, они мало чем отличаются. Не всё ли тебе равно, кто из тебя кровь будет пить: простые бандиты или бандиты в мундирах?

— В каком смысле «кровь пить»? — глаза мальчишки расширились от ужаса. — Как вампиры, что ли?

— Ну, что-то типа. Понимаешь, ты всё равно попадаешь в зависимость либо от одних, либо от других. И ещё неизвестно, кто лучше. Одни, конечно, покруче будут.

— Это кто?

— Полиция, конечно. И чем выше чин, с которым ты сотрудничаешь, тем вольготнее ты себя можешь чувствовать.

— А что значит «сотрудничать»?

— Болван, это значит платить им долю с бизнеса. Тогда они тебя защитят от бандитов, от налоговой полиции, по возможности, и лишний раз не посадят.

— Какие же заботливые, эти наши полицейские!

— Это уж точно. Жаль, что только заботятся они о себе.

— А бандиты?

— Бандиты, если они, конечно, не фуфлыжники, тоже будут блюсти твои интересы за твои денежки. Но люди они алчные. И если твой бизнес пойдёт хорошо, могут тебя отодвинуть в сторону.

— В какую?

— Как правило, вниз, на полтора метра в землю. Это у них быстро, шесть секунд — и готово.

— Так быстро?

— Да, уж поверь мне, в этом они мастера: не успеешь и «мама» сказать, как окажешься под землей. Кроме того, у них есть существенный недостаток: больно они высоконравственные.

— А разве это плохо?

— Хорошего мало. У них есть закон, который называется «заподло»

— Звучит как-то страшно, — поёжился Буратино.

— Ещё бы. Эти их законы суровые, хотя и странные: например, нельзя иметь дело с гомосексуалистами, нельзя воровать у своих же. А ещё бандиты ведут себя как графья и обзывают всяких мелких жуликов «коммерсантами» и прочими обидными словами.

— Наверное, мне больше нравятся полицейские, — задумчиво произнёс мальчик.

— Согласен, они чуть получше. Но есть одно «но».

— Какое «но»?

— В общем, если ты не можешь давать им деньги столько, сколько они считают необходимым, тебе придётся оказывать им услуги. Услуги пикантного свойства.

— Это какие ещё услуги?

— Услуги эпистолярного жанра.

— Не понял.

— Тебе придётся доносить на всех, кого ты знаешь.

— На всех? — удивился Пиноккио.

— Конечно же, не на всех, — раздражённо произнёс Говорящий Сверчок, — это делается выборочно. Вот, к примеру, не понравился тебе синьор почтальон…

— Почему же? Он мне нравится, — сказал Пиноккио.

— Да не перебивай, болван. Я же тебе говорю: «например». Так вот, не понравился тебе синьор почтальон — ты берёшь и пишешь: так, мол, и так, почтальон ворует газеты и журналы, особенно похабного содержания, и реализует их по знакомым за полцены. И ты отправляешь такое письмо куда следует.

— Ой, тогда, наверное, у синьора почтальона будут неприятности, — размышлял вслух Пиноккио.

— Конечно, будут, для этого ты и пишешь.

— Я должен буду писать на всех, кто мне не нравится?

— Поначалу — да. Потом привыкнешь и будешь писать на тех, к кому ты равнодушен, а потом уже и на тех, кто тебе симпатичен.

— А зачем писать на тех, кто симпатичен? — искренне удивился мальчик.

— Не зачем. А по привычке. Смысл моего рассказа в том, что донос — штука тонкая, им надо уметь пользоваться, иначе могут быть неприятности.

— Я думаю, если не напиваться в трактире и правильно обращаться с корреспонденцией, всё может быть по-другому, — произнёс Пиноккио, — как вы, синьор Говорящий Сверчок, считаете?

— Может, обойдётся, а может и не обойтись. Ты, может, и не напьёшься в трактире, а где гарантия, что и секретарь окружного полицейского участка тоже не напьётся? Такой гарантии никто дать не может. Вот, помню я, как-то был один случай. Один добропорядочный гражданин в сговоре с двумя другими добропорядочными гражданами на ярмарке у крестьянина увели лошадь, предварительно выпив с этим крестьянином водки. Крестьянин, как полагается, от клофелина умер. Сердце, понимаешь, не выдержало. Казалось, всё кончилось для граждан хорошо: лошадь они продали и стало было деньги делить, но в одном из них вдруг проснулась совесть. И чтобы не делиться добытым с остальными, он накатал на них донос: так, мол и так, тот-то и тот-то есть подлецы и, вовсе даже, конокрады. И как полагается, на этом доносе поставил свою подпись и число. А видишь ты, какая незадача вышла: у племянника шурина секретаря окружного полицейского участка были именины и к тому же этот секретарь любил выпить, как свинья. И пошёл этот болван-секретарь именно в тот трактир, где сидели за кружечкой с пивом именно те двое добропорядочных людей, на которых третий добропорядочный написал донос. И, как следствие всего этого, нажрался водки наш секретарь, что называется «в рык» и упал в лужу как раз около трактира. А те двое господ, что сидели за пивом, тоже вышли из трактира и, увидев, что в луже спит человек, решили ему помочь. И давай у него по карманам шарить, а заодно и в папочку к нему заглянули. А как ты думаешь, что у него было в папке?

— Донос на этих приличных людей, — сообразил Буратино.

— Точно, а ты говоришь, обойдётся, вот ведь как бывает.

— Ой, синьор Говорящий Сверчок, а что же было дальше?

— Дальше эти два приличных человека взяли этот самый донос, а также часы и бумажник этого идиота-секретаря, и пошли к тому, кто его написал. Выволокли его из дома, разбили ему морду, сбросили его в отхожее место и до самого утра топили его там шестами, пока он не утоп. Только вот ошибочка у них вышла.

— Какая же ошибочка?

— Спьяну, ночью они не того вытащили, кто донос написал, а его родного брата, а сказать ему ничего не дали, били всё время.

— Бедняга, — пожалел невинно убиенного брата Буратино.

— Это уж да. А утром убийц поймали, потому как утопив бедолагу, они решили ещё выпить и пили прямо там же, возле сортира, пока не попадали. Дали им каждому по двадцать лет каторжных работ. А тот, кто писал донос, получил в наследство от утопленного брата две коровы, жену и падчерицу, и стал жить-поживать припеваючи. Вот такая грустная история про доносы. А этого болвана-секретаря выгнали с работы за утерю папки с документами. И поделом дуралею.

— Это очень грустная история, — сказал Пиноккио, — значит писать доносы — это, наверное, плохо.

— Плохо то, от чего плохо тебе. А если от написания доносов тебе хорошо, пиши их хоть целыми днями. Но тут надо быть очень аккуратным.

— А это как аккуратно? Не оставить кляксы?

— Причём здесь кляксы? Фу, какой глупый мальчишка. Главное в доносах — не ставить подпись. И вообще желательно печатать их на печатной машинке.

— Зачем?

— Затем. Вот представь себе ситуацию: мы живём не в очень-то стабильное время, понимаешь?

— Нет.

— Ну, двадцатый век же на носу. Кругом пар, даже электричество, дирижабли, аэроплан, говорят, уже изобрели, то есть на носу промышленная революция.

— Неужели?

— Поверь старому Сверчку. А как следствие этого, возникновение новых общественных формаций, то есть классов. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Синьор Говорящий Сверчок, а какие же последствия вытекают из этих классов? — спросил Пиноккио, ему было очень интересно.

— Из этих новых классов ничего хорошего вытечь не может, дрянь какая. А вот неприятностей эти новые классы себе и остальным доставить могут, и в очень больших, скажу я тебе, количествах.

— Не уж то? И что же это, неотвратимо?

— Конечно, неотвратимо. Это закон диалектического материализма.

— Какой мерзкий закон.

— Верно, но как говорили римляне: «Закон суров, но это закон».

— А неужели эти неприятности нельзя отвратить?

— Эх, ты, необразованный осёл, — ласково сказал Говорящий Сверчок, — неприятности неизбежны, но в большей или меньшей степени, а степень неприятностей зависит от умения руководить политическим процессом. Понимаешь ли, парень, новые классы, новые финансовые структуры не могут жить в старых рамках и законах, как не может акселерат-переросток носить свои старые штаны. И тут возникают самые курьёзные антагонизмы между этими классами: одни идиоты требуют восьмичасового рабочего дня, другие жулики — защиты инвестиций. И в этом все они готовы дойти до абсурда. Они готовы даже женщинам дать право голоса.

— Глупые какие-то эти новые силы.

— Вот-вот, если так дальше пойдёт, вскоре они потребуют восьмичасового рабочего дня для ослов и лошадей. А дальше животных, и даже курей, поволокут к избирательным урнам. Эти балбесы не понимают, что надвигается полная эмансипация и прочие катаклизмы.

— Ой-ой, какой ужас, неужели это будет? — испугался Пиноккио.

— Увы, мой друг, увы. Это, к сожалению, неизбежно, как и загрязнение окружающей среды или социальное расслоение общества.

— Это что же получается, женщины смогут стать начальниками? — Пиноккио с трудом рисовал в своём воображении женщину-министра или, хлеще того, генерала.

— И начальниками, и даже политиками. Но не стоит этого пугаться. Их на руководящих постах будет немного.

— Почему?

— Потому что наличие свободы для женщин ещё не гарантирует появление у них мозга. Так что женщин-руководителей будет мало.

— Ну, слава Богу, — Буратино вздохнул с облегчением.

— Рано радуешься, сынок, ой, рано. Если женщину уравняют в правах с мужчиной, то у последнего автоматически возникают проблемы неприятного свойства. Вот, к примеру, ты приходишь домой с работы, жрать нечего, дом и дети в грязи. Естественно, ты возмущен и, естественно, спрашиваешь её: «Что происходит?». А она лежит себе на диване с женским журнальчиком необыкновенно тупого содержания и говорит тебе: «Вандал и варвар! Ты пытаешься уничтожить меня как личность, навязывая своё видение мира и свои кулинарные пристрастия. Отныне я ни стирать, ни готовить не буду!»

— А я ей по физиономии! — заявил Пиноккио.

— А она подаст на тебя в суд. Отсудит у тебя дом и ещё половину зарплаты, как алименты на детей, заведёт себе какого-нибудь жигало, а ты их потом содержи всю жизнь, пока дети не вырастут. И это только одна сторона ситуации. Рассмотрим другую — интимную: ты, как и положено супругу, проявляешь интерес к своей жене, а она говорит тебе «нет», ты на следующий день опять за своё и опять слышишь «нет». И так целый месяц, хоть кол ей на голове теши. Тогда ты делаешь своё дело, не взирая на возражения. И какие, как ты думаешь, будут последствия?

— Не знаю, она, наверное, будет злиться.

— Правильно, будет злиться. Да так, что пойдёт в полицию и напишет на тебя заявление. И ты получишь срок за изнасилование собственной жены. Приятная перспектива, не правда ли?

— Не очень, я лучше с ней разведусь.

— Она отсудит у тебя дом, алименты, заведёт жигало и так далее.

— Ну, тогда я не буду с ней разводиться, а заведу себе подружку.

— Она уличит тебя в супружеской измене, отсудит у тебя дом, алименты, заведёт жигало и так далее.

— Какая-то безвыходная ситуация получается, — задумчиво произнёс Пиноккио, — что же делать?

— Выход есть. О нём часто пишут в детективных романах. Правда, средство слегка радикальное.

— Какое же? — оживился мальчик.

— Убийство.

— А другого нету? За это ведь можно попасть в тюрьму?

— Можно. Но свобода и независимость всегда сопряжены с риском.

— Да-а, — произнёс Буратино, — эмансипация — страшная штука.

— И это ещё не всё.

— А что может быть ещё хуже?

— Хуже могут быть только сексуальные домогательства.

— А что это значит?

— Это значит, что женщина на сексуальной почве выколачивает из тебя деньги.

— Это как?

— К примеру, ты — состоятельный человек.

— Хорошо бы.

— Принимаешь на работу какую-нибудь девицу. Причём девица носит такую юбку, что её и юбкой не назовёшь. У неё самая прозрачная блузка, какую ты видел в своей жизни, и она нагибается при первой возможности, едва ты показался на горизонте, она улыбается самой тупой твоей шутке и всячески с тобой заигрывает. Но стоит тебе хоть пальцем её тронуть, как женщина падает на пол, рвёт на себе волосы, обливается слезами и орёт, что такого оскорбления у неё в жизни не было. Затем подаёт на тебя в суд. Но на суд она приходит в одеянии монахини с молитвенником в руке. И судья уличает тебя в домогательствах и штрафует тебя на половину твоего состояния в пользу жертвы.

— Но это же непорядочно! — воскликнул Пиноккио.

— Эмансипация и порядочность — две вещи несовместимые, так как одним из постулатов эмансипации является сексуальная свобода женщин.

— Какая распущенность! — возмутился Буратино. — Я никогда не буду даже пальцем прикасаться к женщинам на работе.

— Вряд ли тебя это спасёт от неприятностей. Представь себе ещё одну ситуацию: на вечеринке ты знакомишься с девицей, приятной во всех отношениях, вы болтаете, выпиваете, ты её трогаешь за все места во время танца и всё у вас замечательно. Ты чувствуешь, что девица уже готова к настоящему веселью и предлагаешь ей поехать в номера. Она, как порядочная женщина, начинает возмущаться и шипит на тебя: «За кого вы меня принимаете! Я вам не какая-нибудь…» После чего вы благополучно едете с ней в номера и занимаетесь там всякими безобразиями. А утром эта женщина идёт в полицию и пишет заявление об изнасиловании. После чего говорит вам, что готова замять дело за небольшой подарок в виде шикарного особняка на берегу моря около модного курорта. Естественно, ты, негодуя, говоришь «нет». После чего тебя волокут в суд. Там ты и твой, в общем-то, неплохой адвокат хором кричите: «Но она же сама пошла в номер ночью к мужчине». А прокурор-женщина заявляет, что потерпевшая пошла в номер к пьяному мужчине только для того, чтобы поговорить с ним о поэзии. А ты, похотливый сатир, так неприлично себя повел.

— Какая низость! — поморщился Пиноккио.

— А что ты хочешь от этих поэтических натур? В итоге бедный судья под давлением своей эмансипированной жены присуждает тебе десять лагерей.

— Но это же несправедливо!

— Какая может быть, к дьяволу, справедливость? Это же женщины, а как сказал о них поэт, в прочем, к чёрту поэтов, они в женщинах не разбираются.

— Абсолютно, они же романтики. А романтизм в отношении женщины ничем иным, как трагической и несчастной любовью кончиться не может.

— А почему?

— А потому, что он смотрит на неё своими бараньими, слезливыми глазами и восхищается её нежностью, красотой и чистотой, а это только верхушка айсберга.

— А что же внизу?

— Внизу? Внизу известно что: приспособленчество, тунеядство, лень, похоть, жадность, праздность, лживость, тяга к перемене нескольких увеселительных заведений за одну ночь, эгоцентризм, эгоизм, эксгибиционизм, ревность. Ко всему к этому перхоть, прыщи и мигрень.

— Ох-ох-ох, а какие они приятные внешне, — произнёс мальчик, чувствуя себя жестоко обманутым.

— К нашему мужскому сожалению, они приятны не только внешне. Так же они приятны и изнутри, подрастёшь, сам всё узнаешь. Резюмируя вышесказанное, скажу, что женщина — твой враг, так их и рассматривай.

— Неужто враг? — не поверил Буратино.

— Враг и причём коварный, беспощадный, кровожадный, как и все дети природы, они не знают ни пощады, ни жалости, они не брезгуют никакими, даже самыми грязными средствами в достижении своих меркантильных целей.

— А как же любовь?

— Это и есть одно из самых опасных женских орудий. История полна случаев, когда оно ниспровергало монархов и разрушало царства и так далее, и тому подобное, Алиенора Аквитанская тому пример. Из-за неё началась столетняя война. Запомни, мой мальчик, единственно правильный способ общения с женщиной — это изощрённая хитрость. Неплохо действует на их слабый ум лесть. Их не так уж и трудно дурить, ведь, по большому счёту, с мозгами у них не важно.

— Не знаю даже, может, так и надо обходиться с женщинами, только я не уверен, что мне это по силам.

— Ничего, ничего, ты ещё молод и слаб, но жизнь сделает из тебя настоящего мужчину, — тут Говорящий Сверчок на секунду замолчал, — а, кстати, о чём мы с тобой говорили прежде, чем перешли на эмансипацию?

— Об антагонизмах и классах.

— Вот, дьявол, иногда меня заносит, должен признать. Да больно уж тема заноса животрепещущая. Так вот о классах, появление новых классов создаёт революционный момент со всеми робеспьерами и кромвелями, из него вытекающими. Кромвели и робеспьеры первым делом режут своих королей и всех, кто под руку попадёт. Что ведёт к смене политической формации хотя бы на время.

— А зачем они это делают, ведь это нехорошо.

— Такая у них революционная судьба: сначала режут они, потом режут их, правда, Кромвель является исключением, помер сам. Но даже после смерти, через несколько лет, эти идиоты-англичане выкопали его и повесили.

— Это ещё зачем?

— Да кто их знает, этих островитян, ментальность у них такая. Они вон всю жизнь жрут овёс, как лошади. И вообще, не поддаются нашему континентальному осмыслению, и ездят они по правой стороне. Но сейчас речь не о них. Речь о революционном моменте. Так вот, как правило, после того, как правителя зарежут, первым делом революционеры бегут в казну, но там они сильно разочаровываются, так как правитель, который дал себя зарезать, перед этим, как правило, разбазарил казну. Это непреложный момент экономики. Раздосадованные пустотой казны, революционеры тогда бегут в архивы, чтобы хотя бы выяснить, куда правитель эти деньги дел. А в архивах много всего интересного. И представь себе такую ситуацию: один из революционеров сидит за огромным столом и листает архивы полицейского управления. На нём красный фригийский колпак, его сапоги забрызганы кровью. Он устал, он не брит, он голоден. Идут третьи сутки работы революционного трибунала, и всё зелёное сукно стола, за которым сидит революционер, залито воском свечей, прямо рядом со столом высятся папки с делами. Слева от стола — дела уже решённые, справа — ждущие своего решения. На стуле перед революционером сидит роскошная аристократка. Революционер смотрит на неё красными, воспалёнными глазами и говорит:

— Гражданка графиня, впрочем, сословные звания упразднены постановлением конвента, гражданка Собрэ, вы уличены в связях с реакционным офицерством и состояли с одним из них в переписке. Это так?

— Сударь, что вас удивляет? Этот офицер — мой муж. Почему же мне с ним не переписываться?

— Потому что он — враг революции и народа.

— Но…

Революционер махнул на даму рукой:

— Я признаю вас виновной в контрреволюционном заговоре, молитесь, если верите в своего Бога.

Дама сползает со стула, на коленях ползёт к своему палачу, пытаясь схватить его за руку. Но тот презрительно морщится и отдёргивает руку от женщины, как от зачумлённой, и продолжает:

— Властью, данною мне конвентом, приговариваю вас к гильотинированию. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Женщина завыла от страха, повалилась на пол, хватая судью за сюртук.

— Лакруа! — закричал человек во фригийском колпаке. — Уберите от меня эту истеричку. У меня голова от неё болит.

Но Лакруа не торопится этого сделать. Он склоняется над ухом судьи и шепчет ему:

— Гражданин судья, я же вам говорил ещё вчера, что гильотина сломана, её починят только завтра.

— Чёрт бы вас побрал, Лакруа. Как можно работать в такой обстановке, — раздражённо говорит судья и вдруг начинает орать: — Заткните ей кто-нибудь глотку, я не могу слышать этого рёва. Капрал, выведите её во двор и расстреляйте.

Немолодой уже капрал сжал мушкет так, что побелел обрубок пальца: память о Лотарингии, его шрам на лице, который оставил испанский кавалерист, дёрнулся и побагровел:

— Гражданин судья, наверное, забыл, — тихо и сурово начал капрал, — что расстрел есть процедура сугубо военная, к гражданским лицам неприменимая. Я без письменного приказа офицера никого из гражданских расстреливать не буду.

— А мне плевать, что она гражданская! — орёт судья, брызжа слюной.

— А мне — нет, — спокойно продолжает капрал. В его глазах без труда читается презрение к судье. — Приказ по полку за номером 106 запрещает тратить заряды в небоевой обстановке, у нас их и так мало.

— Он боится потратить заряд! — судья вскакивает из-за стола. — Баба, а не солдат. Судья оббегает катающуюся по полу и орущую женщину и выхватывает мушкет у одного из подчиненных капрала, молодого и ещё неопытного солдата.

— Учитесь, капрал, — говорит судья и бьёт орущую аристократку штыком между лопаток. Та сначала начинает визжать еще громче, но через секунду стихает, а через минуту она уже мертва.

Багинет пробил тело насквозь, пригвоздив его к дорогому паркету. Новые брызги крови появились на сапогах судьи.

Человек во фригийском колпаке вытаскивает штык из тела и протягивает мушкет солдату, говоря при этом:

— Капрал, так мы должны поступать с врагами революции: ни жалости, ни милосердия, ни сострадания, ни прочих химер.

Капрал продолжал смотреть на судью молча. А тот тем временем сел за стол и произнёс удовлетворённо:

— Хорошо. Тихо. Лакруа, принесите стакан вина и давайте следующее дело. Кто у нас там?

Лакруа копается в бумагах, морщит нос и с трудом читает:

— Некий Пиноккио Джеппето.

— В чём обвиняется?

— Доносительство. Сотрудничал с королевской полицией.

— Лакруа, прикажите убрать труп и давайте сюда этого доносчика. Ох, как я не люблю доносчиков, — судья отпил глоток вина и стал читать досье на Джеппетто Пиноккио.

Буратино сидел, широко раскрыв глаза и рот тоже. Его лицо было бледным. Он всё ещё находился под впечатлением картины.

— Мамочки, — наконец произнёс парень, — я никогда не буду писать доносов, я никогда не буду сотрудничать с полицией.

— Ну и зря, — вдруг заявил Говорящий Сверчок, — полиция в умелых руках штука очень даже полезная.

— Но ведь…

— А главное в революционной ситуации не попасть под горячую руку. Просто смутное время надо пересидеть подальше от всяких неприятных ситуаций, например, за границей. А потом, когда революция, как это у них революций водится, пожрёт сама себя и своих детей-революционеров, то можно спокойно возвращаться обратно. Настоящей власти, которая приходит на смену революционной, всегда нужны хорошие доносчики, ибо хороший доносчик есть основа любого государственного строя. И особенно в развитых демократиях власти всегда приветствуют граждан, наделённых талантом к эпистолярному жанру, так как те способствуют собиранию налогов и другим важным государственным мероприятиям.

— И всё равно, мне что-то не хочется писать доносы, — с сомнением сказал Пиноккио, — а то вон как дамочку штыком к полу пришпилили, словно жука к гербарию, а что бы со мной стало бы и подумать страшно.

— В общем, твое решение правильно, но тогда у тебя всего два выхода.

— И какие же?

— О первом я тебе уже говорил. Это выйти с ним драться, и драться до тех пор, пока они тебя не убьют. Но этот вариант тебя вряд ли устроит ввиду полной летальности исхода. Поэтому мы остановимся на последнем. Он менее рискован, чем первый, и значительно эффективнее его.

— Что же это за вариант? — оживился мальчик.

— Он прост и стар, как этот мир. Хулиганов надо подставить.

— Подставить? А подо что их подставить? — не понял Буратино.

— Дубина! Людей подставляют под большие неприятности. Под такие неприятности, чтобы им стало не до тебя.

— А как это сделать?

— Пока не знаю. Для начала мне нужна информация. Как можно больше информации об этих болванах. Для этого тебе придётся пару дней за ними последить.

— А как же школа?

— Ну, милый мой, ты уж сам выбирай: либо пойти в школу и погибнуть, и больше туда не ходить, или пару дней пропустить, чтобы ходить туда спокойно до тех пор, пока синьор учитель тебя оттуда не выпрет.

— Да, — грустно согласился Буратино, — видимо, лучше пару дней пропустить.

— Тогда давай те три сольдо, что у тебя остались.

— Но…

— Не волнуйся, я тебе их отдам, а то твой папаша их у тебя сегодня вечером вытрясет. И завтра, когда они тебе понадобятся, у тебя их не будет.

Пиноккио покорно отдал монетки насекомому.

— И ни под каким видом не говори отцу, что ты дал мне деньги на сохранение. Иначе этот идиот разворочает весь комод, чтобы до них добраться.

— Хорошо.

— Я повторяю, ни слова про деньги. Ты слышал?

— Слышал, — произнёс Буратино и, так как Говорящий Сверчок с ним больше не разговаривал, сел учить уроки.

Выучив уроки, он немного поиграл с индейцем, померил пиратский перстень и стал грызть яблоко. Вскоре пришёл отец. Как ни странно, в этот день Карло был в добром расположении духа, хотя и изрядно пьян. Он поставил шарманку в угол и, осмотрев сына, спросил:

— Ты где это, негодяйская морда, наворовал себе столько вещей? И ботинки у него, и книга, словно он умник какой.

— Я выиграл всё это в карты, — радостно сообщил Пиноккио.

— Выиграл в карты? Да ты у меня ловкач, — папаша уселся на кровати и поудобнее устроил свою деревянную ногу. — Я тоже когда-то играл в карты.

— Неужели?

— И играл неплохо. Я тоже был ловкач, но как-то в таверне на Ямайке я сел играть с двумя негодяями, стал играть и проиграл всё в дым.

— Как жалко.

— Карты — грязное дело. На них никогда нельзя положиться. И дело здесь не в удаче. Просто как бы ты ни был ловок, всегда найдётся парочка негодяев, которые ловчее тебя, ты вдруг проигрываешь им всё, включая и любимую левую ногу, — вспоминал Карло. И вспоминание это было настолько тягостным, что по небритой отцовской щеке покатилась скупая мужская слеза.

— Неужели вы, папа, проиграли им свою ногу?

— А что мне было делать, осёл ты этакий. Я проиграл им девять пиастров, все деньги, что дал мне капитан на закупку материала для ремонта шхуны. Поэтому из-за этих подонков, этих жуликов, красавица «Тереза» не вернулась из плавания.

— Какой ужас!

— Ужас — не то слово. Если бы ты видел, сынок, и слышал, как ругались бедные морские бродяги, когда я и ещё пара ребят отталкивали их вёслами от шлюпки, а капитану так и вовсе пришлось врезать веслом по башке, он был уж очень цепкий. Так вцепился в борт шлюпки, что оторвать его не могли. А как он ругался! Это был настоящий виртуоз. Он всё время орал, что это я виноват в крушении судна. Пришлось ему врезать.

— Как жаль бедненьких моряков.

— А меня тебе не жаль, бездушный ты жираф? Я, между прочим, пожертвовал ногой, чтобы отыграть свои деньги обратно. А эти двое негодяев смеялись и говорили: «Зачем нам твоя нога?» Она и вправду была им ни к чему, но они всё равно её выиграли, — Карло на некоторое время задумался, — да, зря я предложил им играть на ногу, но надо было отыгрывать проигрыш.

— Как мне жалко вашу ногу…

— Я, конечно, пытался сбежать, когда нога была уже проиграна, но в любом кабаке всегда найдётся какая-нибудь сволочь, которая подставит тебе ногу, а потом поволочёт тебя обратно, приговаривая: «По векселям надо платить, мил человек». И отдаст тебя в руки твоих палачей. В общем, вся таверна собралась вокруг меня: кто-то, чтобы помочь при ампутации, а кто— то, чтобы поглазеть. Хорошо, что хоть кружку рома мне дал добрый трактирщик. Он выдал мне ром, а этим негодяям острый топор для рубки мяса. Вот так, сынок, я и лишился своей ноги.

— Папа, а что было дальше?

— Это грустная история. Когда мне отрубили ногу, я орал от боли и обиды. Одному из негодяев стало меня жалко, и он сказал своему дружку: «Пабло, верни ему ногу, видишь, как человек убивается». А тот ответил: «Пусть заберёт, что мне её жрать что ли?» А потом меня отвезли в больницу и оплатили лечение добрые люди. В общем, когда капитан вышел из запоя, я уже прыгал на деревяшке и говорил ему, что всё готово и мы можем плыть. Но вишь, как всё повернулось, незадача какая, только отплыли и попали в шторм. Вот такая грустная история.

Папа Карло откинулся на подушку и захрапел, а мальчик остался наедине с собой и со своими не очень весёлыми мыслями: «Да, оказывается, в карты можно не только выигрывать. Надо быть предельно осторожным, а то таскайся потом с дурацкой шарманкой всю оставшуюся жизнь».

Солнце, между тем, село, день кончился, и Буратино, постелив себе тряпку возле комода, лёг спать.

— Ты не забыл? — донёсся шёпот из тёмной щели.

— Нет, не забыл, а что я не должен забывать? — так же шёпотом спросил Пиноккио.

— О хулиганах не забыл? Ведь тебе завтра нужно выяснить о них всё, — шуршал Говорящий Сверчок.

— Нет, конечно, не забыл. Но могу проспать. Вы уж разбудите меня.

— Ладно, с первыми лучами солнца.

— Синьор Говорящий Сверчок, а мне в школе дали кличку.

— Ну и как, она тебе нравится?

— Не знаю ещё, вроде она не очень обидная. Меня прозвали Буратино.

— Буратино? Буратино, Буратино, — хмыкнул Говорящий Сверчок и добавил: — Впрочем, это лучше, чем дурацкое Пиноккио. Ладно, спи, а то завтра не встанешь.

С первыми лучами солнца Буратино уже сидел на дереве, что росло рядом с гимназией, и наблюдал пока за воронами и дворником, так как больше вокруг никого не было. Но парень к делу слежки отнёсся со всей ответственностью, разумно полагая, что лучше прийти пораньше, чем что-то пропустить, опоздав.

Сидеть на ветке, конечно, было не очень-то удобно, но он мужественно терпел. Тем более, что вскоре у себя в комнатах, находившихся над классами, проснулся синьор учитель Колибри. Он расхаживал по квартире в одних кальсонах, был нечёсан, небрит и почёсывал своё тело в самых интимных местах и при этом распевал песни.

— Вот какой лицемерный человек, наш учитель, — прошептал Пиноккио, — сам чешется, где ему заблагорассудится, а стоит кому-нибудь из учеников хоть раз чесануть себя на уроке, как он тут же подлетит и орёт: «Стоять, не шевелиться! Признавайся, подлец, что у тебя: чесотка, вши, блохи или ты месяц не мылся?».

А в другом окне его кухарка плюёт в чашку прежде, чем вытереть её полотенцем и поставить на стол. А после окончания сервировки женщина зычно кричит: «Синьор учитель, завтрак готов», — и садится ковырять в носу.

В общем, Пиноккио нравилось наблюдать за людьми, хотя физически это было не очень-то и легко. Вскоре во дворе гимназии стали появляться ученики, наполняя его шумом и гвалтом, бегая по двору туда-сюда. А Пиноккио, сидя на дереве, выискивал глазами своих врагов и повторял про себя, как заклинание, слова Говорящего Сверчка: «Мы должны знать о них как можно больше. Мы должны знать о них всё». И вот, когда до урока оставалось совсем немного времени, появились и они. Держались парни по-хозяйски, с достоинством. Они не бегали и не играли, а стояли в углу двора, покуривая «в рукав» или лениво прохаживаясь по двору, раздавая всем, кто мешался, пинки и подзатыльники. Вокруг этих троих собралось ещё десяток хулиганов, рангом поменьше, и, видимо, Поджеро был среди них самым влиятельным. Все перед ним выкаблучивали, старались развеселить или угостить чем-нибудь, а он принимал это как должное, милостиво улыбаясь шуткам, и снисходил до принятия даров.

В общем, кое-что Буратино выяснил уже во дворе школы. Но парень понимал, что этого мало, и продолжал сидеть на дереве, даже когда прозвенел звонок и все побежали в класс.

Солнце поднималось всё выше и выше, а наш герой продолжал сидеть на дереве, как ворона какая-нибудь, и мужественно терпел все неудобства. До конца уроков было ещё далеко, и Пиноккио решил слезть с дерева, сходить к колодцу — попить воды. Но в это самое время открылось окно туалета и из него сначала высунулась морда Хитрюги, а затем и он сам. Потом вывалившиеся длинные ноги предваряли выход из окна туловища с беззубой головой. И, наконец, еле пролезая в окно своими плечами, появился сам Поджеро. Троица быстро пересекла двор и скрылась за углом школы. Буратино спрыгнул с дерева и бегом бросился за хулиганами. Вскоре он догнал их и стал следить за ними издалека.

Надо признаться, хулиганы стали казаться ему людьми достаточно любознательными и весёлыми. Первым делом они направились к пруду. Там они сначала подсматривали за купающимися прачками и даже попытались стянуть одежду, что лежала на берегу, но одна из прачек была оставлена специально на этот случай, и она дала им отпор. Потерпев это маленькое фиаско, хулиганы искупались сами. После чего они проголодались и влезли в сад, где нарвали себе яблок, груш и сломали сливу. Ввиду этого им пришлось залепить большим и твёрдым яблоком в глаз хозяина сада, который при помощи маленькой трусливой собачки и палки пытался получить сатисфакцию за причинённый ему ущерб. После вегетарианского обеда пацаны отправились к рынку вдоль железной дороги, где они не отказали себе в удовольствии покидать камнями по окнам проезжающего пассажирского поезда.

Вскоре ребята оказались на рынке, где некоторое время общались с себе подобными. Но ничего на рынке предпринять не могли ввиду появления там того самого полицейского, с которым мы уже знакомы.

Слежка оказалась делом интересным. Чувство опасности будоражило, волновало, это походило на игру, серьёзную игру, но в то же время Пиноккио осознавал необходимость всего этого занятия. А хулиганы и не подозревали, что за ними следят. Сначала они издали наблюдали за полицейским, надеясь, что он уйдёт. Но вскоре пацаны поняли всю тщетность своих надежд и убрались с рынка в направлении церкви.

Пиноккио не мог понять, что они замышляют. А хулиганы вели себя так, словно хотят ограбить алтарь или ризницу. Они не выходили на открытое пространство, передвигались крадучись и всё время озирались. Наконец, двое из них спрятались, а Хитрюга направился к двери храма, но не вошёл туда, а стал рядом с дверью и что-то начал делать. И, очевидно, сделал то, что хотел. В это время из храма вышел служитель и, увидев Хитрюгу, попытался его схватить, но тот кинулся прочь.

— Держите его, — заорал служитель, — он опять кружку для подаяния обчистил!

Кое-кто из слепых попытался его схватить, а один хромоногий даже побежал за ним вслед, но Хитрюга летел, как ветер. Одна нищенка, правда, успела врезать ему по ноге костылём, но это только подзадорило беглеца. Хромоногий нищий продолжал было преследование и, набрав уже неплохую скорость, готов был схватить Хитрюгу, но, страховавший беглеца, Поджеро выскочил и толкнул хромоного так, что тот проехал на боку метра три по мостовой от чего получил разные телесные повреждения. Потом хулиганы скрылись и Пиноккио пришлось приложить усилие, чтобы их догнать.

Пацаны были веселы, видимо, дело удалось. Они с удовольствием вспоминали, как хромоногий нищий кувыркался на мостовой, и смеялись при этом. Причём каждый не преминул упомянуть свои заслуги в этом криминальном деле. Веселясь, они добрались до портовой лавочки, где приобрели две бутылки самого дешевого вина, немного сыра, краюху хлеба и пачку плохих папирос. После чего, покуривая, пацаны направились к морю. Но не в порт, а чуть севернее, вдоль берега, за город. Тут Пиноккио почувствовал, что следить стало сложнее, местность стала открытой, и людей вокруг не было.

«Тут никто и крика не услышит, если меня поймают, даже и могилки не найдут», — размышлял он со страху. Но, как известно, страх — плохой помощник, и Буратино гнал от себя это чувство, продолжая своё дело. А хулиганы, наконец, вышли на чудесный берег моря. Жёлтый песок пляжа был окружён невысокими горами, которые были покрыты кустарником. По склонам этих гор бежал крупный ручей, а на песке посреди этого дивного пейзажа стоял симпатичный сарайчик и лежала лодка.

«Вот здесь их логово, — решил Пиноккио, прячась при этом в кустах на горе, — их бандитский вертеп. А какое красивое место себе выбрали!» А хулиганы тем временем разделись догола, искупались и, взяв из сарая удочки, сели в лодку и стали ловить бычков и другую рыбу. Пиноккио тем временем наблюдал за ними, отвлёкшись от наблюдения всего один раз, чтобы попить водички из ручья.

«Какая хорошая жизнь у этих хулиганов, — с завистью думал он, глядя, как пацаны ловят рыбу, — я бы тоже хотел быть с ними, жаль, что всё так сложилось и мы оказались по разные стороны баррикад». А солнышко тем временем покатилось вниз, к вечеру. А наш герой продолжал занимать свой пост и страшно завидовал пацанам, которые, наловив рыбы, снова искупались и начали готовить себе еду. Они собирались жарить рыбу. Хитрюга вытащил из домика сковородку, Беззубый собрал дров и развёл костёр, только один Поджеро бездельничал. Он отламывал маленькие кусочки хлеба и сыра и запивал их маленькими глоточками вина, совмещая этот процесс с курением. В общем, все были при деле.

Когда рыба начала жариться, а ветерок донёс её запах до Пиноккио, тот чуть не потерял сознание, ему ужас как захотелось рыбки, но усилием воли парень вернул сознание на место и, несмотря на завывания желудка, продолжал наблюдать за хулиганами. А те наслаждались жизнью, они ели рыбу, сыр, хлеб, запивая всё это вином. И пиршество продолжалось до захода солнца. После захода хулиганы собрались по домам. Они были сыты, довольны и слегка пьяны. Пацаны прошли мимо сидящего в кустах Буратино, распевая задушевную песню:

Мы бежали по шпалам, уходя от конвоя,

Ты внезапно упала на вагонном пути.

Я бы отдал полжизни за один только вечер,

Проведённый с тобою, у тебя на груди.

Пиноккио продолжал следить до тех пор, пока они не разошлись по домам. Не смотря на страшный голод, он не поленился выяснить, где живёт главный хулиган Поджеро. И только узнав адрес этого бандюги, Буратино побежал домой.

Как хорошо оказаться дома после долгого дня, где есть хоть один родной человек. А папаша мирно храпел, как убитый. Пиноккио с удовольствием повалился на свой коврик-дерюжку, служивший ему постелью, и подумал: «Теперь я понимаю, что значит отеческий дом. Жалко, что кушать уж очень хочется».

— Ну как прошёл день? — заскрипел из-под комода Говорящий Сверчок.

— Хорошо, — ответил Буратино, поудобнее укладываясь, — только…

— Что только? Не тяни, рассказывай.

— Только ничего такого важного я не узнал, и кушать очень хочется.

— Кушать? — несколько секунд под комодом происходило какое-то таинство, а затем оттуда появилась здоровенная горбушка высохшего хлеба, вся в пыли и паутине. — Возьми сухарик, размочи его в воде, ешь и рассказывай давай.

— Ой, спасибо, — радостно воскликнул Пиноккио.

— Да не ори ты так, а то разбудишь своего недоделанного папашу. А у него неприятности какие-то. Ему кто-то сегодня набил морду. Так что он не в духе.

— Хорошо, — прошептал мальчик, отряхивая сухарь от грязи. Затем сбегал налил в кружку воды, взял шепотку соли и сел к комоду поближе пировать и рассказывать. — Значит так, хулиганы — они и есть хулиганы. Первым делом они сбежали с уроков, потом хотели своровать платья у купающихся прачек, потом подбили глаз садоводу, у которого ограбили сад, потом ограбили кружку для подаяний в церкви, что у рынка, потом отправились за город. Там у них есть сарайчик, приличный и запирается на замок, и лодка есть, а ключ от замка они прячут над косяком. Вот и всё, вроде. Наверное, это мало?

— Не так уж и мало, — как-то зловеще произнесло насекомое.

— Вы полагаете, этого может быть достаточно? — спросил Буратино и очень громко откусил сухарь.

— Потише ты хрумкай сухарями, — зашипел Говорящий Сверчок, — может быть, того, что ты узнал, и достаточно, а, может быть, и нет. А что в этом сарайчике?

— Не знаю точно, сковородка, вёсла, удочка, полбутылки оливкового масла, остатки хлеба, пустые бутылки.

— И всё это они запирают на ключ?

— Да.

— Очень хорошо, — задумчиво произнёс Говорящий Сверчок, — очень даже мило. Всё складывается в твою пользу.

— Правда? А что складывается в мою пользу?

— Всё. Я думаю, мы сможем решить проблему с хулиганами, они нам за всё заплатят, но тебе придётся как следует потрудиться.

— А как это «как следует»? Что мне придётся делать?

— Ограбить лавку галантерейщика Паоло.

— Мамочки! Я, наверное, не смогу, — Пиноккио даже перестал грызть сухарь.

— Прекрати ныть раньше времени. При правильной организации это несложно. Разве что только тебе придётся потаскать ворованное. А его для твоих хлипких плеч будет немало, но делать нечего, — партнёра проверенного у тебя нет, поэтому придётся все делать самому.

— Я боюсь. Знаете ли, синьор Говорящий Сверчок, я когда термос украл, у меня сердце в пятки падало, а здесь целую лавку ограбить.

— Прекрати трусить, что ты как баба. Всё сделаем в лучшем виде, комар носа не подточит.

— Какой ещё комар? — не понял Буратино.

— Слушай внимательно, болван деревянный. Мы аккуратненько грабим галантерейщика, а лавка, надо признаться, у него богатая: там и сукно английское, и перчатки барские. Так вот, мы его грабим и при помощи награбленного уберём хулиганов. Короче, убьём двух зайцев.

— А зайчиков убивать зачем?

— Слушай, дурень, внимательно: завтра ночью ты грабишь лавку Паоло, половину награбленного отнесёшь в сарай к хулиганам, а потом напишешь анонимку в полицию на Поджеро и его дружков, что это сделали они. А половину из награбленного продашь. Вот и всё.

— Легко вам говорить «вот и всё», вы-то под комодом останетесь, синьор Говорящий Сверчок, а мне на дело идти, — захныкал Пиноккио.

— А я, между прочим, из жадности хулиганов не обыгрывал и руки им не резал, и полицейских на них не натравливал, и придумываю, как от них избавиться, не для себя. Если мой план тебя не устраивает — действуй сам, а я умываю лапы.

— Нет-нет, синьор Говорящий Сверчок, не умывайте своих лап, прошу вас, я без вас пропаду. Как же я буду грабить магазин Паоло, если вы не расскажете мне, как это сделать?

— Вот то-то же, — хмыкнуло насекомое, — и чтобы я больше хныканья не слышал. Полная сосредоточенность, жёсткий план — это залог нашего успеха.

— А какой же он будет, этот самый жёсткий план?

— А такой: завтра ты встанешь рано и пойдешь к столяру Антонио и попросишь сделать тебе лестницу для чердака, так как ты решил избавиться от осиного гнезда, которое якобы завелось у вас на чердаке. Платишь ему один сольдо за работу и идёшь на другой конец города к тётке Джульетте, у которой приобретаешь две бутылки виноградного самогона, то есть чачи. Потом ты садишься и пишешь анонимку в полицию. Затем ты идёшь в скобяную лавку, покупаешь пергамент и столярный клей. По дороге оттуда ты заглянешь в лавку Паоло, тщательно всё там осмотришь и запомнишь, что где лежит.

А ночью ты ограбишь лавку, половину сворованного отнесёшь в сарай к хулиганам, а утром подбросишь анонимку. Полиция схватит хулиганов, а ты с половиной награбленного останешься на свободе и будешь спокойно ходить себе в школу.

— Ой! — восхитился мальчик. — Как красиво вы всё это описали, просто прелесть какая-то.

— Ты раньше времени не восхищайся, а лучше поспи. Завтра будет тяжёлый день. Так что выспись как следует.

— Хорошо. Спокойной вам ночи, синьор Говорящий Сверчок.

— И тебе спокойной ночи, парень.

Пиноккио сразу же заснул, чтобы набраться сил для завтрашнего дня.