Буратино. Правда и вымысел…

Глава 12 Налет (продолжение)

Утро было прекрасным: ни тебе ночного ветра, ни тебе холода. Одно только тёплое солнышко на небе, а туч, как и не было, а было вместо туч и дождя плохое настроение у папы Карло.

— Вставай, дармоед, — толкнул он сына ногой-деревяшкой в рёбра, — вставай, не придуряйся, а то башку твою тупую оторву.

Папаша опять испытывал жесточайшее похмелье и поэтому миндальничать с деревянным дармоедом не собирался. Он взял ещё не соображающего с просонья парня за вихры и поставил его на ноги:

— Слушай меня, собака свинская, — обдавая ребёнка перегаром, заговорил родитель, — я тебе отец или нет?

— Отец, — признал родство Буратино.

— Ну, так раз отец, беги в лавку кривого Джулиана, схвати бутылку вина с прилавка и бегом беги обратно. Понял?

— Нет, папа.

— А чего ты не понял, жираф толстомордый?

— А что же мне за вино не платить что ли?

— Да чем же ты заплатишь, осёл глупоглазый, или у тебя деньги есть? — глаза отца сверкнули алчно и даже кровожадно. — Признавайся по-хорошему, есть деньги или нет?

От близости папашиной глотки у мальчика закружилась голова, и ему стало нехорошо.

— Откуда же, папаша, вы мне хоть раз хоть один сольдо дали? Нет, не давали, вы все деньги по тавернам прокушиваете, — произнёс мальчик, морщась от отцовского запаха.

— Ты на отца не больно умничай, — произнёс Карло и для острастки врезал парню по физиономии, а то, ишь, батька погибает, а он умности разводит, вот и учи их потом в школах, давай образование. Значит так, разговор короткий, беги к Джулиану и стащи у него бутылку вина.

— А вдруг меня схватят, — заканючил Буратино.

— Может, и схватят, а может, ещё и не схватят, а я тебя без выпивки точно убью головой об камин.

— Хорошо, папа, я попробую, — сказал Буратино, даже и не собираясь этого делать, ведь у него были другие дела, он собирался отправить анонимку, — ну что ж, папа, пожелайте мне удачи.

— Иди, сынок, с Богом. Вот тебе моё отцовское благословение.

При этом, папа Карло отвесил сыну увесистого пинка. И побыстрее давай, а то я тебе всю башку об камин разобью.

Напутствовав так сына, отец выпил несвежей водички и лёг на кровать ждать спасения и мучиться.

А на улице был переполох. Люди собрались у магазина синьора Паоло и наблюдали, как этот самый синьор, сидя в пыли перед входом, рыдает и ругается:

— Ограбили, ограбили, ну всё дочиста вынесли, чтоб им пусто было. Сукно английское, чтоб оно им поперёк горла встало. Фламандские кружева, пуговицы серебряные, — причитал он, рвя на себе то одежду, то волосы. — А перчатки, куда им, свиньям, столько перчаток из чистой лайки? Двадцать шесть пар отличных перчаток.

Рядом с потерпевшим и слегка склонившись над ним, стоял известный нам синьор околоточный Стакани, тот самый, который уже допрашивал Буратино. Он ласково похлопывал потерпевшего по плечу, успокаивая его:

— Ну, что вы так расстраиваетесь, синьор Паоло, не плачьте, мы с моими орлами весь город перевернём, похищенное найдём.

— Какой там город, — рыдал потерпевший, — с какими там орлами. Вы со своими индюками не то, что город, даже тазик в бане не перевернёте.

— Ну, это вы зря, я обещаю вам, что найду вам ваши товары, — сказал полицейский.

— Ой, да уйдите от меня, синьор околоточный Стакани. Что вы там найдёте⁈ Ну, что вы там можете найти⁉ Вы у себя в ширинке и то ничего найти не сможете, даже если вам жена будет помогать, — продолжал рыдать торговец.

Конечно, если бы не горе, он никогда бы не позволил себе сказать такое при людях синьору околоточному, но теперь ему было всё равно. А вот околоточному всё равно не было. Он медленно выпрямился и сурово оглядел собравшихся зевак. Те из них, кто похабно улыбался словам торговца, забыли, как это делается, а некоторые даже попятились под взглядом блюстителя закона.

— Прошу всех разойтись по-хорошему, — сказал околоточный тихо, но все очень хорошо расслышали.

Синьор Стакани был оскорблён в лучших своих чувствах, и это было видно по его лицу. Его мужское достоинство было поругано и, объективно говоря, абсолютно безосновательно, так как синьору околоточному было чем гордиться в этом плане, что могли засвидетельствовать не только жена и портовые шлюхи, но и весь персонал венерологического диспансера.

— Меня очень огорчает, синьор Паоло, ваше неверие в потенциал правоохранительных сил, — сухо произнёс синьор Стакани, испытывая острое желание как следует пнуть торговца сапогом в почки. Но народа кругом было много, и он мужественно переборол вожделение.

Околоточный сел в служебную бричку и прежде, чем укатить, рявкнул напоследок:

— Всем разойтись, я сказал!

Тем временем двое полицейских вывели шатающегося сторожа из здания магазина. Сторож уже был в сознании и всё время стонал:

— Ох, ох. Бес меня попутал. Ох, не чистое это дело. От лукавого всё, ох, от лукавого.

Увидев сторожа, синьор Паоло даже попытался вскочить, но сил у него не было. И всё, что он смог сделать, это кинуть в дедушку горсть песка с пылью и заорать:

— Ах, ты, сволочь!

— Ох, бес попутал, — отвечал сторож, крестясь.

А полицейский добавил, отплёвываясь и отряхивая мундир:

— Вы песком-то полегче швыряйтесь, потерпевший.

— Песком? — заорал магазинщик. — В него надо булыжниками швырять. Ой, люди добрые, убейте этого старого деда, а то у меня самого сейчас сил нету.

Пиноккио постоял, поглазел несколько минут, но дожидаться кровавой развязки не стал, а побежал к морю. Теперь ему надо было убедиться, что хулиганы нашли награбленные сокровища, а главное, что они выпили чачу с клофелином. Он добежал до моря и занял уже знакомый наблюдательный пост, и оттуда стал наблюдать. Ждать ему пришлось недолго. Шпана, как известно, не любит долго учиться и использует школу в основном как сборный пункт. Этот день не был исключением из правил: хулиганы появились около полудня.

— Давайте, подлецы, берите гостинец, который я вам приготовил, — шептал мальчишка, глядя на резвящихся лоботрясов.

Но те, как назло, не торопились, а долго плескались в море. После чего Хитрюга всё-таки отпер дверь сарая и скрылся в нём на несколько секунд. Затем послышался клич победы индейского воина, скальпировавшего белую женщину, и Хитрюга выскочил из сарая с рулоном материи под мышкой и бутылкой чачи в руке. Его дружки тут же повскакивали с песка и кинулись к нему, после чего они дружно убежали в сарай.

— Ну, — произнёс Буратино, чувствуя, что это самый ответственный момент, — давайте, ребята, такую удачу надо отпраздновать.

Но, честно говоря, мальчик не был уверен, что хулиганы — законченные болваны и тут же начнут пить чачу, даже не попытавшись перепрятать товар. Но он был слишком хорошего мнения о хулиганах, так как те оказались законченными болванами. То ли это наследственность такая, то недостаток образования, нам неизвестно, но эти бараны тут же начали пробовать содержимое бутылки. И Буратино понял, что их судьба предрешена, и ему ни капельки не было жалко этих ослов. Мальчик становился мужчиной. И с улыбкой он глядел, как эти балбесы начинают терять над собой контроль. Самым крепким на этот счёт оказался Беззубый, он сопротивлялся действию снадобья дольше всех. Но вскоре и он упал.

Пиноккио вылез из своего укрытия, подошёл к хулиганам, валявшимся на песке, и, поставив ногу на грудь Поджеро, произнёс:

— Ну, что, толстяк, кто из нас круче? Молчишь? Ну, молчи, а я пока пойду в полицию. Там-то ты разговоришься.

Он поднял пустую бутылку из-под чачи, зашвырнул её в море и направился в полицию. Дойдя до участка, Пиноккио некоторое время коршуном кружил вокруг, раздумывая, каким образом доставить письмо. И парень не нашёл ничего лучшего, чем валявшийся на дороге булыжник. Завернув этот булыжник в письмо, он запулил им в окошко полицейского участка. Послышался звон разбитого стекла, ругань полицейских, и тут же парочка крепких ребят с дубинками выскочила на улицу в надежде найти наглеца, осмелившегося на этот теракт. Но они никого не успели найти, так как следом за ними из околотка выскочил околоточный ещё с двумя полицейскими. И после короткого разговора все уселись в казённую бричку, и та понеслась по городу с гиканьем и свистом в сторону моря.

— Кажется, всё, — произнёс Буратино и вздохнул. И в его вздохе чувствовалась усталость, остатки напряжения и глубокое удовлетворение результатами большой, проделанной работы.

Он вылез из-за забора, за которым прятался после точного броска в окно полицейского участка и бодрым шагом пошёл домой. «А завтра я, наконец, пойду в школу», — думал мальчик, открывая дверь отцовской хижины.

Первое, что он услышал дома, было лаконичное и полное глубокого смысла слово. Это слово было «убью».

— Убью, сволочь, — тихо произнёс отец, уже почти мёртвый от алкогольной интоксикации, а потом заорал так, что стёкла задрожали. — Убью, сволочь!

— Папа, — парень не на шутку испугался, — у меня…

— Убью, сволочь, — продолжал диалог отец.

И тут Пиноккио взял себя в руки, отогнал страх прочь и довольно спокойно произнёс:

— Папа, вы повторяетесь.

— Чего? — взревел отец и даже привстал с кровати.

— Я говорю, вы повторяетесь. А вы всё-таки музыкант, личность, можно сказать творческая, надо импровизировать. Ну, что такое «убью, сволочь»? — спокойно говорил мальчик, глядя, как у отца всё больше и больше отвисает челюсть. — Банально и даже не пошло. А вот послушайте, как звучит другая фраза: «О, подлый сын, твой смертный час приходит». Как вам это?

— Убью, сволочь, — презрел поэзию отец, и прозвучало это так спокойно, что Буратино снова струхнул, так как на сей раз в этой фразе не было эмоций, а звучала она как выражение конкретных намерений.

— Папаша, не надо торопиться, — начал Буратино, глядя, как отец производит смещение своего тела от центра кровати к краю, — ведь мы цивилизованные люди.

Но Карло себе не изменял, и все доводы насчёт цивилизации он отмёл блестящей фразой:

— Убью, сволочь.

«А ведь и вправду убьёт», — размышлял Пиноккио, поглядывая на дверь, и тут ему в голову пришла мысль, и он сказал:

— Папа, не надо убивать сына, приносящего золотые яйца.

— Какие еще яйца, — прохрипел отец вместо привычного уже «убью, сволочь», — ты что, щенок, меня за дурака держишь?

— Папа, это всего лишь метафора, конечно, у меня нет никаких золотых яиц.

— Очень жаль, — кровожадно заметил отец, вставая с кровати.

— Но у меня есть сольдо, — сказал Пиноккио, доставая из кармана монетку, которую обещал столяру Антонио за лестницу и от которой тот отказался, — я заработал её для вас.

— Где взял? — сразу подобрел отец.

— Заработал, — сказал мальчик и протянул отцу монету, — мне было очень тяжело, но я думал: «Папа меня похвалит и скажет мне: молодец, сынок, спасибо».

— Молодец, сынок, спасибо, — сказал Карло и влепил мальчишке такой хук в левую скулу, что тот замахал руками, как птица, и полетел на север, в сторону камина.

Когда Пиноккио пришёл в себя, отца уже не было, а в голове был звон, да ещё боль в опухшей скуле. Но, тем не менее, паренёк был доволен этим днём, ведь хулиганов уже не было, зато была под кроватью целая гора всякого добра, которую он собирался переместить на чердак. Наш герой встал, потёр синяк под глазом и произнёс:

— Кареглазка будет моей.

— Ясное дело, — донеслось из-под комода, — хотел бы я посмотреть на бабу, которая откажет такому парню, как ты. А за папашу не переживай, мы и ему хребтину сломаем.

— Пока не надо. Дам ему возможность исправиться, — сказал Пиноккио, а ещё бы мне поесть. А то очень хочется.

— Э, брат, это хорошо, что хочется. Вот когда не хочется, тогда дело дрянь. А пока что у меня есть ещё парочка сухарей. Но скоро твоя сухарная диета закончится, так как мы начнём реализовывать экспроприированное. Мы ещё будем есть свинину и пить томатный сок. А вообще, голод — это хорошо, только надо уметь это терпеть, — успокаивало парня насекомое.

— А чем же это голод так хорош? — удивился Пиноккио.

— Голод и девки — это те две силы, которые толкают человека к великим свершениям. И именно они…

— Девки?

— И девки тоже. И есть две великие составляющие, которые вращают колесо прогресса. Именно они заставляют мужчин бороздить моря в поисках новых земель, изобретать новые машины, резать друг другу глотки и совершать прочие великие дела. А пока возьми-ка сухарик и наберись терпения.

Буратино взял сухарь, уселся на кровать и задумался о двух великих силах. Он думал и не знал, что по главной улице города двигается полицейская бричка и в ней наполеоном уездного масштаба на английском сукне и фламандских кружевах восседает сам синьор околоточный. А перед бричкой двое полицейских толкают троих громил, один из которых, здоровенный хулиган, всё время повторяет:

— Да чего я сделал? За что забрали? Не брал я. Это мне подкинули всё.

— Конечно, подкинули, — соглашается полицейский, идущий следом, — ты ведь такая крупная птица, что сильно мешал другой крупной птице. И та, другая крупная птица, решила от тебя избавиться. Не дороговато ли?

Хитрюга рыдал, вытирая слёзы скованными руками. А Беззубый шёл, ещё сильно пьяный, и, казалось, ничего не соображал.

Зато как был хорош околоточный Стакани. Орёл! Сколько силы и ума светилось в его взоре, которым он обводил зевак и любопытных. А те, в свою очередь, встречали его как римского триумфатора, то есть радостными возгласами:

— Гляньте-гляньте, наконец-то наш полицейский хоть с одной бандой расправился. Вот так удача!

— Раз в год и палка стреляет!

— А околоточный наш соколом сидит, орлом глядит.

— Бандиты-то больно хлипкие, — говорили некоторые.

— Хлипкие-то оно так, да больно много своровали, — отвечали другие.

Одна особо расчувствовавшаяся бабулька с визгом «Попались, бандюги!» — выскочила из толпы и врезала Поджеро веником по спине. Хотела было ещё, но её оттащил полицейский.

В общем, в этот день правоохранительные органы были на высоте. И местная пресса в лице городской газеты под названием «Мировые глобальные новости», выходившая по субботам тиражом тысячу экземпляров, напечатала похвальную статью с названием «Суровые будни полиции», в которой описывала события грандиозной полицейской облавы: «Благодаря многолетней и кропотливой работе четвёртого припортового околотка околоточному Стакани наконец удалось выйти на след знаменитой банды легендарного Поджеро, одного из самых кровавых бандитов нашего города, который терроризировал жителей в течение одиннадцати последних лет. Три главаря банды схвачены, остальные либо убиты, либо ушли на лодках за границу. Преступление бандитов безусловно и почти не требует доказательств, они взяты с поличным. Губернский депутат Пулли заявил, что эта операция, проведённая под руководством мэрии и парламента города, является образцовой и полицейские чины, участвовавшие в ней, проявили себя блестяще. Также депутат Пулли считает, что такой опытный полицейский, как Стакани, имеет полное право на медаль, о чём он, депутат, будет ходатайствовать перед мэром, а имущество, похищенное бандитами, торжественно передано потерпевшему».

А вот что заявил потерпевший синьор Паоло, газета не сообщила, потому что этот самый синьор Паоло визжал:

— Эти полицейские такие же бандиты и скоты, как и те, что меня ограбили. Они вернули только половину награбленного, а остальное сами стащили. Что же я по их свинским рожам не вижу что ли?

Но околоточный Стакани, узнав об этом, простил бедолагу-потерпевшего. Он, конечно, врежет ему при случае, но не сейчас. А сейчас синьор Стакани любовался благодарностью центрального управления за подписью самого полицмейстера Калабьери. И был счастлив. Вот такие вот события происходили в городе Портано на берегу тёплого моря в конце сентября. А наш маленький герой сидел себе на кровати с подбитым глазом, грыз сухарь и думал о прекрасной девочке с карими глазами. А ещё он готовился в школу, и его абсолютно не волновало, что будет с бедными хулиганами и почему синьор Паоло ругается на полицейских. Впереди у него была большая и яркая жизнь, и он знал это.