Буратино. Правда и вымысел…

Глава 13 Буратино узнает, что вся жизнь — борьба

«Большая потасовка между Пиноккио и его товарищами, причём один из них ранен, и Пиноккио арестовывают полицейские», — так называется двадцать седьмая глава из книги «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди.

И действительно, сохранилось каким-то чудом одно полицейское дело, в котором Пиноккио Джеппетто фигурирует именно как хулиган. Правда, потом всё выяснилось и стало на свои места, но сначала Буратино был привлечён к уголовной ответственности за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой болезнь и временную утрату трудоспособности.

Вопрос был достаточно серьёзным, и Буратино мог получить срок от двух до четырёх лет, но потом что-то случилось и делу был дан иной ход. Пропажа некоторых справок, протоколов, исправление нумерации страниц в деле, а также отказ свидетелей от собственных показаний, натолкнули меня на мысль, что кто-то, влиятельный и сильный, вмешался в ход процесса, в корне изменив его течение.

Конечно, у Коллоди вы не найдёте ни объяснений загадочного дела, ни даже описания его, я имею в виду серьёзный и грамотный анализ случившегося, а не той версии, которую преподносит нам сказочник. Единственной достоверной вещью в книге этого писателя, описывающей этот случай, является: первое — это то, что дело происходило на берегу моря, второе — что увечья потерпевшему были нанесены книгой, и третье — это тот факт, что Буратино был арестован и препровождён в полицию. Это, конечно, кое-что, но для объективной картины маловато. Я не стал полагаться на переделанные протоколы и исследовал рукопись некоего Рокко Калабрио, известного больше под кличкой Рокко Чеснок, который был, судя по всему, непосредственным участником всех нижеописанных событий.

Сколько бы вы ни искали, вы не найдёте у Коллоди, ни у Толстого этого имени. Конечно, оба автора знали о близких отношениях Буратино и Рокко, они, одно время даже, были неразлучными друзьями, но в дальнейшем жизнь развела их, как говорится, по разные стороны баррикад. Но случится это не скоро, а пока ребята вместе учатся и вместе безобидно озорничают.

Вы спросите, почему ни один из авторов не хотел упомянуть о лучшем друге детства Пиноккио Джеппетто. А ведь об этом есть надпись на камне в доме папы Карло. Она гласит: «Бур+Чес=Кенты».

Ответ прост. Оба автора боялись скомпрометировать своего героя нежелательным знакомством. Ведь Рокко Калабрио по кличке Чеснок был одним из самых опасных бандитов на побережье, на его счету, к сожалению, недоказанных девять убийств, несколько очень крупных ограблений, скандал о коррупции, бесконечная контрабанда. В итоге он получил пять лет за уклонение от уплаты налогов. Но жизнь в тюрьме у Чеснока не сложилась, и он скоропостижно повесился у себя в камере после того, как начал писать жалобы, а также письма на волю, которые я теперь листаю. В общем, судьба этой рукописи приносила всем её обладателям одни несчастья. Например, журналист, у которого она хранилась некоторое время, был задавлен трамваем. Потом сгорел архив, где она тоже хранилась некоторое время. Но рукопись уцелела, и прокурор, расследовавший дело о пожаре в архиве, заявил журналистам: «Рукописи не горят». Зато погорел сам: он был уличён в связях с преступным миром и получении крупной взятки, после чего был отстранён от ведения дела о пожаре.

В общем, у меня есть предположение, что в уничтожении рукописи были заинтересованы влиятельные персоны. К сожалению, большая часть сочинений синьора Калабрио пропала, но из того, что осталось, мы ещё можем кое-что узнать о нашем герое. И лично я считаю, что в его жизни нет ничего такого, чего можно было бы стыдиться. И зря писатели боялись говорить правду. На дворе конец двадцатого века и разгул гласности, поэтому правду говорить надо.

И всё-таки, что же произошло? И почему Буратино попал в полицию? Что послужило конфликтом с одноклассником? Я отвечу, повод для разногласий был самый банальный. Никого, наверное, не удивит, что в мальчишеской среде царит достаточно жёсткая иерархия, основанная на грубой физической силе, и что в этом обществе не могут уживаться лидеры, предварительно не выяснив между собой отношений и не поделив сферы влияния. Именно это и произошло, то есть банальное выяснение отношений, если, конечно, верить Рокко Чесноку. А судя по тому, как скоропостижно он повесился, я ему почему-то верю. Итак.

Буратино очень нравилось в школе: нравился ему учитель, очень умный человек, нравились ему предметы — история, география, математика, физика, химия, — а вот разные, — иностранные языки нравились не очень, особенно латынь и греческий. А ещё не нравилось ему то, что свято место пусто не бывает. Не успели остыть от седалищ Поджеро и его друзей, как на его место сразу стали выдвигаться новые лидеры. По сравнению с предыдущими хулиганами — мелкота, но крови Буратино они попортили достаточно. Один из них, конопатый и сопливый по имени Бланко, дал Пиноккио пинка и произнёс:

— Ты что же думаешь, игрочок, Поджеро посадили, так тебе лафа настанет? И не надейся. Я тебя сгною.

Буратино хотел двинуть ему обратно, но двое дружков Бланко тут же подлетели к пацану и заняли угрожающую и выжидательную позицию. Буратино понял, что лучше и не начинать, поэтому, успокоившись, ответил:

— И не надеюсь, Бланко. Я, вообще, не ищу лёгкой жизни.

— Ну, ты, — зашипел сопливый, хватая Пиноккио за нос, — не очень-то задавайся, не то я с тобой по-другому поговорю.

Буратино было больно, но он оторвал руку своего нового врага от своего носа, повернулся и пошёл в класс. В классе он почувствовал себя спокойно, там царствовал учитель.

— Ну, что, обезьяны говорящие, — начал учитель Колибри, — кто из вас выучил урок? Кто расскажет мне про океаны?

В классе повисла гробовая тишина, как обычно, только Пиноккио и очкарик по имени Рудольфо тянули руки. Они были отличниками, поэтому учитель не обратил на них внимания. Он глазами искал того, кто не знает, и, наконец, нашёл:

— Бланко, я надеюсь, вы мне что-нибудь расскажете об океанах, рыба вы говорливая. Или вы только своему соседу можете рассказывать глупые анекдоты?

— Я? — удивился новый предводитель хулиганов.

— Вы, вы. Для начала скажите мне, сколько их всего?

— Да что я, моряк что ли? — продолжал удивляться Бланко.

— Так вы не знаете про океаны ничего?

— Нет, знаю.

— Ну, и?.. Какие океаны вы знаете?

— Ну, я знаю Тихий.

— А ещё?

— Индейский.

— Какой? — не понял учитель.

— Какой-какой. Известно какой, Индейский.

— А почему он так называется? — продолжал любопытствовать учитель.

— Известно почему, там индейцы живут.

— Где, в океане что ли?

— Зачем в океане. В океане крабы живут и другие рыбы. А индейцы живут на берегу, ловят бизонов и ковбоев, а сами раскрашенные и кровожадные. И у них…

— Хватит про индейцев, — прервал его учитель, — я вас про океаны спрашиваю.

— А я вам про них и говорю, про природу ихнюю.

Вот так интересно проходили уроки, а после уроков к Пиноккио подошёл чернявый паренёк и сказал:

— Эй, носатик, тебя Бланко сегодня молотить будет. Он вон в туалете хвастается, как тебя сегодня за нос таскал, и говорит, что это ещё не конец.

— И что же вы предлагаете? — сухо поинтересовался Буратино.

— Предлагаю тебе накостылять ему по шеяке.

— А как же его дружки?

— А дружки Бланко накостыляют тебе.

— И в чём прелесть такого общения? — спросил Буратино.

— В крутости, — ответил Чернявый, — раз пять или шесть тебе бока намнут, а потом зауважают.

— Боюсь, что этот вариант меня не устроит. Не люблю, знаете ли, когда мне бока мнут. Это больно.

— Струсил что ли? — неодобрительно сплюнул пацан.

— Нет, просто у меня есть иной способ решения таких вопросов.

— Жаловаться пойдёшь? — догадался Чернявый и криво усмехнулся.

— Это они жаловаться пойдут. И, надеюсь, ты мне поможешь, — заявил Буратино.

— Может, и помогу, а может, и нет. Это смотря что делать надо.

— А ничего сложного делать не надо. Просто расскажи всем одноклассникам, что завтра, после уроков, я буду с Бланко биться на берегу моря. С ними и с его дружками.

— Один с тремя?

— Да.

— А ты отчаянный, — восхитился Чернявый, — давай познакомимся, я — Рокко Чеснок. А тебя я знаю, ты — Буратино.

— Точно, — пацаны пожали друг другу руки.

Так они и познакомились. А слух про битву на берегу тут же разлетелся по всей школе. Оскорблённый таким вызовом, Бланко не заставил себя долго ждать. Он тут же появился и начал:

— Ах, ты, носатая деревяха, наверное, ты думаешь, что крутой? — с этими словами он дал в глаз нашему герою, добавляя: — Это тебе задаток на завтра.

Пару ударов нанесли его дружки. Буратино мужественно стерпел удары, даже и не пытаясь защититься. И когда хулиганы удалились, он тихо сказал:

— Вы ещё не знаете, с кем связались, козлы. Вы за это ответите.

Сказав это, наш герой побежал домой, где у него была ещё куча дел.

— Синьор Говорящий Сверчок, — заорал мальчик, едва появившись дома, — у меня новая проблема.

— Ну, что ж, меня это не удивляет. Я предполагаю, что вся твоя жизнь будет сплошной вереницей проблем, — философски заметило насекомое.

— Мне срочно нужны деньги, — заявил Пиноккио, — очень срочно.

— Деньги? — удивился Говорящий Сверчок. — Какое странное желание. Да ты, братец, оригинал какой-то.

— Мне не до шуток. Мне срочно нужны деньги. Посоветуйте, кому продать награбленное?

— Мне кажется, парень, что ты торопишься, в нашей ситуации лучше выждать.

— Нету времени. Я должен себя поставить в коллективе, иначе хулиганы меня достанут.

— Ну, что ж, раз дело обстоит так, сначала продадим серебряные пуговицы. Продать их легче всего, а денег за них дадут немало.

— Кому мы будем их продавать?

— Местному ювелиру, синьору Леону Вайману, что живёт на центральной площади и коллекционирует монеты высокой номинальной стоимости.

— Понял, я побежал.

— Подожди, оглашенный. Запомни, меньше, чем за три сольдо одну пуговицу не продавай, так как они стоят семь, как минимум. Это первое. Второе: торговаться синьор ювелир будет, как настоящий лев, и хитрить будет, и пугать полицией, даже попытается обсчитать. Будь холоден, ничего не бойся, ни на что ни обращай внимание, торгуйся и не отступай. Он человек слабого здоровья, к тому же жадный. Он сдастся. Главное, ниже трёх сольдо не опускай ни под каким видом. И третье. Когда войдёшь, скажи ему «шалом алейхом». Это его деморализует, поначалу собьёт с толку.

— А что это значит? — поинтересовался мальчик.

— Это пароль у них такой, у ювелиров. Они так друг друга признают.

— Понял, — сказал Пиноккио, — я пошёл.

— Иди, и помни, когда будет звать полицию, не бойся — не вызовет.

Буратино залез на чердак, сложил себе в карман двадцать три серебряные пуговицы и отправился к ювелиру.

Леон Вайман сидел за прилавком и дремал. Ему после обеда всегда хотелось вздремнуть, тем более сегодня, когда судак был особенно хорош. Настолько хорош, что синьор ювелир съел на один кусок больше, чем ему позволяло его старое пищеварение. Исходя из этого, в животе у него происходили всякие бурления и другие неприятные вещи. И ещё ему доставляла неприятность крупная и необыкновенно шумная муха. Пользуясь тем, что истома не оставила синьору Леону сил на убийство летучего зверя, муха нагло пикировала на лысину ювелира и, чувствуя полную безнаказанность, бродила там, время от времени делая вылазки в район носа.

— Уйди, нечистая птица, — махал на неё рукой синьор Вайман, но сил прогнать муху или хотя бы сонливость, у него не было, и он только тяжело вздыхал.

Неизвестно сколько бы всё это продолжалось, не звякни колокольчик на входной двери и не появись в магазине мальчишка.

Синьор Вайман несколько секунд осматривал вошедшего, выбирая фразу приветствия. И убедившись, что особо лебезить не перед кем, сказал:

— Какого чёрта я разозлил, что вижу вас, мой обшарпанный юный друг?

— Шалом алейхом, синьор Вайман, — спокойно ответил мальчик и деловито начал прохаживаться по магазину, разглядывая товар.

«Не дай Бог, родственник приехал», — мелькнула в голове ювелира кошмарная мысль, но он отогнал её от себя и произнёс задумчиво:

— Ну, да, ну, да, и вам тоже шалом. А что-то я вас в нашей синагоге не видел, я-то вас бы запомнил. Или вы, быть может, приезжий? Судя по костюму, приезжий, у нас такой фасон штанов ещё не носят.

Мальчик поправил свои мешковатые штаны и, не взглянув даже в сторону ювелира, небрежно бросил:

— Приезжий.

— Позвольте поинтересоваться, а вы просто так, приезжий, шатаетесь или по делу какому-то?

— По делу, — ответил Пиноккио, продолжая рассматривать кольца и броши.

— Ну, да, ну, да, — задумчиво произнёс ювелир и забарабанил пальцами по стеклу прилавка в некотором волнении, — по делу, этого я и боялся. А что за дело привело вас сюда?

— Выгодное, вы уж мне поверьте, — ответил мальчик.

— Выгодное для вас?

— Для нас, — Пиноккио достал из кармана тяжёлую серебряную пуговицу и положил её на прилавок перед синьором Леоном.

Тот несколько секунд рассматривал пуговицу, не прикасаясь к ней, а потом аккуратно одним пальцем отодвинул её от себя и спросил:

— А не та ли это пуговица, которую грабители стянули из галантерейного магазина синьора Паоло, о котором писали газеты.

— Нет, не та, — уверенно заявил Буратино, — это другая пуговица.

— Ну, да, конечно-конечно, это абсолютно другая пуговица, — понимающе закивал головой ювелир, — а вы не будете возражать, если я вызову полицию?

Буратино внимательно посмотрел на ювелира, а затем нагло уселся в дорогое кресло для посетителей. И только после этого многозначительно произнёс:

— Попытайтесь.

— Что такое? — вознегодовал ювелир. — Вы мне угрожаете?

— Нисколько. Просто мне сказали, что вы не такой уж дурак, чтобы вместо выгоды искать себе неприятности.

— А какая мне выгода от этой пуговицы и ваших грязных штанов на моём чистом кресле?

— Выгода прямая, я вам продаю эту пуговицу и ещё двадцать две такие же по пять сольдо за штуку. Ну, как?

— Я вызываю полицию, — заявил синьор Леон и добавил: — или даю по полсольдо за ваши дурацкие пуговицы. При этом ювелир поставил на прилавок стопку монет.

— Вы считаете, это по-божески? — возмутился Буратино.

— А что вы хотите, вам они достались абсолютно бесплатно. А я вам за них деньги даю.

— Где вы видите деньги? — Буратино даже вскочил с кресла. — Или эти жалкие одиннадцать с половиной сольдо вы называете деньгами? Это не деньги, а ограбление. Посмотрите, за такие тяжёлые серебряные пуговицы вы даёте всего несколько грошей.

— Судя по вашим штанам, для вас и это деньги, — заявил ювелир.

— Не надо переходить на личности. Причём здесь мои штаны, — говорил Буратино, — у вас вон, между прочим, лысина есть. Я же не прошу накинуть мне полсольдо за вашу лысину.

— Не вижу связи между этими серебряными пуговицами, нашими торгами и моей не совсем волосатой головой, — с долей обиды заявил Вайман.

— Так же, как и я не вижу связи между вашими жалкими полсольдо и моими грязными штанами. Мало того, я готов идти, из уважения к Вам, на уступки и готов уступить полсольдо. Итак, берите каждую пуговицу за четыре с половиной и озолотитесь.

— Чтобы потом до конца жизни обзывать себя бессонными ночами дураком и рыдать над этими вашими пуговицами? — Нет уж, увольте. Единственное, что могу сделать, исключительно из симпатии к вам и, учитывая скудость вашего гардероба, могу дать вам одну монету за одну пуговицу. И хватит торговаться.

— Что? — возмутился Буратино. — Один сольдо за пуговицу, которая стоит семь? Ай-яй-яй, как вам не стыдно, синьор Вайман. А с виду такой опрятный и упитанный человек, а какая же вы всё-таки жадная рыба.

— Помилуй Бог, а был бы я таким опрятным и упитанным, если бы платил за ворованные пуговицы по четыре с половиной сольдо? — парировал ювелир. — И не смейте оскорблять меня рыбой, сами-то босяк, по виду, а туда же — рыбой обзывается.

— Не трудно стать босяком, а может быть даже убийцей, если ведёшь дела с такими скрягами, как вы. Так что, накиньте два с половиной сольдо к вашему одному и я уйду довольный, а вы останетесь с чистой совестью.

— С чистой совестью? — засмеялся ювелир. — Хе-хе-хе, а где же вы такое видели, синьор босяк? Чистая совесть! Чистая совесть, скажу я вам, понятие субъективное, а вот хороший медный сольдо — понятие весьма объективное. Вашу чистую совесть вместо рубахи на себя не наденешь и суп из неё, знаете ли, никудышный будет. Так что, накину я вам ещё полсольдо и вы идите довольный, а я останусь наедине со своей грязной совестью мучиться.

— Уж вы-то помучаетесь, — не поверил Пиноккио, — вурдалак вы бессовестный. Прекратите жадничать, ведь у вас так много денег.

— Много бывает родственников у жены, а денег много не бывает.

— Не могу понять, как вас, такого жлоба, пускают в синагогу?

— А меня туда уже второй год не пускают. Этот наш раввин, осёл Зяма, говорит, что из серебра, которое он сдал мне для того, чтобы я сделал для него подсвечники, я якобы половину украл и разбавил металл свинцом. Хотя любой дурак знает, что серебро свинцом не разбавляют, а разбавляют его оловом, на худой конец. Говорю же вам, что он — осёл.

— Ваш раввин Зяма не такой уж и осёл, каким вы его выставляете, — заметил Буратино, — впрочем, оставим теологию. Предлагаю вам три сольдо за пуговицу, дешевле я просто не могу.

— Ох, как мне с вами тяжело, — синьор Вайман достал платок и стал вытирать вспотевший лоб и лысину, — а штаны надел как будто и вправду босяк. Думаете, я вас не раскусил? Раскусил, вижу вас насквозь, вы хоть имеете такие штаны, а сами аллигатор нильский, хотя и в таком хрупком возрасте. Представляю, каким вы будете, когда вырастете. Три сольдо! Три сольдо! Я уже вижу, как мои дочери побираются, подобно цыганкам, и отдаются в портовых кабаках грязным морякам за кусок хлеба. Три сольдо! Вы меня разорить хотите.

— Прекрати причитать, синьор ювелир, — поморщился Пиноккио, — у вас наверняка припрятан кладик из ворованного серебра и прочих нужных вещей ценхинов на сто-двести. Ведь, признайтесь, зарыли где-нибудь в саду сундучок, а?

— Тихо, тс-с, — зашипел синьор ювелир и замахал руками, а потом зашептал: — Что вы такое говорите, синьор, выдающий себя за бродягу? Какие там ещё сто или двести цехинов, дурь какая-то.

— А что вы так разволновались? — усмехнулся Пиноккио.

— Да ничего, тем более что в саду у меня ничего не закопано. Но не дай Бог, кто-нибудь услышит, перекопают же ведь весь сад на метр в глубину, а у меня там магнолии, розы всякие.

— Так не будьте ослом, накиньте сольдо, и ваши магнолии ещё вас переживут.

— А вы — негодяй, милостивый государь, — продолжал шептать ювелир, грозя Пиноккио пальцем.

— А вы не скупитесь.

— Нет, вы всё-таки негодяй.

— Всего три сольдо.

— Я бы даже сказал подлец, пожелай я вас оскорбить.

— Ну, будет вам, синьор ювелир.

— Подлец-подлец.

— Три сольдо.

— Два с половиной, подлец.

— Чёрт с вами и вашими магнолиями, так и быть, два с половиной сольдо, — сдался Буратино.

— Чёрт не со мной и моими магнолиями, а с вами и моими денежками. Побойтесь Бога, как вы меня ограбили, — стонал Вайман.

— Ой, ну что такое, хватит ныть, — поморщился Буратино, — давайте же, наконец, деньги и я уйду.

— Давайте сначала пуговицы.

— Какой вы, право, недоверчивый, надо доверять партнёрам, — произнёс Пиноккио и полез в карман за пуговицами.

— Если я вам буду доверять, то уже к вечеру вы будете стоять на моём месте, а я на вашем, причём я буду в ваших штанах и торговать ворованными пуговицами.

— Вы меня переоцениваете, — сказал парень и высыпал пуговицы на прилавок.

А потом они стали торговаться дальше, но наш герой не уступал. И единственное, что удалось синьору ювелиру, так это зажилить полсольдо с общей суммы. Вскоре Буратино уже шёл по улице, слегка пьяный от ощущения крупной суммы денег.

О, что это было за ощущение. Казалось, перед мальчишкой открылся новый мир, мир, который почти полностью принадлежал ему. Пиноккио купил себе пирожков, лимонада, колбасы, хлеба и сыра. А как приятно ему было внимание торговцев, которые пытались ему угодить:

— А вот этой колбаски не желаете, молодой синьор? Вы не думайте, что она воняет, просто у неё запах такой. А в соседней лавке не покупайте колбасу, они колбасу из кошек делают, я сам видел.

В общем, мир был ярок и полон новых красок, которые доступны обеспеченным людям.

— Да, — самому себе сказал Буратино, раскладывая продукты на столе, — деньги это здорово, это чудо как хорошо.

— Согласен, — донеслось, как обычно, из-под комода, — только всегда надо помнить слова одной из акул капитализма, некоего синьора Рокфеллера.

— А кто это такой? — поинтересовался мальчик, принимаясь за колбасу с хлебом.

— А это один из уважаемых людей Америки, один из самых богатых. Правда, некоторые клеветники уверяют, что состояние он скопил, пользуясь исключительно пистолетом. Но кто в наше бурное время обращает внимание на такие мелочи?

— А что же он такое сказал, этот достопочтенный синьор?

— Он сказал, что любой дурак может заработать деньги…

— Пистолетом?

— Может, и пистолетом, это неважно. А вот распорядиться своими деньгами правильно может далеко не всякий дурак, даже с пистолетом.

— А как же ими правильно распоряжаться? — спросил Пиноккио, принимаясь за пирожки.

— Эй, ты на пирожки сильно не налетай, мне хоть один оставь, — возмутился Говорящий Сверчок, — сухари-то мои все полупил.

— Ой, извините, синьор Говорящий Сверчок, — сказал Буратино и засунул один пирожок под комод, — и всё-таки, как нужно обращаться с деньгами?

— Правило первое: денежки надо держать в таком месте, где их никто, кроме тебя, не достанет.

— На чердаке? — уточнил Буратино.

— Да, и в самом укромном местечке. Правило второе: деньги должны работать.

— В каком смысле? — не понял Пиноккио.

— В том смысле, что деньги должны делать деньги.

— Ох, как хорошо бы это было. А как это сделать?

— Об этом мы подумаем попозже.

— Жаль, ну тогда я погнал, — сказал Пиноккио, спрыгивая с кровати.

— А ты куда?

— Решать свои проблемы.

— Моя помощь нужна?

— Не-а, с этими мелочами и я справлюсь, — Буратино побежал к тётке Джульетте, вернее, к её сыновьям, предварительно он залез на чердак и припрятал денежки, которые ему не понадобятся.

Добежав до тётки Джульетты, он нашёл её на боевом посту. Синьора сидела у калитки, ждала клиентов и планомерно заплёвывала всё пространство вокруг себя шелухой от семечек. Эта шелуха была повсюду, включая нижнюю губу, двойной подбородок, огромную грудь и брюхо женщины.

Громко чавкнув и выплюнув очередную порцию шелухи себе на подбородок, Джульетта поздоровалась со всей своей приветливостью, на которую была способна:

— Доброго здоровьичка, маленький носатый синьор. Кто это вам рыло подбил так, что и глаза не видно?

— Так получилось, — ответил Буратино, потирая глаз и вспоминая папашу, — ударился где-то.

— И то видно, что ударился неплохо. Как только свой длинный нос не сломали с вашим вредным характером.

— Ну ладно, — разозлился Пиноккио, — ты свой нос береги, а то его тебе тоже могут сломать, хоть он и не длинный. А сыны твои где?

— Как обычно, — нейтрально ответила тётка.

— А обычно — это как? — не отставал Буратино.

— А зачем они тебе? — спросила торговка, отправляя новую пригоршню семечек себе в рот.

— Здорова ты, тётка Джульетта, семечки жрать, — восхитился мальчик, — а сыны твои, всё-таки, где?

— Да на кухне, опять жрут, наверное. И жрут, и жрут, и жрут, и жрут, как не полопаются только. Верь-не верь, одного лука в неделю мешок сжирают, сытости на них нету. А зачем они тебе?

— Дело есть.

— А что за дело, может, я подсоблю?

— Чем же ты подсобишь, окромя жранья семечек, — засомневался Пиноккио, — ну разве что ещё незаконно самогоном торговать можешь.

— И гляньте, какой умник-законник выискался, — обиделась Джульетта, — вот запрещу сынам с тобой якшаться, тогда узнаешь.

Но тут из дома вышли эти самые сыны, которым мамаша собиралась запретить с кем-то якшаться, и Буратино с невольным восхищением уставился на них: здоровые были парни. А парни, в свою очередь, увидели Буратино и обрадовались:

— Здравствуйте, синьор Бурмандино, — поздоровался Серджо — старший.

— Дубина, — поправил его младший, но более умный Фернандо, — не Бурмадино, а Борматано.

— Здравствуйте, ребята. — Пиноккио даже протянул им руку, не побоялся.

Те пожали руку мальчика своими огромными лапищами аккуратно, даже с нежностью.

— Давненько мы вас не видели, — сказал младший.

— И морда у вас без синяка была в прошлый раз, — добавил старший.

— Да, — погорился Буратино, — побили меня, ребятки.

— Хе! — усмехнулся Серджо, — Разве это побили, это погладили. Вот если бы мы вас били, вы по улицам, точно франт какой, не разгуливали бы, лежали бы себе тихо в больнице, либо ещё где, кровью бы харкали.

— Это точно, — поддержал старшего Фернандо, — уж ежели мы бить начнём, так самим страшно. Вот помню, мы сапожника били, так он потом в овраге два дня валялся. Все вокруг него ходили — жалели: кто водичку ему принесёт, а кто так постоит, пожалеет, а всё равно — издох! Во как!

— Да, было такое, — подтвердил Серджо.

— Вы, ребятки, и вправду подраться не дураки, значит, я пришёл по адресу, — произнёс Буратино.

— По какому? — поинтересовался Серджо.

— Не важно, — ответил Пиноккио, — в общем, мне надо слегка потрясти кое-каких хулиганов, и я на вас рассчитываю. И за это заплачу.

— Это запросто, где они, давайте их сюда, — обрадовался Фернандо.

— Всё будет завтра в полдень, на берегу моря, у ручья. Знаете где это?

— Конечно, знаем, — сказал младший.

— В полдень будем, а то и с утра придём, чтобы не забыть.

— Вот и славно, — сказал Пиноккио и, достав из кармана две монеты достоинством по одному сольдо и протянув их братьям, добавил: — а это вам аванс в знак нашей дружбы. Завтра получите ещё.

— Ух, ты! — восхитился Серджо. — Неужто нам?

— Купите себе колбасы или пирожков каких-нибудь.

— Мне ещё никогда денег не давали, — произнёс Фернандо и мечтательно закатил глаза в предвкушении колбасы, — и пирожков с мясом я никогда не ел. Мы с братаном на рынок ходим их нюхать, да нас полицейские шугают.

— Побежали-ка, брат, — сказал Серджо, — на рынок полакомимся.

— Побежали, — согласился младший.

— Эй, вы только не забудьте, — крикнул им вслед Пиноккио, — я вас в полдень жду у моря.

— Не извольте беспокоиться, синьор Барбандино, мы уж с утра там будем, не подведём, — и они убежали на рынок.

А Джульетта, видя такое дело, вцепилась в рукав мальчика и застонала:

— И что же вы, синьор, как вас там, Бандурино что ли, делаете? И зачем моим сынам неумным денег даёте, они же их в один присест прожрут, лучше бы мне дали, а я бы им применение нашла.

— Не сомневаюсь, — ответил Буратино, освобождая свой рукав.

— А я бедная, а полиция меня грабит и забулдыги долги не отдают, а сыновей-кровинушек кормить надо, а они, заразы, жрут, как лошади, сами видите. А денег у меня нету хлебушка им купить, — запричитала тётка Джульетта, не желая выпускать рукав, — вы уж, синьор Берладино, войдите в положение, раз такой богатый и знатный, дали бы бедной мамаше хоть бы десять сольдо на хлеб для деток. А то ведь помрут или рахит у них разовьётся.

— Денег не дам, — заявил Буратино довольно твёрдо и, наконец, оторвался от прилипчивой торговки, — а как помочь вашей бедности, подумаю.

— Подумает он, — тут же сменила тон Джульетта, — видала я таких думальщиков, и где они — нетути: кто помер, кто в тюрьме.

А Буратино тем временем пошёл к Джузеппе, а лёгкий ветерок доносил до него зычной голос тётки Джульетты:

— Подумает он, видите ли, дурень — думками богат, чурбан носатый, лучше б денег дал, а то понавыдумывают себе фамилий, что не выговоришь, а денег не дают.

Пиноккио без труда нашёл улицу Такелажников, и там ему сразу сказали, где живёт синьор Фальконе. Вернее, почти сразу.

— Синьор, а где здесь проживает некий гражданин Фальконе? — спросил Буратино старичка, что сидел и грелся на солнышке, рядом с симпатичным домиком.

— Эй, Марио, — звонко крикнул дедок вместо ответа, поднимая глаза к окну на втором этаже.

— Ну что вам, папа? — донеслось из открытого окна. — Что не сидится? Или вас опять в туалет вести, а то сидели бы спокойно, грелись.

— Марио, тут какая-то сволочь спрашивает этого скота Фальконе, — пояснил старичок.

— А палка при вас, папа? — спросил невидимый Марио.

— Кончено, при мне.

— Ну, так врежьте ему сами, папа, я всю ночь работал, могу я хоть днём поспать!

— Я и хочу ему врезать сам, но он больно далеко стоит, — продолжал орать дедок, — ты бы вышел, сынок, подвёл этого мерзавца поближе.

— Папа, я же час назад положил вам три камня рядом.

— Так молочник уже два раза проезжал на своём осле.

— Ну, так посидите хоть час спокойно, дайте мне поспать, — взмолился Марио.

Старичок тяжело вздохнул, озираясь вокруг, и потом обратился к Пиноккио:

— Мальчик, а не мог бы ты дать мне вон тот круглый булыжник?

— Мог, — сказал Буратино, — только вы сначала покажите мне дом Фальконе.

— Да вон он, третий дом по этой стороне, — сказал дедушка, — ну, давай сюда камушек.

Но Буратино не дал ему камушка, а пошёл к Фальконе, даже не слушая, что там звонко выкрикивает дедок. Вскоре мальчик подошёл к обшарпанному дому с хлипкой дощатой дверью и постучал в неё. Постучал и, вздрогнув, отскочил от двери, так как из-за неё донёсся душераздирающий истерический вопль:

— Отойди, убью, живым не дамся, где наша не пропадала.

— О, Господи, — перевёл дух Буратино, — Фальконе, что ты так орёшь, идиот? Напугал до смерти.

— Кто это? Ну-ка встань правее, я тебя не вижу, — донеслось из-за двери.

Буратино послушно встал правее и несколько секунд ждал, пока глаз Фальконе мигал из щели в двери.

— А-а, это ты, вестник смерти? — с пафосом спросил Джузеппе. — Уйди, а то у меня полено есть — убью.

— За что? — удивился Пиноккио.

— За то, — зло сказал Фальконе, — ты думаешь, я не знаю, что за мной следят?

— Кто? — опять удивился Пиноккио.

— А то ты не знаешь? Французский моряк, три дня назад как-то очень подозрительно спросил у меня закурить.

— И что же? — поинтересовался Буратино. — Чем всё закончилось?

— Я еле сбежал. А позавчера по нашей улице прошёл полицейский, всё вынюхивал да выглядывал.

— Так они же везде ходят, подумаешь, полицейский.

— Не подумаешь, а прошёл. Два года на нашей улице ни один полицейский не появлялся с тех самых пор, как Антонио Тато убил свою жену, а тут вдруг расходились туда-сюда. Или ты думаешь, я — дурак? Я вас насквозь вижу. Либо и тачку для меня уже приготовили?

— Нет, — сказал Буратино, — и не думали даже.

— А зачем тогда пришёл?

— Зарплату принёс.

— Врёшь.

— Не вру, — сказал Пиноккио и достал из кармана пятисольдовую монету, — вот.

— А зачем тогда полицейский ходил?

— Открывай, поговорим.

— Ладно, — сказал Джузеппе, открывая дверь и впуская мальчика, — но так и знай — у меня полено.

Буратино вошёл, протянул монету, а затем осмотрелся. Видок был в комнате так себе: кровати вообще нет, стол из бочки, стулья из ящиков, на полу матросский тюфяк и завершала интерьер самодельная печка-буржуйка.

— Версаль, — саркастически заметил Пиноккио.

— Чего? — не понял Джузеппе.

— Обстановочка, говорю, спартанская у тебя.

— Да ладно тебе. Ты лучше скажи, зачем тут полицейский шлялся?

— Простая формальность, проверочка.

— Ну и что решили?

— Решили взять тебя в штат, — не моргнув глазом, соврал Пиноккио.

— А не врёшь?

— Если б врал, денег бы не принёс.

— Ну и славно, — вздохнул Фальконе, — а то я тебя уже поленом хотел…

— Горячишься, а в нашем деле горячка вредна, — сказал Пиноккио, усаживаясь на ящик-стул.

Фальконе откинул полено и тоже сел. Сел и горестно обхватил голову руками:

— Несчастный я человек, горе ходячее, не везёт мне в жизни.

— Что случилось? — поинтересовался Буратино.

— Всю жизнь у меня так: то пить можно, да денег нету, а теперь и работа есть, и деньги, зато пить нельзя под страхом смертной казни. Ведь если выпью, то обязательно разболтаю про новую работу и повезут меня вскоре в тачке, расчленённого.

— А зачем тебе рассказывать о своей работе? — спросил Пиноккио.

— Как зачем? Всю жизнь меня за босяка держат, всю жизнь меня пинают кому вздумается, а мне ведь хочется, чтобы меня уважали. Чтобы я пинал. Чтобы, к примеру, поймать булочника Тортилью и по мордасам его. Я его в морду, а он меня уважает. Я его бабу за зад, а он меня всё равно уважает. И хихикает. И на бабу зыркает, чтобы не сильно отбивалась. Вот ты, к примеру, махонький какой, а, видать, тебя уважают, работу важную доверили, а меня, если пьяный где упаду, так только ленивый не пнёт, а уж из трактиров я головой двери раскрывал и не сосчитать сколько раз.

— Хочешь, чтобы тебя уважали? — задумчиво спросил мальчик.

— А кто же не хочет? Вот в прошлом месяце околоточный наш напился и валялся среди улицы, так извозчики боялись его тронуть, по другим улицам ездили. А меня бы переехали, словно тряпку.

— Ну, то околоточный, — важно сказал Буратино, — ты будь скромнее.

— Ладно, буду, — сокрушённо произнёс Фальконе, — что мне ещё остаётся делать.

— А остаётся тебе сменить имидж, — сказал Буратино и улыбнулся, — имидж, знаешь ли, многого стоит.

— Чего сменить? — не понял Джузеппе, он даже подумал, что мальчишка над ним издевается.

— Стиль жизни, бросить пить, например.

— А как же жажда?

— Жажда — ничто, имидж — всё. И костюмчик надо сменить, и ботиночки, желательно в парном исполнении, рубаху чистую нужно и шляпу недраную.

— Ботиночки? — Фальконе посмотрел на свой единственный ботинок. — Да я уж и так привык.

— Отвыкай.

— Рубаху, конечно, можно и новую, — согласился Фальконе, — а то эту я уже год ношу, она, наверное, и не отстирается. И костюм хотелось бы, только денег на всё это не хватит.

— Начни с ботинок, — посоветовал Буратино, — а там видно будет, может, я тебе ещё деньжат подкину.

— А что, опять работаем? — оживился Фальконе.

— Работаем, только работёнка так себе, но лишнюю монету сшибёшь. Приходи к сараю завтра. Помнишь, где?

— Помню, а ночью приходить?

— К полудню, — Буратино встал и пошёл к двери, — ты только в ботинках приходи, чтобы репутацию мне не портить.

— Как скажешь.

— И не грусти, тебя ещё будут уважать на твоей улице.

— Обещаешь? — как-то грустно по-детски спросил Джузеппе, и в его взгляде шевельнулась надежда.

— Если пить не будешь.

Буратино пошёл домой, довольный собой, сегодня он неплохо потрудился. «Но завтра, — думал мальчик, — мне предстоит тяжёлый день. Что-то много у меня последнее время тяжёлых дней. Как бы мне не надорваться».

Он пришёл домой и сел учить уроки, а потом поел, поиграл с индейцем и, когда стемнело, лёг спать. Но поспать ему не дал папаша: среди ночи Карло пришёл необыкновенно трезвый и, как следствие, необыкновенно злой.

— Что такое? — возмущался отец, роясь в пакетах с едой, что лежали на столе. — Сыр? Колбаса? Пироги? Неужели этот мошенник столько выиграл в карты?

И тут Буратино почувствовал, как отцовская длань сомкнулась на его ноге и с силой повлекла его к небу. И уже через секунду наш герой висел вниз головой, а из его карманов на пол сыпались всякая всячина, включая и монеты.

— Ага, — обрадовался Карло, — денежки! Говори, гад, где взял? А то как врежу сейчас башкой об край камина так, что больше не захочешь.

— За что же, папа? Я их по-честному выиграл, — сказал Пиноккио, продолжая висеть вниз головой.

— Идиот, выиграл столько денег и всё на жратву потратил. Это надо же, какого недоноска-чревоугодника я породил на свет. А сколько денег выиграл?

— Девять сольдо.

— Сволочь обжористая, чтоб ты поперхнулся — столько денег на ветер, почитай одного сыра на два сольдо, — с этими словами папа отбросил сына, как тряпку, в угол, а сам стал шарить в темноте по полу, — надо же сколько денег на жратву, а ведь сказано: не чревоугодничай, почитай отца своего, а он жрать, сволочь. Лишь бы набить своё поганое брюхо, а об родном папке даже и не подумает, стервец. А папка нехай сдохнет, зато сынок ливер набил.

Рассуждая таким образом, отец собрал все деньги, что нашёл на полу, и ушёл по каким-то своим неотложным делам. А Буратино остался один лежать на холодном полу. Он хотел было заплакать, но что-то тяжёлое шевельнулось у него в груди, и слёзы ушли. Мальчик встал, поднял с пола заточку и подошёл к столу, где лежали продукты. Отщипнув кусок сыра и отхлебнув лимонада, Буратино сказал:

— А ты, папаша, был не прав сегодня.

От этих слов он почувствовал себя лучше, как-то сильнее. А почувствовав себя сильнее, он взял заточку и стал царапать ею на столе. Через полчаса в лунном свете любой, кто умеет читать, мог бы прочесть надпись: «Карло — крыса».

К полудню следующего дня, когда кончились уроки, человек пятнадцать мальчишек из гимназии шумной толпой отправились к морю смотреть битву. Кое-кто, конечно, смотреть, а кое-кто и участвовать. Буратино сбежал с уроков чуть раньше, этим дав возможность противнику подготовиться:

— Значит, я его бью поддых, — громко, чтобы все услышали, говорил храбрый Бланко, вытирая сопли рукавом, — а ты, Руджеро, в это время лупи его по почкам.

— Ладно, за мной не заржавеет, — обещал Руджеро, — уж дам по почкам, так дам, мало не покажется.

— А ты, — обратился Бланко ко второму приятелю, — тоже не стой в стороне, а то я за тобой знаю это: будешь руки в брюки стоять. Как упанет, лупи с носка по морде, нечего с ним чикаться.

— Я с этим гадом миндальничать не буду, лишь бы ботинки выдержали, храбрился второй.

— Ух, — восхищались остальные мальчишки, — как они отделают этого придурка.

— Как бы не убили, — говорили другие.

— А хоть и убьют — поделом, не будет троих один вызывать, выпендрило.

— Убивать не будем, — пообещал добрый Бланко, — но искровяним в лучшем виде.

Так и шла ватага пацанов к морю, по дороге обчистив сад церковного сторожа, оторвав ведро от колодца, сломав забор, который ей попался на пути, толкнув в лужу пьяного и расстреляв камнями дуру-кошку, которой, на свою кошачью шею, вдруг понадобилось пересечь путь этому маленькому социальному сообществу под названием пацаны.

Дура-кошка получила положенное ей: пару булыжников в бок и голову, с воем юркнула под забор, а пацаны, наконец, добрались до ристалища. Им открылся великолепный вид пляжа, включающий в себя ручей, сарай, лодку и одинокую носатую фигуру на берегу.

— А я думал, что он сбежал, — обрадовался Бланко.

— Не трус, — восхитился кто-то.

— Какой там не трус, просто знает, что хуже будет, если сбежит, — пояснил Бланко.

И мальчишки стали спускаться к морю, веселясь и кувыркаясь. Правда, Бланко и его приятелей слегка смущала поза носатого противника. А стоял он самым что ни на есть наглым образом — руки в боки. Он не шевелился, не разминался перед дракой, просто стоял и смотрел, причём смотрел вызывающе.

Его самонадеянное спокойствие не нравилось трём ребятам, которые собирались его лупить, зато всех тех, кто пришёл посмотреть драку, его поведение сильно интриговало.

— Ну, что, гад, — спросил Бланко, наконец спустившись к Пиноккио и остановившись в шагах пяти от него, — чуешь, чем дело пахнет?

— Не просто чую, я даже знаю, чем закончится, — нагло ответил Буратино.

Пока они перекидывались этой парой слов, зрители заняли свои места, а бойцы свои. Бланко и его дружки стали прыгать, махать руками и ногами, приседать и всячески разминаться, готовясь к предстоящему сражению. А вот их оппонент стоял и не шевелился, только улыбался, глядя на эту физкультуру.

— Ну-ну, — произнёс Бланко, видя эту улыбку противника, — улыбайся-улыбайся, посмотрю я, как ты будешь улыбаться через полчаса, — и уже обращаясь к своим дружкам, добавил: — давайте сделаем его, пацаны.

И тут Буратино заорал так, что все вздрогнули:

— Начинаем!

Дверь сарая тут же открылась, и из сарая вылетели два здоровенных брата Серджо и Фернандо, а за ними и Джузеппе Фальконе в новых ботинках. Они с рёвом морской волны кинулись на врагов Пиноккио, в рядах которых тут же произошло замешательство. Кто-то из врагов попытался бежать, попытались бежать также и все зрители, чувствуя кровавость развязки. Но Буратино заорал во всю мощь своих голосовых связок:

— Всем стоять, а то убью!

Все встали, включая братьев и Джузеппе Фальконе. Единственный у кого хватило духу не останавливаться, был друг Бланко, Руджеро, он припустил так, что не было никаких шансов его остановить. А сам Бланко лежал на песке лицом вниз, придавленный огромным башмаком Серджо, который ругал младшего брата:

— Ты что же, Фернандо, не хватал третьего, дурья башка.

— Так его ты должен был хватать, а я должен был ловить правого. Я правого поймал, а тот утёк.

— Так это и утёк правый, а ты схватил левого.

— Нет, левого ты ногой придавливаешь.

— Ты, балда, вечно ничего не понимаешь, вот лови его теперь по всему городу.

— Хватит ссориться из-за пустяков, господа, — прервал их Пиноккио, — главный у нас в руках, и сейчас мы будем делать ему и его приятелю внушение.

И тут захныкал дружок Бланко, Паскауле, которого держал за шиворот Фернандо:

— Я больше не буду, это меня всё Бланко подбил, простите меня, синьор Буратино.

Джузеппе Фальконе, радостно засмеявшись, дал хнычущему парню хорошего пинка новым ботинком и сказал:

— Теперь будешь знать, как связываться с серьёзными людьми, пацан.

Но не только Паскуале и его сопливому дружку Бланко было страшно, страшно было и зрителям, хотя и интересно. И они в некотором оцепенении наблюдали, чем всё это кончится.

— Кто же знал, что Буратино такой серьёзный человек, — шептали они.

— Незнание не освобождает от ответственности, — цитировали учителя другие.

А Буратино, чувствуя себя хозяином положения, указал пальцем на Паскуале и отдал приказ:

— Фернандо, а ну-ка накрути ему уши как следует и дай ещё пару оплеух.

— А можно, я его ещё кулаком по башке? — спросил Фернандо.

— Не надо, а то убьёшь. Только уши и оплеухи.

— Как скажете, — согласился Фернандо, и с присущей ему ответственностью принялся за дело.

— Ой, а-а, как мне больно, — притворно орал Паскуале, — что же вы, синьор злодей, уши отрываете, вам сказали их только накрутить.

Накрутив одно ухо и, не слушая крики, Фернандо принялся за другое, он был очень добросовестный.

— А-а-а, хватит, прошу вас, — орал Паскуале уже не притворно, и слёзы лились у него самые что ни на есть настоящие, — хоть это ухо оставьте в покое. Синьор Буратино, простите меня, пожалуйста, я больше никогда не буду на вас борзеть, честное слово.

Но Буратино молчал и смотрел на экзекуцию спокойно. Ему, конечно, не было особо приятно созерцать это, но он понимал, что урок должен запомниться всем присутствующим надолго, чтобы ни у кого в гимназии даже и мысли не возникло задеть синьора Пиноккио. А старательный Фернандо тем временем удовлетворился цветом обоих ушей казнимого и перешёл к оплеухам, он врезал мальчику, проговаривая:

— Не смей задираться на синьора Бармантино.

— Ладно, хватит, синьор Фернандо, — прервал казнь Буратино, — вы неплохо потрудились.

— Я могу ещё, — сказал Фернандо.

— Не надо, — ревел Паскуале, — больно мне и так, у него лапища, что доска.

— Хорошо, — мягко сказал Пиноккио, подходя поближе, — надеюсь, парень, мы с тобой больше не будем ссориться?

— Нет, Буратино, не будем.

— Синьор Буратино, — поправил его Пиноккио.

— Синьор Буратино, — послушно повторил мальчишка, попробовал бы он не повторить.

— Кстати, господа, это всех касается, — сказал Буратино и обвёл взглядом всех присутствующих, — отныне мне будет приятно, когда ко мне будут обращаться не иначе как «синьор». Не то что бы я пижон какой-нибудь, просто слишком часто вы называли меня «носатым» или «деревяхой». А я, знаете ли, не люблю фамильярностей.

Все присутствующие, включая отчаянных братцев и Джузеппе Фальконе, закивали головами и забубнили нестройным хором:

— Да, синьор Буратино.

— Мы поняли, синьор Буратино.

Пока всё это происходило, быстроногий Руджеро бежал в полицию, но Пиноккио этого не знал и продолжал:

— Вот и славно, а теперь мы займёмся нашим другом Бланко.

— Можно я буду ему уши крутить? — вызвался Серджо.

— Ты не сможешь, — заявил его младший брат, — это дело тонкое, а у тебя пальцы корявые.

— Ничего не корявые, — обиделся Серджо, — нормальные пальцы, а ухи я накручу так — будет визжать, как свинья.

И ни у кого из присутствующих не возникло и тени сомнений в правоте его слов, особенно у лежащего на песке Бланко.

— Подними его, Серджо, — попросил Буратино.

Старший брат легко, как тряпку, встряхнул пацана и поставил его на ноги:

— Ну, что, начинать ухи крутить?

— Подожди чуть-чуть, — остановил его Буратино и, подойдя к Бланко, сказал: — ну, что, приступим или ты публично признаешь свои ошибки?

— Какие ещё ошибки? — возмутился Серджо, чувствуя, что ухи крутить ему сегодня не придётся. — Сначала давайте накрутим, а потом пусть признаёт.

— Так что, скажешь? — не обращая внимания на Серджо, продолжал Пиноккио, глядя на Бланко.

— Я согласен, — тихо сказал пацан.

— Серджо, влепи ему одну оплеуху, он забыл добавить «синьор Буратино».

Серджо тут же исполнил желание.

— Ну, так что, Бланко, ты согласен? — продолжал Пиноккио.

— Да, синьор Буратино.

— Хорошо, тогда запоминай текст: я, Бланко, вонючий козёл, сам фуфлагон поганый, а загребал на синьора Буратино как будто дельный.

— Синьор Буратино, — жалостно захныкал Бланко, — я прошу вас.

— Надо, Бланко, надо, а то после того, как ты мне бланш поставил, меня что-то перестали уважать в школе.

— Ну, я прошу вас, синьор Буратино, — хныкал Бланко, — меня ведь засмеют потом.

— Твоё дело, можешь отказаться. Только знай: то, что получил Паскуале, не идёт ни в какое сравнение с тем, что огребёшь ты.

— Хорошо, я сделаю это, — сказал Бланко, вытирая сопли и слёзы рукавом.

— В добрый путь, начинай, — произнёс Пиноккио и отошёл на несколько шагов, чтобы лучше видеть реакцию публики, — начинай.

— Ну, — начал Бланко, — ну… Не буду я ничего говорить, — вдруг заорал он и кинулся бежать.

Серджо, пытаясь схватить его, только растянулся на песке. Буратино на секунду растерялся, но только на секунду, и растерянность тут же сменила злость:

— Держите его, два сольдо тому, кто приведёт его обратно.

И тут же несколько мальчишек, а за ними братцы и Фальконе кинулись вслед за беглецом, догнали его, надавали тумаков и притащили обратно. Буратино посмотрел на него с презрением и произнёс:

— Как мне морду бить, так ты не бегал.

— Да пошёл ты, — не скрывая злости, отвечал Бланко, — можешь мне уши совсем оторвать.

«Смешно, — подумал Пиноккио, — со стороны это выглядит, как картина 'Допрос партизана». Он успокоился и улыбнулся:

— Нет, дорогой, одними ушами ты не отделаешься.

«Он подрывает мне весь авторитет, — подумал Пиноккио, — надо поступить с ним примерно, чтобы другим не повадно было». Буратино достал из котомки, с которой ходил в школу, тяжёлый и толстый, в твёрдом переплёте учебник математики.

— Значит, ты — бравый парень? И готов нести ответственность за свои поступки? — спросил Пиноккио, прикидывая тяжесть учебника.

— Значит, — нагло заявил Бланко.

Не произнося ни слова, Буратино замахнулся тяжёлым учебником и сильно врезал по башке наглецу.

— Ох, — охнул Бланко и, если бы его не держал Серджо, наверное, упал бы.

— Вот тебе и «ох», — усмехнулся Пиноккио и ещё один раз врезал Бланко.

Удар был ещё сильнее, чем первый, и у наглеца подкосились ноги, из носа скользнула тёмная, почти чёрная, полоска крови и, сбежав по верхней губе, пролилась на песок. В воздухе повисла недобрая тишина страха. Пиноккио отбросил книгу за ненадобностью и осмотрел всех присутствующих. И мальчишки, и Джузеппе Фальконе смотрели на него широко открытыми глазами, полными ужаса, они боялись даже пошевелиться.

— Ну, что вылупились? — спросил Пиноккио, он продолжал сохранять спокойствие, хотя его терзала мысль: «А не убил ли я его? И свидетелей столько, что срок мне обеспечен».

Но тут же включилась его рациональная мысль и, оценив ситуацию, он начал действовать:

— Серджо, Фернандо, Фальконе, вот вам шесть сольдо, исчезайте отсюда.

Фальконе дважды повторять было не надо, а вот братья не торопились уйти, и, забирая деньги, Фернандо хвалил его:

— Ох, какой вы хладнокровный, синьор Буратондо, просто любо-дорого, я бы так не смог.

— Это точно, — поддержал его старший.

А когда они скрылись, Буратино произнёс, обращаясь к пацанам:

— Вот вам обещанные мною два сольдо за поимку Бланко, — он кинул монету на песок, но никто даже не шелохнулся, чтобы поднять её, — не хотите брать, дело ваше, тогда идите домой без денег, но запомните, если хоть кто языком трёкнет, — тут Буратино сделал многозначительную паузу и обвёл всех взглядом, — горло перережу. А теперь до свидания, ребята.

— До свидания, синьор Буратино, — недружно ответили мальчишки и убрались с пляжа.

Не убрался только Рокко Чеснок, да лежащий на песке Бланко. Рокко сидел на трухлявом бревне, дымил папироской и был абсолютно спокоен.

— А я думал, ты только в карты играть умеешь, — произнёс он с ухмылкой, — а ты и вправду крутой.

При этом он умышленно не добавил «синьор Буратино», но Буратино не придал этому значения, а пошёл к морю, зачерпнул в пустую консервную банку воды вернулся и вылил воду на лицо Бланко.

— Мёртвому припарка, — прокомментировал действия Пиноккио Чеснок, — эй, Буратино, а ты и вправду думаешь, что эти ослы будут молчать, если ты их припугнёшь?

— Нет, не думаю, — сказал Буратино, откинул банку и уселся прямо на песок, — но таковы правила жанра.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Не знаю, — ответил Пиноккио, — моё дело — дрянь. Правда, есть одна возможность выкрутиться.

— Какая?

— Нет трупа — нет обвинения, нет обвинения — нет проблем.

— Тогда надо его в море, — заявил Рокко таким тоном, как будто каждый день этим занимался.

— Надо, сейчас только отдышусь.

— А может, тебе лучше слинять куда-нибудь? — спросил Чеснок.

— Может, и лучше.

Но в это время на горе показался Руджеро, тот самый, который успел улизнуть. Он остановился и с высоты стал показывать пальцем в сторону распростёртого тела. А за ним возвышались и темнели на фоне неба своими мундирами два полицейских.

— Э-ге-ге, а не пора ли нам линять, Буратино?

— Ты линяй, — твёрдо заявил Пиноккио.

— А чего мне линять, я ничего не делал.

— Так сделай. Найди моего отца, он где-нибудь в трактире, и скажи, что меня приняли полицейские — пусть вытаскивает.

— Ладно, а ты давай не раскисай, — Рокко встал с бревна.

— Кстати, Чеснок, если он закорячится, пообещай ему десять сольдо.

— Понял, — произнёс Чеснок и рванул от полицейских вдоль линии моря, а те даже не обратили на него внимания.

— Меня брать идут, — невесело хмыкнул Пиноккио, — эх, мне бы с Говорящим Сверчком посоветоваться.

Но Говорящий Сверчок был далеко, а полицейские — вот они.

— Говорил же, они его убьют, — повизгивал Руджеро, путаясь у них под ногами, — вот глядите, убит, как есть убит, вон всё лицо ему раскровянили. Ах, бедный Бланко, а какой хороший был мальчик.

— А ну-ка, — один из полицейских подошёл к Буратино и взял его за шиворот, — говори, кто убил мальца?

— А может, он ещё жив, ты что, доктор что ли? — нагло ответил Буратино.

— Вот видите, он какой, сам убил, а теперь отпирается. Вдарьте ему, синьор полицейский, по глазу дубинкой, — заверещал Руджеро и запрыгал от возбуждения.

— Не трындычи, — отмахнулся от него один из полицейских и стал осматривать лежавшего на земле потерпевшего, — не пойму что-то, то ли дышит он, то ли это ветер.

— Ну, так что, пацан, скажешь, кто убил мальца? — спросил полицейский, держа Буратино за шиворот, его донимало полуденное солнце, и стоять на солнцепёке не хотелось. — Ну, признавайся, да пойдём протокол писать в околоток, там тенёк.

— Не я это, — был краток Буратино.

— Ах, ты крыса, — заверещал Руджеро, — ах, ты крыса подлая. Может быть, это не ты, а дружки твои.

— Помолчи ты, сейчас огрею тебя дубинкой, чтобы не пугал чаек, — сказал усталый полицейский, — фу, жара какая, сейчас бы винца.

— Да, — согласился второй полицейский, вставая с колен и отряхивая руки от песка, — винца бы неплохо, а малец, кажись, издох.

— Умер? — Руджеро упал рядом с трупом товарища. — Убили тебя, Бланко, друг мой любезный. Ну да ничего, крыса носатая за это ответит.

— Ну, всё, нету больше моих сил слушать этого придурка в такую жару, — сказал полицейский и пнул рыдающего пацана в бок, — слышишь, плакальщик, беги в околоток к синьору околоточному, пусть даст для перевозки трупа бричку.

— Ах, мой бедный друг, — простонал напоследок Руджеро и убежал за бричкой.

— Так значит, не ты убивал? — спросил полицейский у Буратино, когда Руджеро скрылся за пригорком.

— Не я, — ответил Буратино.

— А книга чья валяется?

— Моя, — признался мальчик, понимая, что книга всё равно подписана.

— Понятно, — понял полицейский, — фу, жара какая, винца бы. Луиджи, ты хотел бы винца с холодным мачидони?

— Мачидони? Нет, я бы сейчас съел бы хорошей пасты, — ответил второй полицейский, — и чтобы чеснока побольше.

— Луиджи, как в такую жару можно жрать пасту с чесноком? Вот пиццу ещё куда ни шло.

— Можно и пиццу, но тогда лучше с белым вином.

Буратино стало тошнить от этих двух индюков в форме, такой скукой и обыденностью веяло от них, что ему самому хотелось крикнуть: «Эй, вы, тут же человека убили, а вы про пиццу…» Но он сдержался и произнёс:

— Может, вы меня отпустите, у вас и без меня есть о чём поболтать?

— Э-э, нет, дорогой, — сказал полицейский Луиджи, — я тебя сейчас отведу к околоточному, бери-ка книгу да идём-ка потихоньку.

Так они и пошли: Буратино с книгой и крепкой рукой полицейского за шиворотом. А горластые чайки кружили вокруг да смотрели на путников своими страшными круглыми глазами.