Буратино. Правда и вымысел…

Глава 10 Хлопоты, или странный разговор с Антонио

Утром рано, согласно плану Говорящего Сверчка, Пиноккио встал и огородами добрался до домика мастера Антонио.

— А не рано ли я пришёл? — спрашивал Буратино самого себя. — А вдруг мастер ещё спит?

Но волновался он напрасно, на то они и мастера, чтобы вставать с первыми лучами солнца, не то, что эти музыканты-шарманщики. В общем, в мастерской вовсю кипела работа. И Буратино постучал в дверь.

Шум работы стих, и из-за двери донеслось:

— Кто там?

— Синьор Антонио, это я, ваш сосед, — произнёс Пиноккио.

— Боже мой, Боже мой, какой ещё сосед? — испуганно забормотал мастер. — Не вы ли это, синьор Карло?

— Нет, синьор, мастер Карло — это мой отец, а я — Пиноккио Джеппетто.

Дверь слегка приоткрылась, и в щель Буратино увидел красный нос.

— А, — сказал мастер, разглядывая парня, — так это вы — сынок почтенного синьора шарманщика?

— Да.

Дверь открылась полностью, и, пропуская Буратино в дом, мастер сказал:

— Входите, юноша, входите. Уж простите меня, старика, что держал вас за дверью. Это хорошо, что вы пришли, мы, соседи, должны поддерживать отношения. Не хотите ли кофе или чаю?

Буратино, конечно, хотелось кофе или чаю, правда, он не знал, что выбрать, так как не пробовал ни того, ни другого. Тем не менее он отказался, ведь у него было так много дел:

— Нет, спасибо, синьор мастер, я к вам по делу.

— Неужели? — мастеру стало не по себе. «Бог его знает, что ожидать от этой семейки?» — подумал он и спросил: — А какое же дело, мой юный друг, привело вас ко мне в столь ранний час?

— Знаете ли, меня волнует мой чердак, — и тут у Буратино зачесался лоб, и он его почесал, — мне кажется там много лишнего, надо бы с ним разобраться.

Мастер Антонио с удивлением посмотрел на мальчика, и, если бы Буратино не чесал лоб, он бы ничего такого и не подумал, но это почёсывание натолкнуло Антонио на мысль, что юноша использует слово «чердак» в молодёжном смысле.

— А у вас, я думаю, — продолжал Буратино, — чердак в порядке?

— У меня? — переспросил Антонио и подумал: «Кажется, у этого парня и вправду чердак не в порядке, если он с этим вопросом пришёл к столяру». — У меня вроде бы в порядке, правда, пошаливает иногда к перемене погоды.

— Пошаливает? — удивился мальчик. — К перемене погоды?

— Да, — сказал Антонио, — это, я думаю, после тюрьмы, там, знаете ли, сквозняки и спину иногда ломит. А как дождик собирается, так и чердак, как вы изволите выражаться, начинает гудеть.

— Гудеть? — Пиноккио с подозрением посмотрел на мастера. — А может, там у вас осы живут?

— Осы? — в свою очередь удивился мастер.

— Да, дикие осы. У меня-то точно живут, у них там гнездо, — заявил мальчик, — они у нас по двору так и шныряют.

— Так они у вас прямо там живут? — мастер показал как-то неуверенно не то на свою голову, не то на потолок.

— Ну да, там и живут, и очень, скажу вам, злобные существа, — зачем-то врал Буратино, — я их оттуда выгнать хочу, да и всякий хлам повыбрасывать, а то он места занимает много, а толку от него мало.

'А мальчик, кажется, серьёзно болен, у него что-то с головой. Надо же, с чего это он решил, что у него в голове осы? — подумал мастер и сказал:

— Ну, вы не расстраивайтесь так, мы живём в цивилизованное время и, я думаю, что есть специалисты, которые вам смогут помочь. А если даже и не смогут, то ничего страшного, некоторые люди живут с навязчивой идеей спасти мир или, к примеру, что они — Наполеоны.

«Ой, ой, — подумал Пиноккио, — а дядечка, кажется того… С головой не дружит, я ему про ос на чердаке, а он мне про Наполеонов. Надо быть с ним поосторожнее, а то вон у него на верстаке какой здоровый молоток лежит, как бы он не разгорячился».

— Да вы не волнуйтесь, синьор мастер, — вкрадчиво начал Буратино, — я ничего такого не имел в виду. А то знаете как получается: разговаривают два приличных человека про ос и ненароком один другого обижает словом, абсолютно не желая этого. А обиженный, не разобравшись, что к чему, хвать молоток и обидчика по башке. Тот и умер. А кому это надо? А всё из-за чего? А всё из-за того, что два приличных человека просто друг друга не поняли. Вот, к примеру, вы меня понимаете?

«О-о, да у него, кажется, бред начинается, — подумал мастер, — и про молоток он зачем-то начал говорить, нервный он какой-то, как бы чего не вышло. А чего же ему не быть нервным, если папаша пьёт, не просыхая. Результат налицо: вон у него нос какой — сплошная деградация. Наследственность!».

Так размышляя, синьор Антонио, стараясь не делать резких движений, приблизился к молотку, аккуратно взял его и спрятал за спину.

— Конечно, я вас прекрасно понимаю, синьор Джеппетто-младший, — сказал столяр, — а может, вам водички дать? Холодненькой?

«Мамочки, — со страхом подумал Буратино, — это зачем же он молоточек за спину прячет. Кажется, он буйный. Говорит, что понимает меня, водичку предлагает, а я сейчас только отвернусь, он мне голову и расшибёт, как орех. И надо ж, какой хитрый, встал около двери. Ой, как страшно!». Думая так и продолжая дрожать от страха, Пиноккио огляделся и увидел стамеску, та лежала рядом, и мальчик взял её в руки, делая вид, что хочет рассмотреть инструмент.

— Нет, спасибо, синьор мастер, водички мне пить не хочется чего-то, — сказал Буратино, сам большим пальцем пощупал, остра ли стамеска, и при этом покосился на мастера.

«У, как зыркает, убийца. Ну, вылитый убийца. И стамеску на остроту проверяет. Господи и пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани. Маленький какой, а сразу видно — злобный, — подумал мастер и потихоньку двинулся к двери, — в случае чего сбегу и позову людей».

— А что же вы от меня хотите, раз не воды? — спросил Антонио, передвигаясь в сторону двери.

«Всё, путь отрезан, убьёт. Это и ежу понятно, убьёт. Зря я, кажется, от воды отказался. Да кто же знал, что он так обидится, — подумал мальчик и двинулся к окну, как бы ненароком выставив стамеску вперёд, — в случае чего разбиваю окно и бежать отсюда».

— А знаете, — сказал он, — я хотел попросить сделать мне лестницу. Я бы вам заплатил сольдо.

«Вишь-то, как он со стамеской управляется, — со страхом думал синьор Антонио, глядя, как Пиноккио выставил инструмент вперёд, — видать, не впервой ему таким инструментом орудовать. Просто живопыра какой-то, людоед. Вот дал Бог соседей: один бандит-пьяница, а другой и вовсе убийца».

— А какой же длины вам нужна лестница?

— Да чтобы до чердака доставала.

— До чердака говорите? Где осы живут? — уточнил мастер медленно и внятно.

Он старался, как и Буратино, не делать резких движений и не шуметь. Весь их разговор протекал тихо, а движения были плавны. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, глядя на них, что два этих человека танцуют какой-то медленный балет. Несмотря на то, что оба говорили тихо, собеседники прекрасно слышали друг друга и видели тоже хорошо, так как каждый внимательно следил за малейшим движением оппонента.

— Так значит, чтобы достала до вашего, так сказать, чердака? — уточнил мастер.

— Ну да, до чердака.

— То есть высотою лестница должна быть один метр?

— Ну, зачем же один метр, мы же с папой не в землянке живём.

— Ах, ну да, не в землянке, — столяр покачал головой, как бы соглашаясь, — а сколько же метров должно быть в лестнице?

— Ну, метра три, как минимум, — произнёс Буратино и подумал: «Совсем старик из ума выжил, как же мне отсюда убраться живым?»

«О, да этот шкет считает себя трёхметровым великаном, — думал столяр, — чёрт с ним, сделаю ему хоть четырёхметровую лестницу, лишь бы убрался отсюда или хотя бы стамеску положил».

— Как пожелаете, синьор сосед, хотите три метра — сделаю три. А почему бы вам в таком случает стамесочку не положить. Зачем она вам? — спросил синьор Антонио.

— А зачем же вам молоточек? — в свою очередь поинтересовался Буратино.

— Так я им работаю, — ответил столяр.

«Представляю, как ты им работаешь, мясник», — подумал Буратино и произнёс:

— А зачем же вы его за спину прячете?

— Да я его и не прячу вовсе, — ответил мастер и решил действительно достать его из-за спины, но как назло то ли от нервности ситуации, то ли от дрожания рук он его выронил, и молоток, пролетев немного, упал между ним и мальчишкой.

На секунду в комнате повисла гробовая тишина. И мальчик, и мастер замерли в положении боевого нейтралитета: я не двигаюсь, пока ты не двигаешься, я не стреляю, пока ты не стреляешь. Но бесконечно так продолжаться не могло. У кого-то должны были сдать нервы. Они оба вращали зрачками, следя друг за другом и одновременно высматривая молоток. Синьору Антонио ещё приходилось следить и за стамеской. Наконец, нервы у старика не выдержали, и он кинулся на пол за молотком. Пиноккио понял: развязка близка, и она будет кровава. Поняв это, он заорал:

— А-а-а, не позволю, — и головой вперёд, с разбегу, кинулся в закрытое окно.

Выбив его вместе с рамой и отбежав на безопасное расстояние, он закричал:

— Синьор Антонио, я на вас надеюсь. Лестница мне нужна к вечеру. Я к вам за ней зайду.

— Не извольте беспокоиться, синьор сосед, и заходить ко мне нет никакой необходимости, я её сам вам доставлю, и причём бесплатно, — крикнул в ответ столяр, выглядывая в ту дыру, которая некогда была его окном.

— Заранее спасибо, — крикнул Буратино, — приятно иметь такого хорошего соседа, как вы.

— А уж мне как приятно, кто бы знал, — отвечал Антонио, оглядывая остатки оконной рамы.

Пиноккио вернулся домой. Отца уже не было. И поэтому он по-хозяйски улёгся на кровать.

— Ну что? — спросил Говорящий Сверчок. — Заказал лестницу?

— Заказал.

— А стамеску зачем у мастера спер?

И вправду, мальчик до сих пор сжимал стамеску в руке.

— Не знаю, я её не спирал, просто в руках завертел.

— Не надо в руках заверчивать, — предостерёг Говорящий Сверчок, — тем более какую-то дурацкую стамеску. Завертел бы хоть что-нибудь путное, а то стамеску.

— Я не специально.

— Всё равно верни. У тебя должна быть безупречная репутация.

— Хорошо, только мне с ним не хочется видеться лишний раз.

— Почему? — удивился Говорящий Сверчок.

— Ну не знаю, странный он какой-то. Чепуху какую-то несёт. С молотком не расстаётся.

— Чепуху и ты в его возрасте нести будешь, а молотком он работает, и причём мастерски.

Пиноккио поёжился от страха, представляя, как мастерски может работать молотком этот человек.

— Ладно, я верну ему его стамеску, положу её на порог, он сам найдёт.

— Вот и славно, а теперь приступим ко второму пункту нашего плана.

— А какой у нас второй пункт?

— Иди к самогонщице Джульетте и купи у неё две бутылки самой дешёвой чачи. Вот и весь второй пункт.

— Хорошо, уже иду.

— Кстати, не давай ей больше одного сольдо, а если попытается тебя обдурить — громко ори, что пойдёшь в полицию.

— Понял.

— А если спросит, зачем тебе самогон, скажи, что для отца, но не говори, кто твой отец, а то она не даст — он наверняка ей должен. Ну, иди.

И парень пошёл. Он не знал где проживает тётка Джульетта, но язык, как говорится, до Киева доведёт. И чтобы язык довёл до Джульетты, он подошёл к одному почтенному синьору в порванной шляпе и в одном правом ботинке. Под глазом у синьора красовался здоровенный синяк.

— А не скажет ли мне многоуважаемый синьор, как мне добраться до досточтимой синьоры Джульетты? — вежливо спросил Пиноккио.

— Это какая Джульетта? Не самогонщица ли? — как-то невежливо осведомился синьор в одном ботинке.

— Она самая.

— Какая же она «досточтимая»? Жаба она визгливая, — ответил синьор с синяком и чуть тише добавил, чтобы никто не слышал, — вот возьму где-нибудь кол и всю морду ей в кровь изобью.

— Тем не менее, подскажите, как мне её найти, — не унимался Буратино.

— Уйди по-хорошему, а то я и тебе разобью, ишь, тоже мне нашёл «досточтимую», урод носатый, — продолжал злиться одноботиночный господин.

— Хорошо, извините, — произнёс Пиноккио и решил спросить у кого-нибудь другого, но в это мгновение человек с синяком окликнул его, резко изменив тон на доброжелательный:

— Эй, парень, а зачем она тебе, эта некультурная женщина?

— Я хотел купить у неё самогон.

— Вот как? — синьор даже как будто обрадовался. — Самогон говоришь? А я думал, ты просто так болтаешься, как какой-нибудь дурак-бездельник, и от нечего делать занятым людям вопросы задаёшь.

— Нет, нет, я по делу, — уверил его Пиноккио.

— Ну, раз так, то я, конечно, тебе помогу, несмотря на свою занятость, я даже тебя к ней провожу.

— Синьор, а чем же вы так заняты? — удивился Пиноккио. Он, если честно, даже и не подозревал в этом синьоре занятого человека.

— Ну, знаешь ли, я — очень занятой человек, с самого утра хожу туда-сюда, дела всякие делаю. Мне ещё надо встретиться со многими уважаемыми людьми, с золотарём Бонди. Не знаете такого?

— Нет, — признался Буратино.

— Ну а извозчика Моретту?

— Тоже нет.

— Вы в нашем городе, видимо, недавно? Потому что извозчика Моретту в нашем городе знают все. Ну, ничего, я вас выведу в свет, и вы вскоре обзаведетесь приличными связями. А знаете, какие у меня связи! — человек с синяком даже поднял палец вверх, чтобы Пиноккио проникся всей серьёзностью его связей. — Это вам не обормоты какие-нибудь, а люди самые что ни на есть уважаемые.

— Хорошо, я вам буду очень признателен. А не могли бы вы мне сказать, где ваш второй ботинок? — вдруг спросил мальчик.

— Что? — не понял синьор и посмотрел себе на ноги. — Ботинок?

— Ну, да, ботинок, ведь у вас всего один ботинок, а где второй?

— Ах, ну да. Дружище, в наших кругах принято простое общение, у нас без церемоний. Вы уж не взыщите, но теперь я буду обращаться к вам на «ты». А ты обращайся ко мне как и прежде.

— Хорошо, но где же ваш второй ботинок?

— Понимаешь, я настолько занят, что даже не могу вспомнить, где его оставил. Но это не страшно, я без ботинка провожу тебя к Джульетте.

Но Пиноккио не торопился. Он продолжал разглядывать этого типа, не скрывая подозрения. Мальчик первый раз в жизни не верил человеку.

— Ну, что, идём? — не унимался синьор с синяком.

— А синяк у вас откуда? — спросил Пиноккио.

— Ну, а то ты не знаешь, — ответил господин из «общества», — кажется, об дверь треснулся или с лестницы упал, точно не помню.

— Какая досада, — посочувствовал Буратино, — и шляпу, наверное, порвали об лестницу?

— Конечно, об лестницу, — раздражённо произнёс синьор, — ну, так мы что, идём или будем здесь торчать?

— Нет, я с вами не пойду, — твёрдо заявил Пиноккио, — я вам не доверяю.

— Ты? Мне? Да ты кто есть? Кто ты такой, чтобы не доверять Джузеппе Фальконе? — синьор в одном ботинке, видимо, сильно разозлился. Он даже сжал кулаки. — Я тебя сейчас на части порву.

— Полегче, синьор, — не очень-то испугался Буратино, признаться он даже сам этому удивился, но страха не было, — я бы не советовал вам так кипятиться, а то можно попасть в неприятности.

— Неприятности? — спросил синьор Джузеппе, и его кулаки разжались. — А что ты имеешь в виду? Ты мне что, угрожаешь?

И тут Буратино сделал первый серьёзный и осознанный поступок в своей жизни. Он взял и своим деревянным башмаком наступил синьору на пальцы свободной от ботинка ноги. Вернее, даже не наступил, а прыгнул и попал каблуком.

— О-о! — воскликнул синьор Джузеппе Фальконе и запрыгал на одной ноге, вторую болезную схватив обеими руками. — Я тебя сейчас убью! Не вздумай даже бежать!

— А я и не бегу, — нагло заявил Пиноккио, — стою и жду вас, синьор Фальконе. Впрочем, никакой ты не синьор, а самый что ни на есть фуфлыжник. Ну, что, ты всё ещё хочешь порвать меня на части?

— Подожди-подожди, — пообещал синьор Фальконе, я вот возьму кол и башку-то тебе разобью, — но прозвучало это не очень убедительно.

— Да не возьмёшь ты никакой кол, — сказал Пиноккио с усмешкой, — сейчас ты проводишь меня к Джульетте и укажешь её дом.

— Вот ещё. Я что, нанимался в поводыри ко всяким соплякам? У меня дел и так по горло. Я сейчас вообще повернусь и уйду.

— Попробуй, — с угрозой произнёс Буратино.

— А что ты мне сделаешь?

— Скажу папаше, и загремишь за решётку, забулдыга.

— А кто твой папаша? — синьор Джузеппе совсем скис.

— Узнаешь, — пообещал Пиноккио.

— Ты — очень злой мальчик.

— Ответь мне, Джузеппе, а что ты задумал, когда узнал, что я иду к Джульетте за самогоном? — Буратино даже прищурился, первый раз в жизни мальчик злился, и это чувство было очень интересным, оно так будоражило его.

— Да ничего, я так, просто…

— Отвечать! — зашипел Пиноккио сквозь зубы.

— Ну, я хотел отпить у тебя чуть-чуть самогона.

— А точнее, отнять у меня всю выпивку, которую я куплю, так?

— Ну, не-е, — замялся Джузеппе, — что же я — бандит какой-то?

Буратино даже сплюнул от презрения и сказал:

— Ладно, пошли, бандит.

— А вы мне дадите чуть-чуть отхлебнуть? — Фальконе снова перешёл на «вы». — А то, знаете ли, вся душа горит, — для убедительности Джузеппе почесал волосатую грудь в том месте, где у всех остальных под пиджаком находится рубашка.

— Да, — пообещал мальчик, — но немного. Как говорят китайцы: «Не давайте человеку рыбу, научите её ловить».

— Я рыбу не люблю, кости в ней, — сказал Фальконе.

— Пошли к Джульетте, — произнес Буратино.

Они отправились в путь и вскоре Джузеппе указал рукой на покосившуюся хибару:

— Вон дом Джульетты, я туда не пойду, а то у неё оба сынка, ну такие дегенераты, что и убить могут, я же им денег должен.

— А ты знаешь, где находится гимназия? — вдруг спросил Буратино.

— Ну, знаю.

— Так вот, я жду тебя около гимназии в три часа ночи. Будь с тележкой и двумя мешками.

— Это ещё зачем? — удивился Фальконе.

— Денег заработать хочешь?

— Конечно, хочу, а сколько?

— Короче, ночью в три у гимназии, — произнёс Буратино и пошёл.

— Эй, синьор, — окликнул его Фальконе, — а где взять тачку?

— Позаимствуй у угольщиков на шахте. У них там добра хватает, а к утру отвезёшь все обратно.

— Хорошо, — согласился Джузеппе.

— Тогда в три около гимназии.

— Вы сами хоть придите? А то буду стоять, как дурак, ночью с телегою и мешками, а вы не явитесь.

— Явлюсь.

«С какими болванами приходится работать, — думал Буратино, — ему ничего доверять нельзя, всё придётся делать самому». С этими мыслями парень открыл калитку и на убогом дворике увидел толстую женщину, которая по количеству бородавок вряд ли уступала знаменитому африканскому бородавочнику.

— Синьора Джульетта? — вежливо спросил он.

— А тебе-то что? — ответила обладательница бородавок.

— Мне выпивки.

— Выпивки? Всем выпивки, а деньги у тебя есть? А то шастают тут всякие нищеброды и шантрапа, а денег не имеют, — говоря это, тётка взяла жиденькую метлу и стала делать движения, смысл которых означал: я тебя в упор не вижу, а подметаю двор.

— Денежки у меня есть, — Пиноккио достал из кармана монетку и повертел её перед бородавчатым носом женщины.

— Украл либо, — сообразила тётка, и в её глазах появился алчный блеск, — Серджио, Фернандо, идите сюда, лоботрясы. Ну-ка, схватите этого вора, он деньги украл.

Из дома тут же появились две детины, физиономии которых не омрачала печать интеллекта. Они послушно двинулись к мальчишке, разминая кулаки. Парни были огромными. Тут кто угодно испугался бы, но как ни странно, Пиноккио проявил выдержку и заорал, что было сил, вкладывая в крик всю уверенность, какая у него была:

— А, ну, стоять на месте, дауны низколобые, а то будете иметь дело с полицией!

Оба дебила послушно встали и уставились на мать, ожидая нового приказа. Но Пиноккио решил не упускать инициативу и, уже обращаясь к Джульетте, произнёс:

— Ну, ты, мурло дикобразье, давай-ка шевели своим толстым задом и по-быстрому принеси мне две бутылки самой дешёвой чачи, а не то будешь иметь счастье лицезреть синьора околоточного и отведаешь добрых полицейских дубинок.

— Мама, — произнёс один из сынков, — лучше дайте ему чачи и возьмите деньги, а то эти полицейские дерутся, чисто волки.

— Помалкивай, губошлёп, — обрезала мамаша сына, — а вы, маленький носатый синьор, больно грозный, ну да ладно. Давайте ваши деньги, сейчас вынесу вам выпивку.

— Нет, сначала вынеси выпивку и два сольдо сдачи. И побыстрее.

— Вот какие злобные бывают… — дальше Буратино не расслышал, так как Джульетта скрылась за дверью.

Он сам стал внимательно рассматривать двоих бугаёв-сынков и заговорил с ними:

— А вы, я смотрю, крепкие ребята!

— Это да, — согласился один, — мы ужас как сильные.

— Мы вдвоём, — заявил второй, — за день ведро лукового супа съедаем и ещё макарон, и ещё хлеба.

— А картошки сколько! — подхватил первый.

— Вы прямо как Ламе Гудзак или Пантогрюэль какой-то, — восхитился Буратино.

— Мы никаких гудзадов не знаем, — ответил один из братьев, — но на нашей улице больше нас никто сожрать не может.

— А мясо любите?

— У-у, — в один голос произнесли братья и даже прищурились оба от восторга, — ужас как любим, да где его взять, оно нынче дорого.

— Ну, жрать-то понятно, — задумчиво произнёс Буратино, — а вот как насчет подраться?

— Это запросто, — сказал один.

— Раз плюнуть, — добавил другой, — как-то мамаша зазевалась один раз, так мы у неё две бутылки чачи и стянули, выпили и всю улицу погоняли.

— И ещё троим полицейским досталось, — уточнил первый.

— А ещё сортир у скорняка разнесли.

— А ещё…

— Хватит болтать, — появилась из дверей мамаша, — вот ваша выпивка, маленький носатый синьор, гоните мне мою монету.

Пиноккио взял две бутылки, но деньги отдавать не торопился:

— Сдачу, — напомнил он.

— Нате, — Джульетта протянула ему два сольдо, после чего тот отдал ей деньги.

— Надеюсь, все остались довольны? — спросил он.

— Куда там, а дикобразьей мордой кто меня обзывал? — вспомнила Джульетта.

— Приношу свои извинения, мадам, и готов засвидетельствовать своё почтение — сказал Пиноккио, чем немало польстил даме.

— Ой, — охнула та от такой галантности и покраснела от удовольствия.

— Парни, — продолжал мальчик, обращаясь уже к сыновьям, — а могу ли я обратиться к вам, когда мне нужно будет намять кому-нибудь бока, за пару сольдо?

— Только скажите кому, переломаем рёбра за пару сольдо, — заверили парни.

— Уж за пару сольдо мы расстараемся.

— Буду иметь вас в виду, — пообещал Пиноккио.

— А как же нам вас величать? — поинтересовался один из них.

Пиноккио остановился у калитки, и его насмешливые и нагловатые глаза оглядели всю семейку, его большой рот растянулся в благородной усмешке, и чётко выдержав паузу, парень сказал:

— Зовите меня Буратино.

— Какое редкое имя, — удивлённо и даже восхищённо произнёс один из братьев, глядя вслед уходящему мальчику.

— Видать, благородный синьор, — согласился другой.

— Свинская носатая морда, — вставила Джульетта, — чтобы он сдох, носатый дьявол.

Они ещё о чём-то поговорили, а Пиноккио тем временем вернулся домой.

— Вот, — сказал он, выставляя на комод бутылки.

— Ну и как всё прошло? — спросил Говорящий Сверчок.

И мальчишка всё ему рассказал: и про мамашу, и про её сынков, и про Джузеппе Фальконе. Сверчок выслушал его внимательно, потом некоторое время молчал — думал — и наконец заговорил:

— В общем, я не уверен, что ты поступаешь правильно, беря в дело этого идиота Джузеппе, он же никудышный человек, трус, подлец, слабак, дешёвка. Случись какая неприятность, он ведь всё расскажет. Мало того, этот придурок всё расскажет, даже если ничего и не произойдёт, а просто из пустого пьяного бахвальства, сидя где-нибудь в трактире, будет трепать языком.

— А что же делать? Отказаться? — Буратино даже немного раскис от расстройства. — Но ведь мне будет не под силу перетащить всё украденное на берег моря.

— Отказываться, может, и не надо, — задумчиво произнёс Говорящий Сверчок, — но тогда этого болвана надо будет обмануть и напугать. Причём напугать так, чтобы он умер от страха и не то, что рассказывать, чтоб даже вспоминать боялся. Сможешь его так напугать?

— Попытаюсь.

— Хорошо, а теперь к делу. Видишь эту маленькую баночку? — Говорящий Сверчок потряс перед носом Пиноккио аптечным пузырьком.

— Вижу. И что же это?

— Это волшебное средство, называется клофелин.

— Да, и звучит как-то по-волшебному, — восхищённо произнёс Пиноккио и повторил: — Клофелин! А что это там?

— Это чудодейственный эликсир сна. Стоит капнуть в любую выпивку и человек, её сожравший, не проснётся часов десять, хоть за ноги его вешай.

— А зачем нам этот эликсир?

— Дубина, возьми и откупорь обе бутылки. Возьми пузырёк и капни в каждую по пять-шесть капель.

Мальчик сделал всё, как сказало насекомое, но рука его дернулась, и он чуть-чуть пролил эликсир на стол.

— Ну что за безрукий дурень, — забормотал Говорящий Сверчок, — надо же столько пролить. Эту вещь только по рецептам выдают. Это тебе не кокаин какой-нибудь. Аптекарь за него расписывается в специальной книге, которую полиция проверяет. А он льёт его, словно морфий какой-нибудь.

— Извините, синьор Говорящий Сверчок, — смутился Пиноккио.

— Запечатывай бутылки и поставь под кровать, а то, не дай Бог, припрётся твой папаша, так выжрет обе.

Мальчишка сделал это и спросил:

— А что у нас дальше по плану?

— Дальше по плану у нас анонимка. Писать ты толком не умеешь, но анонимщики пишут только печатными буквами. Так что садись, пиши.

Мальчик вырвал лист из тетрадки, взял огрызок карандаша и сел к столу.

— Пиши: 'Довожу до вашего сведения, синьор околоточный, что трое громил-хулиганов во главе с известным громилой Поджеро сегодня в ночь грабили магазин галантерейщика Паоло и свезли награбленное в свой сарайчик, что у ручья, рядом с морем, севернее города.

Аноним'.

— Написал?

— Написал, — отрапортовал мальчик.

— Ну-ка, дай я её прочту, — Говорящий Сверчок взял бумагу и минуту её изучал. — Сколько ошибок и ни одной запятой. Впрочем, анонимщики — люди не шибко грамотные, поэтому оставим всё как есть и перейдём к следующей части нашего плана. Иди в скобяную лавку, купи пергамент и столярный клей.

— Хорошо, — сказал Буратино и пошёл в скобяную лавку.

Через полчаса он вернулся с покупками.

— Молодец, — сказал ему Говорящий Сверчок, — всё идёт по плану. Следующим номером нашей программы, так сказать, будет осмотр места преступления, как говорят военные, проведём рекогносцировку.

— Ой, а что это?

— То есть разведку на местности. Тебе надо обратить внимание на маленькое окошко под потолком, оно всегда в жару открыто и создаёт в лавке сквозняк, чтобы приличные господа не потели. На это окошко ставни на ночь не ставят, как на большие, считают, что в него никто не влезет. К тому же внутри лавки всегда ночует сторож, дед Пискони.

— Ой, а как же я смогу обчистить лавку, если там будет сторож? А вдруг я его разбужу. Ой, что-то мне страшно, синьор Говорящий Сверчок. А ружье у него есть?

— Прекрати скулить, ты что же думаешь, что я собрался тебя убить? Для кого мы, по-твоему, самогонку приготовили, для меня что ли?

— Значит для сторожа, — догадался Буратино, — а вдруг он его пить не станет?

— Ты совсем не знаешь жизни, парень, если думаешь, что дед Пискони откажется от халявного самогона, — успокоило парня насекомое, — если Пискони не возьмёт бутылку, я публично признаю себя ослом.

— А вдруг бутылку он возьмёт, а самогон не выпьет? — не успокаивался Пиноккио.

— А ты в окно заглянешь, если он будет валяться на полу, а его ноги будут на стуле, значит можно работать, это верный признак, что Пискони пьян в стельку.

— Это почему ноги у него будут на стуле, а сам он на полу? — удивился Буратино.

— Потому что он так вставляет грыжу, а грыжа у него, по необъяснимой медицинской причине, всё время выпадает в пьяном виде.

— Ну что ж, с этой грыжей мне всё ясно. А если он не будет валяться с ногами на стуле?

— Тогда тебе лучше не соваться, а то, не приведи Бог, он пальнёт в тебя с своей дурацкой берданки.

— Так значит, ружьё у него всё-таки есть? — похолодел Буратино.

— А что ж, по-твоему, сторожа на работу с рогатками ходят?

— Я не знаю с рогатками или нет, но что-то мне уже не хочется грабить галантерейщика.

— Трус! — констатировало насекомое.

— Но ведь вы мне сразу не сказали, что у сторожа есть ружьё.

— Какие мелочи.

— Ага, мелочи! Между прочим, от этих мелочей в головах людей бываю лишние большие дырки.

— У людей, у которых есть голова вообще, лишних дыр в этой самой голове, как правило, не бывает, потому, как они эту самую голову не суют куда не надо. Ну, а для тех, у кого не голова, а утолщение шеи, лишняя дырка в голове мозгов не уменьшит. И если ты будешь разумно пользоваться своей головой, никакой сторож, даже с самой большой берданкой, тебе не страшен.

— Что-то я ничего не понял, что вы сказали, синьор Говорящий Сверчок. Тем не менее мне всё ещё страшно.

— Нытик! — обозвало парня насекомое.

— Да-а, — всхлипнул Пиноккио, — нытик, а вдруг этот грыжный дедушка пальнёт в меня из дробовика? И всё, конец моей юной жизни.

— Ну, тогда не грабь магазин, сиди дома под кроватью, а иначе, рано или поздно, тебя всё равно найдут хулиганы, и тогда твоей юной и бестолковой жизни придёт настоящий конец.

— Я, конечно, пойду, — вздохнул Буратино, — но как мне всё-таки не хочется получить добрую кабанью пулю в живот или порцию кругленьких картечин в голову.

— Болван, а для чего, ты думаешь, я тратил драгоценный клофелин?

— А вдруг?..

— Никаких вдруг. Иди и смотри магазин, и внутри осмотри, и снаружи, только не маячь там долго. Присмотри, что брать и как отпереть замки изнутри.

И Буратино пошёл. Он без труда нашёл самый шикарный магазин на улице и остановился около него. А магазинчик, сразу видно, процветал. Казалось бы, откуда на этой улице бедняков клиенты для такого торгового заведения. Но синьор Паоло был известный ловкач, и о его магазине знал весь город. Товары здесь были неплохие, а цены весьма умеренные, что объяснялось близостью порта и связями синьора Паоло в контрабандных кругах. Ко всему прочему, владелец магазина был женат на дочери главного таможенного инспектора города, отчего его дела шли в гору, о чём свидетельствовал весьма необшарпанный вид здания, в котором размещался торговый зал. А внутреннее убранство и вовсе было на высоте. Там даже был ковёр и стеклянная витрина.

В общем, роскошь такая, что Буратино поначалу побоялся туда войти в своих деревянных ботинках и первым делом пару раз обошёл вокруг дома. Он осмотрел здание и первым делом уделил внимание маленькому окну, о котором говорил сверчок. А потом Пиноккио увидел, что у входа в магазин остановился извозчик и из коляски вышла прекрасная дама. Она была вся в белом. Ой, до чего же красивая была эта дама. И платье у неё белое, и шляпа у неё белая, и даже зонт белый, хотя дождя не было. А следом за дамой из коляски выпорхнуло существо и вовсе красоты нечеловеческой, девочка-красавица. И тоже вся в белом, и тоже с белым зонтом. А нос у девочки был красоты неописуемой, курносый-прекурносый, а глаза карие, как жареные каштаны, а волосы, как глаза, и завиток виноградной лозой вьётся из-под шляпы.

У мальчишки даже дыхание прекратилось от такой красоты невиданной. Он стоял, слегка покачиваясь, открыв рот и глазея на это чудо, вышедшее из коляски. Девочка тоже его заметила, но, кажется, её реакция была несколько иной, чем у Буратино. Этот носатый мальчик явно не покорил её девичьего сердца. Девица наморщила свой очаровательный носик, глядя на него, как будто увидела что-то отвратительное, и сказала матери:

— Маменька, гляньте, как на меня таращится вон тот босяк, глазищи вылупил, неровён час, бросится и укусит. Мамаша, может быть, он бешеный?

— Не мели чепухи, дурища. А если ты будешь всяким босякам глазки строить, то всё кончится, как в прошлый раз, когда в тебя такой же босяк помидором запустил, так на сатиновом платье пятно во весь зад, отстирать до сих пор не могут. А всё потому, что тебе захотелось такому же босяку язык показать.

— А что я виновата, мамаша, что они на меня так зыркают?

Так, щебеча между собой, две красавицы скрылись в магазине, а мальчик остался на улице, и горечь поселилась в его сердце, и почувствовал он себя действительно босяком в своих огромных штанах и деревянных ботинках. И разные мысли, глупые и не очень, пчёлами закружились у него в голове, а одна больше всех: «Вот выучусь в гимназии, в университете, пойду на инженера, а может, даже на судью или на портового подрядчика. И будет тогда у меня своя коляска, и я в ней буду ездить целыми днями, да дорогие папиросы курить. А она меня увидит и скажет: „Ах, что это за знатный синьор-вельможа, давайте с вами знакомиться“. А я ей: „Ах, уйдите, а то кони вас потопчут, и платье у вас всё в помидорах. Недосуг мне с такими босячками помидорными знакомиться“. И поеду я дальше дымить папироской, а она останется стоять огорчённая, и в её каштановых глазах будут стоять слёзы, а я с ней буду холоден и жесток».

Но врал себе парень, ой, врал. Все мы врём себе время от времени. А стоит поманить нас тоненьким пальчиком с острым крашеным коготком, и бросаем мы свои дорогие папироски, и выскакиваем из своих колясок, и дверцы открываем, и пятен никаких не видим ни на платьях, ни на репутации этих кареглазых существ. И пошёл Буратино в магазин. И попал туда вовремя, так как приказчики и продавцы рассыпались в любезностях перед прекрасными дамами и на Пиноккио даже внимания не обратили. Смотри, пацан, что, где плохо лежит, да как замки открываются. Так нет, он один раз на замок глянет, два раза на девочку, один раз на товары и опять же на неё. А та даже взглядом не одарит, изредка только скосит свой карий глазок, чтобы узнать, таращится на неё босяк или ушёл. И видя, что ещё таращится, улыбнётся сама себе, вся из себя гордая и неприступная.

И пошёл Буратино домой весь грустный, штаны сзади мешком висят до самых коленок, голову вниз опустил, только ботинки и видит. Пришёл, сел на кровать. Сверчок его увидел, даже перепугался:

— Что с тобой, тебя заметили или боишься? — гадал он.

— Не заметили, всё прошло хорошо, — грустно произнёс Буратино, — только пусть сторож лучше убьёт меня из берданки, ибо паскудна мне жизнь эта.

— Бог же мой, — у Сверчка даже лапы опустились, — неужели влюбился?

— Что за глупости вы говорите, синьор Говорящий Сверчок. Какая там ещё любовь, один дым плотских страстей и прочие глупости. А женщин я, так вовсе, презираю, — цинично заметил Пиноккио, падая лицом в подушку.

— Ох, не вовремя, ох, не вовремя, — причитал Говорящий Сверчок, — может, сухарик хочешь? У меня под комодом есть.

— Не хочу я сухарика.

— А что ты хочешь?

— Умереть.

— Куда тебе, дурню, умирать, если тебе от роду и двух недель нет.

— Зачем мне эта жизнь, нету в ней радости, одна пакость всякая.

— Ладно, не убивайся ты. По первости завсегда так: весьма болезненно. Ты лучше расскажи, как всё было: кто на кого смотрел и кто что говорил?

— Она выходила из коляски, такая красивая, такая красивая…

— Подробности можешь опустить.

— И говорит своей мамаше: «Глядите, маман, как на меня тот босяк таращится». А голосок у неё, чисто колокольчик серебряный.

— Понятно, — сказал Говорящий Сверчок, — это всё?

— Нет, не всё. Я пошёл за ними в магазин, а она на меня раз покосилась, другой раз покосилась и давай нос задирать, как будто в упор меня не видит. И улыбается, а улыбка у неё, синьор Говорящий Сверчок, не улыбка, а цветущий сад. Я такой улыбки…

— Да подожди ты со своей улыбкой дурацкой…

— Она у неё не дурацкая, а такая благородная…

— Да понял я, понял. Дай мне сказать хоть слово.

— Говорите, синьор Говорящий Сверчок. Только мне теперь ни до чего нет дела, так как я обречён умереть от неразделённой любви.

— Ну, понёс, ну, понёс. Что ты раньше времени разнылся, как баба. Она что, тебе отказала что ли?

— Нет, но она назвала меня босяком.

— А ты что, принц датский что ли? Ты давно на себя в зеркало глядел?

— Мне теперь зеркала ни к чему. Мой путь ведёт в могилу, — Буратино даже всхлипнул от жалости к самому себе.

— Ну что ж, тогда в добрый путь, — цинично попрощался Говорящий Сверчок, — а я почему-то думал по недомыслию, что ты хочешь завладеть её сердцем и всеми прилагающимися к нему органами.

— А что, это возможно? — оживился мальчик.

— Лёжа в кровати и обливаясь слезами — нет.

— А что нужно, чтобы покорить сердце женщины?

— Деньги, разнообразные аксессуары типа костюмчика, манер, французских словечек и знания эрогенных зон.

— Вот видите, синьор Говорящий Сверчок, у меня нет ни единого шанса. Денег у меня нет, из костюмчика — одни штаны, с пугала снятые, из всех французских слов я знаю только крем-брюле, а где находятся эти самые эрогенные зоны, мне и вовсе не угадать, — расстроился Пиноккио.

— Запомни, дурень, Главное — это деньги. И они у тебя будут, если сделаешь всё, как надо. Будут деньги — будет костюмчик. Французским словам я тебя научу. А насчёт эрогенных зон не переживай, потренируемся на соседском коте.

— Но как же на коте, он же мужского пола? — удивился мальчик.

— Вот дались тебе эти зоны. По большому счёту, настоящему мужчине надо знать только одну эрогенную зону, и у всех женщин она находится в одном и том же месте.

— Вы в этом уверены? — почему-то не поверил Буратино.

— Запомни, балда. Если у женщины в нижней области таза нет её эрогенной зоны, то это не женщина вообще.

— А кто же?

— А чёрт её знает, гомункул какой-нибудь.

Постепенно в душе мальчика стала крепнуть надежда:

— А вы уверены, что эта девочка может быть моей? — начал оживать мальчик.

— А я тебя хоть раз обманывал?

— Не припоминаю, — признался Пиноккио.

— Верь мне, парень, нет ничего такого, что было бы нам не по плечу. Но это вовсе не значит, что всё будет падать тебе в руки, как перезрелая груша. Тебе придётся как следует потрудиться, и тогда кареглазка будет твоей.

— Я готов.

— Готов? — Говорящий Сверчок даже засмеялся. — Ну, раз готов, бери пергамент, столярный клей и заклеивай щели в полу.

— Это ещё зачем? — удивился Буратино, он не мог понять, какое отношение имеют щели в полу к красавице, которую он решил добиться во что бы то ни стало.

— А затем. Не дай, конечно, Бог, но вдруг всё сложится не так, как надо, и полицейские выйдут на твой след.

— Не вижу связи между моим следом и щелями в полу. Причём здесь столярный клей и пергамент?

— Да при том, что на месте преступления ты оставишь и клей, и пергамент, а в полиции есть умники, которые не поленятся сбегать к бакалейщику и узнать, кто покупал клей и пергамент. После чего они будут искать маленького носатого мальчика. А много ли ты знаешь маленьких носатых мальчиков на нашей улице?

— Не много, — признался Буратино, — можно сказать, никого, кроме себя, не знаю.

— Вот и вот. А тут ещё лестница. А они тебя, голубчика, берут в тюрьму и спрашивают там. А спрашивать они умеют: «А не вы ли, синьор Пиноккио Джеппетто, ограбили магазин торговца Паоло?». Что ты им на это скажешь?

— Скажу, что не я.

— А они спросят «А зачем вам тогда столярный клей и пергамент?»

— Ну-у, — Пиноккио замялся, — даже не знаю, что и сказать.

— А ты им скажешь, что заклеивал дыры в полу, а то тараканы ужас как расплодились и ночью по тебе бегают.

— Ох, как это разумно, — восхитился Буратино.

— А лестница тебе нужна…

— Чтобы навести порядок на чердаке, — догадался Пиноккио.

— Точно. Ну, вот если они у тебя на чердаке ворованное найдут… — Сверчок замолчал.

— Дело — дрянь? — спросил мальчик.

— Дело — дрянь, — согласилось насекомое, — я тогда даже и не знаю, что говорить.

— А я знаю, — вдруг произнёс Буратино.

— Да? Ну и что же ты скажешь?

— Я скажу, что это папа Карло ограбил магазин, а я — ни сном, ни духом.

Мудрый и старый Говорящий Сверчок даже опешил от остроты мысли сметливого мальчугана. Он долго и пристально смотрел на него своими глазами-бусинками и, наконец, произнёс:

— Молодец, хороший мальчик. Я чувствую, ты далеко пойдёшь. Очень далеко. Если тебе, конечно, ноги раньше времени не сломают.

Покраснев от удовольствия, Пиноккио принялся за дело. Он стал заклеивать дыры в полу. А Говорящий Сверчок сидел себе под комодом и думал: «Да-с, хороший растёт ребёнок, смекалистый, с ним надо держать ухо востро, а то, как бы чего не вышло».

А папаша в этот день пришёл домой рано, и был пьян-распьян. Увидев сына, он спросил:

— Ну что, болван…?

На продолжении дискуссии сил, видимо, у него не осталось, и старик рухнул на кровать, да так, что его деревянная нога отлетела к стене.

— Ну, вот и поговорили, — риторически заметил Буратино и принялся клеить дальше, и клеил до тех пор, пока Говорящий Сверчок ему не сказал:

— Тебе пора поспать перед делом, парень.

Мальчишка согласился и улёгся на дерюжку, но спать ему не хотелось, а хотелось есть. Впрочем, к чувству голода он уже привык. Так что, поворочавшись немного, он всё-таки заснул и спал до тех пор, пока Говорящий Сверчок его не разбудил:

— Вставай, парень, нас ждут великие свершения и кареглазые женщины.

— Пора? — сухо спросил мальчик.

— Пора, — так же сухо ответило насекомое. — Вот тебе сухарь, быстро ешь и за работу. Погода нам благоприятствует.

— А это как? — спросил Пиноккио, грызя сухарь.

— Сильный ветер, облака, дождь. В общем, страшно и холодно.

— Ой, мамочки, мне тоже страшно и холодно.

— А как ты думал? Прежде чем погреться под юбкой у кареглазой девицы, придётся помёрзнуть под ночным ветром. Это закон жизни.

— Плохой какой-то закон, а нельзя ли сразу под юбку? — спросил мальчик.

— Босякам можно сразу, но только под грязную и драную юбку спившейся шлюхи. А раз уж ты выбрал курносый нос, карие глаза и белоснежное бельё благоухающей девицы, изволь вытерпеть весь ритуал с ветром, дождём и всем прочим.

— Я понимаю, — грустно сказал Пиноккио. — Не могу понять другого: почему в жизни всё так несправедливо устроено.

— Как раз справедливо. Разве б тебе хотелось, чтобы разные босяки лезли грязными лапами под бельё твоей кареглазки?

— Я их в морду, — сурово сказал мальчик.

— Вот то-то и оно. Тогда вперёд. Бери бутылку и волоки её сторожу. Подбежишь к двери, поставишь бутылку перед ней и как следует постучи, а то этот Пискони спит, как настоящий сторож, из пушки не разбудишь. Понял?

— Понял.

— Обязательно убедись, что сторож бутылку взял. Вперёд!

Буратино схватил бутылку и вышел на улицу. И только тут ему стало по-настоящему страшно и холодно. Это сидя в тёплом доме, с сухариком в руке бояться легко, и даже чуть-чуть приятно, а вот под порывами пронизывающего ветра, с шумом рвущего кроны деревьев, да ещё под крупными и холодными каплями дождя, страшно и холодно по-настоящему.

— Ладно-ладно, мне страшно и холодно, зато кареглазка будет моей, а я буду в приличном костюмчике, а хулиганы будут сидеть в тюрьме, — шептал Пиноккио.

В общем, прочитав это детское заклинание, он двинулся к магазину. Нашёл магазин и, подойдя к двери, заглянул в замочную скважину. Внутри магазина сидел дедок за книжкой, у него была трубка, и вообще, он имел очень уютный вид. Пиноккио поставил бутылку на крыльцо и, громко постучав, скрылся за углом, и стал наблюдать оттуда.

— Кто тама? — донеслось из-за двери. — Говори, а то застрелю, — но звучало это как-то не очень угрожающе. Дедушке надо было ещё поработать над угрозами. — Ну, отвечайте же, подлецы, а то долго я буду тут стоять и орать в замок, как дурак? — вопрошал дед.

Но Буратино не отвечал.

— Да, наверное, долго, — констатировал сторож, — так что, никто мне ничего не скажет? Значит, показалось, — сказал дед и, видимо, вернулся к книжке.

Тогда мальчик подошёл к двери и снова постучал.

— Ну, держитесь, сволочи, — заорал сторож из-за двери, выскочил на крыльцо и увидел бутылку на пороге. — Иисус-Мария, значит, услышала меня заступница Святая Дева Матерь Божья. Это знак, — дед схватил бутылку. — Это знак! Завтра отстою всю утреннюю службу.

С этими словами он закрыл дверь и тут же вытащил пробку, но мальчик этого не видел, он побежал домой.

— Ну что? — спросил его Говорящий Сверчок. — Взял сторож бутылку?

— Взял.

— Ну вот, а ты волновался. Бери лестницу, клей, пергамент. Клеем смажешь стекло окошка и наклеешь на него пергамент, две минуты ждёшь, а потом смело бей стекло, звона не будет, только хрустнет, вытаскивай осколки и вперёд. На мелочи не разменивайся, бери что подороже, но убедись, что сторож спит. Всё.