Быт русской армии XVIII - начала XX века

Все, что касается нашего солдата: одежды, которую он носит, пищи, которую он ест, оружия, которым владеет, постели, на которой спит, — все разнообразные обстоятельства его жизни от момента поступления и до последней минуты пребывания в казарме, должно быть предметом возможно подробного и возможно частого обсуждения. Лучше десять раз повторить одно и то же с риском надоесть читателю, нежели раз пропустить, хотя бы ничтожное с виду, обстоятельство. Выходя почти исключительно из сословия, привычного к непрестанному труду, работе, голоду и холоду, наш солдат есть существо в высшей степени покорное, безответное и выносливое. Всякому жившему вплотную с солдатом, знающему его не издалека, знаком тот юмор и то добродушное незлобие, с которым он относится к своему нередко тяжелому положению.

Но ежели условия доказарменной жизни выработали в солдате равнодушие к собственному положению, то насколько должны быть внимательны и пытливы те, в руки которых отдана судьба самой жизненной и цветущей части народа, и преступно забыть хоть на минуту, что имеешь дело с живым организмом, а не с машиной, от которой вправе лишь требовать известного количества механической силы.

В декабрьской книжке «Военного сборника» за 1883 год помещена статья: «Несколько соображений по поводу винной солдатской порции». Автор статьи господин Бутовский, рассуждая о том влиянии, которое имеет узаконенная порция вина на нравственный уровень казарменной жизни, приходит к глубокому убеждению вредного влияния винной порции на трезвость и казарменную нравственность и ратует за совершенное уничтожение этой порции, с тем чтобы отпускаемые на нее деньги выдавались бы людям на руки или шли бы на улучшение пищи, или, наконец, предлагает заменить традиционную чарку вина чаем. Ряд наблюдений, выведенных из 8-летнего командования ротой, дают мне право считать себя компетентным в вопросе о казарменной нравственности, и я, со своей стороны, горячо протестую против мысли отнять у солдата узаконенную винную порцию.

Заметка господина Бутовского дала мне мысль попытаться прямо и искренне проникнуть в глубь тех оснований, на которых зиждется казарменная нравственность и основывается сила военного устройства.

Изучая сложные начала, которые вели наших великих генералов к победе, мы находим эти начала не на одной лишь широкой, шумной дороге военных подвигов, но часто на тихих и скромных боковых путях администрации, в кропотливом и трудном пути мирной подготовки солдата и в стремлении поднять его нравственную и духовную сторону.

Жизнь армии, ее быт, условия, интересы, потребности, всестороннее развитие распадаются на две категории: формальную и общечеловеческую. В солдате два существа — казенное и свое собственное. Первое обусловливается потребностью создать людей, способных безответно повиноваться приказу начальника, готовых положить душу за други своя (нравственное воздействие) и умелых разумно, сознательно действовать как в мирное, так и военное время (обучение); второе обусловливается теми особенностями, которые свойственны каждому народу и выработались на основании его собственных бытовых и исторических условий. Работать над развитием первого и быть крайне чутким ко второму существу — обязанность каждого военного, на которого подчиненный смотрит как на начальника и человека. Только при подобной постановке взаимных отношений фраза «все обстоит благополучно» перестанет быть пустым звуком и в части установится строгий, справедливый и крепкий порядок, который не пошатнет не только полчарки, но даже и ведро водки.

I Условия, способствующие духовному развитию солдата

Когда человек поглощен какой-нибудь умственной или физической работой, то никакая блажь не идет ему в голову, но раз наступает час досуга, время отдыха, необходимо, чтобы он встряхнулся, освежился и зачерпнул бы новый запас сил для предстоящего труда и работ. В сфере развития казарменной жизни благодетельное действие этого всемирного принципа недостаточно осознано. Нередко от нашего неумения, нерадения дать солдату в часы досуга, в часы томительного казарменного вечера возможную сумму веселья и развлечения раздаются жалобы на солдатское пьянство и казарменную распущенность. Здоровье, веселье, бодрый дух делают сносною всякую жизненную участь, тогда как монотонность, голый формализм, бесцельное шатание из угла в угол делают мрачную даже такую жизнь, которая обставлена в материальном отношении самым благоприятным образом.

Ротный командир, который, поддерживая с полной твердостью все ограничения, требуемые законом, в то же время не только избегает ненужных ограничений, но еще дает свою собственную санкцию всем законным удовольствиям своих солдат и, доставляя сам нужные для того средства, глядит с одобрительной улыбкой на их забавы, не может не приобрести на своих солдат громадное влияние. Надо действовать на душу, чтобы управлять телом. «Представьте себе, — говорит господин Бутовский, — совсем неиспорченного новобранца, который, может быть, принес в душу идеал воина и, страстно стремясь к этому идеалу, пламенно желает, чтобы все окружающие считали его молодым, бравым солдатом, — и вдруг этот человек только из-за того, что он не пьет водки, является окруженным каким-то бессмысленным презрением, жестоко побивающим его самолюбие».

Зачастую расторопный, сметливый парень, еще вчера бывший героем деревенских вечеринок, сегодня, явившись новобранцем, делается вялым, тупым, равнодушным ко всему на свете, точно он совсем переродился. Что за причина этого превращения? Неужели казарма, судя по этим двум примерам, действует таким развращающим и притупляющим образом? Все зависит от нашего отношения к делу. Идем ли мы путем формальным, бездушным, опираясь лишь на писаные законы, или, напротив, осмысленным, непрерывным трудом, направленным к развитию в солдате разумной, но дисциплинированной единицы? Как в том, так и другом случае или с чувством горькой укоризны, или с гордым сознанием исполненного долга начальник части должен сказать себе: «Это дело моих рук» — с тем же правом, с каким архитектор сказал бы: «Я выстроил этот дом».

Ошибаются те ротные командиры, которые предоставляют процесс превращения новобранца в солдата силе обстоятельств; конечно, как хлебное зерно перетирается в муку на мельничном поставе, так и новобранец перетрется в общую серую массу, но ежели при этом воздействие распространяется лишь на внешнюю сторону его, то получится, быть может, хороший фронтовик, складный видом, ласкающий взгляд начальника, но нравственно непочатый, рыхлый, то есть неспособный противостоять дурным влечениям и неспособный соединить в себе два основных условия: повиноваться и рассуждать. В часы занятий он будет на своем месте, заучивая сведения, необходимые солдату, в часы же отдыха отсутствие всякой умственной пищи, всякого развлечения погонит его к единственному возбуждению — кабаку. При такой обстановке немудрено, ежели новобранец спутается с первого шага. С утра до вечера он ноет, в нем еще живы воспоминания о родной хате. Все идет помимо него, и он механически втягивается в страшный для него мир размеренного порядка. Ухо слышит ругань или обрывистые приказания, — нападает на него какая-то съеженность, трусость, и ему кажется, что всякое общение с действительным миром для него прекратилось — порвано. При таком внутреннем порядке роты обыкновенно худшие элементы главенствуют, и к ним в силу крепости в нашем крестьянстве семейного союза, общины, мирской солидарности в конце концов пристанет новобранец. Все это делается исподволь, незаметно. Бывают болезни хронические, их сразу не заметишь в человеке. Усиленными припадками действуют они лишь по времени, а обыкновенно такая болезнь точит человека понемногу, изо дня в день, и доводит до смерти. Так и здесь. Новобранец незаметно для самого себя втягивается в бессмысленное равнодушие; страх, не говоря про стыд, теряет для него всякую силу, и он впадает в то одеревенелое состояние, по которому быть пьяным или трезвым, быть вором или честным — совершенно безразлично.

Другое дело, если внутренний распорядок роты держится на глубоком нравственном единении начальника с подчиненными, если солдат смотрит на своего командира как на непогрешимый авторитет, а командир на солдата — как на нравственного, слабого человека. Являясь живым образцом долга, справедливости и точного исполнения мельчайших требований закона, ротный командир наглядно, без траты лишних слов, укажет тот путь, которым должны следовать вверенные ему солдаты. Для полного нравственного единения необходимо взаимное доверие между начальником и подчиненным. Раз ротный командир смотрит на солдата как на негодяя, ищущего лишь случая обмануть и улизнуть, а солдат, зная «кое-что», не верит в совершенство и непогрешимость своего ротного командира, то, конечно, нравственного, объединяющего начала нет, а есть лишь казенно-обязательная, механическая связь. Взаимное доверие — великая сила как в мирное, так и в боевое время. Не в этой ли живой силе заключается секрет чарующего обаяния великих генералов на солдат. «Верьте мне, ребята, — говорил Скобелев, — как я вам верю, и тогда скоро мы опять во славу русского народа заработаем спасибо батюшки-царя».

В прежнее время, когда после 22—25-летнего срока действительной службы, равнявшегося почти среднему периоду человеческой жизни, солдат возвращался в давно покинутую, забытую им родину, изможденный трудами и лишениями долголетней походной и казарменной жизни, он был лишним человеком на свете, чужим между своими; отвыкнув от занятий и образа сельской жизни, он являлся ненужной экономической единицей — связь была порвана. Нынче благодаря короткому сроку действительной службы армия возвращает народу бодрого, здорового, дисциплинированного, грамотного человека, способного быть деятельным членом общества. С общей обязательной повинностью рота служит для солдата не только школой, в которой он вырабатывает преданность долгу, воинский дух и воинское товарищество, но и школой его умственного просветления, нравственной крепости и приготовления к жизни общественной.

Поведение может быть нравственным или безнравственным, то есть сдержанным или распущенным, — существенная разница одного от другого заключается в большей или меньшей связи между волей и умом человека с его поступками и в силе и качестве ума и воли. Человек может быть нравственным, когда в самом себе, в своей личной инициативе находит отпор соблазну и считает выгодным предпочитать труд — разгулу, трезвость — пьянству, целомудрие — разврату. Поскольку солдат не находит в самом себе и в окружающей обстановке никаких побудительных стимулов, никакой почвы для уклонения от греха и соблазна, то равновесие им потеряно, и он становится игрушкой случая, увлекаясь более сильным, но порочным товарищем. Внешние меры тут не помогут; даже кулак — средство испытанное, — несмотря на всю свою простоту и подкупающую убедительность, оказывается ничтожной нравоочистительной мерой. Надо быть очень недалеким, чтобы пользоваться безнравственной мерой для водворения нравственных начал.

Нравоучения, разные моральные сентенции тоже не оказывают никакого существенного влияния на солдата; он реалист, человек дела, и не проберешь его никакими увещеваниями, ежели последние не представляют ярких примеров из повседневной казарменной жизни. Если сегодня ротный командир горячо толкует солдату о святости его призвания, о высоком назначении воина, а завтра при малейшей оплошности этого воина пустит в дело кулак; если сегодня он проповедует необходимость строгого, неукоснительного исполнения мельчайших требований воинской службы, а завтра в присутствии нижних чинов прибегает к плутовским мерам, чтобы скрыть допущенный беспорядок[58], то естественно, что при таком порядке живые факты будут заглушать всякую мораль.

Стоять строго и исключительно на почве угроз, страха и механической охраны, держать во всех входах и выходах дневальных, а под ними недремлющее око дежурного и фельдфебеля, — не говоря о том, что сами охранители нравственно сродни охраняемым, — подобное состояние долго длиться не может, и сам этот запрет по существу своему будет толкать солдат на разные уклонения: то водочку принесут под видом керосина для ротной канцелярии, то баба прошмыгнет под видом «сродственницы- посетительницы»: все будет с виду чинно, формально, благопристойно, а внутри — полная распущенность и наглое надувательство.

Система исключительного страха и запрета была бы еще логична, если бы можно было поставить солдата в такое положение, чтобы он никогда и нигде не мог принадлежать самому себе. Но у солдата есть холст, сапожный товар, краюха хлеба, сбереженная от недоеда, — надо ему это продать и выручить копейку на табачок, ваксу, портянки; увольняется он в город на базар, надзор порван, и, конечно, человек, целую неделю сдавливаемый механически, сдерживаемый на помочах, вырвавшись на вольный простор, развернется во всю ширь и закончит веселый день или в полицейской кутузке, или явится в роту в развращенно-пьяном виде.

Как же быть? Чем руководствоваться для водворения в роте строгого, но разумного порядка и сделать солдата послушным орудием воли начальника и строгим исполнителем всего, что требуется законом и порядком службы?

Я полагаю, что как счастье и мир здоровой семьи зависит не от законодательных мер, а от их нравственных начал, которыми руководствуются в семье, так и в роте, в этой большой семье молодых людей, основным началом домашнего, казарменного быта должно быть нравственное побуждение хотеть и поступать так, как хотеть и поступать солдату должно; но, дабы поступки его всегда были в строгом согласии с законом и справедливостью, солдат должен знать предел возможного, и только при развитом, деятельном сознании можно смело кредитовать солдату свободу, дозволяя ему быть хозяином себя.

Сознание своего долга и осмысленное понимание своих прав и обязанностей приобретается солдатом лишь при условии умственного и нравственного развития.

II Умственная сторона

Последняя кампания (Плевна, Шипка, Карс, Баязет)[59], а также свидетельство первых военных авторитетов удостоверяют в том, что русский солдат — первый в мире (терпелив, хорошая нравственность, малая впечатлительность, безответная покорность приказу начальника, безграничная преданность престолу, отечеству и вере отцов), и если недостает чего, то это некоторого запаса интеллигентности. Скудость умственных сил, вносимых населением в нашу армию, заметно отражается на этой последней и постоянно тормозит ход образования нижних чинов.

Из принятых на службу в 1879 году 217 050 человек, умеющих читать и писать или только читать, было 41 828 человек; в 1880 году из 231 677 человек, умеющих читать и писать или только читать, было 47 158 человек. Эти данные указывают на подавляющую цифру темного, неграмотного люда в нашей армии. Но простая грамотность — эта первая ступень в развитии человека — есть только внешняя форма, одно из средств развития, и остановиться на одной лишь грамотности, очертив ею круг умственного развития солдата, было бы по меньшей мере бесполезно. Мастеровые и фабричные в большинстве случаев народ грамотный, но это не мешает им быть завсегдатаями кабаков и трактиров.

Для простого, неразвитого человека религия является живою, нравственно просвещающей, сдерживающей силой; в этом нас убеждают солдаты из латышей, католиков и даже евреев. Кому неизвестно то безграничное доверие, та простота отношений, которые спокон века существуют между мужиком и «батюшкой»? В тяжелые и радостные минуты своей жизни привык наш крестьянин обращаться к священнику, доверчиво раскрывая перед ним свои горести и радости. Связь эта, исторически установившаяся, представляет прекрасное, готовое средство; необходимо, чтобы она продолжала существовать и в армии, но здесь она, к сожалению, обрывается.

Наш полковой священник в большинстве случаев стоит особняком от внутренней бытовой жизни солдат, и, за исключением обязанности, упомянутой в 148-й статье Положения об управлении полком — «увещевать по поручению полкового командира порочных нижних чинов», — священник является лишь исполнителем церковных треб и обрядов. Обязательные уроки закона Божия в учебной команде, состоящие из объяснения богослужения, таинств, символа веры, заповедей и прочего, касаются лишь ограниченного числа слушателей (4–5 человек на роту), и притом отвлеченные догматы для своего уразумения требуют предварительной подготовки, а потому уроки эти, нося казенно-обывательский характер, подвергаясь тому же процессу заучивания, как и другие обязательные предметы учебной команды, не приносят никакой пользы в смысле просвещающего, сдерживающего начала.

Для духовного развития солдата, для живого воздействия на его душу священник должен быть активным участником солдатской жизни роты и полка, но не в учебной команде с ее классической обстановкой, а в роте, в живой, непринужденной беседе объясняя обязанности христианина вообще и воина в частности (присяга), опираясь на примеры из жизни той же роты, иллюстрируя свой рассказ яркими примерами человеколюбия и самопожертвования русских людей, укореняя в солдатах доблести храброго воина и честного русского гражданина.

Наш крестьянин рядом с религиозным благочестием нередко поражает крайне грубым и циничным отношением к вопросам и предметам нравственного и религиозного культа; его понятия о природе и ее явлениях составляют одно сплошное заблуждение, и кому же поручить дело его нравственно-умственного перевоспитания, как не священнику, которому с колыбели он привык доверять и который прекрасно знает все условия сельского быта.

А потому я полагал бы крайне полезным организовать вечерние беседы полкового священника с нижними чинами (сводя 2–3 роты); беседы эти, имея целью устранить в солдате все дикое, грубое и укрепить все доброе, благородное, справедливое, будут прекрасным подспорьем для ротного командира в его стремлении направить и поддержать солдата на добром пути, и, бесспорно, беседы эти отразятся смягчением нравов казарменной жизни и уменьшением процента преступности.

В дружеской беседе, живым образным языком, доступным пониманию солдата, священник разовьет сознательную любовь к отечеству (откуда пошла и как стала Русская земля, нынешний строй государства, жизнь крестьянская до и после освобождения, участие крестьянина в гласном суде и земских собраниях и проч.), даст разумное понятие о природе и ее явлениях, рассеяв бесчисленные суеверия и предрассудки (на чем стоит и чем держится земля, вера в леших, домовых, обращение, столь часто практикуемое солдатами, к ворожеям и проч.), и слово священника, если оно будет согрето любовью к солдату, найдет скорый доступ к сердцу и уму его, так как священнику в силу строя деревенской жизни он привык бесконечно верить.

Вторым сильным деятелем в умственном развитии солдата мог бы быть полковой врач. Полковой врач должен быть активным членом военной части с очень сильным голосом во всем, начиная с солдатской обуви и кончая обучением. Ротный командир и полковой врач должны дружно идти рука об руку, помогая друг другу в развитии здоровья нижних чинов как основе всякого другого развития. Врачу недостаточно наблюдать лишь над выполнением известных гигиенических мер (на это есть писаные правила, инструкции) в роте «и о замеченных по сему предмету отступлениях немедленно докладывать полковому командиру», но необходимо товарищеское, душевное отношение к ротному командиру, помогая последнему данными, выработанными наукой и личными наблюдениями.

К сожалению, некоторые врачи слишком склонны увлекаться административной частью своих лазаретов и, всецело погружаясь в отчетности и донесения, принимать слишком слабое участие в повседневной казарменной жизни. Осмотр нижних чинов в сроки, назначаемые полковым командиром, проба ротной пищи, наружный осмотр помещений — вот почти вся служилая деятельность наших врачей. Уже и не говоря про посещение рот дивизионными и корпусными врачами — это целое событие в роте, настоящий осмотр, которому предшествует полуда ротных котлов, добавка в кашу лишних фунтов сала, натирание пробных ложек укропом (дабы отшибало нос, как выражаются солдаты), мытье тюфяков и набивание их свежей соломой. Не лучше ли было бы, если бы деятельность нашего военно-врачебного персонала составляла бы неотъемлемую часть казарменной жизни и была бы естественным, привычным элементом повседневного течения солдатской жизни. К посещению врача, как и священника, солдаты должны быть так же привычны, как и к посещению своего ротного командира. У себя дома и здесь, в казарме, солдат наш боится лекаря, а на лазарет и больницу смотрит как на место неизбежной смерти, а потому необходимо сблизить солдата с врачом, для чего последнему, отбросив всякую торжественность, следует слиться с полковым начальством в дружном усилии всестороннего развития солдата.

Наш солдат недорого ценит свою жизнь, свое здоровье, тем более должны мы его беречь. Для того чтобы солдат с доверием относился к мерам, направленным к его оздоровлению (казарменный запах, въедающийся в солдатскую одежду, сероватый цвет лица, грудные болезни — следствие громадной примеси сернистого водорода в казарменном воздухе), недостаточно уроков гигиены в учебной команде, страдающих теми же недостатками, как уроки закона Божия: нужна живая беседа, согретая любовью к человеку. В этих беседах толковый врач, имея в руках массу фактов, почерпнутых из военно-медицинской практики, прибегая иногда к волшебному фонарю, исподволь, постепенно уяснит всю важность мер, употребленных для здоровья солдата, рисуя ему все гибельные последствия пьянства и венеры.

Солдат, заболев венерой (на 1000 человек служивших в войсках в 1879 году больных этой болезнью было 44,24 %, а в 1882 году — 37,8 %), не только себя губит, но разрушает здоровье и семьи, в которую он вернется, а потому, оздоравливая солдата, знакомя его с здравыми гигиеническими понятиями, мы некоторым образом содействуем оздоровлению самого народа. А народ наш, несмотря на установившуюся за ним репутацию железно-здорового, по статистическим данным далеко не так здоров. Тут смешивается здоровье с выносливостью. С 1874 по 1883 год в воинских присутствиях освидетельствовано до трех с половиной миллионов лиц всех местностей империи, и оказывается, что призывный возраст, захватывающий наиболее цветущий, жизненный элемент народа, выделяет из себя громадную цифру освобожденных по болезням и телесным недостаткам («Военный сборник», № 8 и 10 за 1883 год), и, за исключением этого, в ряды армии все так же проскальзывает слабый, хилый элемент, так как в рядах новобранцев постоянно оказывается известный процент «незаконногодных», то есть таких индивидуумов, которые после признания их во время набора годными оказываются потом пораженными какими-нибудь патологическими недугами или недостатками. Военно-медицинская пресса не раз уже говорила об этом ненормальном явлении в деле отправления воинских повинностей, и, вероятно, будут выработаны более верные меры (роль врача в присутствии не должна быть пассивна) для ограждения военного министерства от бесполезного расхода денег, а войска — от наплыва «незаконногодных» новобранцев.

Для того чтобы человек жил здоровой жизнью и хорошо работал, ему необходимы кроме достаточной пищи известные возбуждения, которые выводили бы его от времени до времени из обычно монотонной колеи жизни; образованные люди удовлетворяют этой потребности книгами, общественными собраниями, музыкой, театрами; солдату же мы предложим вечерние беседы священника, врача, офицеров, туманные картины, казарменные спектакли, и полковое начальство не остановится перед средствами, так как эти затраты сторицею окупятся умственно-нравственным подъемом нашего солдата.

Интересы военной службы требуют, чтобы каждый вступающий в ряды войска твердо знал, какие права и обязанности он приобретает и чего лишается из тех прав, которые принадлежали ему в гражданской жизни. Кроме того, солдату должно быть ясно как день, что дисциплина не составляет исключительной, неотъемлемой особенности военной службы, что она также нужна и в гражданской жизни, и разница лишь в строгости, так сказать, в напряженности, а потому, приучая его к дисциплине военной, мы тем самым подготовляем его к дисциплине гражданско-общественной. Но было бы большим самообольщением думать, что все это солдат усвоит путем толкования и обучения, — для этого нужен ум развитый, способный осиливать отвлеченные понятия.

Весьма важной мерой для умственного развития солдата является чтение книг и газет. Наш простой народ далеко не глуп. Яркая простонародная речь, пословицы, поговорки, наконец, весь народный эпос — результат тысячелетней умственной работы народа — красноречиво свидетельствуют о его стихийной умственной крепости.

Нравственно ответственные за правильное умственное развитие солдата, мы должны зорко следить за книжным материалом, обращающимся в руках солдата. Надо сознаться, что желаемый спрос на чтение встречает недоброкачественное предложение в лубочных изделиях разных аферистов, и солдат тратит свой грош на безграмотные, бессмысленные, неопрятные изделия этой литературы вроде «Битвы русских с кабардинцами», «Английских милордов», «Сонников»; литература эта давно уже вошла в моду у грамотного простолюдина и следует за ним в казарму. Вся эта «духовная пища» имеет целью лишь тешить и щекотать животные инстинкты, но никак не развивать.

Эксплуатация скудного солдатского кармана, завоевывая себе все больший и больший район действий, с бесцеремонностью, свойственной аферистам, направила свою деятельность на руководства и пособия для нижних чинов, запрудив наш книжно-военный рынок изданиями сомнительного качества. Наши ротные библиотеки имеют прекрасные издания вроде «Досуг и дело», хотя число экземпляров далеко не достаточно по числу людей; но если ротный командир и младшие офицеры роты возьмут в свои руки как направление солдата в выборе путных книг, так и самое чтение, то дело поправимо; вообще руководить чтением обязательно должны офицеры, так как для солдата, лишенного всякой элементарно-научной подготовки, чтение — простой механический процесс складывания букв в слова. Чтение должно быть в высшей степени занимательным, обдуманным и строго систематичным, шаг за шагом втягивая солдата в область интересных и нужных для него знаний. Вкореняя в солдата полезное знание и верное понимание вещей, мы косвенным образом проникаем в невежественную среду нашего крестьянства, внося туда лучи света и теплоты; грамотный развитой солдат, вернувшись в деревню, не раз помянет нас добрым словом, найдя себе как кусок хлеба, так и уважение от сельчан.

Если улучшение казарменной нравственности мы поставим в зависимость от умственного развития, то вряд ли кто осудит выписку на роту дешевой газеты, но выписка эта должна происходить на счет наличного числа людей роты (4–5 копеек с человека в год), и газета таким образом становится собственностью роты вообще и каждого солдата в отдельности. Мне известно несколько примеров выписки ротою газеты, и нужно видеть ту наивную гордость, с которой солдат рассказывает солдату другой роты, что он узнал из «своей» газеты. Газета должна получаться на имя фельдфебеля и вечером ротным командиром или одним из младших офицеров прочитываться при общем собрании роты; это будет прекрасным подспорьем, темою для вечерних бесед. Новобранца надо учить новым для него словам, названиям вещей, понятиям. В своем сельском быту, среди примитивных начатков культуры, работая от зари до зари со своими молчаливыми спутниками — топором да сохой, он довольствуется для своего обихода сравнительно небольшим числом слов, и неудивительно его недоумение, а порой бестолковость, когда ему приходится стать лицом к лицу с теорией стрельбы или дисциплинарным уставом, полным незнакомых для него слов и выражений.

Время, проведенное солдатом вне роты, вне расположения ротного командира, есть решительно потерянное в деле подготовки солдата; отсюда первым условием для успеха дела является необходимость, чтобы наличное число людей роты возможно менее бы разнилось от списочного. Полковые, учебные, музыкантские, барабанные команды, швальни и мастерские, а также разные командировки отнимают массу людей в ротах, а за отчислением домашнего расхода — ротного писаря, артельщика, кашевара, хлебопека, конюха, офицерской прислуги, больных — наличный состав окончательно расплывается, и вся деятельность ротного командира, младших офицеров и унтер-офицеров сосредоточивается на молодых солдатах. Не имея ничего против необходимого расхода в полковых учебных командах, я позволю себе заметить относительно расхода, идущего на музыкантские команды и разные мастерские. Музыкантский хор — это балованное дитя полкового начальства и гордость полка. Конечно, приятно слушать хорошую музыку, но вместе с тем нельзя забывать, что с чисто боевой точки зрения значение музыки в войсках ограничивается только тем, что она способствует стройному движению колонн, как на плацу, так и в бою, а потому излишнее развитие музыкантского элемента в полках и принесение для этого в жертву нередко лучших людей роты, мне кажется, не оправдывается боевой необходимостью.

Мастерская поглощает от 5 до 10 часов в роте (предмет постоянного пререкания ротных командиров с хозяйственной частью полка). Удивительно влияние мастерских на солдат: бравый солдат, попадая в швальню, чрез неделю для опытного глаза ротного командира неузнаваем — и нравственно и физически опускается. Расход этот, к сожалению, не ослабевает, несмотря на приобретение полками усовершенствованных швейных машин и отпуска в войска вещей в готовом виде. Кроме этих более или менее продолжительных расходов роты несут еще временные, краткосрочные расходы.

Представителем рабочей единицы в казарме является солдат. Труд его даровой, и рабочих рук много. Это обстоятельство и служит нередко причиной для несообразного пользования этой даровой силой. Куда довольно бы послать двух человек — посылают четырех, пятерых. Работа идет неспоро, вяло, небрежно, и солдат отправляется на нее, как на отдых. Если бы утилизировать ту массу ненужного избытка работы, которая тратится за год в казармах на мытье полов, чистку двора и исполнение разных хозяйственных надобностей полка или роты, то можно бы было много лесов насадить, железных дорог настроить, канав накопать. Экономия в затрате солдатской рабочей силы вдвойне необходима как для достоинства и быстроты самой работы, так и для сохранения людей для их прямого дела.

III Нравственная сторона

Предварительно позволю себе небольшое отступление. Нравственное поведение и нравственная сила характера — две вещи, совершенно разные. Человек может быть безукоризненно нравственного поведения, но безо всякой нравственной силы характера, и обратно. Нравственное поведение есть дело воспитания, дрессировки; нравственная сила характера есть результат сложных условий (национальность, наследственность, обстановка, при которой действует человек). Нравственное поведение, раз оно укоренилось в человеке, сопровождает его всю жизнь: эта величина постоянная. Нравственная сила характера обусловливается массою внешних обстоятельств, может быть доведена до наибольшего напряжения и низведена нуля: эта величина крайне изменчивая (Плевна 30 и 31 августа)[60].

Есть одна общая черта между нравственным поведением и нравственной силой характера — что на то и другое поразительно действует пример. Существенную же разницу между ними составляет то, что нравственное поведение обнаруживается в каждом поступке действий человека, нравственная же сила проявляется лишь при особых условиях, обстоятельствах. Иногда в ничтожном, завалящем солдатике никто и не подозревает той массы энергии и нравственной силы, которую он способен проявить в момент боя, обаятельно действуя на всю часть, электризуя самые трусливые натуры. Нравственное поведение есть сторона скорей домашняя, имеющая особенную ценность в мирное время. В военное же время нравственная сила характера приобретает громадное и исключительное значение. Это единственный залог победы.

Нравственная сила характера удесятеряет физические силы человека. Оставив в стороне излюбленный пример Марафона (10 000 греков бьют 100 000 персов), напомню лишь августовские дни бешеных атак Сулеймана на Шипку или Ахал-Текинскую экспедицию как яркие примеры высокого подъема нравственных сил нашего солдата.

Установив разницу между нравственным поведением и нравственной силой характера, обращаюсь к разбору нравственного поведения солдата как к условию, необходимому для поддержания в части чинности, порядка и дисциплины.

«Если придуманы, — говорит Спенсер[61], — различные упражнения для физических сил, то необходимо завести гимнастику и для нравственных».

Гимнастика эта в сфере казарменной жизни в разные времена носила разный характер. В каждую эпоху развития человечества господствующий дух и господствующие идеи проникают во все сферы и держатся на одном уровне, подобно воде в соединенных между собой сосудах. Этот вездесущий дух времени, волей самого законодателя, проник в темные уголки казарменной жизни, положив в основу обращения с солдатом чисто человеческие начала (воинская повинность как деятельное орудие развития и образования), отбросив все позорящие наказания, унижающие человеческую личность (шпицрутены, розги). Если современная криминалистика признает личность в самом закоренелом злодее, то подавно должно признать человеческую личность в существе, призванном охранять закон и служащем одною из самых надежных гарантий внутреннего спокойствия, порядка, внешней безопасности. Армия, еще недавно служившая местом для заклеймивших себя позором, ныне представляет кровный союз людей, исполняющих святую обязанность защищать честь и интересы отечества.

Субъективные особенности натур чрезвычайно разнообразны. Солдат как отдельная единица может быть загадкой, но рота вся вообще, в целом, представляет поверхность, на которую с полной уверенностью в успехе может действовать ротный командир. Действия эти должны стремиться к установлению такого внутреннего порядка, при котором бы удовлетворялись до мелочей все требования закона и вместе с тем не игнорировались бы законные требования человеческой природы. Раз такой порядок заведен, ротный командир может быть покоен: нравственное поведение вверенных ему людей обеспечено. В роте образуется преобладание хороших элементов, которые имеют интерес в сохранении порядка и совокупное значение которых достаточно сильно, чтобы побороть влияние вредных элементов, нарушающих установленный порядок.

Внутренняя бытовая жизнь солдата проходит между двумя противоположными течениями: с одной стороны, монашеская жизнь и тиски дисциплины, а с другой — улица с ее соблазнами и увлечениями. Раз невозможно разделить эти два течения стеною, то по крайней мере надо стараться примирить их, сохраняя достоинство солдатского звания и исполняя требования закона.

Положим, ротному командиру известно, что один из солдат его роты имеет на стороне любовницу. Солдат он трезвый, честный, умеет себя «соблюдать в аккурате». Внутреннему порядку роты не будет нанесен ущерб, если он и будет посещать ее, удовлетворяя этим настоятельную потребность молодого, крепкого организма. Но раз она его посетила или он опоздал явиться к сроку в казарму, то этим нарушением он лишается отлучки со двора, и, конечно, прямой интерес солдата будет соблюдать и охранять порядок.

Ротному командиру не требуется быть проницательным знатоком сокровеннейших тайн человеческого сердца. Нужно лишь осмысливать требования закона и дисциплины и руководствоваться в своих отношениях к солдату законными человеческими началами не в смысле расплывающегося беспредметного благодушия, но деловыми резко очерченными отношениями.

Я не идеализирую солдата, хорошо зная, что в этой среде нередко встречаются субъекты нравственно неисправимые, но из того, что в данном обществе, есть больные, не следует же лечить и здоровых. Тут вся суть в умении прилагать чисто теоретические выводы к живым существам, в которых нельзя игнорировать присутствие нервов, сердца, половых влечений и проч.

Толкуя о поведении солдата, нельзя иметь в виду чисто абстрактное существо, изолированное от внешнего мира; такой прием может быть с успехом применен к изучению траектории в безвоздушном пространстве, но не к живому существу.

Рядом с логикой принципов (теория) существует логика фактов (практика), и если будем руководствоваться лишь логикой принципов, то можем дойти до прекрасных теоретических выводов. Например, казалось бы, что стоит лишь не давать людям водки — и пьянство прекратится, в роте водворится искомая трезвость, и солдаты, пробавляясь одним лишь чаем, утратят всякое побуждение посещать кабаки и трактиры; но, прикладывая сюда логику фактов (жизненная правда), выводы меняются: в сельском быту новобранец привык все важные моменты своей жизни (сватовство, кумовство, престольный праздник) сопровождать чаркой водки, и наше «положение о ротном хозяйстве», определив винную порцию для выдающихся моментов солдатской жизни, вероятно, имело в виду эту особенность. И в самом деле, как в день ротного праздника заменить традиционную чарку водки стаканом чая, когда у себя в деревне и бедняк в день престольного праздника последнюю копейку пускает ребром. Если и не дать солдату водки, то все равно он ее добудет, но путем контрабандным и благодаря нашему чисто теоретическому выводу может серьезно пострадать. Узаконенная выдача винной порции уже тем хороша, что это всегда составляет событие в роте, приятно нарушающее монотонную обстановку казарменной жизни.

Господин Бутовский, рисуя картину получки ротою по какому-нибудь случаю винной порции, видит тут две стороны: с одной стороны, торжественно веселый, оживленный говор и задушевное искреннее веселье, «но достаточно, — говорит он, — остаться еще несколько минут, чтобы увидеть обратную сторону процесса»: люди хмелеют, непьющие чувствуют себя угнетенными, над ними начинается глумление, раздаются обидные прозвища, возбуждающие общий презрительный хохот, в заключение появляется ворчливая и мелочная жалоба на тяжесть законных требований по службе. Мне кажется, что краски положены слишком густо. Сотни раз присутствовал я при поголовной выдаче казенного вина и, любуясь первой половиной картины, никогда не замечал второй. Во-первых, не так слаба солдатская голова, чтобы охмелеть от полчарки водки; во-вторых, терпимость в отношении других составляет отличительную черту русского человека. Вообще вторая сторона картины господина Бутовского есть скорее теоретический вывод, нежели факт, взятый из жизни. Что водка не составляет исключительного зла, в этом нас убеждает статья «О солдатских буфетах в полках 3-й гвардейской пехотной дивизии» («Военный сборник» № 10, 1883 года). «В буфетах продается водка, закуски, чай. Цифрами доказано, что солдатские буфеты не только не терпели от конкуренции городских торговцев, но и дали еще значительный доход. Значит, солдаты охотнее шли в буфеты, чем в кабаки или в трактиры, а главное — в нравственном отношении буфеты оказали хорошее влияние на нижних чинов, отвлекая их исподволь от бесцельного шатания по городу и посещения питейных заведений; по крайней мере, за все существование буфетов число нижних чинов, задержанных в разного рода увеселительных заведениях, значительно сократилось».

Если и бывает в ротах пьянство, то причина этому не внешняя, а внутренняя, психическая, и система «не пускать, запрещать» ни к чему не поведет. Сам господин Бутовский говорит: «…процент пьющих между солдатами увеличивается пропорционально количеству прослуженных ими лет». Следовательно, если бы предупредительные и карательные меры имели бы благой результат относительно уменьшения пьянства, то, конечно, количество пьющих постепенно бы уменьшилось соответственно увеличению сроков службы, — но мы видим обратное. В другом месте, говоря, что казенная порция не только знакомит совершенно непьющего новобранца с вином, но и систематически приучает его к выпивке, господин Бутовский спрашивает, «каким железным характером должен обладать новобранец, чтобы идти против общего течения». Конечно, нужно иметь недюжинный характер, чтобы идти против общего течения. Но если общее течение толково, разумно и нераспущенно, то полагаю, что пьянство стало бы единичною струею, которая непременно увлеклась бы общим потоком.

Рота, в которой установлен порядок, обладающий устойчивым равновесием, не понесет ущерба своей нравственности, если 2–5 солдат напьются, да и кто поверит тому ротному командиру, который бы стал наивно уверять, что у него нет отъявленных пьяниц.

Развитие в роте добрых нравов находится в прямой зависимости от установленных порядков, от течения внутренней жизни и от нравственной связи между ротным командиром и солдатами.

Нравственность, подобно дисциплине, не может быть предметом преподавания, и является она как результат известного режима, навыка, привычки.

Главными орудиями нравственного воспитания и развития добрых навыков должны быть:

1) Полная солидарность между людьми роты.

2) Строгая законность во всех отношениях старших к младшим и разумная справедливость в домашнем суде и расправе.

а) Солдат должен гордиться своей ротой; его сердцу должны быть близки и дороги интересы родной роты, так как в этом общем интересе замешан и его личный интерес. Крепкая связь, круговая порука создают ту общую нравственность роты, которую мы означаем словами: «образцовая рота». Раз нет спетости интересов, нет солидарности и связь между людьми не нравственная, а чисто механическая (солдату все равно, 5-й ли он роты или 14-й), то на такую роту нельзя положиться ни в мирное, ни в военное время, так как это будет не нравственно сплоченное целое, имеющее общие желания и коллективное самолюбие, но случайное скопище людей с врозь идущими интересами.

б) Рота есть военное братство, союз людей, судьбами которых руководит и управляет закон. Закон для них — единственная всемогущая сила, которую они признают за собой, и единственная внешняя воля, которой они подчиняются, а потому закон и только закон должен лежать в основе отношений старших к младшим. Но так как закон не может охватить всех разнообразных случайностей, всех мелких нарушений правил военной службы и дисциплины, всех оттенков в проступках, обусловливаемых индивидуальными особенностями отдельной личности, то законодатель с полным доверием к нравственному чувству, служебному такту и здравому смыслу начальника дает ему в руки сильное, острое средство — подвергать подчиненных взысканиям дисциплинарным, то есть без придания виновных военному суду, представляя и право самого выбора взыскания в пределах указанной законом власти.

Дабы не затмить в себе чистоту сознания должной меры в наложении взыскания и всегда держаться пути строгой постепенности и последовательности, необходимо соразмерять взыскания с нравственными мотивами проступка и личными свойствами каждого. Невольно припоминается прекрасный стих Шиллера: «Мы все видим, что человек совершил; мы не видим всего, с чем он боролся». Солдат предпочитает строгого, даже сурового начальника добродушному, рыхлому, так как в первом случае он знает, чего от него хотят и что его ждет.