Быть честным перед Богом

Предисловие[1]

Епископ Церкви должен быть хранителем и защитником ее учения — это неотъемлемая часть епископского служения. Я же оказался епископом в такое время, когда выполнение этого нелегкого долга требует особенной богословской углубленности и способности анализировать происходящее.

Ибо, как я полагаю, мы стоим на рубеже особого периода. Понять, чего же требует от нас истинная защита христианской истины, будет теперь всё труднее. Многие считают, что лучший и даже единственный способ защиты нашего учения — это настойчивое напоминание на ясном и понятном современном языке “веры, однажды преданной святым”[2][3].

И совершенно естественно, что сторонников такой точки зрения всегда будет большинство. В последние годы в Церкви было довольно много теологов и апологетов, которые посвящали себя именно этой задаче. Их дело обретало пылких последователей, и ясно, что спрос на такую апологетику не уменьшается. Все, что я буду говорить дальше, отнюдь не перечеркивает ее ценности.

И всё же, если смотреть в будущее, я думаю, что от нас требуется нечто большее, чем осовремененный пересказ традиционного ортодоксального учения. Если лишь к этому и сведется наша защита веры, то со временем мы, по всей вероятности, обнаружим, что нас больше никто не слушает, кроме крохотного остатка любителей религии. Мне представляется, нам необходимо куда более радикальное обновление, в ходе которого придется пересмотреть наиболее фундаментальные категории нашей теологии, такие, как понятие о Боге, о сверхъестественном, о самой религии. Я могу по меньшей мере понять тех, кто утверждает, что нам стоило бы (хотя это, конечно, невозможно) перестать пользоваться словом “Бог” на время жизни хоть одного поколения — настолько это слово пропиталось представлениями, с которыми пора расстаться, — если мы хотим чтобы Евангелие не утратило своего значения.

Ибо я убежден, что между традиционный ортодоксальным супернатурализмом, на языке которого выражена наша вера, и теми категориями, в которых осмысливает происходящее современный “светский” мир (скажу так за неимением более подходящего выражения), существует разрыв, который все больше увеличивается. При этом я имею в виду не то, что разрастается пропасть между христианством и языческим обществом. Это само собой.

Разрыв, о котором я говорю, зависит не от отношения к истине самого Евангелия. Ведь в тревожащем меня разделении многие христиане оказываются на одной стороне с теми, кто себя к христианам не причисляет. А среди думающих друзей-нехристиан я вижу немало таких, которые куда ближе к Царству Небесному, чем им самим кажется. Они-то думают, что отвергают Евангелие, на самом же деле отталкивает их прежде всего то специфическое мировоззрение, которое действительно не заслуживает доверия.

Более того, я сам рассечен надвое линией этого раздела, хотя со временем всё меньшая часть моего существа остается “по правую сторону” от границы. Так, когда я слушаю по радио или смотрю по телевизору дискуссию между христианином и гуманистом, я нередко ловлю себя на том, что мои симпатии скорее на стороне гуманиста. Это вовсе не потому, что колеблется моя вера или преданность Богу. Просто я инстинктивно разделяю с гуманистом неспособность принять те мировоззренческие схемы и религиозные модели, в которые облекается преподносимая ему вера. Я чувствую, что он прав, восставая против них, и мне всё более неловко, что “ортодоксия” должна с ними идентифицироваться.

Эти схемы я буду разбирать потом. А пока я хочу высказать точку зрения, что подлинными и даже необходимыми защитниками веры надо признать и радикальный вопрошателей, которые подвергают сомнению установившиеся структуры религиозного сознания и считают, что их вклад в общую апологетическую задачу Церкви именно в этом.

Благодушествовать я не склонен. Боюсь, что пока мы соберемся перебросить мост через пропасть, она станет много шире, и в Церкви, как и вне ее, возрастет отчуждение между сторонниками привычных (хотя и подновленных) рецептов и теми, кто считает своей высшей обязанностью честность, к чему бы она ни привела. К сожалению, я должен согласиться с теми словами д-ра Алека Видлера[4] из недавней (4 ноября 1962 г.) телепередачи, которые подверглись столь ожесточенным нападкам: “Теперь нам очень долго придется наверстывать упущенное: ведь реальное, глубокое мышление, интеллектуальная честность и обеспокоенность так часто подавлялись в Церкви!” Я ни в коей мере не хочу обвинить в нечестности всех тех, кто считает традиционную структуру метафизики и морали вполне приемлемой, — ведь я и сам в значительной части из их числа. Но я впадаю в уныние, когда думающих иначе начинают во имя защиты веры клеймить как предателей с неистовством, скрывающим собственную неуверенность.

Мне кажется, всё это чересчур похоже на то, что происходило в нашей Церкви сто лет назад, когда (как теперь признано) поборники традиционной ортодоксии сделали почти невозможной подлинную апологию Благой вести[5]. Оглядываясь на пройденный с тех пор путь, мы видим: почти всё, что говорилось тогда в Церкви, было отмечено чрезмерным консерватизмом. А то, что я попытался в пробном, дискуссионном порядке высказать в этой книге, сейчас покажется радикализмом, а многим, конечно, и ересью. Но я искренне убежден, что пройдет время, и мою ошибку будут видеть в недостаточной радикальности.

ДЖОН ВУЛВИЧСКИЙ

Ноябрь 1962.