Быть Руси под княгиней-христианкой

15

— Здесь.

Рогнеда остановилась на небольшой поляне, отбросила со лба космы седых волос, повернулась к Эрику:

— Ярл, ты рядом со священным источником, где каждую ночь собираются валькирии[161], чтобы решать судьбы храбрых викингов. Тут они кружатся в своём неслышном хороводе, отсюда по поведению самого Одина отправляются за душами павших викингов, дабы отнести их на Небо. Ни один смертный не может видеть их, лишь мне даровано богами слышать и разуметь райских дев.

Вещунья внезапно замерла, подняла руку, к чему-то начала прислушиваться.

— Ты видишь их, ярл? Слышишь ли поступь небесных дев? — шёпотом спросила она.

Эрик невольно вздрогнул, положил руку на перекрестие меча, внимательно огляделся по сторонам. Сплошной стеной высился вокруг него тёмный лес, сквозь густо переплетённые ветви деревьев слабо мерцал лунный свет. Со стороны ближайшего болота ветер приносил сладковатый запах гнили и однообразный шелест камыша.

— Я ничего не слышу, Рогнеда, — так же тихо ответил Эрик.

— Смотри и слушай, ярл. Райские девы приближаются к нам, сейчас они будут здесь. Ты чувствуешь, как изменилось всё вокруг?

Эрик до предела напряг слух и зрение. Лес и болото жили своей обычной ночной жизнью. Где-то вдалеке рыдали и стонали души не вознёсшихся на Небо воинов, рядом с поляной метались среди деревьев и кустов тени вурдалаков[162], жаждущих свежей и тёплой человеческой крови. Вверху среди полос лунного света мелькали светлячки душ сгинувших в утробах матерей младенцев. Где-то в камышах ухал и хохотал леший, над гладью воды изредка разносился звонкий, призывный смех русалок, зазывающий к себе одинокого путника. Из глубины болота слышался громкий плеск воды — это водяной поднимал над ней рогатую плешивую голову. Кое-где среди зарослей обступивших поляну кустов мерцали слабые жёлтые огоньки — то светились зрачки глаз хитрых и злых оборотней, прыгающих через головы над старыми, трухлявыми пнями.

— Я не вижу и не слышу валькирий, — произнёс Эрик.

Но вещунья уже не обращала на него внимания. Присев на корточки и склонив голову над бьющим из земли ключом, она напряжённо всматривалась в тёмную гладь воды. Эрик последовал её примеру. Вначале поверхность воды была непроницаемой для глаз, но вот на ней появился розоватый зайчик, и вода посветлела. Зайчик медленно опустился на дно, и дно начало светиться слабым мертвенным блеском.

Вскочив на ноги, Рогнеда выхватила из рук одного из сопровождавших её дроттов жертвенную чашу — братафулу, налила в неё жидкость из принесённого с собой сосуда. Высыпала туда некие порошки, размешала всё это высушенной вороньей лапой. Снова опустившись на колени, она закрыла глаза и выпила получившееся зелье мелкими глотками. Не открывая глаз, сыпанула себе в ладонь горсть ещё одного порошка. Эрик узнал его: это были высушенные и истёртые почти в пыль грибы-мухоморы, точнее, та их разновидность, отвар или порошок которой не были смертельны для человека, а только возбуждали его и увеличивали силы. Воинам этот порошок давал отвагу и презрение к смерти, у рожениц снимал боль, дроттам и вещуньям позволял видеть и слышать то, что было недоступно для глаз и ушей простых смертных.

А Рогнеда, частью проглотив порошок, а частью вдохнув его в ноздри, распустила по плечам волосы, вытянула над водой ладони и принялась медленно водить ими над её поверхностью. И Эрик не поверил своим глазам. Между водой и ладонями вещуньи появился голубоватый свет, вокруг пальцев запрыгали яркие искры, и над зеркалом воды возникло тусклое сияние. Глаза Рогнеды тотчас широко открылись, и колдунья рывком приблизила голову к источнику. Её тело дрожало, лицо напоминало застывшую белую маску, на которой жили лишь неестественно огромные глаза. И вдруг словно порыв ветра пронёсся над Рогнедой, на миг подняв её волосы дыбом. Но вот они снова упали на плечи, соскользнули с них, опустившись концами в воду, и лицо вещуньи полностью скрылось от взглядов окружающих.

Поверхность родника оставалась неподвижной, но вода внутри него будто забурлила, а со дна стали появляться какие-то тёмные полосы, радужные пятна, светящиеся точки. Всё это перемещалось по кругу, сталкиваясь и снова разбегаясь. Внезапно вода потемнела, и её прорезала, словно молния, ослепительная вспышка. В ярком светце Эрик увидел бьющую толчками из недр земли струю источника, пляшущие вокруг поднятые со дна песчинки, несколько камешков, покоящихся на подводном ложе.

Неожиданно всё исчезло. Слабо вскрикнув, Рогнеда сложила на груди руки и лицом вниз повалилась на землю. Отведя глаза от родника, Эрик почувствовал, как гулко колотится в груди сердце и пылают огнём щёки. Голова была как чужая, в ней с неимоверной быстротой проносились обрывки несвязных мыслей. Вскоре вещунья зашевелилась, невнятно зашептала, с видимым усилием поднялась на колени. Отбросила с лица косматую гриву и протянула к луне костлявые руки:

— Могучие боги, я здесь! Всевидящие валькирии, я рядом с вами! Откройте своим детям судьбу, укажите верный путь! Куда идти им, что делать? О боги, мы ждём вашей воли!

Она смолкла, с поднятыми руками застыла у родника как изваяние. И тотчас две огненные стрелы пронзили небо. Появившись из-за деревьев, они светящимися полосами пронеслись над поляной и исчезли в камышах среди болот. Словно заворожённый, Эрик проводил их глазами, и лишь голос вновь заговорившей Рогнеды вывел его из оцепенения:

— О боги, вы откликнулись на мой зов! Один, ты указал путь своим детям! Твои огненные стрелы зовут викингов в поход на Киев! И славные воины, твои послушные сыновья, исполнят твою волю!

Она говорила что-то ещё, но Эрик не слушал. Будто притянутый неведомой силой, ярл не мог отвести глаз от лесного родника. Ему казалось, что внутри струящейся у ног воды пробегают огненные всполохи, а её поверхность клубится. Порой чудилось, что он слышит неведомо откуда звучащие ласковые и мелодичные женские голоса, обращённые только к нему.

— Ярл, что с тобой? — раздался у него над ухом встревоженный голос.

На этот раз голос был резким и грубым и принадлежал одному из пришедших с Эриком варяжских сотников. Ярл от неожиданности вздрогнул, хотел повернуться к товарищу и не смог: тело было словно налито свинцом, а ноги будто приросли к земле и ему не повиновались.

— Ярл, мы возвращаемся в город, — продолжал сотник. — Идёшь с нами или останешься?

— Мы догоним вас, — ответила за Эрика подошедшая к нему Рогнеда.

Опершись на клюку, она дождалась, когда покинут поляну все сопровождавшие Эрика дротты и викинги. И едва стихли на тропе их шаги, обратилась к погруженному в свои мысли ярлу:

— Всё видел и слышал?

— Да. Я видел огненные стрелы Одина, указавшие дорогу войны на Полянскую землю. Помню молнию, насквозь пронзившую родник и ушедшую в песок. Я до сих пор слышу исходящие из воды неведомые мне женские голоса. Не знаю, что со мной, но моё тело словно чужое, голова пуста, я сам не свой. Отчего это, Рогнеда?

— Только что ты был рядом с богами и собственными глазами видел уготованную тебе судьбу. Может, твой разум не смог ещё постичь это знамение, но его поняла твоя душа и уже трепещет и стонет, заставляя содрогаться и цепенеть послушное ей тело. Потому что недолго осталось ходить тебе под небом, отважный викинг. Знай, что дни твои уже сочтены богами...

— Да, я видел игру родниковых струй и слышал голос воды. Но я не знаю и не понимаю языка богов. Я лишь видел и слышал, однако ничего из этого не понял. Что пожелали открыть мне боги?

Вещунья отвела взгляд от Эрика.

— Скоро ты сам узнаешь собственную судьбу и поймёшь, отчего сейчас так тревожно и страшно твоей душе.

Шагнув к вещунье, Эрик схватил её за плечи и сильным рывком оторвал от земли. Согнул в локтях руки и поднёс съёжившуюся Рогнеду к своему лицу.

— Старуха, боги открыли тебе мою судьбу, а ты поведаешь её мне. Какой бы она ни была... Слышишь? Говори, или вытрясу из тебя душу.

И Эрик встряхнул вещунью с такой силой, что у той затрещали кости. Охнув, Рогнеда побелевшими от ужаса глазами уставилась на викинга.

— Ярл, оставь меня. Я скажу всё.

Эрик опустил старуху на землю, и колдунья, подобрав выпавшую из рук клюку, снова сложила на ней ладони.

— Помнишь огненную молнию, пронзившую воду и песчаное ложе источника?

— Конечно. После этого у меня будто что-то оборвалось в груди.

— Ты видел не молнию, ярл, а свою смерть. И огонь богов указал место твоей скорой гибели.

Эрик недоверчиво глянул на вещунью.

— Врёшь, старуха.

— Я говорю правду. Ты и хазарин Хозрой — гости Руси, но оба желаете ей зла и крови. И русская земля не хочет больше носить вас на себе. Поэтому вы оба не вернётесь на родину, а навсегда останетесь здесь. Тебя, ярл, поглотит земля, а хазарина — водная бездна. По воле Неба вы уже мертвы, и вам нет места среди живых.

Некоторое время Эрик молчал, затем распрямил плечи и, гордо вскинув голову, сказал:

— Я — воин, и смерть не страшна мне. Я уже не раз встречался с ней и готов расстаться с жизнью без сожаления... будь то на земле или воде. Но я хотел бы умереть как истинный викинг: в бою и с обнажённым мечом. Скажи, какую смерть уготовили мне боги?

— Ты умрёшь как настоящий воин — лицом к врагу и с оружием в руках. Но твоё тело не увидит погребального костра, а душа не вознесётся на Небо к предкам.

— Ты лжёшь! Если викинг погибает в бою, он умирает как герой. И потому его тело навсегда исчезает в погребальном очищающем огне — это священный долг уцелевших товарищей либо победивших врагов, отдающих дань уважения и памяти погибшему храбрецу. Таковы законы всех настоящих воинов, каким бы богам они ни поклонялись. Я не верю твоему гаданию, жалкая старуха! Не желаю больше слушать твоё враньё! Прощай.

Круто развернувшись и даже не взглянув на Рогнеду, Эрик быстро зашагал по тропе прочь от родника. Не успели замереть звуки его шагов, как из кустов, обступивших поляну, появились Хозрой и двое слуг-германцев с луками в руках. Слуги остановились поодаль, хазарин приблизился к вещунье.

— Видели варяги наши стрелы?

— Огненные стрелы пронеслись над самыми их головами. Я истолковала это как знамение Одина, зовущее викингов в поход на Киев. Сегодня мне удалось сделать всё так, как ты велел.

— Хорошо. Я позаботился, чтобы ни князь Лют, ни киевский воевода Микула, которого я недолюбливаю со времён Хвалынского похода князя Игоря, не проведали о гадании, а потому русы не смогли помешать нам, — весело произнёс Хозрой. — Надеюсь, ты не вздумала посвятить в нашу тайну Эрика? — подозрительно покосился он на вещунью.

— Зачем? — пожала плечами Рогнеда. — Ярл силён как бык и так же глуп. Хотя он жаден и готов продать за золото собственную душу кому угодно, однако слепо верит в богов и страшится их. Так пусть считает, что не только твоё золото, но и воля Одина зовут его в поход на полян.

Распрямив плечи и вскинув голову, положив ладонь на крыж меча, древлянский боярин Ратша рассматривал открывшийся перед ним город. Стольный град всей Руси располагался на высоких днепровских холмах, окружённый широким земляным валом и толстой крепостной стеной. Высились по углам стен сторожевые башни, торчали заборола[163], разверзлись тёмные провалы крепостных ворот. Блестели шлемы и наконечники копий охранявшей их стражи. Лепились по склонам зелёных холмов посады, у впадения в Днепр Почайны раскинулась пристань. К самой воде спускались хижины рыбаков и подворья ремесленников.

Только не на крепостные стены или жилища горожан и рыбаков смотрел боярин Ратша. Его взор был прикован к стоявшему на вершине одного из киевских холмов великокняжескому терему. Матово отсвечивали под лучами солнца его белые гладкие стены, выложенные из каменных плит. Всеми цветами радуги сверкали узорчатые окошки, словно жарким огнём пылала многоскатная медная крыша. Над теремом вонзалась в небо высокая изящная башня-смотрильня, подарок покойного князя Игоря жене, дабы она могла первой узреть возвращавшегося из походов своего мужа-воителя.

Такого терема и башни-смотрильни не было на Русской земле больше ни у кого, лишь великие киевские князья могли позволить себе иметь такое диво. Но минуло их время! Скоро хозяином стольного града всей Руси и красавца терема будет древлянский князь Мал, которому он непросто служит, но и является его близким другом и незаменимым советником в делах.

Лодка уткнулась носом в прибрежный песок, остановилась. Боярин выпрямился на лавке, довольно прищурил глаза, разгладил пятерней пушистые усы. Он и не ожидал, что ему приготовят такую торжественную встречу! На берегу в полном воинском облачении замерли несколько длинных рядов киевских дружинников, дорога, ведущая от реки, была устлана коврами. Что ж, так и должно быть. Древляне взяли жизнь киевского князя, взамен они предлагают Киеву нового князя, а княжьей вдове — нового мужа. Все, как гласят и требуют древние обычаи русичей.

Правда, с предыдущими древлянскими посланцами-сватами произошло нечто странное и не до конца понятное. Согласно докатившейся до Искоростеня молве, древлянские посланцы заживо сгорели в бане на великокняжеском подворье, где решили попариться после дальней дороги. Что это было: несчастный случай или злой умысел со стороны полян? Конечно, бани на Руси, в том числе и на Древлянской земле, горели не раз и не два, но почему из всех посланцев-сватов, находившихся в бане, не спасся ни единый человек? Как могло произойти такое, если даже в самой захудалой русской бане, помимо двери, всегда имеется окошко, в которое если даже нельзя выбраться из бани наружу, то всегда можно позвать на помощь, а великокняжеское подворье не безлюдное болото, где твой глас никто не услышит?

Мнение окружения князя Мала относительно гибели посланцев-сватов разделилось — одни считали происшедшее неприятной случайностью, причиной которой мог быть обычай древлян во время мытья в бане чрезмерно потреблять хмельное зелье, другие расценивали смерть посланцев как красноречивый ответ властолюбивой и вероломной киевской княгини-христианки на предложение, с которым прибыли древляне. Чтобы не плутать в домыслах, а узнать истину, князь Мал отправил в Киев новых сватов во главе с близким к себе боярином Ратшой, которому велено было явиться обратно с ясным ответом княгини Ольги — согласна она или нет стать законной женой древлянского князя Мала.

Поднявшись с лавки, боярин собрался было шагнуть на песок, однако был вынужден отказаться от этого намерения. Часть киевских дружинников вошла в воду, выстроилась вдоль бортов древлянских лодок. Были они без щитов и копий, в их руках виднелись толстые верёвки. По команде воеводы, взмахнувшего на берегу мечом, дружинники протащили верёвки под днища лодок, одновременно рванули их вверх. Лёгкие речные судёнышки поднялись из воды, повисли в воздухе. По новому взмаху воеводского меча дружинники сделали первый шаг к берегу, второй, и лодки поплыли между их плечами на сушу. Боярин вновь опустился на лавку, подбоченился. Он ещё никогда не слышал, чтобы кому-либо на Руси оказывались такие почести.

Медленно плыли над дорогой к великокняжескому терему древлянские лодки, без единого звука шагали вдоль их бортов ряды киевских дружинников. Шедший впереди воевода остановился, развернулся к древлянам, поднял меч. И боярину показалось, что под усами киевлянина мелькнула зловещая усмешка. Наверное, почудилось. Ведь так ласково светит в лицо солнце, так мирно плещет за спиной речная волна, так спокойно и радостно на душе.

Воевода опустил меч, и дружинники, несущие лодки, выпустили верёвки из рук. Раздался треск ломаемых жердей, в глазах у Ратши померк свет. Лодки упали в темноту, ударились и заскрежетали днищами о землю, повалились набок. Древлянские лодки валялись на дне глубокой, с отвесными стенами ямы, вырытой посреди дороги и прикрытой до поры до времени слоем жердей и положенными поверх них коврами. Вырвав из ножен меч и подбодрив себя и спутников воинственным кличем, боярин задрал голову. И замер с раскрытым от ужаса ртом: затмевая дневной свет, сплошным потоком с десятков заступов летела сверху на древлян земля...

Скрестив на груди руки, стояла возле узкого окна в башне-смотрильне Ольга. Наблюдала, как дружинники заравнивали землю и укладывали дёрн на месте, где только что плыли по воздуху к её терему древлянские лодки.

— Ночью, воевода, поведёшь передовой отряд моей дружины на древлян, — сказала она находившемуся рядом Свенельду. — Прямо к их главному граду Искоростеню. Покуда древлянам не ведома судьба их посланцев во главе с боярином Ратшой, ты должен скрытно и без помех пройти через болота-трясины и напасть на город. Собирая дань, ты десятки раз бывал на земле древлян и справишься с этим заданием лучше любого другого воеводы. Внезапность удара утроит число твоих воинов и сбережёт немало их крови. Даже если не удастся захватить Искоростень, твой отряд откроет дорогу всему нашему войску.

— Великая княгиня, прежде чем я окажусь под стенами Искоростеня, к нему могут подойти викинги ярла Эрика, который ради возможной добычи постарается принять участие в нашей междоусобице. Как в этом случае поступить мне: вступить в сражение с древлянско-варяжским войском или ждать прибытия наших главных сил?

— Забудь о викингах ярла Эрика, воевода. В Полоцке по моему и главного воеводы Ратибора приказу находится воевода Микула, которому надлежит передать князю Люту моё повеление отправиться в поход на древлян. Уверена, что под любым благовидным предлогом полоцкий князь откажется от похода, но мне его помощь и не нужна. Истинная цель, с которой воевода Микула прибыл в Полоцк, следующая — используя князя Люта, не допустить враждебных действий викингов ярла Эрика против Киева. Зная Микулу, я не сомневаюсь, что эта задача ему по плечу.

— Великая княгиня, если в Полоцке воевода Микула, оттуда под Искоростень не явится ни один викинг. Мой отряд выступит в поход с заходом солнца. Да помогут мне Перун... и твой Христос...

Оставшись одна, Ольга снова подошла к продолговатому окну. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показался ли за излучиной Днепра ветрила[164] ладей Игоря, возвращавшегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины.

Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед Ольгой раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати. Ещё ниже по склонам жались друг к дружке тесные, приземистые домики горожан с их двориками и огородами. За крепостной стеной, ближе к Днепру, виднелись торговые и ремесленные посады: Киселёвка, Щекавица, Подол. Чёрные и желтовато-серые дымы, поднимавшиеся в той стороне над кузнями, пятнали чистоту неба и застилали нежную голубизну Днепра. Пристань у Почайны была сплошь уставлена купеческими ладьями и заморскими кораблями, а торжище, раскинувшееся невдалеке от берега, темнело, как всегда, от разлившегося по нему людского моря. Но больше всего Ольга любила смотреть на бескрайние зареченские просторы и длинные золотистые отмели, протянувшиеся по ту сторону Днепра, на зелёные степные курганы, дрожащие в знойном мареве.

О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не гордиться и не восхищаться тобой! Да неужто она откажется от права быть твоей хозяйкой? Ни за что?

Поглаживая бороду, князь Лют с интересом окинул взглядом стоявшую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом и распушёнными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрела на князя.

— Кто ты, дева?

— Любава, дочь сотника Брячеслава. Вместе с дружинами киевского воеводы Олега он ходил в поход на Бердаа и не вернулся оттуда.

— Помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что привело тебя ко мне?

— Три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом в грудь, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его с собой, выходила целебными травами и кореньями. Пёс, едва встав на ноги, начал рваться в лес, и мы с матерью с трудом удерживали его дома. Сегодня мы отпустили пса, и он привёл нас в глухой овраг, где принялся разрывать лапами землю. Мыс матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Этот человек умер не своей смертью, а был убит. С этой татьбой[165] я и пришла к тебе, княже.

— Ты знаешь убитого?

— Да. Оттого и явилась сразу к тебе, а не к тиуну. Это чужеземец варяг, и не простой викинг или купец, а главный их дротт. Ещё раньше на торжище я слышала, что он пошёл в лес за травами и до сих пор не возвратился.

Лют опустил голову, нахмурился. Он тоже знал, что в пригородном лесу исчез верховный жрец Одина, поиски которого ни к чему не привели. И теперь, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это сулит ему, князю земли, на которой убили её гостя, мало приятного. Русские законы делили убийства на два вида: в сваре, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай разбоя, причём чужестранца и к тому же дротта. Было над чем призадуматься полоцкому князю.

— В день, когда нашла собаку, видела в лесу ещё кого? — спросил Лют.

— Да. Встретила двух челядников одного хазарского купца. Заметив меня, они спрятались за деревом. Но за день до этого я покупала у их хозяина бусы и хорошо запомнила его прислужников.

— Кто тот купец?

— Хозрой. Он уже несколько дней сидит на торжище.

— Хозрой, Хозрой, — повторил Лют. — Много слыхал о нём, даже встречался с ним во время Хвалынского похода. Знаю, что сейчас он в Полоцке и вертится подле пришлых варягов. Но это дело понятно: у него — товар, у викингов — серебро. Но что делать с челядниками в лесу, зачем прятаться от случайно увиденной девы? Ты не ошибаешься, Любава?

— Нет, княже. Я сама удивилась, что им понадобилось в лесу. Зачем бояться меня и укрываться, будто тати[166]?

— Хорошо, Любава, подожди меня на подворье. Ты должна указать место, где нашла тело дротта, и уже оттуда я начну гнать след. И знай, что с этой минуты ты главный видок в деле о разбое варяжского дротта.

Лют громко хлопнул в ладоши, и на пороге горницы вырос слуга-дружинник.

— Пошли за ярлом Эриком и хазарским купцом Хозроем, — приказал князь. — Достань их хоть из-под земли, но чтобы в полдень оба были у меня...

Хозрой был вскоре доставлен на княжеское подворье прямо с торжища. Ярл Эрик прибыл в назначенный срок самостоятельно, окружённый десятком вооружённых викингов и в сопровождении нового верховного жреца Одина. Князь Лют коротко сообщил собравшимся обо всём случившемся и велел Любаве отвести всех в лес на место, где был обнаружен труп.

Девушка не ошиблась: убитый действительно оказался пропавшим без вести дроттом. Его сразу узнал и сам Лют, это подтвердили Эрик и прибывшие с ним викинги. Признали они и любимую собаку жреца — крупного серого волкодава, постоянного спутника покойного. Дротт был убит двумя ударами ножа в спину, а затем наспех зарыт в мелко выкопанную яму.

Обнаружив труп, требовалось немедленно приступить к «гонению следа», то есть розыску преступника по выявленным следам. Для этого в первую очередь необходимы были показания свидетелей послухов, слышавших что-либо о данном случае, и видоков, видевших нечто из имеющего отношение к убийству. Обычно этим занимался назначенный князем судья-тиун[167], однако в случаях, если жертвой оказывался знатный человек или чужестранец, его обязанности мог взять на себя лично князь. Именно так и решил поступить Лют.

— Любава, — обратился он к девушке, — ты покуда единственный видок. Поведай, что видела и знаешь. Но помни, что за каждое ложное слово падёт на тебя гнев наших богов и тяжесть княжеской кары.

Любава рассказала собравшимся всё, что уже говорила раньше князю. Показала и затянувшуюся рану на груди сидевшего у её ног пса убитого дротта.

— Хазарин, что делали тем днём в лесу твои челядники? — спросил Лют у Хозроя, когда девушка смолкла.

Конечно, проще было бы задать подобный вопрос самим слугам, но в отношении рабов этого обычно не делалось. Варяги вообще не признавали их за людей, а русичи считали, что человек, не пожелавший умереть свободным и выбравший вместо честной смерти воина позорное ярмо раба, не имеет своей воли и права на самостоятельные действия, а потому за него полностью несёт ответственность хозяин. Хозрой, мгновенно оценивший обстановку уже после первых слов Любавы, не медлил с ответом ни секунды.

— Светлый князь, мои люди в тот день не были в лесу. Равно как и в любой другой, — твёрдо сказал он. — У меня здесь всего два раба, и оба всё время помогают мне на торжище. Да и зачем мне посылать их в лес? Тем более без присмотра, будто собственными руками подталкивая их к побегу.

— Что молвишь на это, дева? — посмотрел на Любаву князь. — Настаиваешь ли, что видела в лесу слуг купца Хозроя?

— Это были они, княже, — уверенно ответила Любава. — Я готова принести в том священную роту богам.

Лют глянул на стоявшего в окружении викингов Эрика.

— Всё слышал, ярл? Кому у тебя больше веры: деве или купцу-хазарину? Дротт был твоим братом по крови и вере, а потому прошу и тебя стать судьёй в этом деле.

Эрик тронул свою густую рыжую бороду, неопределённо пожал плечами.

— Кто-то из двоих врёт, и потому надобно гнать след дальше. Лишь так мы сможем узнать правду. А заодно кто — дева или купец — окажется лжецом и лишится за это языка.

Лют в знак согласия кивнул головой, поднял руку.

— Дева и купец, слушайте моё слово. Каждый из вас должен доказать собственную правоту или уличить другого во лжи. А если через три дня и три ночи никто из вас не очистит себя от подозрений, вашу судьбу решит Божий суд.

— Княже, у меня есть один видок, — произнесла Любава. — Он, правда, не может произнести в мою защиту ни одного слова, но наверняка обличит хазарина во лжи.

— Кто он? — поинтересовался Лют.

Девушка указала на пса.

— Эта собака. Она защищала хозяина и знает его убийц. Пёс сам получил от них удар ножом и хорошо запомнил их. Вели доставить сюда челядников хазарина, и собака безошибочно укажет нам убийцу дротта.

Лют вопросительно глянул на Эрика, тот, в свою очередь, на нового верховного жреца Одина.

— Что молвишь, дротт? Может ли пёс быть видоком?

Жрец задумчиво посмотрел куда-то вдаль, беззвучно пошевелил губами и лишь после этого разжал рот:

— Боги не всех наделили даром слова, но во всё живое вдохнули душу. Собака — разумная тварь и долго помнит хорошее и плохое. К тому же она лишена человеческого своекорыстия и лукавства. Поэтому боги не запрещают псу помочь найти убийц его хозяина. Один разрешает ему приблизить миг мести за своего верного слугу-дротта.

— Хазарин, ты слышал, что молвил старик? Считай, что это и моё решение, — сказал Лют. — Сейчас мои гридни доставят на подворье твоих челядников, и мы проверим правду твоих слов.

У Хозроя от страха перехватило дыхание, но внешне он ничем не выдал своего состояния:

— Светлый князь, я послушен твоей воле, но моих рабов нет в городе. Я не знал, что ты захочешь их видеть, и ещё утром отправил вниз по реке скупать мёд и воск. Прости за это...

По губам Люта скользнула недоверчивая усмешка, но тут на помощь Хозрою пришёл Эрик:

— Пусть будет так, хазарин. Когда рабы вернутся?

— Завтра вечером.

— Сразу приходи с ними на княжье подворье. И горе тебе, если сейчас солгал.

Микула не первый год знал стоявшего перед ним дружинника, но всё-таки ещё раз внимательно осмотрел его. Высокий, широкоплечий, весь налитый здоровьем и силой, он был лучшим сотником из числа прибывших с Микулой воинов, его правой рукой в том непростом деле, из-за которого воевода появился в Полоцке.

— Ярослав, — сказал Микула, — мы смогли перехитрить наших врагов в священной роще, однако не усмотрели за ними у родника. Они убили прежнего варяжского дротта, и теперь воля и голос бога викингов Одина в руках вещуньи Рогнеды и хазарина Хозроя. Они хотят бросить двадцать сотен варяжских мечей на помощь Искоростеню, а наша цель — не допустить этого. Вот почему я велел кликнуть тебя ночью. Ежели не дремлют наши вороги, не время спать и нам.

— Слушаю тебя, воевода.

— Сегодня в лесу найдено тело убитого дротта... — и Микула подробно рассказал сотнику всё, что случилось в овраге у тела варяжского жреца. — Я уверен, что его смерть — дело рук Хозроя и Рогнеды, но это надобно доказать князю Люту и ярлу Эрику. Такое по силам только Любаве и уцелевшему псу покойного дротта. Это понимаем не одни мы, но и убийцы, поэтому они постараются избавиться от опасных для себя видоков любым способом. Мы должны стеречь деву и собаку до Судного дня. Возьми десяток наших лучших дружинников и не отходи от Любавы ни на шаг.

— Воевода, с этой минуты её жизнь на моей совести, — склонил голову сотник.

— Выслушай и запомни напоследок один мой совет: пуще всего опасайся Хозроя. Он хитёр и вероломен, подл и коварен, для него не существует ничего святого. Ещё ни один хазарин никогда не желал добра русскому человеку, а потому страшись его, как ползучей гадины...

Главный город древлян Искоростень был окружён непроходимыми топями, приблизиться к нему можно было лишь со стороны большой лесной поляны. Но доступ оттуда преграждал глубокий, заполненный водой ров, за которым был насыпан широкий земляной вал. По верху вала шла высокая бревенчатая стена с заборолами и бойницами для лучников. По углам она была увенчана двумя сторожевыми башнями. Со стороны болот рва и вала не было, и стена из толстых, заострённых кверху дубовых брёвен шла прямо по кромке трясины, словно вырастая из неё вместе с камышом. Поляну делила на две части гладко наезженная дорога. Выбегая из крепостных ворот, она исчезала в густом лесу, который начинался за поляной.

Воевода Свенельд, первым выехавший из леса на поляну, придержал коня. Прикрыл глаза от солнца ладонью и некоторое время смотрел на открывшуюся перед ним картину. Он сразу понял главное — его отряд ждали и были готовы к встрече, поэтому о внезапном нападении на город не могло быть и речи.

Под стенами города, упираясь краями в болото, замерли плотные ряды древлянских воинов. Алели под лучами солнца их червлёные щиты, сверкали наконечники копий, застыли впереди дружинников сотники с обнажёнными мечами в руках. На крепостной стене за заборолами виднелись две линии лучников с положенными на тетивы стрелами.

Свенельд приказал разбить на поляне становище и ждать прибытия великой княгини с основными силами Полянского войска. Убедившись, что противник пока не собирается начинать военных действий, древляне с наступлением темноты отступили в город и больше не показывались.

Главные силы полян появились перед стенами Искоростеня через трое суток. Едва на поляне вырос шатёр, рядом с которым в землю было воткнуто копьё со стягом великих киевских князей, на башнях города громко затрубили рога. Ворота распахнулись, через ров с водой лёг подъёмный мост, и на него ступили трое древлян в дорогих воинских доспехах. Впереди — сотник с двумя скрещёнными над головой копьями, на одном из которых вился по ветру кусок белой ткани. За ним — старший сын князя Мала Крук и главный воевода древлянского войска Бразд.

Княгиня встретила послов в своём шатре. То, что князь Мал не счёл нужным лично прибыть к ней, задело её самолюбие.

— Челом тебе, великая княгиня, — проговорил Крук, отвешивая поклон Ольге.

Но та, плотно сжав губы и глядя поверх голов древлянских послов, продолжала неподвижно сидеть в кресле.

— Великая киевская княгиня, что привело тебя с Полянским войском на нашу землю? — спросил Крук, так и не дождавшись ответа. — И где наши посланцы-сваты, которых мы дважды отправляли к тебе в Киев?

Только теперь Ольга посмотрела на Крука.

— Ваши посланцы ушли держать ответ перед великим князем Игорем, — громко произнесла она. — А остальным древлянам надлежит держать ответ передо мной, его женой, ставшей по вашей милости вдовой. Надеюсь, ты не забыл закон русичей: кровь за кровь, око за око, зуб за зуб?

— Великая княгиня, твой муж Игорь пришёл к древлянам не как мудрый и заботливый властитель, а как жадный хищник. Получив сполна положенную ему и стольному граду Киеву дань, он не довольствовался ею и вернулся к нам, дабы собрать её снова. Тогда мы сказали: волк до тех пор ходит к стаду, покуда не зарежет последнего ягнёнка. И боги нашими руками покарали твоего мужа за алчность. Ибо всяк жнёт то, что сеет.

На лице Ольги появилась недобрая усмешка.

— Ты прав, древлянин, каждый жнёт то, что сеет. И я, великая киевская княгиня, пришла собирать жатву. — Ольга вцепилась пальцами в подлокотники кресла, наклонившись в сторону послов. — В Киеве я лишь взяла жизни ваших посланцев-сватов за гибель моего мужа, а сюда, под Искоростень, я прибыла справить по нему тризну. Как видите, древляне, я, хотя и приняла веру Христа, свято чту заветы русских богов.

В шатре повисла гнетущая тишина, и в ней отчётливо прозвучал голос главного древлянского воеводы Бразда:

— Великая киевская княгиня, ты хочешь крови. Что ж, ты её получишь. И даже больше, нежели ожидаешь.

Лодка зашуршала днищем о прибрежный песок, замедлила ход. Сотник Ярослав поднялся со скамьи, легко прыгнул на берег. Глянул на двух гребцов-дружинников, вытаскивавших из уключин вёсла.

— Захватите рыбу и сразу идите к Любаве. Буду ждать вас у неё. Поторапливайтесь.

Он поправил на голове шапку, постучал сапогом о сапог, стряхивая с них прилипшую рыбью чешую. Взбежал вверх по речному обрыву и быстро зашагал к видневшимся на взгорке стенам города. Тропинка, причудливо петляя между кустами и деревьями, вела его через лес, спускаясь в овраги и ложбины.

Солнце уже спряталось за верхушками деревьев, в лесу начало темнеть, от близкой реки веяло прохладой. Сотник зябко передёрнул плечами и с сожалением подумал, что зря не взял с собой на рыбалку корзно, оставив его утром в избе у Любавы.

Вдруг он замедлил шаг, остановился. Прямо на тропе лежал узорчатый воинский пояс, к которому был пристегнут широкий кривой кинжал в богато украшенных серебряной насечкой ножнах. Сотник осторожно приблизился к поясу, склонился над ним, и в то же мгновение из-за кустов, обступивших тропу, выскочили двое в тёмных накидках и низко надвинутых на глаза шапках. Прежде чем Ярослав успел что-либо предпринять, сильный удар дубиной обрушился ему на голову и свалил с ног.

Он пришёл в сознание на дне глубокого лесного оврага возле небольшого костра. Его руки и ноги были крепко связаны, ножны пусты, во рту торчал кляп. Не показывая, что пришёл в себя, Ярослав сквозь едва приоткрытые веки бросил внимательный взгляд по сторонам. Возле огня сидело пятеро, троих сотник узнал сразу: это были хазарин Хозрой и двое его раба-челядника.

Недалеко от огнища лежали на земле ещё несколько воинов-варягов. Они пили из кубков хмельной ол, заедая его вяленой рыбой с хлебом. Ярослав напряг слуг, прислушался к разговору у костра.

— Что ответил рыцарь Шварц, сотник? — спросил Хозрой у сидевшего рядом с ним викинга в дорогих, с позолотой, византийских доспехах.

— Тевтон прочитал послание Эрика и сказал, что не признает грамот, а потому хочет говорить с ярлом с глазу на глаз.

Хозрой улыбнулся.

— С глазу на глаз? Что ж, пускай говорят. Если бы он хотел отказаться от предложения ярла, им незачем было встречаться. Тевтон просто желает поторговаться и сорвать как можно больше золота за свой набег на Полоцкую землю.

— Шварц предложил встретиться на поляне у Чёрного болота. Он будет в условленном месте завтра ночью, а утром ждёт там и ярла.

— Хорошо, сотник. Скачи к ярлу и передай ему ответ тевтона. А это награда за то, что не забыл о нашем уговоре и сообщил мне результат переговоров Эрика со Шварцем.

Хозрой бросил сотнику кошель с монетами, тот на лету подхватил его и спрятал за поясом. Подняв с земли щит, на котором сидел, варяг направился в кусты, и вскоре оттуда донеслись конский храп и стук копыт.

— А теперь слушай ты, — повернулся Хозрой к неизвестному Ярославу человеку. — Проклятая русская девка с недобитым псом спутала всю мою удачно начатую игру. Мало того что я остался без верных помощников, которым сейчас нельзя показываться в городе, ещё не известно, что принесёт мне самому Судный день. К тому же викинги не знают, чему верить: предсказаниям убитого дротта или ворожбе Рогнеды. Они решили снова спросить совета у богов, и это предстоит сделать новому верховному жрецу. Не думаю, что он осмелится пойти против воли предшественника, поскольку тоже видел мнимого Одина на болоте у священной рощи. Но вряд ли захочет он лишиться золота, полученного от меня через Рогнеду. А потому варяжские боги, скорее всего, дадут викингам новый совет: двинуться под знамёна ромейского императора. Пускай идут...

Хозрой полез за пазуху, достал оттуда пергаментный свиток, передал неизвестному. Тот проверил печать и спрятал его под полой накидки. Снова вытянул шею в сторону хазарина.

— Завтра утром поскачешь в Киев и будешь там раньше варягов. Без промедления сыщешь своего хозяина, где бы он ни был, и скажешь, что, хотя викинги ярла Эрика плывут на службу к ромеям, по пути они нападут на Киев. Пусть решит, как помочь им завладеть городом, и с этим планом пришлёт тебя к ярлу. Ступай и готовься в дорогу.

Неизвестный поднялся с земли, закутался в накидку и, не проронив ни слова, исчез в темноте. А Хозрой уже смотрел на одного из своих рабов-челядников.

— Сделал ли то, что я велел?

— Узнал всё, что было поручено. Киевский воевода поставил на постой к Любаве пять своих дружинников. Их старший спал в избе, остальные — на сеновале. По твоему приказу мы выкрали старшего, когда он лесом возвращался с рыбалки, и сегодня ночью он проведёт нас прямо в избу к Любаве.

— Окуните захваченного руса в ручей. Пускай очнётся. Я хочу говорить с ним.

Сотника грубо схватили за руки и ноги, но когда он слабо застонал и открыл глаза, его снова положили на землю. Хозрой присел сбоку, вытащил у Ярослава изо рта кляп.

— Рус, ты полностью в моей власти, твоя жизнь и смерть в моих руках. Выбирай: проведёшь нас в избу к Любаве или примешь смерть в этом овраге.

Вместо ответа Ярослав опять закрыл глаза и молча отвернулся от хазарина. Тот поднялся на ноги, со злостью ткнул сотника носком сапога в бок.

— Проклятый рус! Я так и знал, что он откажется. Ничего, одним русским мечом на подворье меньше будет.

Хозрой отошёл к костру, посмотрел на челядников.

— Тушите костёр и идём к Любаве. А ты, — задержал он взгляд на одном из подручных, — останешься здесь и перережешь русу горло. И смотри, спрячь тело так, чтобы не повторилась история с варяжским дроттом.

Когда костёр был погашен, а Хозрой со своими спутниками исчез в лесу, оставшийся в овраге челядник подошёл к Ярославу. Выхватив из-за пояса нож, он занёс его над головой сотника, но затем опустил. Разве он забыл, что душа убитого руса, видевшая и запомнившая убийцу, будет преследовать его днём и ночью, во сне и наяву, пока не отомстит? Поэтому он не отберёт жизнь у связанного пленника, а предоставит возможность сделать это другим.

Схватив Ярослава за ноги, челядник проволок его по дну оврага к месту, где тот, заканчиваясь, всего на несколько шагов не доходил до обширного, зловонного болота. Ещё раз проверив надёжность пут на руках и ногах пленника, подручный Хозроя привязал сотника спиной к дереву, довольно потёр руки. Пускай комары-кровососы отнимут жизнь у руса, пускай им мстит его душа, лишённая тела и не вознёсшаяся в пламени священного костра к предкам, а потому обречённая неприкаянной вечно скитаться между небом и землёй, томимая одной сладостной мечтой — отомстить виновнику её мук...

Недалеко от избы Любавы Хозроя встретил один из его тайных соглядатаев.

— Всё в порядке, — сообщил он, — русы спят. Все четверо ночуют на сеновале, так что Любава с матерью в избе одни.

Хозрой не терял ни минуты, всё было продумано и рассчитано заранее. Десяток варягов, которым он хорошо заплатил, были готовы на все. Они осторожно перелезли через плетень подворья Любавы, четверо из них с мечами наголо замерли возле дверей сеновала, остальные подкрались к избе. Подперев колом дверь, чтобы нельзя было открыть изнутри, они обложили одну из стен сухим мхом и полили дёгтем. После этого четверо с луками в руках спрятались в кустах напротив окон, а двое остались возле стены. Вот один наклонился над мхом, и в темноте вспыхнул едва заметный огонёк. Он стал быстро разрастаться, и вскоре в воздухе запахло дымом.

Тотчас внутри избы раздался громкий собачий лай, в одном из маленьких окошек мелькнул контур женской фигуры. Спрятавшиеся в кустах варяги натянули тетивы луков, но спустить их не успели. В воздухе просвистели чьи-то стрелы, пущенные неведомо откуда, и все четверо повалились мёртвыми на землю. Двое поджигателей испуганно метнулись от избы к плетню, однако стрелы невидимых стрелков настигли их на полпути. Четверо викингов, затаившихся возле дверей сеновала, бросили мечи и поспешно схватились за луки. Но уже было поздно: они тоже разделили участь товарищей, пережив их лишь на несколько мгновений.

Хитёр и изворотлив был старый хазарин Хозрой, только не учёл, что умом обладали и другие. Сотник Ярослав, поселившись с четырьмя дружинниками у Любавы, шести остальным велел днём отсыпаться в воеводской избе, а с наступлением темноты тайно и бесшумно пробираться через зады подворья к избе девы и не спускать до утра с неё глаз. И всё в эту ночь случилось именно так, как предполагал русский сотник.

Когда Хозрой увидел появившихся на подворье шестерых русичей с самострелами в руках, а с сеновала выскочили ещё четверо с обнажёнными мечами, он понял все.

— Скорей отсюда... — прошипел он притаившемуся рядом в тени плетня челяднику. — Проклятые русы опять перехитрили нас... — и первым бросился в темноту.

Трижды ходили киевляне на приступ и столько же раз откатывались от стен Искоростеня.

Окружённый обширными топкими болотами, прикрытый с единственного опасного места высокой стеной и глубоким, широким рвом, наполненным водой, город был неприступен. Попытаться отвести изо рва воды было бессмысленно — она выступала из самой земли, стоило её копнуть хоть на ладонь глубины. Поджечь стены или башни не удавалось — древляне постоянно поливали их водой. Горящие стрелы, посылаемые в город, чтобы вызвать там пожары, не приносили успеха: крыши домов осаждённых были покрыты густым слоем глины и тоже поливались водой.

От подкопа, который киевляне начали было рыть под стену, отделявшую город от поляны, вскоре пришлось отказаться: напитанная влагой земля каждую минуту грозила обвалом или оползнем, и подземный ход следовало укреплять подпорками и деревянными щитами, что требовало огромной работы и уйму времени.

Однако главной преградой являлись конечно же сами древляне. Такие же славяне, как и поляне, они были отважны и смелы, умны и расчётливы, а их воеводы, участники многих походов и битв, прекрасно знали воинское дело. К тому же, помня о цели, с которой киевляне пришли на их землю, осаждённые в Искоростене были готовы сражаться до последнего.

В один из ненастных вечеров Ольга велела позвать к себе главного воеводу. Откинувшись на спинку кресла, она хмуро смотрела на Ратибора.

— Воевода, я прибыла под Искоростень явить силу Киева, матери городов русских, а покуда являю лишь его слабость. Отчего твои дружины до сей поры не могут взять древлянского града?

— Великая княгиня, дабы взять Искоростень приступом, надо заплатить за это лучшей частью дружины. А я привёл её не для того, чтобы положить мёртвой под стенами. В городе много окрестных смердов и иных беглецов, на каждого древлянского воина приходится три-четыре едока. Мы обложили город со всех сторон, перекрыли к нему все дороги и тайные тропы через болота. Уверен, что не выпадет ещё снег, а в Искоростене уже начнётся голод. Тогда он сам падёт к нашим ногам.

— Я не могу столько ждать, воевода, — решительно произнесла Ольга. — У меня много важных дел и без древлян. Потому готовь дружинников и ратников для последнего приступа.

На лице Ратибора появилось недовольное выражение.

— Русская земля щедра, но главное её богатство — сами русичи. Так неужто ты, великая княгиня, хочешь лишиться лучших из них — своей верной дружины?

— Согласна, воевода, и потому не меньше твоего хочу сберечь жизнь каждого воина. Но, как ты понимаешь, я не могу ждать до зимы, судьба не дала мне лишнего времени. Искоростень надобно взять как можно скорее, дабы погасить костёр смуты в самом начале, не позволив ему разгореться. И заплатить за это нам с тобой нужно самой малой кровью. Я знаю, как достичь этого.

Ратибор недоверчиво посмотрел на Ольгу.

— Как мыслишь сделать это, великая княгиня?

В глазах Ольги мелькнул лукавый огонёк.

— Скоро увидишь, воевода. А сейчас вели отправить в град гонца с вестью, что завтра утром жду в своём шатре древлянских послов. И не о брани, а о мире хочу говорить с ними. — Ольга посмотрела на изумлённое лицо Ратибора, устало опустила на грудь голову. — Посылай гонца, воевода. И сразу же, не мешкая, готовь на приступ дружину...

По ночному лесу медленно двигалась сотня конных викингов. Ехали плотным строем, стремя в стремя, целиком занимая проезжую часть дороги. Их копья и секиры были взяты на изготовку, у многих в руках виднелись луки с положенными на тетивы стрелами. Варяги редко бились в конном строю, их стихия — бой в ладьях на воде или в тесно сомкнутых пеших шеренгах на земле. Лошади служили им обычно для сохранения сил в длительных переходах. Сейчас викинги чутко прислушивались к малейшему лесному шороху, к каждому крику ночной птицы.

В голове отряда ехал сотник, беседовавший с Хозроем в овраге у костра. Передав ярлу свой разговор со Шварцем и его пожелание, сотник получил приказ отправиться к Чёрному болоту, чтобы обезопасить место предстоящей встречи от ненужных глаз и ушей, а также служить надёжной защитой самим её участникам.

Эрик предупредил сотника о том, что с появлением в Полоцке киевского воеводы Микулы отношение к варягам со стороны князя Люта заметно ухудшилось. К тому же минувшей ночью на одном из городских подворий было побито стрелами несколько викингов, в чём ярл опять-таки усматривал козни киевского посланца. Поэтому Эрик советовал сотнику быть в пути как можно осторожней, и тот, будучи на Руси не первый раз и хорошо зная как Микулу, так и храбрость воинов-русов, крепко запомнил предостережение ярла. Вот почему так нетороплив был ход маленького отряда викингов, а сами они в любую минуту были готовы принять бой.

К Чёрному болоту варяги добрались уже под утро, когда ночная тьма начала редеть. От трясины, вдоль которой они двигались, ещё наплывали волны густого тумана, но в них стали образовываться просветы. Лесная дорога, вьющаяся вдоль берега болота, прижалась к нему вплотную. Неожиданно она сузилась до нескольких шагов, и топь подступила к копытам лошадей не только слева, но и справа.

Так викинги ехали непродолжительное время. Но вот дорога снова расширилась, и перед ними открылась широкая, поросшая высокой травой поляна. Точнее, это был небольшой, почти правильной круглой формы полуостров, далеко уходящий вглубь болот и соединённый с лесом тем узким перешейком, который всадники только что миновали.

Поляна была пуста. Её часть, граничившую с трясиной, ещё обволакивал туман, но быстро наступающее утро и лучи солнца съедали его прямо на глазах. Оставшиеся в некоторых местах вдоль берега небольшие белые островки быстро таяли, и предрассветная мгла всё дальше уползала вглубь болот.

Вдруг конь сотника, находившийся почти на середине поляны, тревожно заржал и остановился. Сразу схватившись за меч, викинг поднялся на стременах, внимательно огляделся по сторонам. И вздрогнул. Туман уже полностью рассеялся, его отдельные хлопья ещё держались лишь на краю болота. И в одном из небольших облачков уцелевшего тумана, прямо на границе суши и воды, виднелась неясная человеческая фигура. Её очертания были расплывчаты, в клубах движущегося тумана она то исчезала, то появлялась вновь. Но вот туманное облачко исчезло в камышах, и фигура стала видна с поразительной чёткостью.

Это была молодая дева. Светлая, перехваченная в талии пояском рубаха, рассыпанные по плечам золотистые волосы... Лицо наклонено к поверхности воды, руки безвольно опущены вдоль туловища. Кто это? Русалка, не успевшая исчезнуть с поляны до первых лучей солнца и желающая сейчас заманить неосторожного викинга в лоно болотистых вод, чтобы защекотать там до смерти и увлечь с собой на дно? А может, валькирия, сказочная райская дева, которая в этот миг по повелению самого Одина всматривается в лица воинов, дабы решить, кому из них даровать длинную беззаботную жизнь, а кого погубить в первой же битве и унести его освобождённую от тела душу в небесные палаты Валгаллы?

Дева шевельнулась, медленно подняла голову, осторожно двинулась вдоль берега. И вдруг, замахав руками словно крыльями, сделала плавный прыжок и легко перенеслась на крохотную болотную кочку, всю залитую солнцем. Его лучи насквозь просветили тонкую светлую рубаху и до мельчайших подробностей обрисовали тело незнакомки, как будто обнажив и выставив его напоказ. И дева, повернув к викингам лицо, улыбнулась. Если бы сотник был в овраге у тела убитого дротта, он без труда узнал бы Любаву. Замерев на кочке, славянка улыбалась, а варяжский отряд, сгрудившись посреди поляны, во все глаза смотрел на неё.

А Любава, опять взмахнув руками, перепрыгнула на соседнюю кочку, с неё на следующую. Прыжок, ещё прыжок — и она стала удаляться от викингов в направлении перешейка. И тут не выдержал первый из них. Соскочив с коня, он бросился вслед за беглянкой, стремясь зайти сбоку и отрезать ей путь с поляны. Но та, увидев преследователя, ускорила лёгкий бег.

Сотник почувствовал, как тяжёлая, дурманящая разум волна ударила в голову, как частым ознобом задрожало тело: он уже давно не ощущал женской ласки. У русов не было продажных женщин, а гулящие девки, страшась распространённых среди викингов заморских дурных болезней, сторонились их. Взять же славянку силой не мог позволить себе ни один из варягов: такого ждала смерть если не от руки самих русов, то по приговору ярла, поскольку ни один из них не желал иметь Русь врагом. Но сейчас обстоятельства складывались благополучно для сотника. Раз Эрик предупредил, что никто не должен знать о его встрече с рыцарем Шварцем, значит, эта молодая и красивая славянская дева была обречена на гибель. Но, прежде чем расстаться с жизнью, ей суждено доставить немало приятных мгновений сотнику и его воинам.

Сотник повернулся к отряду, вытянул в сторону девы руку.

— Догнать и взять живой.

Строй викингов сразу рассыпался, часть всадников во весь опор помчалась к перешейку, чтобы перехватить беглянку. Каждый из них знал: следующим после сотника обладателем славянки будет тот, кто её захватит.

Сотник не расслышал ни звука спущенных тетив, ни шелеста летящих стрел. Он оторвал жадный взгляд от девы уже после того, как вокруг раздались крики боли, хрипы умирающих, ржание потерявших седоков коней. Тотчас забыв о славянке, он завертел головой по сторонам. По всей поляне виднелись тела убитых викингов. Несколько раненых, ища спасения от стрел, ползали в траве, стараясь зарыться в неё поглубже. Оставшиеся в живых варяги, побросав лошадей и подбадривая себя громкими боевыми криками, сбегались к противоположной перешейку стороне поляны.

А на перешейке, только что безлюдном, готовились к бою появившиеся из камышей и болотного кустарника враги. Перекрывая всю ширину перешейка, строились в несколько шеренг русские копьеносцы, растягивались за ними в линию лучники. И, прежде чем стрела вонзилась сотнику в горло, он узнал командовавшего русами военачальника — это был киевский воевода Микула.

Шварц, как и обещал ярлу Эрику, прибыл к Чёрному болоту ночью. Его отряд был невелик: сам рыцарь, десяток верных слуг-телохранителей и проводник из местных куршей. Перед въездом на перешеек, за которым начиналась облюбованная для встречи поляна, курш придержал коня.

— Нужное место там, — указал он в темноту. — Однако я не вижу трёх костров, которые должны были зажечь поджидающие нас варяги. Неужто они задержались в пути?

— Возможно, мы просто не видим огней, — сказал рыцарь. — Скачи на поляну и всё узнай.

Проводник исчез на перешейке, а маленький отряд съехал с дороги в лес и укрылся в тени деревьев. Некоторое время в лесу и над болотом стояла тишина. Внезапно в уши Шварца ворвались громкое ржание и дробный стук копыт бешено скачущей лошади, и на дорогу вынесся проводник. На всём скаку он осадил коня и в поисках пропавших спутников начал озираться по сторонам.

— Сюда, — негромко скомандовал рыцарь, предпочитая не выезжать на освещённую луной дорогу.

Возвратившийся с поляны проводник удивил его. Дрожащий, с испуганным лицом, он непроизвольно косился в сторону, откуда прискакал.

— Ты видел варягов? — прозвучал вопрос Шварца.

— Они там, где и должны быть, — торопливо ответил курш. — Но...

Рыцарь уже не слушал его. Пришпорив коня, он снова выбрался на дорогу и поскакал к поляне. Засвистел в ушах ветер, слева и справа замелькали камыши, стиснувшие с боков перешеек. Ещё немного, и вскоре он увидит варяжские сигнальные костры, у которых его ждут сытная еда и отдых до прибытия ярла Эрика.

Вдруг конь остановился как вкопанный, и всадник с трудом удержался в седле. Рука Шварца, готовая обрушить на круп скакуна удар ремённой плети, замерла в воздухе. До поляны оставалось всего несколько шагов, она лежала перед рыцарем как на ладони. И в месте, где дорога выбегала с перешейка на поляну, Шварц увидел в мертвенном сиянии луны застывших на земле викингов.

Они лежали ровными плотными рядами, голова к голове, плечо к плечу, как обычно располагались в бою. Все в полном воинском облачении, левая часть груди была прикрыта щитом, возле правой руки покоилось оружие: меч, секира или копьё. Могло показаться, что они лишь прилегли отдохнуть.

Могло... Но уж слишком вольно играл ветер выбивавшимися из-под шлемов волосами, и никто из викингов не поправлял их. И лунный свет не отражался, а потухал в их застывших, уставившихся в одну точку зрачках. Лица лежавших были искажены предсмертной судорогой, а кожа на них утратила матовый живой блеск. Варяги были мертвы: одни пронзены стрелами либо проткнуты сулицами[168], другие изрублены мечами. Измятые вражескими ударами доспехи, иссечённые шлемы, залитая кровью одежда.

Перед рядами мертвецов было глубоко воткнуто в землю копьё. Прислонившись к нему спиной, перед рядами неживого воинства сидел убитый варяжский сотник. На его коленях лежал щит, ладонь правой руки касалась рукояти обнажённого меча, а в левой, сжатой в кулак, виднелся пергаментный свиток.

Осенив себя крестным знамением и наскоро прочитав молитву, рыцарь соскочил с коня. Быстро подошёл к сотнику, рванул из его пальцев пергамент. Развернул свиток, поднёс к глазам. «Тевтон, — прочитал он в лунном свете, — мы пришли на Русскую землю гостями, но стали её врагами. И ты собственными глазами видишь нашу печальную участь. Прежде чем самому стать недругом Руси, ещё раз взгляни на нас. Если тебе дорога жизнь, будь благоразумен».

Рыцарь, словно повинуясь воле начертавшего эти строки, оторвал глаза от пергамента и снова бросил взгляд на сидевшего перед ним мёртвого сотника, на ряды безмолвно лежавших за ним викингов. И почувствовал, как в душу вползает страх.

Вдруг это не ветер свистит на болоте среди метёлок камыша, а неизвестные лучники натягивают тетивы тугих луков? А как огромна его спина, и как беззащитна она от стрел или сулицы, что в любой миг могут вылететь из густой травы, которой так заросла поляна! И если это вовсе не порывы ветра шевелят ветви ближайших к нему деревьев, а враги готовятся спрыгнуть сверху с мечами в руках?

Выругавшись, Шварц отшвырнул в сторону свиток, подбежал к коню. Долго ловил непослушной ногой стремя, вскочил в седло.

— Домой! — крикнул он спутникам. — И да будут прокляты ярл и эта встреча с ним!