7


Григорий остановился у начала узкой тропки, ведущей на дно лесного оврага, легонько подтолкнул в плечо Ольгу.

— Дальше ступай одна, дочь моя. Я подожду тебя здесь.

— Здесь? Почему? — удивилась Ольга. — Разве тебе не интересно услышать, что сообщит мне отшельник?

— Интересно, но... но лучше я услышу это от тебя.

— В чём дело, Григорий? — повысила голос Ольга. — Что за причина, не позволяющая тебе присутствовать на гаданье? Разве не ты предложил мне встречу с бывшим жрецом, а ныне монахом-отшельником?

— Я, дочь моя. Однако с поры, когда я крестил его, прошло много времени, и сейчас передо мной совершенно не тот человек, которого я некогда спас от лжебогов и адского огня. Он очень долго пребывал в лесу один, никто не укреплял его дух, а это иногда имеет дурные последствия... и мой крестник оказался из таких людей. Боюсь, что в отшельничестве он не приблизился к Богу, а удалился от него, превратившись в еретика и чернокнижника. Он вздумал примирить Христа и Перуна, для него равны святые пророки и языческие боги, он считает своими покровителями ангелов и всевозможных духов леса и воды. В Византии за подобные вещи его давно сожгли бы живьём на костре или посадили на кол.

— Тогда, святой отец, мне, возможно, не нужно встречаться с отшельником? — встревожилась Ольга.

— Нужно, дочь моя, нужно, — твёрдо сказал Григорий. — Да, ты берёшь грех на душу, но не по собственной вине или недомыслию, а во благо Святой Церкви, ради её укрепления на Руси. Разве только для тебя, великой княгини-христианки, важно, кто займёт после Игоря стол великих киевских князей — наш брат или сестра по вере или язычник, гонитель христиан? А зная точный срок ухода Игоря из жизни, мы сможем к этому подготовиться заранее и не допустить захвата власти врагом веры Христовой. Твой сегодняшний невольный грех будет прощён, дочь моя, я сам буду молиться за это. И начну это сейчас, как только ты покинешь меня. Иди, дочь моя, к отшельнику-ведуну, а моя горячая молитва спасёт тебя от всего дурного.

Перекрестившись, Ольга направилась по тропке вниз. Склон оврага зарос кустарником и мелколесьем, по пути часто встречались каменные глыбы, над самой головой иногда проносились ночные птицы. Ярко светившая луна позволяла не споткнуться о древесный корень или напороться на торчавший сбоку сук, а постоянно усиливавшееся журчание бежавшего по дну оврага ручья свидетельствовало, что великая княгиня не петляет бесцельно по склону, а идёт в нужном направлении. Оказавшись на дне оврага, Ольга сделала несколько осторожных шажков вдоль берега ручья и собиралась было подать о себе отшельнику голос, как увидела на противоположной стороне ручья кусты, подсвеченные огнём костра, к ним вёл ряд лежавших в воде плоских камней.

Перебравшись по ним на другой берег, Ольга обнаружила тропу, по которой и прошла сквозь кусты к огню. Он пылал посреди глубокой, короткой промоины в склоне оврага, образованной некогда сбегавшими в него дождевыми потоками и талыми водами. Размыв и унеся с собой податливый верхний слой почвы, вода обнаружила коренную скальную породу, и с трёх сторон костёр окружали отвесные каменные стены, тускло отсвечивавшие под Луной золотистым цветом. С четвёртой стороны промоину ограничивал высокий, густой кустарник. Великая княгиня оказалась на крохотной каменистой площадке, стиснутой со всех сторон каменными стенами и кустарником и полностью залитой безжизненным лунным светом.

Возле небольшого костерка хлопотали двое: высокий худощавый старик с окладистой седой бородой, длинными, ниспадающими до плеч волосами, отрешённым взглядом и молодая, стройная дева. По старику Ольга скользнула мимолётным взглядом — вещун как вещун, однако на ней глаза её задержались. Ей и прежде приходилось видеть и встречаться с колдуньями, гадалками, жрицами, наделёнными Небом особым даром, коего были лишены обычные смертные. В своём большинстве это были старухи либо преклонных лет жены, чаще всего малопривлекательные, с телесными изъянами, плохо и неряшливо одетые, переставшие следить за собой, которые обликом и поведением стремились показать, что они отличаются от прочих.

Сейчас перед великой княгиней была редкой красоты светлоокая дева в лёгких летних сапожках из тонкой кожи, в чистой, ладно сидящей на ней рубашке, перехваченной в талии узким кожаным ремешком, с каштановой косой, в которую вплетены были красная и белая ленты. Встреть Ольга такую деву в Киеве, она подивилась бы её красоте и изяществу стана и, возможно, вспомнив собственную молодость, даже позавидовала бы ей. Если из-за этой юной красавицы старик отшельник потерял голову и вновь поверил в старых богов или погряз в ереси и чернокнижии, Ольга понимает его, и пусть Христос, а не она будет ему судьёй.

Ольга отвела взгляд от девы, обратила его к костру, огляделась. Высокий железный треножник, на котором стоял наполненный доверху водой большой медный котёл, несколько выстроившихся в ряд глиняных кувшинчиков с завязанными или заткнутыми горлышками, три-четыре деревянных ларца с плотно подогнанными крышками, серая холстина, прикрывавшая какие-то круглые предметы. Небольшая поленница мелко наколотых дров, сбоку от неё на продолговатом камне — белый голубь, ярко-рыжий петух и иссиня-чёрный ворон. Ольга не верила глазам: не привязанные ни к чему и между собой три разные птицы мирно сидели рядышком крылом к крылу и, словно зачарованные, уставились в одну точку — на треногу с медным котлом. Сколько Ольга ни присматривалась, она не увидела ни единого символа или атрибута христианской веры, не говоря о Библии либо иной церковной книге. Григорий был прав, отказавшись от встречи с бывшим отшельником, предавшим Христа! Но она — не Григорий, она знала, зачем шла сюда, и услышит, что ей нужно!

— Старче, — обратилась к старику Ольга, не осмеливаясь назвать его ни монахом, ни отшельником, — ты обещал своему... некогда крёстному отцу Григорию... открыть будущее великого киевского князя Игоря. Я, его жена, готова выслушать тебя. Будь здрав, угодный... Небу... премудрый старче. Также будь здрава и ты... — повернулась Ольга к деве и смешалась, не зная, как её именовать.

— ...Сестра, — с мягкой улыбкой подсказала дева. — Все женщины, великая княгиня, сёстры от рождения, и лишь вползшие в наши души и пустившие в них глубокие корни гордыня, зависть, злоба и борьба за мужчин отделяют нас друг от друга и даже превращают во врагов. Нам с тобой, великая княгиня, делить нечего: мне не нужно ничего твоего, а ты откажешься от того, что могла бы предложить тебе я, поэтому мы можем с чистой совестью называть одна другую сёстрами. Будь здрава и счастлива, сестра, — поклонилась дева Ольге.

— Великая княгиня, я, внук Перуна и сын Христа, рад видеть тебя, — прозвучал голос старика. — Мой брат по вере в Христа Григорий сказал, что ты желала бы знать будущее своего мужа, великого князя. Однако Григорий, как и во многом другом, лицемерил: и ты, и я, и он знаем, что прежде всего тебя интересует собственное будущее, а имя Игоря звучит лишь потому, что очень многое в твоей судьбе зависит от его жизни и смерти. Недавно у священного родника в Перуновой дубраве боги явили тебе грядущее, но ты или не смогла его понять, или не пожелала в него поверить. Что ж, я обращусь к Небу, попрошу ещё раз явить тебе будущее. Возможно, ты снова узришь его у священного огня, как прежде у священного родника.

Опираясь на посох с навершием в виде склонившей голову змеи, старик приблизился к Ольге, заглянул ей в лицо подслеповатыми глазами. Пламя костра осветило скрытую прежде тенью грудь старика, и великая княгиня увидела на ней среди нескольких висевших на верёвочках языческих оберегов и медный христианский крестик на тонкой цепочке. Одновременно ей бросились в глаза два лиловых шрама на стариковской груди — один длинный от меча либо сабли, и другой короткий и глубокий от копья или стрелы. Старик некогда был воином! Так неужто он, внук Перуна, побеждавший с князем Олегом, а, может, ещё с Аскольдом и Диром врагов-иноверцев на Балканах и под Царьградом, на Итиль-реке и в Тмутаракани, столько видевший и познавший, мог похоронить себя живым во славу Христа в лесном скиту? Может, какое-то время так и было, покуда в его жизни не появилось это юное диво.

— Ты права, великая княгиня, мне пришлось в жизни быть и воином, — словно подслушав её мысли, сказал старик. — Я многое повидал и с князьями Аскольдом и Диром, и с князем Олегом. Однако тогда я взирал на мир лишь глазами и ощущал его сердцем, а ныне познаю его глубину и сложность душой и той незримой силой, что даруется некоторым из нас Небом. Твой муж — внук Перуна и витязь-русич, я тоже был отважным витязем и остался внуком Перуна, поэтому боги должны открыть мне судьбу твоего мужа. Будь собрана и внимательна, а также не вспоминай, что на твоей груди знак принадлежности к врагам Перуна, богам твоего мужа и сына.

— Я буду вспоминать своих покойных отца и мать. Они до конца дней были язычниками, и не их вина, что я стала христианкой.

— Подойди к священному огню, вытяни над ним руки и сделай вокруг костра семь кругов лицом к нему. Это очистит тебя от скверны. В твоей голове много чёрных мыслей, и ты должна освободиться от них, — пояснил старик.

Едва Ольга очутилась у костра, прежде ровное, спокойное пламя взвихрилось, загудело, его языки заколыхались из стороны в сторону, в небо взмыли снопы ярких искр, а висевшую над каменной площадкой тишину нарушил резкий треск, будто в огне сгорало нечто невидимое человеческому глазу. Подобное иногда случается в храме, когда возле горевших у икон свечей оказывается только что вошедший с улицы человек, и Григорий объяснял это тем, что в святом пламени исчезало зло, тем или иным образом связанное с этим человеком. Ещё Ольга знала, что язычники-степняки перед встречей своих ханов с чужими людьми заставляли их пройти между двумя священными кострами — колебание языков пламени и треск огня должны были подсказать шаманам, кто явился: друг или враг. Значит, горевший на каменной площадке огонь предназначен не для обогрева, а был связан с теми неведомыми силами, к помощи которых Ольга обращалась через старика. Кто был их хозяином — Христос или Перун, — Ольгу не тревожило. Если их владыкой являлся Христос, это были святые силы, ежели они исходили от языческих богов, Григорий обещал лично отмолить сей грех.

Обходя костёр и считая про себя сделанные круги, Ольга наблюдала, как старик с девой извлекли из-под холстины два больших круглых зеркала. Это были не византийские или венецианские зеркала из стекла, какие были в великокняжеском тереме и боярских и воеводских хоромах, а отполированные до ослепительного блеска листы тонкой бронзы, в которые до сих пор смотрелось киевское простонародье. Одно зеркало имело в поперечнике примерно полтора локтя, второе было наполовину меньше. Сотворив над зеркалами заклинание, старик с девой прислонили их вертикально к приготовленным заранее камням, обратив лицевыми сторонами друг к другу. Между зеркалами было около десяти шагов, посреди этого расстояния старик расположил две толстые сальные свечи, а в локте перед большим зеркалом установил тонкую восковую.

Приготовления старика и его помощницы напоминали те, которыми занимались русские девы перед гаданием на жениха, и могли бы вызвать у Ольги снисходительную улыбку, если бы не одно обстоятельство — лишняя третья свеча у большого зеркала: так гадали не на живых, а на мёртвых, уже лишних в этой жизни. Окропив зеркала и камни, к которым они были прислонены, жидкостью из одного кувшинчика, старик глянул на Ольгу.

— Готова, великая княгиня?

— Да, старче. Только что завершила последний круг.

— Присаживайся позади меньшего зеркала и смотри поверх него в большее. Смотри, невзирая ни на что, даже если станет темно в глазах или будет твориться непонятное твоему разуму.

Пока Ольга поудобнее устраивалась, старик зажёг все три свечи. Тонкая, восковая сразу весело вспыхнула, её огонёк вытянулся вверх. Обе сальные начали чадить, их пламя стало метаться в разные стороны, над каждой образовалось облачко копоти. Причём она не уносилась дующим из оврага слабым ветерком и не оседала на землю, а постепенно заполняла пространство между зеркалами, скапливаясь ровным слоем полукруглой формы в его верхней половине. Этот слой становился плотнее, опускался всё ниже к земле, лунный свет всё труднее проникал сквозь него, и наступил миг, когда слой копоти, словно непроницаемая плёнка, прикрыл собой с трёх сторон зеркала и свечи, погрузив пространство над собой в темноту. Вокруг Ольги всё было залито серебристым светом, а перед глазами виднелся чёрный коридор, в конце которого восковая свеча освещала трепетным огоньком матово блестевшую поверхность большого зеркала. До боли напрягая глаза, Ольга пристально в неё всматривалась, понимая, что, если ей сегодня суждено увидеть какое-либо знамение, это будет там. Внезапно обе сальные свечи сами по себе одновременно погасли, большое зеркало тотчас утратило свои очертания, и вместо него перед Ольгой возникло нечто похожее на слабо светящийся круг с расплывчатыми краями.

И тут же от костра донёсся громкий голос старика:

— Небо, я взываю к тебе! Христос и Перун, я обращаюсь к вам! Услышьте своего сына и внука и внемлите его просьбе. Всё на земле имеет два начала — добро и зло, любовь и ненависть. Христос, имя тебе — Любовь, ты — добро. Перун, имя тебе — справедливость, ты — охранитель добра и кара за зло. Христос и Перун, вы — единое целое, вы рядом живете в душе каждого человека, ибо добро без своего защитника бессильно и превращается в зло...

Дальнейших слов старика Ольга не слышала — светящийся круг поплыл на неё, по нему пробежала лёгкая рябь, вместо которой затем стали появляться очертания предметов, человеческих фигур, лиц. Очертания становились резче, чётче, и вот Ольга смогла различить скачущих по лесу всадников, начало оврага, двух всадников — мужчину во всём чёрном и женщину в плаще, — соскочивших с лошадей и направившихся к тропе, ведущей на дно оврага. Появившаяся из-за туч луна осветила лица идущих, и Ольга узнала себя и Григория.

По светящемуся кругу вновь пошла зыбь, он стал удаляться, блекнуть. Когда он оказался позади восковой свечи, на нём повторно стали появляться изображения. Ухоженный сад, шагающие рядом мужчина и женщина, бегущий перед ними ребёнок. Мужчина и женщина вошли на залитую солнцем полянку, и Ольга увидела себя и Игоря, а ребёнок был княжичем Святославом... Изображение качнулось, смазалось, и перед великой княгиней возникла вершина холма с находящейся на ней огромной фигурой Перуна, плотные ряды окруживших божество русских дружинников, стоявших перед ними лицом к Перуну группу военачальников. Один из них вырвал из ножен меч, шагнул к священному костру у ног божества, громко заговорил. Это был голос её мужа.

По светящемуся кругу побежали тёмные полосы, он стал приближаться к Ольге. Одновременно полосы начали светлеть, вместо них появлялись деревья, кустарник, и вот перед взором Ольги зимний лес, заваленная трупами дорога. На обочине стояли трое — один безоружный, хотя и в воинских доспехах, против него двое с оружием. Обличья всех троих хорошо известны великой княгине — это её муж, старший сын древлянского князя Мала Крук и главный воевода древлянской дружины Бразд. Лицо Игоря начало увеличиваться, наползать на Ольгу, на нём отчётливо стали видны подтеки крови, рана на щеке. Глаза мужа в упор смотрели на жену, его губы шевельнулись, с них сейчас слетят слова.

Ольга знала, что вступать в общение с приблизившимся к тебе помимо твоей воли человеческим изображением нельзя — оно может обрести тело, выпрыгнуть из зеркала и причинить беду гадающему, проявляющему интерес к его смерти. Знала это, но не имела сил ни отвести глаз от лица Игоря, ни закрыть их. Она хотела крикнуть и позвать на помощь старика, но тут над головой грянул оглушительный раскат грома, между ней и мужем сверкнула яркая молния, и под ногами ходуном заходила земля.

Вскрикнув, Ольга вытянула руку, чтобы опереться о что-либо, и уткнулась в стоявшего рядом старика.

— Ты, старче? Прости, что толкнула тебя. Но земля шаталась так, что я могла упасть. К тому же молния ослепила меня, а лик великого князя был ужасен, и он пытался заговорить со мной. Я была сама не своя. Игоря уже нет с нами? — встрепенулась она.

Ольга испуганно взглянула на зеркала. Освещённые луной, они как ни в чём не бывало стояли друг против друга, между ними ровным пламенем горели сальные свечи, у большого зеркала догорала восковая. Ни вокруг свечей, ни на земле под ними, ни на зеркалах не было и следов копоти, и только перед меньшим зеркалом, за которым во время гадания находилась Ольга, виднелись несколько капель свежей крови. Кровь Игоря, желавшего сказать ей нечто перед своей кончиной? Но не она, а само Небо, разделив их испепеляющей молнией, не позволило ему сделать это. Ольга поняла, что гадание завершено и теперь очередь за стариком, толкователем видений.

Она поднялась из-за камня, отряхнула пыль с подола платья, поправила съехавшую с плеча застёжку плаща.

— Старче, Небо многое мне явило, однако не даровало разума понять увиденное. Растолкуй мне его, мудрый старче, которому одинаково внимают Христос и Перун.

— Разве ты не поняла, что великого князя скоро не станет? Ты видела не только его последние минуты, но и тех, кто отнимет его жизнь, и место, где это случится.

— Только это я и смогла понять, — призналась Ольга. — Я видела зимнюю дорогу среди болотистого леса, трупы, раненого великого князя и стоявших против него древлян — княжича Крука и воеводу Бразда. Значит, свою погибель Игорю суждено встретить на Древлянской земле от рук стародавних недругов Киева. Но когда это произойдёт? Что означает молния и качание земли у меня под ногами, хотя на самом деле никакого землетруса не было, иначе упали бы зеркала и расплескалась вода из котла на треножнике? Почему видения начались с моего сегодняшнего прибытия к тебе? Поделись со мной всем, что знаешь об этом, мудрейший старче.

Старик погладил навершие посоха, усмехнулся.

— Вижу, кончина мужа настолько важна для тебя, что ты желаешь знать всё, что с ней связано, а прежде всего её точный срок. Спрашиваешь, отчего видения в зеркале начались с твоего появления у оврага? А это и есть начальная точка отсчёта времени, промелькнувшего перед тобой, конечной точкой которого стала смерть Игоря. Что значит молния и дрожание земли под твоими ногами? Молния — это огненная стрела Перуна, и ежели она направлена в кого-то, то неминуемо несёт с собой гибель, ибо не может промахнуться. Тебе, христианке, стрелы Перуна не страшны, выходит, явленная сегодня Небом послана в Игоря. Земля уходила у тебя из-под ног как предсказание, что после смерти мужа тебя ждут тяжкие испытания, когда может рухнуть и превратиться в прах все, чем ты живёшь и к чему стремишься. Я ответил на твои вопросы, великая княгиня?

— Ты забыл сказать, когда Игорь встретит смерть. Грядущей зимой, следующей, той, которая наступит ещё через год?

— Ты надеялась, что Небо укажет тебе год, месяц и день смерти мужа? Такого не бывает. Однако Небо точно указало, какая зима станет для Игоря последней. Не забыла выстроенную на вершине холма дружину с воеводами и великого князя с обнажённым мечом, обращающегося к Перуну? Такое случается крайне редко, обычно по случаю больших торжеств. Выходит, Игорь погибнет зимой, которая наступит после какого-то знаменательного события, настолько важного для Руси, что великий князь должен будет лично воззвать к Перуну.

— После какого-то знаменательного события, в честь которого великий князь должен будет самолично обратиться к Перуну, — задумчиво произнесла Ольга. — Таких событий действительно бывает немного, особенно когда великий князь пребывает в Киеве, а не ходит в походы. Кажется, я уже знаю, когда Небо намерено взять к себе мужа, — с довольной улыбкой сказала она. — Благодарю тебя, старче, ты воистину любим и Христом, и Перуном, ежели они оба откликаются на твои обращения к ним. Не позволят ли они заглянуть и в моё будущее, пусть даже на самый краткий срок?

— Нет, великая княгиня. Христианам не дозволено путём гаданий проникать в своё будущее, они могут получить предсказание о грядущих в их жизни событиях лишь в вещих снах, поэтому Христос будет глух к моей просьбе. Бессмысленно обращаться и к Перуну — тебя, вероотступницы, для него попросту не существует. Однако помимо Христа и Перуна в мире существуют и другие боги и силы, которым также дано приоткрывать человеку его будущее. С этими богами и силами водит дружбу Краса, она поможет тебе.

— Краса? Кто это? Когда и где я могу с ней увидеться?

— Она здесь, великая княгиня. Ты уже видела и знаешь её. Краса, ты готова?

— Да, брат, — раздался за спиной Ольги знакомый голос, и к костру шагнула светлоокая дева.

Но она ли это? Где ладно сидящая на хозяйке рубаха, аккуратные сапожки, коса с лентами? Стоявшая у костра дева была совершенно нага, с распущенными по плечам волосами. Они переливались в лунном свете и отблесках костра всеми оттенками от чёрного до пепельного. Где скромно опущенные глаза, робкая улыбка, тихий голос? Взгляд нагой девы был отрешён от окружающего, глаза имели цвет висевшего над оврагом ночного светила, голос был сухим, лишённым каких-либо чувств.

Тело девы маслено блестело, отражая блики огня, словно рыбья чешуя ярким солнечным днём, и было почти невидимым в призрачно-желтоватом свете Луны. Когда ворвавшийся из оврага на площадку поток свежего влажного ветра промчался мимо девы и достиг Ольги, она почувствовала ни с чем не сравнимый запах, который единственный раз в жизни ощутила в далёком детстве и не смогла забыть до сих пор.

Этот запах она услышала в крохотной, наполовину вросшей или провалившейся в болотистую почву покосившейся избушке, приткнувшейся к высокому берегу гнилого болота в лесной глухомани. Тогда отец взял трёхлетнюю Ольгу с собой на охоту на вепря, и, когда в сумерках охотники расположились у костра и принялись за трапезу, для которой из усадьбы захвачены несколько сулей[82] с вином и пара бочонков крепкого пива, она потихоньку отошла от костра и углубилась в лес. Там она и набрела на избушку, в которой у грубого самодельного очага находились три древние старушки и варили в небольшом глиняном горшочке пахучее варево. Ольга помнила, как открыла скрипучую дверь в избушку, как увидела стоявших на коленях у очага старушек и почувствовала разносившийся из горшочков непривычный аромат. Дальше произошло то, что для её тогдашнего детского ума оказалось непостижимым и какое-то время заставляло считать, что случившееся с ней было сном или наваждением. На скрип распахнувшейся двери старушки оторвали взгляды от очага, повернули головы к Ольге, одна из них с поразительной быстротой и лёгкостью вскочила на ноги, раскинула в стороны руки, словно птица крылья, и, сверкая глазами, нечто быстро зашептала. Больше Ольга не помнила ничего, начав воспринимать происходившее с ней и рядом, лишь снова очутившись у охотничьего костра, к которому попала неизвестно как и не вызвав своим длительным отсутствием и выпачканной болотной жижей одеждой ни у кого вопросов.

Позже она узнала, что болото, на которое попала, пользовалось дурной славой и именовалось Ведьминым. Из названия было в полной мере ясно, кто посещал его глухие берега и что на них творилось в ночную пору. Больше в тех местах Ольга не была ни разу, а вот запах варева из глиняного горшочка оказывается запомнился ей на всю жизнь. Со временем для Ольги не составило труда догадаться, за каким занятием она застала у очага старух — они приготовляли ведьмину мазь или, как её называли ещё, волшебное летательное снадобье. Ольга смогла вызнать даже названия некоторых трав, входящих в состав мази: дурман, красавица, белена, черемица, борец и ряд других, однако главной в этом наборе была особая разновидность ведьминой травы, сыскать которую было ничуть не легче, чем цветок папоротника. Но быть наслышанным о травах, из которых делалась ведьмина мазь, не значило ничего. Надо было знать, сколько нужно брать каждой травки, вслед за какой или вместе с какой её следовало бросать в варево, а самое важное — быть посвящённым в тайну волшебного снадобья, знать сопутствовавшие этому обряды и заклинания.

Но если дева использовала ведьмину мазь, значит, она — ведьма. Точнее, учитывая её юный возраст, ведьмочка. Впрочем, имеет ли это для Ольги какое-либо значение? Чем лучше ведьмочки бывший языческий жрец, принявший веру Христа?

Пожалуй, знаться с подобным еретиком куда больший грех, нежели с обыкновенной ведьмочкой. Хотя и это не Ольгина забота — Григорий обещал принять на себя её грех сегодняшнего гадания и отмолить его, и она помнила об этом.

Ведьмочка приподнялась на цыпочки, разбросала, словно крылья, руки, вскинула голову, вперив лишённые осмысленного выражения глаза в небо. Чуть качнула бёдрами, взмахнула руками и начала вращаться на месте, постепенно набирая скорость.


Кумара

Них, них, запалам, бада,

Эшехомо, лаваса, шиббода.

Кумага

А-а-а, — о-о-о, — и-и-и, — э-э-э... —


доносилось до княгини тягучее, на одной ноте пение.

Песня ведьм! Редко кому не из посвящённых в колдовское сообщество удаётся не услышать. Такому человеку лучше всего сразу забыть песню, а если не сможет, никогда не петь её самому и ни за что не пересказать её слов другим людям. Если он поступит по-другому, за содеянное его ждёт неминуемая смертельная кара. Нарушившего их закон ведьмы чаще всего топили либо заманивали в лесные дебри, где его потом находили мёртвым в петле из молодых, гибких древесных ветвей. Однако в подобных случаях несла наказание и ведьма, ошибшаяся в человеке, которому было дозволено услышать их священную песнь. Желая помочь великой княгине, юная ведьмочка рисковала, вручая в её руки собственное благополучие. Это было знаком доверия, и в душе Ольги появилось нечто похожее на чувство благодарности к ней.


У-у-у, — е-е-е.

Ла, ла, соб, ли, ли соб, лу лу соб!

Жунжан

Видаха, ксара, гуятун, гуятун.

Лифа, прадда, гуятун, гуятун, —


протяжно пела ведьмочка, вращаясь с такой быстротой, что Ольга не могла уследить, когда перед ней мелькали груди, а когда спина девы.

Постепенно вращение стало замедляться, и вот ведьмочка застыла на месте. Ольге захотелось протереть глаза, дабы исключить возможность обмана зрения — дева не стояла на земле, а парила над ней: между её босыми подошвами и землёй виднелось пустое пространство в три-четыре ладони. Не зря ведьмину мазь называли ещё и волшебным летательным снадобьем! Перебирая ногами, будто она шла по земле, дева приблизилась к продолговатому камню, на котором по-прежнему безучастно сидели голубь, петух и ворон. Подняв левой рукой голубя, ведьмочка выдернула из-под него длинный, тонкий нож с костяной рукоятью, покрытой странной резьбой. Вот почему птицы молча и без всякого беспокойства сидели рядом на жертвенном ноже — они уже знали об уготованной им участи, смирились с ней и бестрепетно дожидались общей кончины.

Ведьмочка взмахнула ножом — и обезглавленная тушка голубя упала в костёр. Взяв голову птицы за клюв, дева принялась густо мазать кровью бока стоявшего на треноге котла, а когда кровь перестала течь, положила голову на место, где прежде сидел живой голубь. И вдруг мёртвая голова открыла глаза и трижды проворковала! А ведьмочка уже держала над костром петуха, которого постигла та же участь, что и голубя. И опять, когда его голова легла на продолговатый камень рядом с голубиной, клюв раскрылся и в тишине трижды раздалось кукареканье. Жертвоприношение завершил ворон, чья отрубленная голова также трижды огласила площадку карканьем.


Напалим, вапшба, бахтара.

Мазитан, руахан, гуятун.

Жунжан

Яндра, кулейнеми, яндра.

Яндра, —


монотонно продолжала петь ведьмочка, совершая кровавый обряд с жертвенными птицами.

Подняв с камня голову голубя, она принялась ощипывать её над костром, бросая одни перья в огонь, а другие опуская в котёл на треножнике. То же она проделала и с головами петуха и ворона, после чего произнесла над всеми заклинание и одновременно швырнула в костёр. Затем ведьмочка низко склонилась над котлом и стала шептать над ним заклинания, медленно водя над водой ладонями и временами дуя над ней, словно не подпуская нечто. Выпрямившись и не переставая произносить непонятные Ольге слова, она начала быстро тереть ладони друг о дружку, поднося их через равные промежутки времени к бокам котла. Птичья кровь на нём стала пузыриться, над водой появился лёгкий пар, и вскоре она закипела. Дева сложила крестом руки на груди, низко поклонилась треножнику.

— Мёртвая вода, тебе нет дела до мира живых, ты равнодушна к нему и потому справедлива к людям и их делам. Я поделилась с тобой теплом живого тела, жертвенные птицы полностью отдали тебе жар своей крови, взамен этого открой моей сестре Ольге, что ждёт её в грядущей жизни, сбудется ли самое сокровенное её желание. Святая мёртвая вода, теплом живого тела и жаром птичьей крови я возвратила тебя в прошлое, заставила вспомнить время, когда ты была говорливым ручейком, бурливой рекой, бурным морем. Будь добра, яви за это моей сестре частицу её будущего. Яви, мы просим и ждём.

По мере того как ведьмочка говорила, кипение воды начало стихать, а к завершению её речи прекратилось полностью, и поверхность воды стала зеркальной. Птичьи перья, носимые прежде бурлящей водой по всему котлу, стали опускаться на дно, и, когда на него упало последнее, дева подозвала к себе Ольгу.

— Сестра, священная мёртвая вода за возвращение её в мир живых согласна приоткрыть тебе будущее. Поклонись ей и стань рядом со мной. Ты узришь то, что покуда мертво, но чему рано или поздно суждено стать частью твоего завтра.

Ольга встала вплотную к треножнику, склонила голову над водой, всмотрелась в неё. Перья, раньше в беспорядке перемещавшиеся в кипящей воде, сейчас покрывали всё дно тонким ровным слоем, но словно чья-то невидимая рука разобрала их по цвету, разложила отдельно друг от друга — белые, ярко-рыжие и чёрные. От слоя перьев исходило одинаковое голубоватое свечение, распространявшееся примерно до середины толщи налитой воды. Казалось, будто в нём вода двух цветов: внизу — голубоватая от свечения, вверху — желтовато-серебристая от падавшего на неё лунного света.

— Святая мёртвая вода, ты распахнула перед нами дверь в мир живых и мир мёртвых, — произнесла ведьмочка. — Теперь яви, что поджидает сестру Ольгу, прежде чем она отойдёт в мир покоя и безмолвия. Яви свою милость к нам, мы ждём.

Исходившее от петушиных и вороньих перьев свечение усилилось, от них отделились два небольших облачка и медленно стали подниматься. То, что поднималось от рыжих перьев, остановилось на линии, где заканчивался слой воды голубоватого цвета, а второе облачко достигло поверхности. В этот миг оба облачка превратились в звёздочки: верхняя — серебристого цвета, нижняя — красного. А от белых перьев уже оторвались одновременно четыре облачка и устремились к красной звёздочке. Оказавшись рядом с ней, они исчезли, оставив вместо себя четыре крохотные звёздочки — три одинакового размера, одну чуть крупнее.

Какое-то время все звёздочки неподвижно висели друг подле друга, затем образовавшаяся первой начала блекнуть к поплыла вверх. Приняв на пути к поверхности воды серебристо-жёлтый цвет, она застыла у края котла, противоположного тому, у которого тускло мерцала оказавшаяся здесь прежде неё звёздочка. Едва это произошло, вспыхнула бо́льшая из четырёх красных звёздочек и быстро понеслась вверх, заняв место рядом с той, что поднялась к поверхности первой из всех. Затем к поверхности умчались две крошечные звёздочки, расположившись по бокам звезды, некогда самой крупной из красных. Оставшаяся в одиночестве в голубом слое воды звёздочка начала увеличиваться в размерах, от неё во все стороны протянулись золотистые лучи. Сравнявшись по величине с самой крупной из бывших красных звёздочек, она тоже умчалась к поверхности и замерла в большей по численности группе.

Шесть звёздочек — две у одного края котла, четыре у противоположного — пребывали у поверхности воды недолго. Излучаемое слоем перьев сияние стало ослабевать и прекратилось вовсе, вода приняла одинаковый цвет, и звёздочки начали терять очертания и будто растворились не то в воде, не то в лунном свете. Вода помутнела, со дна появились пузырьки воздуха, и по поверхности воды загуляли волны, стремившиеся перехлестнуть через края. Откуда они, если на площадке, да и в овраге сейчас безветрие?

Ведьмочка вновь сложила на груди руки, поклонилась треножнику.

— Святая мёртвая вода, ты побывала сегодня в мире живых, возвратившись на миг в своё давнее прошлое, за что позволила сестре Ольге заглянуть в её будущее. Благодарим тебя за это. Ты устала и желаешь снова очутиться под землёй, где тебя не тревожат пороки и суета мира живых. Иди туда и будь впредь столь же добра и благожелательна ко мне, как была сейчас. Ещё раз благодарю, святая мёртвая вода, и да сопутствуют тебе покой и тишина.

Ведьмочка сняла котёл с треножника, вылила воду, которая тут же бесследно исчезла. Заглянув в него, Ольга не увидела в нём ни одного птичьего пера — дно было покрыто слоем чёрного пепла. Ведьмочка высыпала его в костёр, поставила котёл, с которого пропали и подтеки птичьей крови, на треножник.

— Сестра, мёртвая вода ответила на всё, что ты хотела знать, — сказала она. — Смогла ли ты постичь её язык и понять увиденное? Ты длительное время была язычницей, не раз присутствовала на жертвоприношениях богам и, как умная женщина, наверняка стремилась проникнуть в смысл происходившего. Каким ты увидела своё будущее?

— Да, я была язычницей, однако ни разу не сталкивалась с гаданием на мёртвой воде. Потому, если поняла что-то не так, поправь меня. Слой голубоватой воды — это мир живых, серебристо-жёлтый — мир мёртвых. Чёрный ворон — это прошлое, что ушло из жизни или чему вскоре надлежит уйти из неё, эта птица представляла на гадании великого князя. Рыжий петух — это настоящий день, время расцвета сил и жажды великих свершений, эта птица олицетворяет меня. А белый голубь — это будущее, завтра, принадлежащее нашим с Игорем детям и внукам. Я ничего не путаю?

— Ты говоришь всё правильно, сестра. Я нисколько не погрешила против истины, назвав тебя умной женщиной. Продолжай.

— Игорь раньше меня уйдёт из жизни — звезда, образовавшаяся над перьями ворона, его птицы, первой очутилась в мире мёртвых. Затем туда отправлюсь я, оставив после себя четырёх близких мне людей. Когда придёт их черёд покинуть землю, один из них в мире мёртвых встретит Игоря, трое других окажутся со мной. По-видимому, среди наших детей и внуков будут язычники и христиане, пути которых на Небе разойдутся. Но почему все мёртвые птичьи головы трижды оглашали воздух криками? Отчего звезда близкого мне человека-единоверца, последним ушедшим в мир мёртвых, вырастет до размеров моей звезды и станет испускать золотистые лучи? Этого я понять не могу и нуждаюсь в твоей помощи.

— Ты желала получить ответы на два вопроса — о собственной судьбе и о том, сбудется ли твоя самая сокровенная мечта. Тебе удалось верно разгадать смысл видений, имеющих отношение к тебе и твоим близким, однако другие видения, касающиеся второго вопроса, остались для тебя загадкой. Вот её отгадка. Четвёртая маленькая звёздочка, достигшая величины твоей и исчезнувшая в мире мёртвых в ореоле золотистых лучей, значит, что самое сокровенное твоё желание в конце концов сбудется, и тот, кто претворит твою мечту в явь, превзойдёт тебя по размаху державных дел. А мёртвые птичьи головы трижды оглашали воздух потому, что на пути к осуществлению твоей мечты трое близких тебе людей сложат головы, и лишь четвёртый добьётся того, о чём ты мечтала и чего не смогла сама свершить. Ты очень счастливая женщина, сестра: тебе не придётся хоронить детей и внуков и твоей мечте суждено сбыться.

— Я очень благодарна тебе... Краса, — сказала Ольга, язык которой не поворачивался назвать ведьмочку сестрой. — Скажи, чем я могу отблагодарить тебя за гадание?

— За услугу платят услугой, сестра. Скоро ты сполна рассчитаешься за сегодняшнюю ночь, однако это случится не сегодня и не завтра. А пока не откажи в просьбе моему брату Светозару, — указала ведьмочка на приближавшегося к треножнику старика.

— Имеешь ко мне дело, старче? — спросила Ольга. — Говори, какое, и коли смогу, обязательно помогу.

— Великая княгиня, ты знаешь, что сюда я прибыл из черниговских лесов, где поначалу жил в скиту отшельников, а затем делил кров с Красой. Однако у меня нет сил, чтобы снова повторить неблизкий и трудный путь в прежние места. Да и какой прок в этом? Ведь не столь важно, где обитаешь, сколь то, как служишь Небу. Я родился в Киеве, вырос в нём, много лет прожил и когда увидел его снова, словно нечто в душе перевернулось — не могу расстаться с ним, хочу завершить свой земной путь в родных местах. Надумал обосноваться близ стольного града Руси в скиту или пещере, да только все земли в округе имеют хозяина: великого князя, боярина, воеводу. Сей овраг, именуемый Холодным, находится на твоей земле, великая княгиня. Дозволь найти в нём приют мне и Красе.

— Дозволяю, старче. Будет ещё в чём нужда — безбоязненно приходи ко мне в терем.

— Благодарю, великая княгиня. А теперь Краса проводит тебя к Григорию и гридням-стражникам.

— Проводит? Я найду дорогу сама. Смогла прийти сюда, смогу возвратиться обратно.

— Конечно, сможешь, сестра, однако будет лучше, если ты это сделаешь со мной, — прозвучал мелодичный девичий голос.

У костра стояла исчезнувшая было из поля зрения Ольги ведьмочка. Хотя нет, это была уже не ведьмочка, а прежняя юная дева, какой её впервые увидела великая княгиня: в рубахе с узким пояском, с заплетённой длинной косой, с располагающей к себе милой улыбкой на хорошеньком свежем личике. И хотя внешне это была прежняя дева, в ней появилось нечто новое, чего Ольга не могла объяснить словами, но что чутко воспринималось её душой.

— Почему это будет лучше?

— Видишь ли, сестра, ты пришла к нам очень поздно вчера, а сейчас только что наступило сегодня. А это не самое приятное время для прогулок в глухом лесу, — потупив глаза, объяснила Краса.

Ольга её поняла — наверное, недавно минула полночь, и наступило время ночного разгула и бесчинств всякой нечисти. По-видимому, монах-чернокнижник и ведьмочка неспроста избрали для своего пребывания именно Холодный овраг, а не какое-либо другое место вблизи Киева, поэтому на самом деле будет благоразумно воспользоваться услугами такого провожатого, как ведьмочка, а не очутиться наедине с беснующимися лесными и водяными чудищами.

— Хорошо, Краса, выведи меня из оврага.

— Ступай за мной, сестра, и не отставай ни на шаг. А ещё лучше дай свою руку, тогда мы будем единым целым.

Держась за руку Красы и не переставая шептать молитвы, Ольга послушно шла за девой, вперив взгляд в её спину и боясь повести глазами по сторонам. Она не видела и не слышала вокруг ничего необычного, однако ощущала такую напряжённость и внутреннюю тревогу, что несколько раз с ужасом подумала, как чувствовала бы себя, не будь рядом Красы. Ольга буквально кожей ощущала, что по сторонам от тропы и позади неё постоянно находится нечто представляющее опасность, что необъяснимой угрозой пропитан сам воздух оврага. У гребня оврага на краю широкой поляны Краса остановилась, выпустила руку великой княгини.

— Пришли, сестра. Три десятка шагов влево, и ты будешь с попом-ромеем, что мечтает тебя обхитрить, но которого за нос водишь ты.

— Спасибо, Краса. Будет ко мне дело либо просто пожелаешь меня навестить — приходи в мой терем. Лишь назови себя, и гридни тут же проводят тебя ко мне, где бы я ни была.

— Сестра, я уже сказала, что вскоре мы с тобой повидаемся, и ты сполна расквитаешься со мной за сегодняшнее гадание. Но не я приду к тебе, а ты явишься ко мне на помощь по моему зову. Прощай и до скорой встречи.


Латип услышал приближающиеся шаги, кто-то снял с бочки крышку, и в глаза хлынул свет. Правда, не дневной, а факела, однако это был свет, а не кромешная тьма винной бочки.

— Просыпайся, воевода, — раздался насмешливый голос. — Или так понравился винный запах, что расставаться с ним не хочется? Понимаю — сам винцо люблю, хотя сидеть трое суток в пустой бочке не приходилось. Просыпайся, предстоит небольшая прогулка.

Говоривший ухватил Латипа за ворот, сильным рывком поставил на ноги, с помощью второго стража вытащил из бочки.

— Что качаешься по сторонам, воевода? Небось ноги затекли от сидения? Присядь покуда на лавку и подожди, а мы твоего дружка на свет Божий извлечём. Эй, князь, ты ещё не просолился, как капуста, что была до тебя в бочке? Ха-ха-ха!

Плюхнувшись на скамью и вытянув во всю длину ноги, которые в бочке был вынужден держать постоянно согнутыми, Латип блаженно прикрыл глаза и стал шевелить босыми пальцами, поскольку с сапогами ему пришлось расстаться сразу после пленения. Столько лет прожил, а не представлял, какое это счастье — вытянуть ноги и чувствовать, как утихает боль в коленях! Так он сидел до тех пор, покуда его снова не ухватили за шиворот и не встряхнули.

— Опять спишь? Потом сны досмотришь, а сейчас вставай и шагай вместе с князем. Шевелись!

Поднявшись со скамьи, Латип увидел вытащенного из второй бочки князя Цагола, тоже босого, в грязной одежде, со связанными за спиной руками. Они были соседями в подвале уже трое суток, сидя в стоявших рядом бочках. О своём соседстве они узнали, когда обоих извлекли из бочек справить нужду и принять пищу, после чего они регулярно виделись по два раза в день по тем же причинам. Первые сутки они не разговаривали, будучи полностью во власти переполнявшей души ярости, до конца не веря в нелепость положения, в котором оказались. На вторые сутки они обменялись рассказами, каким образом очутились в подвале, а на третьи сутки стали строить предположения, когда и как вновь будут на свободе.

— Держись, князь, на ногах, не вались на бок, — сказал страж, поддерживая Цагола. — И не смотри на лавку, рассиживаться нет времени. Не можешь шагать, семени ногами. И почаще, почаще.

Подталкиваемые стражами, Латип и Цагол выбрались из подвала и оказались в каменном сарае, в полу которого находился люк в подвал. В сарае к прежним стражам присоединились трое новых. В их сопровождении Латип и Цагол пересекли широкий пустынный двор и попали в большой двухэтажный дом.

— Теперь можете насидеться вволю, — сказал старший из стражей, вводя Латипа и Цагола в небольшую комнатку с единственным окошком, за которым виднелся ухоженный цветник.

Воевода и князь уселись в лёгкие, плетённые из прутьев кресла, однако их отдых был недолог. В комнатку быстро вошёл человек в кольчуге поверх халата и с саблей на поясе, что-то прошептал на ухо старшему из стражей, и так же спешно покинул комнатку. По команде начальника двое стражей встали с копьями у окна, один занял место у двери, а двое бесцеремонно завязали Латипу и Цаголу рты тряпками.

— Сидите и слушайте, — сказал им старший из стражи. — Тому из вас, кто родился под счастливой звездой, уже сегодня может представиться возможность спать дома в кровати, а не в бочке. Если, конечно, он так привык к бочке, что не захочет с ней расстаться и возьмёт с собой, — съязвил он.

Латип услышал, как за стеной, по-видимому, в соседней комнате, громко хлопнула дверь, отчётливо прозвучали тяжёлые шаги, и раздался незнакомый мужской голос:

— Тысяцкий, ты задержался, наша встреча была назначена раньше. Ты не думал, что мог не застать в доме никого?

— Я не тысяцкий, а воевода, — ответил другой голос, который Латип тут же узнал, — это был голос тысяцкого Ахмата. — Потом, у меня были более важные дела, чем интересоваться судьбой старого бабника, которого за ноги утащили из постели наложницы.

— Для тебя есть дела важнее, чем жизнь или смерть твоего начальника? — удивлённо спросил незнакомый голос. — Разве вы не друзья и не соратники по походу с русами?

— Друзья? Ха-ха-ха! Что общего между мной и этим старым плешивым козлом? Только одно — нам обоим нравится одна и та же женщина. Но она выбрала из нас меня, и Латип не может этого простить ни ей, ни мне. Его гложет зависть, и он готов на всё, чтобы очернить меня в глазах князя и удалить из его дворца. Мы друзья лишь на словах, а на самом деле готовы перегрызть один другому глотки. Но что ты хотел сообщить мне о Латипе?

— Он в моих руках, но я готов возвратить ему свободу, если получу от тебя десять тысяч золотых диргемов.

За стеной раздался хохот Ахмата.

— Что? Десять тысяч золотых диргемов? Ты шутишь, незнакомец! Старый дурак не стоит и тысячной части этой кучи золота.

— Воевода — лучший друг твоего князя, и тот возвратит тебе истраченные на выкуп Латипа деньги. Я уверен в этом.

— Возможно, и уплатит. Но если Латип — друг князя, то недруг мне, и я не собираюсь оказывать ему услуги. Ты захватил его в плен и делай с ним, что пожелаешь: заставь собирать с женщинами навоз для топлива, таскать воду для полива сада, а если он ни на что не способен, продай его в рабство сарацинам или персам.

— Воевода слишком стар, чтобы работать или быть проданным в рабство. Если ты его не выкупишь, я не стану тратить на него хлеб и велю отрубить голову.

— Неплохая мысль, незнакомец! Если ты сделаешь это, прикажи выбросить голову старого дурака в яму для нечистот на главном городском базаре — я приду плюнуть в неё.

— Это твоё последнее слово, воевода?

— Да. Ты напрасно отнял у меня время, незнакомец. О Латипе уже все позабыли и незачем говорить о нём, тем более возвращать его самого к нормальной жизни. Поступай с ним, как знаешь, а меня больше не тревожь по подобным пустякам. Прощай.

— Прощай, воевода.

За стеной раздались шаги, хлопнула дверь.

Латип уставился ненавидящим взглядом на стражей у двери комнатушки — не будь их, он бросился бы сейчас в дверь, настиг Ахмата и разделался с ним даже со связанными руками. Негодяй, подписав Латипу смертный приговор, он отнял у него единственную реальную надежду на спасение. Но нет, Аллах не допустит гибели Латипа! Он поможет ему обрести свободу, и тогда воевода сполна отомстит Ахмату за только что испытанное перед князем Цаголом унижение и за полнейшее пренебрежение к судьбе Латипа. О, только бы Аллах услышал мольбы воеводы и помог ему оказаться на воле!

В соседней комнате вновь открылась дверь, прогрохотали чьи-то сапоги и раздался голос незнакомца, минуту назад разговаривавшего с Ахматом:

— Воевода, ты прибыл вовремя. Твоей точности можно позавидовать.

— Я никогда и никуда не опаздываю. Правда, когда я увидел твоего посланца, то сразу догадался, что имею дело с разбойниками. И был весьма удивлён, что у их главаря имеется ко мне важное дело. Но поскольку у меня было немного свободного времени, я решил принять твоё предложение и встретиться с глазу на глаз. Итак, о каком важном деле ты хотел говорить со мной?

Латип затаил дыхание: уже после первых слов он узнал собеседника незнакомца из соседней комнаты — голос принадлежал воеводе князя Цагола Салтану. По всей видимости, его разбойники пригласили с той же целью, что и самозваного Ахмата. Неужели князь Цагол получит свободу, а он, Латип, останется сидеть в винной бочке в ожидании смерти? Однако он слышал, что у князя плохие отношения с младшим братом, мечтающим править вместо него, и воевода Салтан держит сторону именно младшего брата, соперника Цагола. Это вселяет определённые надежды, что Латипу не придётся лишиться соседства князя в подвале.

— Я слышал, что несколько дней назад неизвестно куда пропал твой князь Цагол. Это правда?

— Да. Старый пьяница отправился на очередную попойку и не возвратился с неё. Зная его вздорный характер и буйство во хмелю, предполагаю, что он ввязался в какую-то драку и получил по заслугам. Мир праху его, хотя он был на редкость скверным человечишком.

— А если я обрадую тебя, воевода, вестью о том, что князь Цагол жив и в твоих силах сделать так, что он снова станет князем Алании и твоим повелителем?

— Ты не обрадуешь меня, а огорчишь, заставив пожалеть о напрасно затраченном на поездку к тебе времени. У Алании уже есть новый князь, младший брат Цагола, и я служу ему.

— Но князь Цагол жив, и никто не лишал его власти. Он лишь попал в беду, и твой долг, как его воеводы и верноподданного, помочь ему выбраться из неё. Обещаю, что он не забудет твоего благородства и назначит тебя главным воеводой своего войска.

— Попал в беду? Пусть выбирается из неё. — В голосе воеводы отчётливо прозвучали нотки злорадства. — Именно так однажды он ответил мне, когда я обратился к нему за помощью. «Знал, как попасть в беду — знай, как выбраться из неё», — сказал он тогда. Сегодня я возвращаю ему его слова. Пускай протрезвеет от вечного пьянства и, если в его ослиной голове осталась хоть капля ума, подумает, в какой шайке бродяг или нищих ему найти приют, ибо в Алании места для него нет.

Рядом с Латипом раздались звуки, напоминающие мычание. Скосив глаза, он увидел, что Цагол с налитыми кровью глазами и вздувшимися на шее венами рвётся к двери, а два стража прижимают его к спинке кресла. Ничего, князь, дослушай, какого мнения о тебе подданные, он, Латип, этот позор уже пережил.

— Воевода, ты говоришь «нет», ещё не выслушав моего предложения. Князь Цагол — мой пленник, и я готов возвратить ему свободу всего за пятнадцать тысяч золотых диргемов. Ты — христианин, неужели твой Христос не советует своим почитателям освобождать из неволи братьев по вере? Я уже не упоминаю, что он велит им не держать друг против друга зла и прощать причинённые обиды. Это знаю даже я, язычник-огнепоклонник[83], почему об этом забыл ты? Выкупив князя, ты станешь мил Христу и получишь место в его небесном жилище-раю. И всего за какие-то пятнадцать тысяч диргемов.

— С Христом я разберусь без твоей помощи, язычник. И давай закончим разговор о князе Цаголе. Ты просишь за него пятнадцать тысяч диргемов, причём золотом? Я не дам за него даже его истинную цену — стоимость бурдюка скисшего вина. Старый дурак пропил свободу и власть — поделом ему! Прощай, разбойник, и больше не тревожь меня из-за жалких пьяниц, даже если они из племени аланов.

Дверь в соседней комнате с грохотом распахнулась, и раздались звуки удаляющихся шагов. Спустя минуту в комнатке появился разбойник в кольчуге поверх халата, побывавший в ней перед приходом Ахмата и Салтана. На этот раз он не подошёл к старшему из стражей, а встал против сидевших в креслах-плетёнках Латипа и Цагола. Когда он заговорил, воевода услышал голос, который звучал за стеной в соседней комнате во время разговоров разбойничьего главаря с Ахматом и Салтаном:

— Вам известно, о чём шла речь по соседству с вами. Ни тысяцкий Ахмат, ни воевода Салтан не пожелали дать за вас выкуп. Скажу больше, у меня сложилось впечатление, что они готовы сами заплатить мне, чтобы я отправил поскорее вас на тот свет. Но это ваши личные дела, а меня интересует другое — потеря денег, на которые я рассчитывал, похищая вас. Неужели я ошибся, полагая, что такие люди, как ты, известный всему Кавказу владыка Алании князь Цагол, и ты, прославленный полководец лазгов воевода Латип, чего-то стоите? Неужто я просчитался и вы не стоите ничего? — Главарь посмотрел на старшего из стражей. — Вели развязать пленникам рты. Я хочу беседовать с ними.

Когда его приказ был выполнен, он продолжил:

— Только не вздумайте рассказывать мне, какие плохие люди Ахмат и Салтан и что вы сделали бы с ними, окажись на свободе. Лучше подумайте о другом — имеются ли у вас истинные друзья, готовые дать выкуп за вас в ближайшие дни. Например, торговцы из ваших мест, находящиеся ныне в Арране, которым вы возвратите заплаченные ими деньги с процентами. Молчите? Ах да, откуда вам, князю и воеводе, знать каких-то презренных торговцев, — с иронией произнёс главарь. — Тогда, может, ради вашего спасения готов раскошелиться кто-либо из ваших боевых друзей? Главный воевода Олег, или воевода Свенельд, или ярл викингов Эрик?

Латип с Цаголом переглянулись, в их глазах мелькнула надежда, и Латип нерешительно произнёс:

— Главный воевода Олег с самого начала похода хорошо ко мне относился и говорил, что, когда его русов прикрывают мои всадники, он спокоен за своих воинов. Он должен поверить, что я возвращу ему требуемые за меня деньги, и ты получишь свой выкуп.

— Хорошо, воевода, — довольным тоном сказал главарь. — А что ответишь ты, князь? — посмотрел он на Цагола.

— Главный воевода заплатит выкуп и за меня. А свои деньги он получит обратно, когда станет возвращаться из Аррана на Русь. К тому времени я повешу изменника Салтана, изгоню из Алании младшего братца и мамашу, и вся казна будет в моём распоряжении.

— Я верю вам, князь и воевода, и сегодня же отправлю своего посланца к Олегу. Но горе вам, если от него я услышу то, что и от Ахмата с Салтаном. Я не убью вас, как того хотят ваши тысяцкий и воевода, а велю закопать вас в землю живьём в бочках, в которых вы так прекрасно обжились. Вы, мусульманин-лазг и христианин-алан, осквернили их, отчего их теперь нельзя использовать по назначению, и я отправлю вас в них к вашим богам. Отныне ваша судьба в руках главного воеводы Олега. Молитесь от него Христу и Аллаху, чтобы рус-язычник помог вам, от которых отказались единоверцы. Отведи их обратно в подвал, — приказал главарь старшему из стражей.

Очутившись в бочке и едва дождавшись, когда на крышке подвала стихнет лязг задвигаемых стражем запоров, Латип подал голос:

— Князь, ты слышал, как меня назвал мерзавец Ахмат? Он сказал, что я — старый, плешивый козёл. Такие слова не прощаются, и он дорого заплатит мне за них.

Ответ из соседней бочки прозвучал тут же, словно Цагол ждал обращения воеводы:

— Твоего тысяцкого по подлости можно сравнить только с моим воеводой Салтаном. Этот негодяй заявил, что у меня ослиная голова, в которой едва ли осталась хоть капля ума! А ещё он сказал, что моя цена равна стоимости бурдюка скисшего вина! Как он будет раскаиваться за эти слова, когда окажется в моих руках.

— А я припомню Ахмату и время, проведённое в этой проклятой бочке. У меня постоянно болит спина, ломит поясница, ноют колени. Но — главное! — я, правоверный мусульманин, которому строжайше запрещено употребление вина, насквозь пропитался винным запахом. Боюсь, что он въелся в меня навсегда, и теперь на базарах подле меня будут собираться все пьянчужки, как коты вокруг корня ладоницы[84]. У меня, ни разу в жизни не бравшему в рот хмельного зелья, третьи сутки голова раскалывается, словно именно я опорожнил эту бочку. Прежде чем повесить Ахмата вверх ногами, я велю продержать его неделю точно в такой бочке.

— Воевода, я с удовольствием поменялся бы с тобой местами, — откликнулся Цагол. — Ты не представляешь, что такое сидеть в бочке из-под квашеной капусты. У меня на теле появился налёт соли, а кожа задубела так, что её не возьмёт никакой меч, и теперь я могу обходиться без кольчуги. И если от тебя исходит аромат вина, то от меня воняет как от месяц не мывшейся женщины. Прежде чем сварить Салтана в медном чане, я неделю продержу его в подобной бочке... для навара и запаха.

— А я прикажу посадить Ахмата в бочку ниже этой — пускай сидит, нагнув голову. А ещё...

Живописуя наказания, которые обрушит на голову самозваного воеводы, Латип забыл о раскалывавшейся голове и о боли в пояснице — картина будущих мучений своего врага заставила его забыть о собственных. До чего сладостна мечта о мести — её можно сравнить только с блаженством, которое испытываешь, вытянув во всю длину ноги после длительного сидения в бочке.

Загрузка...