Быть Руси под княгиней-христианкой

1

Всматриваясь в приближавшееся ромейское посольство, великий князь недовольно поморщился — как и вчера, в нём было слишком много красного цвета. Конечно, Игорю[1] было известно, что красный цвет — цвет императоров Нового Рима[2], и лишь они имели право облачаться в одеяния и обувь пурпурного цвета. Остальным жителям империи не возбранялось носить одежду всех оттенков красного цвета, а в служебной форме чиновников и военных обязательно присутствовал красный цвет. По его обилию, сочетанию с другими цветами судили о воинском чине либо о придворном звании человека.

Всё это Игорь знал. Но далеко уже не молодые глаза великого князя раздражал избыток красного цвета в одеждах посольства, яркие солнечные блики на доспехах окружавших его воевод, багровые, пляшущие на дунайских волнах солнечные зайчики.

Тем более что сами русичи со времён нашествия гуннов[3] под предводительством «бича Небесного» — Аттилы — не любили красного цвета. Покоряя другие народы, Аттила не только заставлял их расплачиваться за право жить золотом, драгоценными каменьями, пушниной, зерном, но брал с них и «дань кровью». Определённое число юношей и молодых мужчин должны были служить в его армии и участвовать в захватнических походах, сражаясь в первых рядах воинов или на самых опасных участках сражения.

Конница гуннов бросалась в бой под чёрно-жёлтым знаменем, эти цвета символизировали для них землю и солнце, а воинов — «данников крови» — посылали под красным флагом. Их, солдат-рабов, собранных с разных концов Европы, лишённых Родины, убивавших и умиравших за чужие интересы, мог объединить, как считали гунны, только один цвет, красный — цвет ослепляющей ярости, насилия, крови, пожаров. Под этим ненавистным разбойничьим флагом русичи наравне с сынами других народов и племён, плативших Аттиле «дань кровью», гибли на просторах Европы, завоёвывая гуннам новые территории и покоряя ещё свободные народы.

Просуществовав семьдесят лет, империя гуннов рухнула, однако отвращение русичей к красному цвету сохранилось. На боевых стягах русичей всех племён обычно присутствовал красный цвет, но всегда в совокупности с другими, чаще всего с чёрным, жёлтым, голубым, что должно было свидетельствовать о готовности русичей не жалеть крови при защите родной земли, плодородных нив, своих вод, но стягов только красного цвета у них не было. Но самыми любимыми цветами были зелёный и синий — цвета окружавшего безбрежного мира: лесов и степей, небес и вод.

Стойкое неприятие на Руси красного цвета объяснялось ещё тем, что сразу после смерти «бича Небесного» и крушения его державы, тогдашний жрец-хранитель священного Перунова[4] источника на Лысой горе предрёк, что Руси предстоит ещё раз быть семьдесят лет под чужим игом и платить поработителям «дань кровью», заставляя своих сыновей умирать за чуждые их Родине интересы под стягом красного цвета — цвета ослепляющей ярости, насилия, крови, пожаров. Причём на этот раз Русь не будет покорена силой оружия, она сама падёт к ногам лукавых насильников, расчистив им путь к власти собственными руками и пролив кровь своих лучших сынов, стремившихся не допустить сей роковой ошибки.

Вот почему на стяге великих киевских князей были только два цвета — жёлтый и голубой: цвет дарующего жизнь всему живому солнца и цвет небес, где обитали покровительствовавшие русичам боги, а готовность оборонять землю предков олицетворял вышитый на стяге родовой знак Рюриковичей[5] — сокол-рорик, предпочитавший погибнуть при защите родного гнезда, нежели уступить любому врагу, в том числе намного сильнее его.

Шагавший впереди посольства византиец остановился перед Игорем, отвесил ему поясной поклон. Его небольшая чёрная борода была заметно тронута сединой, сильный загар и морщины на лице не могли скрыть длинного белёсого шрама на левой щеке. Лёгкая походка и поджарая фигура выдавали в нём если не сегодняшнего, то вчерашнего воина. Одеяние византийца из тонкой белой ткани было отделано по краям пурпурными полосами — клавами, свидетельствовавшими о том, что он носит чин патрикия, один из самых высоких в империи.

— Великий князь, ты обещал дать сегодня моему императору ответ, согласен ли заключить мир с Византией и увести от её границ своё войско, — прозвучал голос византийца со шрамом.

— Ты получишь его, патрикий Варда[6]. Тебе вчера удалось убедить меня, что для блага Руси и Нового Рима им надобно жить в мире. И если сегодня я стою у рубежей империи и готов ступить на её землю, виной тому твой император, нарушивший стародавний договор с моим предшественником, князем Олегом[7]. Новый Рим желает мира — он получит его, подтвердив действие договора с князем Олегом и выполнив требование, предъявленное им империи перед заключением этого договора.

— От имени императора заявляю, что прежний договор империи с князем Олегом будет подтверждён и Русь снова станет другом и союзником Нового Рима, — важно произнёс Варда.

— Ты забыл упомянуть ещё об одном — о выполнении требования, связанном с подписанием договора, — напомнил Игорь.

— Требования? — на лице патрикия появилось удивление, хотя взгляд был холоден и внимателен. — О каких требованиях может идти речь при заключении договора о дружбе?

— О тех, которые подводят черту под событиями, предшествовавшими заключению договора о мире и дружбе. Прежде чем стать друзьями, надобно покончить с войной, на которую Новый Рим толкнул Русь. Вначале империя уплатит мне дань, как князю Олегу, а затем получит желанный ей договор о мире и дружбе.

Уплатит дань, как князю Олегу? Но князь Олег стоял у стен Константинополя, и город был бессилен оказать ему сопротивление. В отличие от него ты, великий князь, даже не переступил Дуная и не выиграл у империи ни одного, даже мелкого сражения.

— Патрикий, если империя вынуждена просить у меня мир на Дунае, значит, она осознала своё бессилие перед русским воинством раньше, чем оно подступило к её стольному граду. А выигранных у Византии сражений у меня нет потому, что их ещё не было и вряд ли они состоятся, поскольку империя не имеет войск, способных вступить со мной в бой хоть с малейшей надеждой на успех. А ежели твой император желает, чтобы я пожаловал за данью по трупам его легионеров под стены Царьграда[8], я свершу это. Но предупреждаю, что тогда дань, которую придётся уплатить Новому Риму за мирный договор, будет несоизмеримо большей, нежели сейчас. Ибо в этом случае империи предстоит платить дань не только на тех русских дружинников, что сгорели от «греческого огня» и сгинули в морской пучине во время моего первого похода на Новый Рим[9], но и на тех, кто сложит головы и получит увечья в боях на предстоящем пути от Дуная к Царьграду. Ведь ты должен знать, что дань на мёртвых и увечных русичей мы всегда берём большей, нежели на оставшихся в живых.

— Великий князь, ты хочешь получить дань на воинов, что три года назад погибли при отражении нами твоего морского набега на Константинополь? — искренне удивился Варда. — Но какое отношение твоё тогдашнее поражение имеет к сегодняшней войне, которую мой миролюбивый император всеми силами желает не допустить?

— Патрикий, ты совершаешь большую ошибку, думая, что мой предыдущий морской поход и теперешнее появление русских войск на Дунае независимы друг от друга. Для Руси война с империей началась в день, когда та нарушила заключённый с князем Олегом договор и принялась чинить ей кривды. Три года назад мы пробовали силы, узнали могущество Византии на море и слабость на суше, а сейчас Русь всей своей мощью готова нанести империи сокрушительный удар, дабы впредь отучить её свысока смотреть на Русь и по собственной воле отказываться от имеющихся с ней договоров. Поэтому императору придётся уплатить дань за мои потери всего периода войны Руси с Византией, а не того краткого срока, что потребовался для перехода моих войск от Киева до Дуная и плавания моего флота с Днепра до болгарского побережья.

— Мой император несказанно щедр и всей душой стремится к миру с Русью. Смею думать, что он пойдёт тебе навстречу, великий князь, и ты получишь требуемую дань. Мой император великий человеколюб и будет счастлив оказать помощь вдовам и детям погибших русских воинов, что станет свидетельством искренности его желания жить в мире и согласии с Русью.

— Человеколюбие твоего императора похвально, — усмехнулся Игорь. — Теперь скажи, когда и где Новый Рим намерен подписать со мной договор о мире и дружбе?

— Подписать договор с тобой? Значит, ты решил не подтверждать действие прежнего договора с князем Олегом, а заключить новый? — уточнил Варда.

— Да, патрикий. Сегодня Русью правит не князь Олег, а я, великий князь Игорь, и на дружбу между ней и Новым Римом у меня другой взгляд, нежели у моего предшественника. Я твёрдо убеждён, что в договор должны быть включены статьи, которых раньше не было. Русь не собирается требовать для себя льгот или особых условий торговли, она лишь желает, чтобы на пребывающих на Византийской земле русичей распространялись те положения закона, которые вы именуете частным международным правом. Например, чтобы тяжбы русичей между собой разрешались по русским законам и обычаям, а в тяжбах русичей с ромеями обе стороны были равноправны. Это действительно будет новый договор, и заключать его от имени Руси должен её сегодняшний великий князь.

— Работа над новым договором потребует намного больше времени, чем простое подтверждение действия прежнего, — сказал Варда. — Вряд ли ошибусь, если предположу, что она потребует нескольких лет. Кстати, договор с князем Олегом был подписан через четыре года после осады им Константинополя.

Игорь не сомневался, что услышит именно такой ответ. Он помнил, как Византия под всевозможными предлогами оттягивала подписание договора с князем Олегом, и был уверен, что точно так она постарается поступить и с ним. Ведь покуда будет якобы готовиться договор, в самой Руси либо вокруг неё может случиться всякое, в том числе события, которые позволят империи отказаться от заключения нового договора и соблюдения старого. Но Игорь не собирался идти на поводу у императора — победителем был он, и Новый Рим почувствует это!

— Патрикий, ты путаешь две вещи: разработку нового договора и дополнение несколькими статьями уже существующего, — сказал он. — Я намерен заключить договор в следующем году, а если императорские чиновники не успеют закончить работу над ним к назначенному сроку, я приду с войском под стены Царьграда, чтобы поторопить их. Передай это императору.

— Обязательно передам, великий князь, — пообещал Варда. — Зная миролюбие моего императора, скажу, что и в этом твоём желании он может уступить.

— Я был уверен в этом, — улыбнулся Игорь. — Осталось только узнать, где твой миролюбивый император собирается заключать договор.

— Конечно, в столице Нового Рима — граде святого Константина. Прекрасном городе, к которому вы, русы, всегда приходите с войной, а уходите от него с миром.

— Хорошо, пусть будет так. Но прежде император пришлёт в стольный град Руси посольство с этим договором, и я от имени Руси дам клятву, что стану блюсти его. После этого уже моё посольство отправится в Царьград, чтобы услышать такую же клятву, данную Христу, от твоего императора.

— Великий князь, ты хочешь слишком многого. Мой император готов пойти тебе на многие уступки, однако, не на всё. Ты требуешь удовлетворения своих пожеланий так, словно уже выиграл войну, которая ещё не начиналась. Ты стоишь на пороге империи, а ведёшь себя так, будто поставил её на колени.

— Мои требования кажутся империи чрезмерными? Возможно, это потому, что мои войска действительно только подошли к границам Нового Рима, но не переступили их. Я готов исправить это упущение и повторить свои условия мира под стенами Царьграда. Но тогда императору придётся выслушать и требования болгар и угров[10], которые согласны стать моими союзниками и примкнуть к моему войску, когда оно окажется на той стороне Дуная. Пусть император учтёт это и хорошенько подумает, принять мои условия мира или отклонить.

— Мой император превыше всего ценит мир с соседями и благополучие своих подданных. Поэтому возьму на себя смелость заявить, что ради дружбы с Русью он готов выполнить все перечисленные тобой, великий князь, условия и пожелания.

— Рад слышать это, патрикий. Прибавь к добродетелям своего императора, о которых ты так любишь распространяться, и его благоразумие. Благодаря ему нам с тобой удалось решить самое главное, а об остальном будешь говорить с моими боярами и воеводами. Был рад нашей встрече и надеюсь ещё раз увидеть тебя при заключении договора о дружбе Нового Рима с Русью...

Расставшись с Вардой, Игорь не захотел ни остаться с воеводами, ни отправиться в свой шатёр, где ему непременно стали бы докучать различными делами. Он не желал ни видеть, ни слышать никого, даже ближайших соратников! Пусть считают, что великого князя распирает от гордости за только что пережитые минуты, когда он заставил императора могущественной Византии принять все до единого свои условия мирного договора с Русью, и что он желает насладиться торжеством наедине с собой, не делясь им с кем-либо. Как они ошибаются! Игорь хочет остаться сам с собой не для того, чтобы петь себе хвалебные песни и тешить самолюбие, а чтобы поразмыслить о делах не менее важных для него и державы, нежели только что завершившийся поход. А это такие дела, о которых он не может говорить ни с кем, кроме оставшейся в Киеве жены Ольги[11].

Рождение княжича Святослава[12] сблизило их, способствовало появлению общих интересов и целей, связанных с воспитанием и заботами о будущем своего наследника. Оба отдавали себе отчёт, что уже немолоды, а жизнь полна случайностей, в результате которых княжич может остаться без отца прежде, чем унаследует его власть. Понимая также, что стол великих киевских князей[13] слишком лакомый кусок, в борьбе за который возможные соперники Святослава вряд ли остановятся перед его насильственным устранением от власти и даже лишением жизни, Игорь и Ольга стремились сообща предусмотреть всё, чтобы великокняжеская власть в случае смерти Игоря не выскользнула из рук даже малолетнего княжича.

Взаимопониманию Игоря с женой способствовало и то, что, приняв христианство и родив Святослава, Ольга очень изменилась[14]. Она почти перестала интересоваться державными делами, в общении с людьми стала покладистее, мягче, чаще других в её разговорах звучали слова «Святослав» и «княжич», основная часть забот была связана с сыном. Игорь воспринимал эту перемену как само собой разумеющуюся: главное предназначение любой женщины, именуйся она великой княгиней или простой селянкой — быть матерью, продолжательницей рода, и, ежели у неё нет детей, женщина вынуждена заменить заботу о них другими занятиями, дабы не чувствовать одиночества и заполнить пустоту в душе. Поэтому прежняя Ольга, не будучи матерью и желая чем-то себя занять, увлекалась сверх меры державными делами, теперь же, имея сына, она стала той, кем и надлежит быть женщине по предначертанию Неба — послушной воле мужа женой и заботливой, любящей матерью.

Заметив эти перемены и перестав видеть в Ольге соперницу, Игорь начал без былой подозрительности выслушивать её советы и следовать некоторым из них, стал делиться с ней своими планами и вместе обсуждать их. Даже когда ему казалось, что жена по старой привычке проявляла повышенный интерес к касавшимся только его вопросам, чересчур настойчиво стремилась навязать ему собственный взгляд на человека или оценку его поступков, внушить своё понимание какого-либо события, Игорь теперь легко находил этому объяснение. Всё, что творилось сегодня и будет происходить на Руси завтра, что касалось положения в великокняжеской дружине и свар между князьями земель, в той или иной мере, прямо или косвенно имело отношение к судьбе княжича, и Ольга, как всякая мать, своим участием в происходивших вокруг княжича событиях хотела оградить будущего великого князя от возможных неудач на его поприще и злоключений во взаимоотношениях с теми, кому рано или поздно предстояло стать его опорой и сподвижниками.

Проводя время с женой и сыном, Игорь общался и со священником Григорием, часто навещавшим Ольгу. Из их бесед он узнал много поучительного о той стороне жизни правителей, о которой никогда прежде не задумывался, поскольку она его не касалась, а размышлять об отвлечённых понятиях у него не было времени из-за походов, постоянных пиршеств, нескончаемых охот. Видя смысл своего существования в княжиче, Ольга на примерах из жизни владык Первого и Второго Рима[15] хотела познать секреты, благодаря которым малолетним императорам, окружённым несметным числом врагов и завистников, удавалось сохранить за собой престол и, возмужав, сосредоточить в своих руках всю власть и покарать недоброжелателей. Тоже заинтересовавшись этим, Игорь узнал, что умные, дальновидные родители-правители ещё при жизни стремились избавить детей-наследников от возможных соперников на трон, отправляя в изгнание или даже лишая жизни своих ближайших друзей и первейших лиц в государстве, понимая, что друзья и верные слуги родителя-императора не всегда становятся друзьями и верными слугами его несовершеннолетнего наследника.

Однажды Игорь заговорил на эту тему с Ольгой, и оказалось, что она тоже думала о похвальной предусмотрительности родителей-императоров, не останавливавшихся ни перед чем ради счастья своих детей. Ольга полагала, что ей с Игорем не мешало бы последовать их примеру. В тот раз они проговорили несколько часов, рассматривая князей земель и воевод как возможных претендентов на стол великих князей и размышляя, как отвести от княжича угрозу потери власти. Через несколько дней Ольга возвратилась к этому разговору, и они снова долго обсуждали людей из своего ближайшего окружения, оценивая их с точки зрения опасности для княжича. Затем такие обсуждения стали постоянными, и Игорь часто поражался, насколько хорошо знала Ольга характеры, пороки и добродетели, тайные вожделения не только бояр и воевод, с которыми ежедневно общалась, но и князей, весьма удалённых от стольного града земель, которых в лучшем случае видела один-два раза в жизни.

Во время подготовки к походу, особенно на её заключительном этапе, Игорь подолгу обсуждал с воеводами возможное развитие событий, начиная с момента прибытия русского войска на Дунай, стараясь предусмотреть ответные действия византийцев и уже сейчас подготовиться к ним. И как неприятно были бы поражены воеводы, узнай они, что, едва расставшись с ними, великий князь тут же шёл к жене и беседовал с ней о том же, что с ними. Однако теперь он рассматривал ход войны, всевозможные его повороты, любые конечные результаты лишь с одной точки зрения — чтобы это пошло на пользу княжичу и не усилило позиций тех, кого Игорь и Ольга считали опасными для юного Святослава, случись что с Игорем и доведись сыну вступить в борьбу за великокняжескую власть.

Многое передумали они с Ольгой накануне похода, многое обсудили, в том числе и возможность начала Византией мирных переговоров ещё до вторжения русских войск на её землю. Именно так император и поступил, и сейчас Игорь в спокойной обстановке хотел ещё раз вспомнить, что ему в этом случае нужно сделать уже не для навязывания Византии выгодных Руси условий мира, а для создания в Киеве и в самом великокняжеском тереме условий, при которых можно было хотя несколько ближайших лет не волноваться за судьбу княжича при самом неблагоприятном для него развитии событий.

Минувшей ночью ему удалось сделать, пожалуй, самое главное — склонить воеводский совет к принятию мирных предложений императора. Это было непросто — большинство воевод, особенно молодых во главе с Олегом, Микулой, Рогдаем, настаивало на продолжении похода, доказывая, что его ожидает только победоносное завершение. Их поддерживал варяжский ярл[16] Эрик, уверявший, что если на берегах Дуная император готов уплатить великому князю щедрую дань, то под стенами Царьграда её размер возрастёт в несколько раз.

Но Игорь не зря выслушал из уст священника Григория столько историй из жизни императоров Первого и Второго Рима, припомнил он кое-что и из разговоров с Ольгой. Поэтому накануне совета переговорил поодиночке с главным воеводой русского войска Ратибором, воеводами Ярополком и Свенельдом, а также дал согласие своему союзнику печенежскому кагану[17] на его тайную встречу с главой византийского посольства.

Результаты предпринятых им действий успешно сказались на раде. Главный воевода Ратибор заявил, что не видит смысла в войне, которая потребует больших жертв и ослабит Русь, у которой немало врагов, помимо Византии, если можно получить требуемую дань, не заплатив за неё кровью своих дружинников.

С такой же речью выступил и начальник великокняжеской конницы воевода Ярополк, сказавший, что в боях с вражеской панцирной кавалерией[18], являвшейся главной ударной силой византийской армии, основные потери понесёт именно русская конница, поскольку легковооружённые печенежские всадники способны лишь на быстрые внезапные набеги, но никак не на ведение длительного, изнурительного боя с сильным противником, поэтому Русь рискует остаться после войны безоружной перед лицом постоянного недруга на востоке — Хазарии[19], имевшей многочисленную, хорошо обученную конницу. Посему он полностью согласен с главным воеводой Ратибором, что необходимо получить дань с Византии, сохранив!

при этом своё войско для защиты родной земли и возможных других походов.

Воевода Свенельд, обратившийся непосредственно к ярлу Эрику, поинтересовался, советовался ли он с богами моря о том, как русско-варяжскому флоту избежать боя с ромейским[20], а если тот состоится, сообщили ли Эрику боги, кого они собираются видеть на морском дне — ромеев или русичей с викингами[21], обуянных сверх меры жаждой наживы? Поскольку ярл не ответил, Свенельд предложил получить дань с империи на Дунае, а кому она покажется малой, он хотел бы напомнить, что дань можно получить не только с Византии.

Помог воеводам и печенежский каган, начавший речь с жалобы на то, что в последнее время болгары стали часто нападать на кочующих в устье Дуная печенегов, разоряя их вежи[22] и угоняя скот, и после завершения похода на Византию он собирался вместе с дунайскими единоплеменниками отомстить болгарам. Но поскольку император готов уплатить дань уже сейчас, он намерен её получить и сразу после этого выступить против болгар, не теряя времени на ненужный теперь поход к Константинополю и отдых и пополнение своей орды после войны с Византией.

Так как голоса на совете разделились, решающее слово принадлежало великому князю, и он молвил его — мирному договору с Византией быть, а совет будет продолжен после следующей встречи с ромейским посольством. Эта встреча только что состоялась, и Игорю предстоит сегодня вечером объявить воеводам и ярлу Эрику о новом походе, теперь уже на восток.

Кагана, пожалуй, на раду приглашать не стоит: он уже дал согласие императору за солидное вознаграждение совершить набег на Болгарию, с которой Византия издавна соперничает за влияние на Балканах и едва ли не постоянно находится в состоянии войны. Игорь не стал мешать этому сговору не только потому, что Руси было выгодно ослабление орды в результате набега, которому болгары наверняка окажут сильное сопротивление, но и по другой причине. В связи с широким распространением в Болгарии христианства[23] она всё больше становилась ненадёжной союзницей языческой Руси[24], и теперь могла принести ей больше пользы, сражаясь с печенегами, чем выступая в союзе с ней против Византии, с императорами которой стали охотно родниться её кесари и с которой Игорь заключает выгодный мирный договор.

Зато помимо ярла Эрика на раде желательно присутствие некоторых его наиболее уважаемых сотников и гирдманов[25], к мнению которых прислушиваются викинги. В этот поход Эрик смог набрать и повести с собой сорок сотен воинов. Основная часть их плыла морем, однако тысяча викингов двигалась с русским войском по сухопутью: Эрик не знал, где Игорево воинство ждёт большая добыча — на море или суше, и не желал оказаться в проигрыше ни в том, ни в другом случае. Отправившиеся за добычей викинги вряд ли довольствуются полученной от Византии данью. Наоборот, легко доставшаяся добыча лишь раздразнит их аппетит, и они пожелают либо снова наняться к кому-нибудь из сильных мира сего на службу, либо направятся куда-либо за богатой добычей самостоятельно.

Игоря не устраивал ни один из этих вариантов — он считал опасным присутствие вблизи Руси сильного варяжского отряда во главе с Эриком. Он проводил в Киеве времени больше, чем в родной Свионии[26], и был закадычным другом воеводы Свенельда. Свенельда Игорь и Ольга рассматривали как одного из возможных претендентов на стол великих киевских князей, случись что с Игорем до возмужания Святослава, и в борьбе с княжичем воевода мог использовать мечи викингов ярла Эрика. Поэтому было бы неплохо, насколько возможно, ослабить отряд Эрика, а ещё лучше заставить его викингов сражаться и погибать в интересах Руси. Игорь с Ольгой предусмотрели и такое развитие событий, решив вместо ярла судьбу его наёмных воинов.

Со времени Хвалынского похода минуло немало лет, однако Игорь часто вспоминал его, и в первую очередь проведённую им лично разведку окрестностей Дербента[27]. Тогда русское войско, изрядно ослабленное в предшествующих боях, не рискнуло его штурмовать, но мечта Игоря об овладении этой крепостью-ключом к торговому пути через Кавказ сидела в голове великого князя до сих пор. Игорь хорошо помнил сделанный им вывод — чтобы не ограничиться взятием Дербента с целью захвата добычи, а надолго обосноваться в нём, превратив в свой оплот на Хвалынском море[28], необходимо иметь постоянную, надёжную связь с Русью.

Ведь Арабский халифат[29] не смирится с потерей Дербента и будет стремиться возвратить его обратно. Хазарского кагана тоже вряд ли устроит, что хозяином сухопутного пути из Азии в Европу по Кавказскому побережью вместо Багдада стал Киев, а не он, и по-прежнему будет вести за Дербент войну, теперь уже с русичами. Значит, Руси придётся постоянно сражаться с двумя сильнейшими врагами, и без помощи Дербенту пополнением, продовольствием и другими припасами его гарнизону долго не продержаться. Но как обеспечить бесперебойную доставку этой помощи, если наиболее освоенный русичами и потому самый удобный путь с Руси на Хвалынское море лежал по рекам Саркел и Итиль[30] через Хазарию, от кагана которой можно было ожидать любого вероломства и подлости, особенно в трудную для Руси годину?

Получалось, чтобы встать крепкой ногой на Хвалынском море, взять под свой контроль следующие по нему и вдоль кавказского берега купеческие караваны, нужно было до захвата Дербента создать на Кавказе сильный опорный пункт. И с его поддержкой снабжать осаждённый войсками халифа или хазарского кагана Дербент припасами, доставлять в него подкрепление, набирая его из многочисленных горных племён, мужчины в которых питали отвращение к труду на земле и ремеслу, предпочитая жить разбоем или становиться наёмными воинами.

Стать хозяином торговли на Хвалынском море можно было и другим путём — создать наряду с Дербентом багдадского халифа[31] свой собственный. В отличие от старого, он станет ещё и стоянкой сильного русского флота, который единственный будет господствовать на Хвалынском море. Но возводить неприступный город-крепость наподобие Дербента русичам было не под силу, да и противник не позволил бы довести строительство до конца. Оставалось захватить уже существующий город или крепость, в которых мог бы разместиться и обороняться многочисленный гарнизон, причём этот город или крепость должны иметь удобную связь по воде с Хвалынским морем, где предстоит действовать русскому флоту.

Время покажет, суждено ли будет стать «новому Дербенту» соперником «старому», или он послужит опорой, с которого русичи в удобный момент совершат бросок на истинный Дербент и, овладев им, станут властителями весьма значительной территории, захватить которую халифату или хазарам будет гораздо сложней.

Обычный город в глубине подвластных халифату земель взять будет намного проще, чем пограничный Дербент, преграждающий хазарам дорогу на Кавказ, но удержать его будет нелегко, особенно когда Багдад поймёт, что русичи намерены обосноваться в нём надолго. Для его взятия и последующей обороны понадобятся викинги ярла Эрика. В его дружине есть гирдманы, помнящие неудачный поход с Игорем в те же места в начале его княжения; что сможет заставить их вновь отправиться в дальний и опасный поход на Хвалынское море и Кавказ? Заглушить память о прошлом походе, из которого возвратился один из четырёх ушедших в него викингов, способно только одно — твёрдая уверенность в ждущей викингов богатой добыче. И великий князь посулит её ярлу и его дружине, поставив им целью захват города, наличие в котором огромнейшей добычи не вызовет ни у кого сомнений.

Этот город — Бердаа, прежде именуемый Кабалой, — столица всего Кавказа. В него вёл оживлённый торговый путь через Двин и Ани из порта Трапезунд на Русском море, к нему по реке Куре поднимались корабли из Хвалынского моря. Когда-то Бердаа был главным городом обширнейшего христианского княжества Албания[32] и местом пребывания её патриарха. Когда княжество завоевали мусульмане и ограничили его пределы на севере городом-крепостью Дербентом и на юге рекой Араке, за которой начиналась персидская Мидия, оно стало именоваться Арраном. Утратив независимость, княжество попеременно оказывалось под властью то персов, то арабов, включивших их в состав своего халифата, а было время, платило дань одновременно арабам, византийцам и хазарам.

Но в чьих руках ни находилась бы власть на Кавказе — персидской династии Саларидов из Гияна или арабской — Саджидов[33], наместник шаха или халифа в Азербайджане, Армении и Арране, объединённых в одну провинцию, всегда пребывал в Бердаа. Помимо того что огромный город, простиравшийся в длину на фарсах[34] с лишним, был торговой столицей Кавказа и слыл центром шёлка, насчитывал множество рынков и караван-сараев, вокруг Бердаа лежали плодороднейшие земли, что позволило ему прославиться превосходными фруктами, овощами и местным вином.

Во время Хвалынского похода небольшой русско-варяжский отряд пытался захватить Бердаа и поднялся к нему на ладьях по реке Куре. Однако город находился не на берегу реки, а в трёх фарсахах к югу от неё. Русичи с викингами не смогли пробиться к нему, встретив в горах сильное сопротивление многочисленного противника. Тогда Бердаа был всего одним из богатых городов, прельщавших русичей и викингов, действовавших на всём побережье Хвалынского моря. Они не собирались лить за него реки крови, так как могли захватить добычу в другом месте с гораздо меньшими потерями. Теперь Бердаа будет единственной целью похода, и к нему отправится не отряд в несколько сот воинов, а сильное войско во главе с опытными военачальниками, не только хорошо изучившими повадки своего будущего противника, но и успешно громившими его прежде.

Великий князь и Ольга долго думали, кого назначить главным воеводой отправляемого на Кавказ войска. Сложность заключалась в том, что он должен был не только обеспечить успех похода, но, стяжав в результате славу победоносного воителя, не представлять угрозу для Святослава, если доведётся княжичу отстаивать своё право на стол великих князей. Поэтому и без того уважаемые в дружине воеводы Ратибор, Асмус, Свенельд сразу были исключены из числа претендентов на эту должность, а из прочих воевод выбор пал на Олега. Он хотя и побывал тысяцким на Хвалынском море и Кавказе, его опыт горной войны намного уступал опыту Ратибора, Асмуса, Свенельда, а в управлении многотысячным войском, которому к тому же предстояло действовать на воде и на суше, он вообще был новичком.

Но Игорь и Ольга нашли выход из этого положения — правой рукой Олега в походе будет Свенельд, его соплеменник и бывший воспитатель. К тому же сосредоточение главной власти в войске в руках воевод одной с ним крови позволит укротить необузданный нрав самолюбивого ярла Эрика, всегда с трудом воспринимавшего необходимость подчинения другим военачальникам.

Была, конечно, определённая угроза сговора Олега и Свенельда, связанных почти родственными отношениями, с Эриком, побратимом и лучшим другом Свенельда. Они могли пожелать действовать в походе в собственных корыстных интересах в ущерб Руси. Но Игорь постарался обезопасить себя и с этой стороны. Если ярл Эрик располагал четырьмя тысячами викингами, на которых могли положиться в своих кознях возможные заговорщики, то русичей в объединённом войске будет шесть тысяч, а командование ими будет поручено воеводам Микуле и Рогдаю, в чьей преданности Руси и себе лично великий князь нисколько не сомневался.

К тому же именно Микула от имени великого князя вёл тайные переговоры с посланцами кавказских племён аланов и лазгов[35] о совместном с ними походе на Бердаа. Организовал эту встречу друг Микулы со времён Хвалынского похода атаман Казак, предводитель степной вольницы между реками Саркел и Итиль. Поэтому, затей викинги какие-либо козни или откажись повиноваться главному воеводе Олегу, дружины аланов и лазгов, скорее всего, оказались бы на стороне русичей, чего не мог бы не учесть осторожный Свенельд.

Чем бы ни закончился поход на Кавказ, Игорь во всех случаях был в выигрыше. Если поход окажется успешным и Русь укрепится на Хвалынском море, вряд ли тамошним правителям это будет по нраву, и они затеют войну, на которой всегда найдётся место русским князьям и военачальникам, представляющим угрозу для княжича-наследника. Если поход завершится неудачей, из него на Русь возвратится едва ли больше участников, чем из прежнего Хвалынского, и Русь на некоторый срок будет избавлена от присутствия на ней или вблизи её побережья сильных варяжских дружин, которые могли бы вмешаться в русскую междоусобицу на сторону своих сородичей Свенельда, Олега или полоцкого князя Люта.

Пусть тот, кто много о себе мнит и считает обделённым властью, отправляется на Кавказ и стяжает в боях славу, желательно посмертную, а он, Игорь, возвратится в Киев.

В том, что Ольга занялась теперь воспитанием сына, имелась не только положительная сторона. Если она и здесь проявит то же усердие и настойчивость, что прежде в вопросах управления Русью, из княжича под воздействием женского воспитания может вырасти не суровый князь-воитель, а то подобие владык, которых Игорь лично встречал на Дунае и Балканах и которые в последнее время так часто стали появляться на византийском троне. А поскольку Ольга не только умная и решительная женщина, но и христианка, это накладывает на Игоря повышенную ответственность за судьбу княжича.

Как князь-охранитель Земли Русской он своё свершил — не утратил ни пяди родной земли, доставшейся ему от предшественника Олега! Как князь-воитель он прославил Русь не меньше прежних князей — поставил на должное место Византию, пожелавшую унизить Русь и вознестись над ней, а вскоре заставит вспомнить о грозном имени русича Кавказ! Теперь ему предстоит исполнить перед Русью свой долг князя-отца, воспитавшего себе на смену достойного преемника!

Какое-то время Ольга прислушивалась к затихавшему за дверью смеху княжича, только что покинувшего с няньками её, затем устало откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза.

Как завидовала она ромейским императрицам, которым не нужно было, как ей, тратить столько времени и сил на воспитание своих сыновей! Их дети могли в университете[36] постигать обязательные науки, именуемые «свободными искусствами»: грамматику, арифметику, риторику, геометрию, диалектику, астрономию, музыку и вдобавок литературу, философию, юриспруденцию. Даже девочки могли изучить в монастыре эти же науки и заодно знакомиться с историей проповеднической христианской литературы и толкованием священных книг.

Однако Ольга жила и княжила не в христианской Византии, а в языческой Руси, и потому она сама должна была дать княжичу необходимые знания. А это было трудно, неимоверно трудно, ибо ей одной приходилось противостоять всему, что окружало Святослава, едва он покидал её покои.

На первых порах она стремилась, насколько возможно, не выпускать княжича из своих покоев, ограничить его общение с ровесниками и взрослыми обитателями великокняжеского терема, не имевшими прямого отношения к его воспитанию, что ей конечно же не составило труда. Но однажды, заметив, с каким испугом посмотрел Святослав на вошедшего к ней в ратных доспехах Ратибора, Ольга задала себе вопрос: кого в конечном счёте она хочет вырастить и воспитать из княжича? Смелого, отважного князя-витязя, любимого дружиной и способного железной рукой смирить своеволие князей земель и неповиновение воевод. Или обученного всевозможным книжным премудростям юношу-христианина, не знающего русской жизни, чуждого дружине, князьям земель и воеводам. Готов ли он будет в жесточайшей борьбе отстоять своё право на власть, приведись ему после смерти Игоря вступить в схватку с претендентами на стол великих киевских князей?

Задав себе этот вопрос, Ольга даже не сочла нужным отвечать на него. Пребывала какое-то время в оцепенении, ужаснувшись тому, что произошло с ней после рождения княжича. Она превратилась в обыкновенную жену и мать, для которой её ребёнок стал дороже всего на свете, а заботы о нём превратились в смысл жизни. Но разве для этого она столько лет отказывала себе в семейном, обычном человеческом счастье, разве для этого не жалела сил и здоровья, боролась с мужем за власть, иногда рискуя потерять все, достигнутое прежде? О нет, всё это она делала вовсе не для того, чтобы на склоне лет стать просто обычной матерью, как сотни тысяч селянок, горожанок, купчих!

Она родила княжича не для того, чтобы прятать его от трудностей жизни и беречь от превратностей судьбы. Он появился на свет, чтобы Ольга получила в свои руки ещё большую власть над мужем и, значит, над Русью, и чтобы Святослав, унаследовав эту власть, стал продолжателем её дел. Она должна взрастить и воспитать княжича именно таким, каким он нужен для достижения цели её жизни. Должен возобладать разум великой княгини, а не чувства обычной женщины-матери! Прежде она смогла столько лет отказывать себе в радостях семейной жизни, теперь обязана суметь подавить в себе и материнскую любовь там, где она будет мешать достижению смысла её жизни. Отныне не только её жизни, но и жизни сына-наследника!

Образцом в воспитании сына для неё должен быть князь Аскольд[37]. Что заставило его понять и оценить притягательную силу христианского учения для владык? Здравый разум, житейский опыт, умение заглянуть в завтрашний день не только Руси, но и окружавших её стран-соседей. Что позволило ему бросить смелый вызов всей языческой Руси, в первую очередь дружине, неустрашимо ходившей с ним в сражения и походы против любого врага, и своим ближайшим соратникам-воеводам, побеждавшим там, где это казалось невозможным? Уверенность в своей правоте, сила воли и способность недрогнувшей рукой подавить сопротивление всех, кто станет противиться осуществлению его планов.

Таким должен стать и Святослав! Она научит его здраво мыслить и смотреть в будущее, она закалит его волю и не позволит поселиться в душе чувству жалости к любому врагу, будь то иноземец, вторгшийся на Русь с оружием в руках, или вчерашний друг-сподвижник, замысливший какое-либо чёрное дело против великого князя. У Святослава будет её несгибаемый характер, она выкует его в сыне, как некогда выковала в себе!

Но, помимо твёрдого характера, ему нужны преданность дружины, признание князьями земель и воеводами его превосходства над ними и их повиновение ему. Собственно, чтобы удержать в своих руках власть, княжичу вполне достаточно уважения и любви дружины, ибо её послушание его воле обеспечит ему покорность всех князей, бояр, воевод. Даже тех, кто считает себя более достойным стола великих князей, чем Святослав. Однако именно этого Ольга дать ему не могла, этого княжич обязан добиться сам, а помочь ему должен отец.

Игоря можно обвинить во многих грехах, но только не в отсутствии личной храбрости и отваги, не в умении мастерски владеть оружием и должным образом командовать на поле боя, не в способности добиться, когда ему это требовалось, любви дружины и верности своих военачальников. Эти черты русича-воина великий князь и должен передать Святославу, чтобы дружина признала его своим и сбавила спесь воеводы, имеющего за плечами больше славных походов и выигранных сражений, чем юный княжич. Задача Игоря — воспитать из сына неустрашимого воина и толкового военачальника, а умного державного мужа и дальновидного правителя Земли Русской из него сделает Ольга!

То, что воспитанием Святослава наряду с ней будет заниматься муж-язычник, а его товарищами станут сверстники-язычники, не страшно. Разве не в таком окружении воспитывался княжич Аскольд, разве не был он язычником, пока жизненные обстоятельства не заставили его прозреть и отказаться от прежней веры? А разве сама Ольга не верила до недавних пор в языческих богов, но, поняв их бессилие помочь ей, не поменяла их на Христа, могущего оказать владыке державы куда больше пользы, чем сонмище языческих идолов? Она приложит все силы, чтобы понимание этого пришло к Святославу намного раньше, нежели к князю Аскольду и к ней.

Ольга не станет повторять ошибок, пытаясь оградить сына от влияния язычников и насильно вдалбливая в его малолетнюю голову догмы христианства. Эта затея заранее была обречена на неудачу. Никакие её слова не могли сравниться по своему воздействию на княжича с бурлящей вокруг него языческой жизнью. Её утверждения о преимуществах христианства над язычеством опровергались на каждом шагу рассказами воеводы Асмуса, приставленного Игорем к Святославу дядькой-воспитателем, о победах русских языческих дружин над христианскими легионами императоров Нового Рима.

Теперь Ольга будет поступать умнее — она станет исподволь разрушать веру Святослава в языческих богов, при каждом удобном случае подчёркивая их никчёмность, убожество и беспомощность в деле упрочения великокняжеской власти и удержания в повиновении подданных. Вначале она лишит Святослава веры в старых русских богов, а затем подтолкнёт к принятию решения в его приобщении к новой вере.

Ольга чувствовала себя спокойной и уверенной, оставаясь править вместо ушедшего в дальний поход Игоря. Раньше его присутствие рядом вызывало внутреннее напряжение, раздражение, выбивало из привычной жизненной колеи. Теперь же, встречая утром мужа, она благодарила Христа, что он даровал ещё сутки для взросления княжича, отсрочив его борьбу за власть, а видя Игоря возящимся с сыном, радовалась, что тот сейчас слышит или перенимает от отца нечто полезное для будущего воина и великого князя. Как ей хотелось, чтобы Игорь неотлучно находился в великокняжеском тереме вплоть до полного возмужания княжича. Тогда отцовская власть могла бы без всяких хлопот и осложнений перейти в его руки!

Это она, опасаясь за жизнь Игоря, обсуждая с ним планы предстоящего похода на Константинополь, подготовила мужа к мысли, что в случае предложения императора о мире необходимо пойти ему навстречу. Ведь у великого князя уже имелся печальный опыт войны с Византией и не стоило его умножать. Это она проторила дорогу для принятия Игорем решения отправить союзников-печенегов после заключения мира с империей в набег на Дунай или Балканы, а викингов ярла Эрика в поход на Хвалынское море или Кавказ. Она постоянно внушала ему, что у воевод, возможных соперников княжича на стол великих киевских князей, хорошие отношения и с печенежским ханом, кочующим близ днепровских порогов, и с ярлом Эриком, что может быть использовано ими в борьбе со Святославом за власть.

А какого труда стоило ей отговорить Игоря от желания самому возглавить поход на Кавказ, который, по его твёрдому убеждению, должен был завершиться столь же блистательно, как война с Византией. В конце концов ей удалось убедить мужа, что, каким бы удачным новый поход ни оказался, к Игоревой славе победителя империи он ничего не добавит, зато в случае неуспеха перечеркнёт достигнутое на Дунае, и даже может послужить причиной отказа Византии от заключения с Русью мира на выгодных для неё условиях. Поручив же командование походом на восток одному из воевод, тем более Олегу, Игорь не терял ничего: в случае победы слава не минет и затеявшего поход великого князя, а в случае поражения вина падёт на главного воеводу Олега.

А сколько изобретательности и хитрости ей пришлось проявить, чтобы убедить Игоря отправить в поход на Кавказ воевод, которых она считала опасными для княжича. Сразу после рождения Святослава она разделила воевод на тех, кто мог стать её союзником в борьбе за власть, добивайся её Ольга для себя или княжича, и тех, кто мог пожелать видеть на столе великих князей другого человека либо себя самого. К первым прежде всего она относила Ратибора и Асмуса. Являясь чистокровными русичами, они вряд ли хотели увидеть великим князем Руси бывшего варяга Свенельда или потомка варяжских ярлов полоцкого князя Люта, самых вероятных соперников Святослава в борьбе за власть.

Поскольку Ратибору и Асмусу, великокняжеским воеводам, приходилось водить дружины не только против иноземцев, но и подавлять восстания подвластных Полянскому Киеву других славянских племён, они едва ли испытывали желание увидеть великим князем и своим начальником кого-либо из недавних князей земель, которого они в своё время силой заставляли признать власть Киева и на чьё благорасположение им не приходилось рассчитывать. В случае, если власть оказывалась в руках Ольги или её малолетнего сына, от чьего имени она будет княжить, в их положении ничего не менялось, ибо и прежде они подчинялись Ольге так же, как Игорю, и научились находить с ней общий язык.

В том, что сами Ратибор и Асмус не станут претендовать на место великого князя, Ольга была уверена. Ратибор всегда помнил, благодаря кому он стал воеводой, и не раз доказывал Ольге свою верность, даже рискуя собственным положением. Стареющему бездетному Асмусу, чьей семьёй с юных лет была дружина, а домом великокняжеский терем, эта власть попросту была не нужна. К тому же Игорь внял её совету и назначил Асмуса дядькой-воспитателем Святослава, что являлось признаком высокого доверия и было по достоинству оценено старым воеводой.

В том, что самыми опасными противниками малолетнего княжича и Ольги, доведись ей править до его совершеннолетия, могли оказаться Свенельд и полоцкий князь Лют, а потому им будет не лишним повоевать на Кавказе, Игоря убеждать не пришлось. Но чтобы заодно с воеводой Олегом отправить в поход его друзей Микулу и Рогдая, Ольга проявила чудеса изобретательности. Конечно, она не верила, что тройка друзей, с детства воспитывавшихся вместе с Игорем и являвшихся доселе надёжной опорой великого князя во всех случаях жизни, может стать врагами его сына. А вот в том, что эта тройка друзей-воевод без раздумий выступит на её стороне, потребуйся Ольге защитить своё право княжить вместо малолетнего Святослава, она в последнее время стала сомневаться.

Чувство настороженности к ним возникло у Ольги вскоре после их возвращения с Игорем из первого неудачного похода на Византию, во время которого в отсутствие мужа она приняла христианство. Ольге начало казаться, что воеводы стали иначе, чем прежде, на неё смотреть, при разговоре стараются избегать её взгляда, а в их голосах появилась холодность. Их встречи перестали, как некогда, носить дружеский характер, а превратились в сугубо деловые. Эту перемену она объясняла тем, что тройка друзей, от которых не было тайн в великокняжеском тереме, стало известно о её взаимоотношениях со священником Григорием. Язычники до мозга костей, они сообща решили порвать с Ольгой дружеские отношения и воспринимать её теперь лишь как великую княгиню.

Придерживаясь мнения, что мудрый правитель из врагов делает друзей, а не превращает друзей во врагов, Ольга поначалу хотела объясниться с друзьями-воеводами, однако, поразмыслив, отказалась от этого. Если отношение к ней воевод осталось прежним, затеянный ею разговор будет выглядеть глупо и бессмысленно. Если она в своих наблюдениях права и воеводы действительно больше не считают её наравне с Игорем своим близким человеком, которому свято верят и готовы пойти за него без колебаний в огонь и воду, ей не удастся вернуть их дружбу. Воеводы из тех людей, которые верят не хитросплетению слов, а совершенным поступкам. Зато в обоих случаях, пустившись с воеводами в объяснения, она наверняка унизит себя и, главное, не перестанет опасаться тройки воевод — то, чего они не знают сегодня, может стать известно им завтра, и перемена их отношения к Ольге последует незамедлительно.

Поэтому, не доводя дела до открытой вражды с друзьями и не превращая их в явных врагов, необходимо делать вид, что в её отношении к ним ничего не изменилось. Выжидать подходящего случая, когда можно будет либо вовсе избавиться от них, либо сделать безопасными для себя. Именно для себя, поскольку княжичу, сыну их друга и побратима Игоря, они будут преданы так же, как его отцу. А вот с Ольгой дело может обстоять совсем иначе. Святослав воспитывался не только бесстрашным воином, но и честным, справедливым человеком. Зная о неблаговидных поступках Ольги, способной ради достижения своекорыстных целей предать святая святых — веру предков, они в случае смерти Игоря могли воспротивиться переходу власти в руки Ольги.

Для этого воеводам не требовалось ничего изобретать. История Руси и сопредельных с ней славянских народов знала немало случаев, когда вдовая великая княгиня оставалась при малолетнем сыне-наследнике его матерью-воспитательницей, а власть великого князя до совершеннолетия княжича переходила кому-либо из близких мужчин-родственников, а при отсутствии таковых к группе бояр или воевод. Сам Игорь был воспитан после гибели отца Рюрика братом своей матери Олегом, который обладал всей властью великого князя даже после его совершеннолетия? Так почему нечто схожее не может произойти после смерти Игоря при малолетнем Святославе и ей при юном княжиче будет уготована судьба обычной матери? Сохранено звание великой княгини и нынешнее количество слуг и мамок при сыне, но державная власть перейдёт к кому-либо из наиболее уважаемых в дружине воевод, например Ратибору или Асмусу? Или, дабы избежать возможных распрей и междоусобиц и не допустить непомерного возрастания власти одного человека, Русью станут править, как в Византии, одновременно несколько воевод, допустим, Ратибор, Асмус, Свенельд или те же Микула, Олег, Рогдай, у которых врагов в дружине гораздо меньше, чем у трёх первых, и которых может поддержать большинство воеводского совета? Такое развитие событий будет ударом для Ольги и похоронит все её многолетние надежды стать единственной и полновластной хозяйкой Руси.

Избавиться от друзей Игоря оказалось намного сложней, чем от Свенельда и полоцкого князя Люта. Ольга не могла открыть Игорю истинной причины своего желания отправить Микулу с Рогдаем под сарацинские сабли, ей пришлось изыскивать для мужа убедительное объяснение того, зачем они обязательно должны идти с Олегом в поход. Такой предлог Ольга нашла: чтобы Олег, Свенельд и Эрик, в чьих жилах текла варяжская кровь, не могли вступить в сговор и использовать результаты похода в собственных корыстных целях, им надобно противопоставить верных великому князю русских воевод. А кто мог быть ему преданнее, нежели Микула и Рогдай, которых он знал чуть ли не с младенчества? Эти доводы оказались Игорю понятны и произвели на него нужное Ольге впечатление, в результате друзья-воеводы в полном составе должны были отправиться на Кавказ.

Вчера гонец доставил ей вести от Игоря: печенежский хан с ордой переправился через Дунай и напал на болгар, а совместное русско-варяжское войско во главе с воеводами Олегом и Свенельдом выступило в поход на Кавказ. На вопрос Ольги, когда ей ждать в Киеве мужа и прибудут ли с ним воеводы Микула и Рогдай, гонец ответил, что великий князь с оставшимся войском тронется в обратный путь на Русь через двое-трое суток, а воеводы Микула и Рогдай командуют русской частью отправившегося на Кавказ войска.

Это значило, что Игорь неукоснительно следовал принятому им с Ольгой плану, перестав видеть в ней соперника за обладание властью в державе. Скорей бы он возвратился в Киев, чтобы она, передав ему заботы и хлопоты о сегодняшнем дне Руси, могла целиком сосредоточиться на более важном деле — подготовкой почвы для того, чтобы и завтра, и послезавтра, и до скончания веков верховная власть на Русской Земле принадлежала только роду Рюриков.