Cага о Бельфлёрах

Предисловие автора к первому русскому изданию

В большинстве случаев найти ключ к художественному произведению — значит подобрать «голос», ритм, уникальную мелодику; точный способ видеть и слышать, который откроет автору доступ в создаваемый им мир. (Мир этот подчас настолько реален в воображении, что его конструирование, говоря языком формального искусства, является воссозданием, реконструкцией). Порой писателю приходится ждать долгое время, пока он не подберет этот ключ, а бывает, он находит его совсем быстро. Задумав «Сагу о Бельфлёрах», я ждала этого несколько лет.

Весь роман вырос из одного четкого образа: сад, обнесенный стеной, — роскошный, но постепенно приходящий в упадок; старый, заросший — и все же поражающий своей незаурядной красотой. В этом зачарованном месте малышка Джермейн будет дремать в своей «королевской» колыбели; а другое дитя, не столь благословенное, унесет в когтях гигантская птица-падальщик. В моем воображении замок Бельфлёров рисовался с пугающей отчетливостью, и все же мне удалось подобраться в нему, лишь придумав все окружающее пространство — замок, земли вокруг, воды озера Лейк-Нуар, местность под названием Чотоква, весь штат целиком с его бурной историей да и всю страну с историей не менее драматичной. В центре внимания оказался род Бельфлёров — своего рода увеличительное стекло, через которое мы наблюдаем «внешний мир», мир довольно жалкий и в ряде случаев смехотворный в сравнении с главными амбициями Бельфлёров: обретением собственной империи и обогащением. Меня всегда занимал тот факт, что в XIX–XX веках американские богачи, стремясь утвердиться в качестве «аристократии», строили себе гигантские замки, причем во многих случаях привозили для этого огромные фрагменты европейских замков. (Замок, изначально, — это сооружение с зубчатыми стенами, то есть военное укрепление). Американские замки завораживают как сами по себе, так и своим глубоким символизмом. Самый одиозный из них, конечно — замок Хёрста Сан-Симеон. Так что сад, обнесенный стеной, был частью именно замка, хотя сами Бельфлёры в приступе нехарактерной для них скромности предпочитали называть свое жилище усадьбой.

Итак, на то, чтобы найти «голос», ритм и интонацию «Саги о Бельфлёрах», у меня ушло несколько лет. К тому времени как я наконец приступила к роману, у меня накопилось около тысячи страниц материала — от небрежных записей в пару строк до тщательно выписанных готовых сцен, которые затем войдут в окончательный текст практически без изменений. «Сага» стала самой эмоционально затратной и завораживающей из всех моих книг. Порой я даже называла ее своим «вампирским романом» — настолько она, казалось, высасывала из меня жизненные соки при моей полной беспомощности, — однако, завершив его, я испытала приступ настоящей ностальгии, словно по родному месту, да и сейчас порой тоскую, вспоминая о Бельфлёрах — замке и местности вокруг него, героях, которых я, в некоем причудливом смысле, успела полюбить.

Фантазийное устройство «готического» романа подразумевает периодическое дополнение реалистических психологическо-эмоциональных сцен элементами мистики. Все мы видели «кривые» зеркала, и стареем мы с разной скоростью, встречали мы и людей, который с радостью «высосали бы из нас кровь» словно настоящие вампиры; и все мы испытываем болезненную тягу к смерти — если не к самим мертвым, то, по крайней мере, к мыслям о них. У каждого в жизни бывают моменты, когда вдруг осознаёшь, что люди вообще-то весьма загадочны — и такими и останутся, да и ты сам, твои стремления, увлечения, даже логика, необъяснимы в основе своей. А порой мы чувствуем, будто мы прокляты; а потом — что осенены благодатью, «избраны» для того, что называется «особой миссией». Мы довольно суеверны — как правило, это касается совпадений, когда некие события доказывают нам, что, возможно, совпадение есть способ освоения хаотичности мира. Писатель, взявшийся за написание «экспериментальной готической прозы», переосмысляет все эти факторы в «готическом» ключе. И если этот жанр волнует вас (автора он точно захватывает полностью), то лишь потому, что корни его уходят в психологический реализм. Большая часть романа отражает мою собственную жизнь и описывает людей, которых я знала. Конечно, немаловажно, что мой отец, Фредерик Оутс, в молодости был до безумия увлечен авиацией и множество раз брал меня в полет на маленьких самолетах; важно и то, что моя мать Кэролайн, как и Лея, стала мамой в совсем юном возрасте, и я помню ее такой — почти девчонкой. Но Гидеон и Лея вовсе не списаны целиком с моих родителей.

«Сага о Бельфлёрах», безусловно, выходит далеко за рамки «готического романа»; утверждать обратное было бы лицемерием с моей стороны. Этот роман, помимо прочего — критический взгляд на Америку, подчеркивающий, при всем пессимизме, невероятное стремление к личной свободе. Один за одним дети Бельфлёров сбрасывают с себя семейное «проклятие» (или «благословение»); один за одним отправляются дальше, в глубь Америки, чтобы осознать самое себя. Пусть замок разрушен, но молодые Бельфлёры живы. У них есть главное преимущество — молодость. Я по-прежнему вижу Америку, несмотря на потрясения последних лет, как нацию, ведомую молодыми. Пусть прошлое является для нас тяжелой ношей, но оно не может поглотить нас, и уж тем более — определить наше будущее. Америка — это сказ, который продолжается, и концовка его никому не известна.