Царевич

Глава 6

* * *

— …Ну что ты трусишь, шизофрения?

— Сам ты шизофрения.

— Нет, ты. Слушай, Петька, а давай я тебя буду Рабаном звать, а ты меня патроном?

— А чего это Рабаном — меня, а не тебя?

— Потому что это ты ко мне вселился, а не наоборот.

— Зато я старше и мудрее тебя.

— Ой-ой. Ещё черепашка Тортилла нашлась. Старше и мудрее он.

— Вообще, идея интересная. Кольку Хубаксисом назначим.

— Почему Хубаксисом?

— Сам подумай. На Ванессу он ведь похож ещё меньше, чем на Хубаксиса.

— Логично. Но лучше не Хубаксисом, а лодом Гвейдеоном.

— Колька так сурово шашкой махать не умеет.

— Научится.

— Вот когда научится, тогда до лода и повысим. А пока недостоин. И вообще, Лёха, хватит дурачиться. Смотри, нас читают уже.

— Ну и что? Пусть читают. Если что не так — сотрём…

* * *

В Петрограде мы сейчас. Или я. Не знаю, как правильно сказать теперь.

А: Говори лучше "Я". Иначе точно свихнёмся. Оба. Всё же память у нас общая, только процессоров два стоит.

Ладно, пусть я. Сегодня 27 ноября 1916 года. И я с родителями, сёстрами и свитой неторопливо, трюх-трюх, ковыляю от вокзала в сторону Исаакиевского собора на раздолбанных сараях с колёсиками, которые их погонщики в разговоре иногда, в минуты умопомрачения, сгоряча обзывают автомобилями.

А: Да не слушайте вы его! Нормальные автомобили. В карете куда как хуже. Петьке я сейчас покажу (смотри!), а все остальные просто поверьте. Я в дедовых каретах ездил. Ужас! Хотя, конечно, с "Волгой" Петькиного отчима наши автомобили не сравнить. У нас тут не то что кондиционера или считалки бортовой нет, у нас даже рессоры нормальные ещё не придумали.

Вот именно. И вообще, не мешай. Алёшкина личность, наконец-то, целиком выползла из-под меня. Теперь я даже рад тому, что попал к нему, а не в Алексея Петровича. Думаю, с тем мне было бы много сложнее подружиться. Правда, часть памяти Алексея всё же потерялась. Например, я совершенно ничего не помню о том, как ездил в Ливадию. Точно знаю, что ездил. Но знаю я это лишь из книг. Воспоминаний никаких о том не сохранилось. Спрашивать кого-то боюсь. Пытался эту самую "Ливадию" хоть на карте найти, но не смог и того. Я даже не представляю, где она находится — в Крыму или на Кавказе.

И это самый яркий пример. А о скольких потерях я просто не знаю? Потому что не помню, что что-то забыл. Память же у меня теперь, как я уже говорил, общая для обеих моих частей. Общая, но всё равно она на три части условна разделена.

Первая часть — воспоминания о периоде после моего вселения. Самая обычная память, как у всех людей, общая для меня и для Алёшки без каких-либо ограничений.

Вторая часть — воспоминания цесаревича Алексея, когда он ещё со мной не познакомился. Для Алёшки это обыкновенная память, а для меня что-то вроде справочника. Если я точно знаю, что хочу найти и эта вещь в памяти у него есть, то я информацию получу. А вот если знаю неточно, то приходится мне звать на помощь личность Алёшки. В его памяти поиск я осуществлять не могу. Запрос типа "самый толстый человек в свите отца" самостоятельно мне не осилить.

Ну, и самая интересная часть моей памяти — это воспоминания советского пионера Петра Воронова. Теперь уже это для меня обычная память, а вот Алёшка, возможно, в качестве компенсации за "уплотнение", получил настоящий клад. Он может прожить мою жизнь повторно. Причём несколько раз и начиная с любого момента времени. Даже сны мои может посмотреть. Я, оказывается, ничего не забыл.

Про то, как он смотрит фильмы, которые я видел раньше, уже рассказывал. А недавно Алёшка книжки читать научился. Это гораздо сложнее, чем фильмы. Алёш, расскажи сам.

А: Конечно, сложнее. Самое сложное — это найти момент, когда Петька начинает читать. Он ведь только сказать может, какая книга интересная, а какая нет. А когда он их читал — и сам помнит с трудом. Вот и приходится прыгать туда-сюда по памяти. Да и когда нашёл, то тоже гораздо труднее, чем обычную книгу читать. Непривычные буквы — пустяк. Петька ведь сразу всю книжку не осилит. Прочтёт кусочек — и другим делом займётся, а то и спать ляжет. И попробуй угадай, когда он чтение продолжит и продолжит ли его вообще. Хорошо ещё, Петька читал чаще всего по вечерам, в постели. Там я его и искал. К сожалению, он ещё и в туалете читать любил. Чтобы, значит, время зря не пропадало. Время он своё экономил, шельмец. А мне теперь приходится за ним туда следовать, чтобы очередную главу прочесть. И в комплекте с этой главой получаю всю полноту ощущений. Я же всё воспоминание Петькино получаю, целиком. Запахи там отключить нельзя. Вот так и мучаюсь. А что делать? Приходится терпеть. Книжки-то интересные!

Да, Лешке понравились книжки. Тут, до меня, читал он неохотно. Мало читал, откровенно мало. От меня-то этого не скроешь. Но я думаю, что мало он читал не оттого, будто не нравилось ему это, а оттого, что хороших книг недостаток. Кого вот я сам, добровольно, согласился бы почитать сейчас? Джек Лондон, Марк Твен, Жюль Верн… эээ… А Толстой своего "Петра Первого" написал уже? Не помню. Наверное, Гоголя ещё мог бы осилить. К счастью, в нашей школьной программе произведений Гоголя было немного. А вот Чехова, Тургенева и Достоевского я читать не могу совершенно. Тошнить начинает ещё на этапе прочтения обложки. В школе нам всем выработали стойкий иммунитет к этим писателям. Помимо указанных, что-то ничего больше не припоминается. Хотя нет, вспомнил Конан Дойла. Ладно, неважно. Допустим, если хорошо подумать, то список авторов можно будет утроить (уже вспомнил Диккенса). Но всё равно безумно мало по сравнению с книжными завалами на моей считалке. Там только авторов больше трёх тысяч было. Даже если предположить, что половина попала ко мне наглым обманом и не стёр я их исключительно из-за лени, всё равно дофига получается. И Лёшка с разгона ухнул в эту кучу. Он ещё, к тому же, научился как-то сжимать время моих воспоминаний. Прокручивал мою жизнь где-то раз в пять-семь быстрее, чем время текло снаружи, в 16-м году. Теперь за пару часов он может довольно толстую книжку прочитать, причём это с учётом времени на поиск тех моментов, когда я читаю.

Вот этой ночью, например, Лёшка прочитал весь цикл "Архимаг" знаменитого советского классика Рудазова. А там, между прочим, двенадцать томов! Это я ему посоветовал, очень мне его книжки нравятся. Знаю, что советовать. Когда я утром проснулся, то нашёл, что Лёшка ещё и не спал. Он заснул прямо во время умывания, бросив меня. Завтракать мне пришлось без него, по возможности копируя движения. Всё обошлось. В разговоры я старался не вступать, и даже молоко выпил самостоятельно, причём сделал такой вид, будто мне это понравилось и совершенно не тошнит.

Ой, подъезжаем. Николай рядом молча сидит. Он тоже волнуется, но не так сильно, как я. Ну не верю я в эту Лёшкину идею. Никто же не поверит!

Всё, приехали. Ого, чего их тут так много-то? Это всегда, что ли, такой толпой встречают?

* * *

— Привыкай. Хотя сегодня действительно больше обычного. Вылезай. Не забудь за дверь держаться, будто упасть боишься.

— Ага. А это что за поп?

— Предстоятель храма, отец Александр.

— Лёха, может, не надо? Ещё не поздно передумать.

— Надо. Мне надоело скрывать. Да и обнаружат это рано или поздно. А так хоть какое-то объяснение будет. Опять же, свалить его нужно.

— Уверен, что нужно? Его и так, вроде, скоро прибьют. Ты же читал.

— Читал. Петь, важно не только когда, но также кто и как.

— А что скажет мама?

— Мама… Это, конечно, да… Но я же и её тоже спасти хочу. Разговаривать ведь бесполезно, ты же понимаешь!

— Понимаю. Ты, кстати, много больше меня знаешь сейчас о нём. Он никогда не интересовал меня. Я даже не помню, когда и кто его завалил.

— Ты ведь был на экскурсии! Там всё очень хорошо рассказали. И фотографии ты видел.

— Лёшка, да нафиг он мне упёрся?! Саму экскурсию помню. Ещё помню, мне там жарко было, и я думал, что бы такого сказать маме, чтобы она мне купила мороженое. Меня тогда мороженое интересовало гораздо больше, чем он. Он же для меня давно умер, понимаешь?

— Понимаю. Как и я.

— Извини. Чего мы ждём-то стоим?

— Сёстры выгружаются. Лицо сделай попроще. И улыбнись… Да не как Терминатор! Вообще, дай мне управление!

— Держи.

— Спасибо. Вот как надо улыбаться, учись. А у тебя ещё и походка от моей отличается. И крестишься ты, как раненый робот Вертер, сколько я ни учил тебя. Хотя, что походка отличается — это даже хорошо. После операции управление возьмёшь. Неделю сам управлять будешь. А я за эту неделю попробую под твой стиль подстроиться. Как раз контраст будет. Все заметят, что изменение прямо тут и произошло, на глазах у всех.

— Вон, девчонки выгрузились.

— Да не трясись ты так! Мешаешь мне. У нас же эмоции общие, а ты сильнее, мне тебя не задавить. Не забывай. Спой что-нибудь бодрое, что ли.

— Пока ещё не поздно нам сделать остановку, кондуктор, нажми на тормоза!

— Тьфу. Не трусь, шизофрения, прорвёмся. Всё, операция "Бармалей" начинается. Вперёд!..

* * *