Царствование Розы

Глава 12

АРВЕН

Мне казалось, я ненавидела свои алые покои, но та комната была живым, бьющимся сердцем по сравнению с голым скелетом, в котором я сейчас стояла. Церемония жатвы должна была пройти не в моих покоях и не в личных комнатах Лазаря. Этот отвратительный ритуал, о котором Мэддокс так любезно рассказал мне по дороге, проводился в этой стерильной, церемониальной спальне.

Безупречно белые мраморные полы, без пылинки. Единственная ослепительная люстра из темного железа, нависшая над головой подобно гильотине. И кровать.

Огромная, широкая кровать.

Чистые, шелковые, белые простыни. Безупречные. Аккуратно заправленные. Ровно столько подушек, сколько нужно.

И теснящиеся вокруг кровати — не менее пятидесяти знатных особ, сановников и уважаемых членов свиты Лазаря. В основном мужчины с круглыми сальными лицами, пьяные и обожравшиеся на еще не закончившемся балу внизу, они попеременно то смотрели на меня с усмешкой, то благоговейно. Все они — ждали. Ждали, чтобы посмотреть, как их король возьмет меня. При ярком, ясном свете свечей. Голую, как новорожденный мышонок, и такую же беспомощную…

Во мне зазвучала тревога. Я не могла стоять смирно — ярость, отвращение и чистый, неразбавленный страх так яростно бились во мне, что меня всю трясло.

Вин бросил мне сочувствующий взгляд, но я не смогла встретиться с ним глазами. Он тоже не видел ничего плохого в этом мерзком обычае. Но у меня сейчас было не до предательств. Лишь одна мысль сверлила голову: надо было срочно что-то решать.

Один взгляд на величественные мраморные напольные часы подсказал мне, что у меня осталось всего несколько минут. Было почти полночь. Лазарь должен был вот-вот появиться.

Хотя Вин сказал мне, что большинство почти чистокровных женщин Фейри приходят в эту комнату с превеликим удовольствием каждый год, надеясь родить своему королю чистокровного наследника, это был все же более отвратительный ритуал, чем я ожидала, даже от Лазаря.

Ошибка — недооценивать его жестокость.

После Пауэлла и Берта, Кроуфорда и Килорана… я привыкла ожидать от большинства встреченных мною мужчин самой что ни на есть гнусной человеческой подлости. Но именно женщины, стоявшие вокруг этой церемониальной кровати — те пожилые, покрытые морщинами дамы Фейри, которые уж наверняка видели немало сборов, у которых хватило наглости бросать осуждающие взгляды в мою сторону, или, что еще хуже, выглядеть абсолютно скучающими от этого беззакония — именно их взгляды вдребезги добили окончательно и те крохи достоинства, что во мне еще теплились.

Будь у меня возможность, я бы содрала эти самодовольные ухмылки с их высокомерных лиц своими короткими ногтями.

Я снова вздрогнула, испытывая нервную дрожь и покрываясь потом. Чья-то рука коснулась моей спины, и я едва не подпрыгнула до потолка этой стерильно-белой комнаты.

Но это был всего лишь Вин.

— С тобой все будет хорошо, — прошептал он.

— Я убью его. — Мой голос звучал так же плохо, как я себя чувствовала.

— Будь моя воля, — сказал он, и в его карих глазах заплясали огоньки, — я бы сделал это за тебя.

Мэддокс приблизился к нам и прошипел:

— Он идет.

О, Камни, о, Камни…

Часы, тикающие. Так громко, что в ушах звенело. Две минуты…

Я попыталась сжаться, уйти вглубь себя — нырнуть в какое-нибудь недосягаемое место, куда мог добраться лишь мой разум, место, где я могла пережить это, будучи лишь пустой оболочкой.

Но мое сердце трепетало, как птица в клетке, мои конечности кричали, призывая меня бороться, а образы, проносящиеся в моей голове — я не могла столкнуться с ними лицом к лицу.

И если у меня не хватит лайта, чтобы защититься от Лазаря, значит, нужно бежать.

— Можно мне в уборную? — спросила я стражников, щурясь от яркого белого света ламп. Мое лицо было горячим и липким.

Эта уловка уже сработала сегодня.

Мэддокс открыл рот, несомненно, чтобы отказать, как пожилая Фейри, купающаяся в жемчугах, высунула шею из толпы.

— Терпение сделает тебя плодороднее, — предложила она.

Я отпрянула в отвращении.

— Да и ощущения, — с усмешкой добавила она, — будут ярче.

— Иди, — сказал Вин, прежде чем я успела огрызнуться на эту хрупкую женщину. — У тебя всего минута.

Я не знала, было ли это предупреждением или просто констатацией факта. Так или иначе, я вырвалась из его рук и ринулась в уборную, пока он, Мэддокс или кто-либо другой из снующей толпы не успели мне возразить.

Дверь закрылась за мной, и моя грудь почти провалилась от тишины. От уединения.

Не сломайся, не сломайся, не сломайся…

На срывы не было времени. Также не хватало времени, чтобы снять свои потные перчатки или сорвать тяжелую маску с лица, ни чтобы прополоскать рот мылом, оттирая губы до тех пор, пока они не станут красными, опухшими и кровоточащими.

Но я все равно это сделала. Одна мысль о слюне Лазаря, о том, что он оставил на мне свой след, вызывала тошноту. Того, что мне придется жить с воспоминанием о его поцелуе, и так было с избытком. Больше он ко мне не прикоснется.

Я ощупала влажные вмятины на лбу и переносице, в которые врезалась маска, и растирала их, пока наконец не пришла в себя.

Думай, Арвен.

Отчаяние сменялось решимостью. По жилам вновь разлилось знакомое жжение, мощная энергия света, как я и ожидала. Солнце, воздух и тепло, сверкающие глубоко внутри меня. Прилив адреналина, который так часто подпитывал мою панику, также питал мою лайт. Он всегда возвращал меня, когда я была на грани. Пытка Халдена, камнепад Жнеца — сколько раз страх, казавшийся слабостью, на деле делал меня сильнее?

И Лазарь использовал эту силу против меня. Позволяя моему лайту восстанавливаться, чтобы он мог породить что-то зловещее между нами. Насиловать меня, проникнуть вглубь…

Король Фейри был прав: если я останусь здесь, я буду свиноматкой для разведения. Чревом, как он сказал. Чревом под пристальными взглядами.

Что ж, я не останусь. Я заставлю этот инстинкт «бей или беги» работать на себя.

Беги. Беги.

Что говорила Амелия? Держу пари, он использует твой лайт, чтобы создавать больше этих меняющих облик Фейри.

Фарфор раковины в уборной был прохладным и твердым под моими ладонями, и я оперлась на него, стараясь устоять на ногах.

Но когда я падала с той скалы в Перидоте, разве не странный зуд кольнул мои лопатки? Словно иглы под кожей. Вот что я чувствовала.

А когда я камнем падала со спины Лазаря к его протянутой когтистой лапе, это было похоже на острия, пытающиеся прорвать мою плоть. Словно они могли удержать меня, застывшую в воздухе.

Неужели я все это время была такой же, как Кейн, и Гриффин, и наемники?

С сердцем, застрявшим в горле, я бросилась к единственному прямоугольному окну, доходившему до панельного потолка, и отдернула тонкую кружевную занавеску, обнажив стеклянные панели за ней. Это крыло было ниже моей башни, и под туманными облаками я могла разглядеть сверкающий город из звезд, огней и домов. Покатые холмы, купающиеся в лунном свете, усыпанные соснами и дубами. Мерцающая река, изгибающаяся вдалеке.

Меня внезапно охватила жажда ощутить тот холодный ночной воздух, что треплет волосы и бежит мурашками по коже. Мое сердце бешено стучало в предвкушении. Даже если этот воздух пропитан смогом и пеплом. Даже если это последнее, что я почувствую перед тем, как размазаться по булыжной мостовой.

Откуда-то донесся шорох. То ли с крыши надо мной, то ли за дверью уборной, я не могла сказать, но медлить было нельзя. Действовать нужно сейчас.

Сейчас, сейчас, сейчас…

Я пересекла уборную, схватила позолоченную урну с изображением дикой лошади, вставшей на дыбы, наполненную изящными полотенцами для рук. Затем я включила воду и позволила звуку бегущей воды заглушить то, на что я могла только надеяться, что смогу совершить задуманное.

Ощутив тяжесть урны в руках, я высыпала полотенца на пол, взмахнула ею и со всей силы обрушила на оконное стекло.

Лишь глухой удар. Как будто стекло было вовсе не стеклом, а сталью.

Зачарованное стекло.

Бока стали мокрыми от пота, я бросила взгляд на дверь уборной.

Замерла, не дыша.

Молилась всем Камням на свете, что шум льющейся в раковину воды заглушит этот звук…

И когда никто не ворвался, я била золотой чашей по стеклу снова и снова, каждый удар урны был все яростнее, менее осторожным. Моя ярость изливалась через этот позолоченный предмет, через его сокрушительные удары. Все, что у меня осталось — каждая капля надежды — я вложила в эти удары по окну.

Не обращая внимания, как кусок золотой гривы лошади откололся от резного изделия. Не обращая внимания, как ладони горели, а руки, слабые и уставшие, начали дрожать.

Я должна была стать свободной.

Я должна была.

Истекая потом и скрежеща зубами, я била снова и снова, пока не нанесла обеими руками последний удар, сопровождаемый вспышкой ослепительного белого лайт, что исторгся из моих ладоней…

Стекло посыпалось вниз.

Как и прекрасный ночной пейзаж передо мной.

То, что было пышной, усеянной деревьями сельской местностью за пределами Соляриса, окрашенной в серебро полной, белой луной высоко в небе, теперь было… бесплодным. Никакой сельской местности. Ни русла реки. Ни неровных, зеленых холмов, поднимающихся и опускающихся. За стеной города не было… ничего. Мили и мили, насколько хватало глаз, пустоты. Лишь несколько одиноких строений — возможно, аванпосты лайта или трущобы — но ничего больше.

Лазарь, должно быть, приказал Октавии зачаровать все окна во дворце. Все это — фальшь.

Но это не имело для меня никакого значения.

Я решу, куда идти дальше, как только выберусь из этого дворца.

Я готова была скитаться по безжизненной пустоши и принять голодную смерть, лишь бы не оставаться в этих стенах, ожидая, пока Лазарь не объявит меня своей перед залом бесстыдных зрителей.

Я предпочла бы потерпеть неудачу, разбившись насмерть, чем рожать его детей. Я не сомневалась в этом.

И все же эта уверенность мало помогала моему бешено колотящемуся сердцу и подкашивающимся ногам, когда я вскарабкалась на подоконник. Церемониальный зал находился на самом верхнем этаже дворца, а это означало, что солдаты и горожане внизу — витрины лавок, булыжники и свет фонарей — были так малы, что сливались в одно пятно.

Живот свело от судорожного спазма, когда влажный воздух овеял мое лицо. Стекло хрустело под подошвами туфель. Руки дрожали на зазубренной раме, за которую я цеплялась.

Приглушенный шум гуляк доносился с городских улиц, когда они покидали бал. Я почти могла разглядеть их силуэты, растекающиеся по улицам подо мной. Острые крыши домов знати и извилистые улицы и переулки внизу. Высота была хуже, чем головокружительной. Мое зрение уплывало, фокусируясь на одной точке, мир сужался до туннеля. Я висела на оконном проеме, вцепившись в него из последних сил.

В сознании возник жуткий, финальный образ: кровавое месиво из костей и плоти на ухоженных кустах Соляриса прямо под окном. Сердце завертелось в груди.

Откуда-то сверху или из соседней комнаты снова донеслись шарканье и глухие удары. Нет, звук определенно шел сверху — на крыше был кто-то. Скрип, приближающийся. Все ближе к окну, из которого я практически свешивалась.

Я не могла быть уверена. Не могла думать, не то что прислушиваться…

Я не рискнула посмотреть вверх. Даже когда мне показалось, что я чувствую знакомый кедровый запах Кейна. Я сходила с ума — невменяемый разум женщины, отделенной от свободного падения секундами. Я должна была прыгнуть. Сейчас. Сейчас.

Мои последние мысли были: Только бы обернуться кем-то летающим. Только бы вообще суметь изменить форму.

А затем я прыгнула..

И вдруг почувствовала крепкие пальцы, впившиеся в мою руку… но было уже поздно. Тот, кто ухватил меня с крыши, теперь летел следом, сраженный моим весом.

Мы падали стремительно, его слова терялись, разбиваемые ветром в моих ушах.

Но это прикосновение.

Прикосновение, которое не отпускало — которое прижало меня к твердой груди, укрыв в объятиях даже в этом падении, готовое стать щитом между мной и землей… Запах кедра и кожи, руки в серебряных перстнях на моей спине, черные волосы, затмившие все вокруг…

Кейн.