Глава 5


Барнаби спустился вниз распорядиться насчет Ужина. Эмма задержалась в спальне; она стояла у мина, в котором весело полыхал огонь, и, прислушиваясь к стучавшемуся в окно ветру, думала о прежних обитателях этой комнаты. Начало ее замужества оказалось, мягко говоря, очень странным, но, возможно, все к лучшему. В Лондоне, Испании либо в каком-нибудь другом чужом месте, не являющемся родовым гнездом, она не увидела бы многого, оставившего глубокий отпечаток на характере Барнаби, а значит, не смогла бы и лучше понять его. Она продолжала бы восхищаться писательским талантом супруга, но не прикоснулась к его истокам. Здесь же она проникнется духом детских и юношеских лет Барнаби, и это будет не только поводом для размышлений, но и еще больше сблизит ее с мужем.

Теперь она знала о крахе первого брака Барнаби, о его знаменитой любви к дочерям, чья родная мать, по-видимому, забыла о детях, словно кукушка; ее переполняло чувство сострадания и нежности к этому на первый взгляд преуспевающему человеку.

Она ощутила то же к Мегги и Дине, чьи диковатые выходки, несомненно, коренились в отсутствии родительского тепла и заботы. Она дала себе слово, что всего за месяц превратит дикарок в любящих и любимых детей. Если не объявится злой гений — Жозефина…

Мегги обмолвилась, что мать умерла… Но Мегги — тщеславная кривляка. Она готова беззастенчиво лгать, шокировать близких, лишь бы обратить внимание на свою маленькую персону. С какой стати Барнаби стал бы утаивать смерть своей первой жены? Этому абсурду нет объяснения. Но еще менее вероятной представлялась Эмме другая версия: якобы Жозефина затерялась где-то в дебрях Южной Америки… на целых два года.

Раздавшийся грохот и громкие крики прервали размышления Эммы. Слышался топот бегущих ног. Это были дети, визжавшие от восторга и возбуждения. Их высокие звонкие голоса заглушались зычным мужским хохотом. За детским топотом раздавались чьи-то тяжелые шаги.

Эмма распахнула дверь. Она увидела Мегги и Дину, одетых в джинсы и рубашки; девочки неслись вниз по лестнице, преследуемые раскрасневшимся, с глазами навыкате Дадли. Увидев Эмму, он остановился и смущенно улыбнулся, став похожим на провинившегося школьника-переростка.

— Я превратил их в мальчишек, — хвастался он, показывая на детей.

Эмма припомнила восклицание, которое вырвалось у Дадли, когда он встречал гостей: «Боже, сколько женщин!» Теперь она понимала, что его так испугало. Бедный женофоб! Вторжение женского десанта застало кортландского отшельника врасплох.

— Вы не любите женщин? — как бы невзначай спросила Эмма.

Дадли закусил толстую нижнюю губу. Его грудь высоко вздымалась: он еще не отдышался после погони. Его бегающие водянистые глаза на какой-то миг встретились с зелеными глазами Эммы, но он тут же отвел взгляд.

— Я не такой, как мои братья, — усмехнулся Дадли, собираясь снова кинуться в погоню за Детьми.

Но Эмма вовсе не намерена была так просто окончить разговор.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она. — По меньшей мере, бестактно говорить загадками, бросать многозначительные намеки, не потрудившись хоть как-то расшифровать их.

Дадли остановился.

— Я не имел в виду ничего особенного. — Он поднял голову и сконфуженно улыбнулся. Несмотря на седые волосы и полноту, он более чем когда-либо походил на зеленого юнца. — Ведь все и так понятно, не правда ли? Я холостяк, видимо, таким и останусь. Мои братья — другие: Руперт обручен, а Барнаби успел жениться во второй раз.

Прямодушная Эмма задала еще один нелицеприятный вопрос.

— И вам не понравилась ни одна из его жен?

— Ну, вас я еще не знаю, не так ли? А что касается Жозефины… то на нее приятно было смотреть.

Теперь Эмме почудилось, что прекрасное лицо черноволосой путешественницы парит над ними в воздухе.

— Давно вы видели в последний раз Жозефину, Дадли?

— Сейчас подумаю. Я не видел ее с того времени, когда она гостила здесь летом. Должно быть, с тех пор прошло больше двух лет.

Стоя в коридоре, где гуляли сквозняки, Эмма попыталась вообразить себе, как будет выглядеть дом летом: окна распахнуты теплому ветру и жужжанию пчел, солнечный свет ложится на пол золотыми пятнами, в воздухе разлит дурманящий аромат июньских цветов. В ранние сумерки кружатся мошки и порхают мотыльки, кричит сова, и все вокруг пронизано запахом сена; к этому времени кончают петь соловьи. Надо спросить у Барнаби, водятся ли в здешних местах эти волшебные певцы. Они могли бы как-нибудь приехать сюда ближе к лету и послушать их теплой темной ночью. Как Жозефина, которая, если верить Барнаби, никогда здесь не была… Жозефина, которая, по словам Мегги, была мертва… Какая путаница!

— Эмма! Спускайся вниз, дорогая. Ужин готов.

Это Барнаби звал ее с первого этажа. Когда Эмма спускалась по лестнице, он стоял, задрав голову, и улыбался. Его волосы были, как обычно, растрепаны, глаза сияли, излучая доброту и тепло. Эмма поняла, что пыль, беспорядок, холод, неудобства — все это обходило Барнаби стороной, не задевая его существа. Он выбирал себе цель и шел к ней, не замечая препятствий, забывая о прошлом.

Сейчас его целью была она. Надолго ли? Чтобы стряхнуть с себя эту грустную мысль, Эмма быстро и весело сбежала вниз. Тревожившие ее подробности о Жозефине она узнает потом. Может быть, он просто снова во власти присущей ему рассеянности? Или Барнаби и вправду лживый человек?

— Боюсь, что нам придется ограничиться холодными блюдами, — извинился он. — Миссис Фейтфул оставила ужин и ушла; наверное, она очень устала. Завтра все наладится. Я позвонил в агентство по найму, и мы уже утром узнаем, кого они для нас нашли.

— Я могу уложить детей в постель, — предложила Эмма.

— Маленькие разбойницы могут лечь сами.

Они ужинали в некогда пышной столовой за большим круглым столом красного дерева. Дадли незаметно исчез. Он уже не в первый раз молча удалялся. Эмма сидела перед огромным буфетом, над которым висела гравюра, изображавшая битву при Талавере. Как и в гостиной, на картинах преобладали батальные сюжеты, а еще многочисленные изображения породистых скакунов.

Казалось, лошади разместились и за столом. Мегги тыкала Дину локтем в бок и произносила громким шепотом: «Вот тебе! Получай!» Дина хныкала. Она очень устала и готова была разрыдаться. Черные глаза Мегги так и метали искры. Ее энергия казалась неиссякаемой.

— Прекратите! — приструнил дочерей Барнаби. — Ешьте свой ужин.

— Если бы мы были в Венеции, — съязвила Мегги, — нам не пришлось бы есть на ужин холодный пирог.

— Вы не в Венеции. Вы в Кортландсе. Если не будете вести себя прилично, я отправлю вас обратно в школу.

Дина не удержалась от слез. Она закрыла лицо руками, и тонкие прозрачные струйки потекли у нее сквозь пальцы.

— Она скучает по маме. — Мегги презирала сестру за слабый характер и сентиментальность. — Я уже говорила ей, что никакого толку от ее хныканья не будет. Никогда.

Барнаби поднял брови:

— Правда? Почему бы это?

— Потому что мы больше никогда не увидим маму, вот и все, — воскликнула Мегги с истовой убежденностью.

Барнаби криво улыбнулся. Эмма с замиранием сердца наблюдала за ним. Чем ответит на всплеск Мегги ее любимый муж, которого она еще не успела как следует узнать?

— Я не стал бы принимать всерьез бредни Мегги. — Барнаби был спокоен. — Мы услышим о Жозефине со дня на день. Может быть, даже завтра. В конце концов, вы еще можете успеть полюбоваться Венецией, хотя я не уверен, что в вашем возрасте следует много разъезжать по свету. Как бы то ни было, но сейчас вы должны плотно поужинать, чтобы восстановить силы.

Его умиротворяющие заклинания, не подтвержденные ни единым фактом, все-таки приободрили Эмму, равно как и детей.

Хотя блюда были не слишком вкусными и к тому же холодными, ужин затянулся. Мысли Эммы занимали погасшие красные свечи и почти забытое ощущение счастья… Однако вопреки всему Эмма рассудила, что она все равно должна поесть. Этот длинный суматошный день, который с момента ее пробуждения заполонили неуправляемые дети, близился к концу. Когда девочки уснут, она сможет поговорить с Барнаби. И он успокоит ее… Но как? По расхожей пословице — «ложь во спасение»?

Дети сами улеглись спать. Когда Эмма поднялась к ним, они уже укрылись одеялами, свернувшись клубочком каждая в своей постели. Детская представляла собой просторную комнату с высокими потолками, обставленную такой же громоздкой мебелью, как и остальные помещения. Она отличалась разве что выцветшими обоями, на которых с трудом можно было разглядеть розовые бутоны.

Мегги заявила, что они не мылись перед сном. Дина слишком устала. Эмма не стала возражать, заметив, что тонкие запястья Мегги сиротливо торчат из рукавов пижамы, из которой девочка давно выросла, Эмма вдруг ясно представила себе, как тяжело иметь мать, забывшую о существовании родных дочерей. Сердобольная женщина поняла психологию брошенных детей, которые из гордости утверждали, что Жозефина мертва.

— Мегги, — обратилась она к девочке, — сколько времени прошло с тех пор, как ты что-нибудь слышала о своей матери?

— Ах, много, много лет!

— Но это неправда, — возмутилась Дина. — Она прислала нам подарки на прошлый день рождения.

— Они были от папы. Я сказала это тебе еще тогда. Мама никогда бы не прислала нам книги и мыло. Она подарила бы нам золотые браслеты, французские духи и птиц колибри.

— Но эта роскошь не годится для маленьких девочек! — удивилась Эмма.

— Но она прислала бы нам именно такие подарки. Можете не сомневаться! — упрямо повторила Мегги.

— Значит, она расточительна и не слишком умна.

Жене Барнаби показалось, что этими словами она выразила сущность Жозефины. Драгоценности, запах дорогих духов, изысканные наряды, утонченная красота, за которой скрывается равнодушная эгоистичная тщеславная и мелкая душонка.

Эмма сокрушенно вздохнула. Она казалась себе вполне заурядной. Малоинтеллектуальной, ограниченной личностью. Может быть, она и покорила Барнаби своей непритязательной простотой? Но если это так, не надоест ли ему такая спутница жизни в самом ближайшем времени?

За ней наблюдали черные немигающие глаза Мегги. Эмма была сама не рада, что затеяла этот щекотливый разговор. Она попыталась замять его:

— Сейчас не время рассуждать о серьезных вещах. Давайте я подоткну вам одеяла, и пожелаем друг другу спокойной ночи.

— Миссис Фейтфул уже подоткнула нам одеяла, — заявила Мегги.

Из груди Эммы вырвался огорченный вздох. Миссис Фейтфул неизменно появлялась откуда-то в самый неподходящий момент, как вредная мышь из-под стенной панели. Оно и понятно. Ее раздражало их шумное вторжение в тихий устоявшийся мирок, где царили старинная мебель, мраморные статуи, картины сражений минувших времен и слежавшаяся пыль.

Поколебавшись, поцеловать ли детей на сон грядущий, Эмма решила не делать этого и уже собиралась уходить, когда услышала приглушенный плач, доносившийся с постели Дины. Закрывшись одеялом, девочка свернулась в дрожащий от горя маленький трогательный комочек…

Что ее так встревожило? Разговор о Жозефине? Или она очень устала, почувствовала себя одинокой и несчастной?

Эмма присела на край ее кровати, отвернула уголок одеяла и приоткрыла заплаканное детское личико. Ее сердце разрывалось от сострадания. Что значила несостоявшаяся поездка в Испанию по сравнению с горем ребенка из-за отсутствия матери и испорченных каникул?

— Дорогая, в чем дело? Почему ты плачешь? Ты чем-то расстроена?

Но Дина только жалобно скулила, как щенок, брошенный на произвол судьбы. За нее уверенно ответила Мегги:

— Она не расстроена, она напугана.

— Напугана?

— Она всегда боится, когда ей приходится ночевать в Кортландсе. Здесь кто-то бродит. Мы не знаем, кто это, — прошептала Мегги, содрогнувшись.

Дина снова начала всхлипывать. Мегги продолжала:

— Конечно, этот кто-то не причинит нам вреда. Но нам это не нравится. Как это не нравилось и Сильвии.

— Сильвии?

— Гувернантке, которая присматривала за нами в последние каникулы. Папа говорил вам о ней. Она сбежала. Никто не догадывается, почему она так поступила, но мы-то знаем! Правда, Дина?

Дина неохотно кивнула.

— И почему же она сбежала?

— Потому что боялась ночевать в Кортландсе. Хотя папа заботился о ней. Он даже ее целовал. И все же она сбежала.

— Еще она плакала, — добавила Дина.

— Да, однажды она плакала, и мы спросили ее, в чем дело, но она ничего не ответила. Она была дура.

Эмму возмутила безапелляционная грубость Мегги.

— А я думаю, что это вы — две глупые маленькие девчонки, которые выдумывают бог знает что. Никто в доме не бродит по ночам, и вам ничто не грозит. Поэтому давайте спокойно ложитесь спать. Я оставлю свет в коридоре. Если вам станет страшно, позовите меня.

Когда Эмма спустилась вниз, там уже никого не было. Посуду убрали со стола. Барнаби, по-видимому, пошел мыться.

Она тихо пробралась по коридору и очутилась в большой старомодной кухне, стены которой были увешаны медными горшками и сковородками, нуждавшимися в чистке, а столы и раковина завалены посудой с остатками еды.

Миссис Фейтфул пренебрегала своими прямыми обязанностями и была глубоко равнодушно к грязи и хаосу в ее владениях. Эмма, хотя и не слыла рьяной блюстительницей чистоты, не выносила немытой посуды. Несколько лет, проведенных в аккуратном доме тети Деб, где радовал глаз безукоризненный порядок, научили ее ценить умение вести хозяйство. Она расстроилась, увидев, что дорогие парадные блюда от Споуда и Минтона свалены в кучу и беспечно пользуются для будничных обедов и ужинов. Ей не понадобилось бы и часа, чтобы в кухне все блестело. И если судьба распорядится так, что им с Барнаби придется жить в этом доме…

— Кто вы? — раздался недовольный высокий голос.

Эмма, вздрогнув, обернулась. Маленькая пожилая женщина, смуглая и сморщенная, как грецкий орех, стояла в дверях, не скрывая своего раздражения. У нее был тонкий нос и острый подбородок, плотно сжатые губы, ее взгляд испуганно блуждал, вызывая неприятное гадливое чувство.

— Наверное, вы миссис Фейтфул, — догадалась Эмма, — Я миссис Корт.

— Этого не может быть. Миссис Корт мертва.

— Жо… — Эмма осеклась. — Вы имеете в виду старую миссис Корт?

— Обеих. Обе они мертвы.

Смерть, смерть, смерть! Эмма попыталась быть приветливой и по мере сил терпимой в общении с почтенной экономкой, у которой, по всей видимости, не все в порядке с психикой.

— Я миссис Барнаби Корт, — представилась Эмма. — Мы приехали сюда с детьми.

— А-а, новая жена! — Пожилая леди подошла поближе, чтобы рассмотреть Эмму, которая увидела, что экономка почти слепа. — Что ж, — проговорила она после небольшой паузы, — на этот раз Барнаби сделал далеко не удачный выбор. Вы не слишком красивы, не так ли?

— Вы правы, — подавив обиду, кротко согласилась Эмма.

— Странно, — пробормотала миссис Фейтфул. — Он всегда предпочитал красоток.

— Мне не нравится этот не совсем тактичный разговор, миссис Фейтфул.

— Неудивительно! — Взгляд экономки остановился на жене Барнаби. Старуха сочувственно кивала своей змеиной головкой.

Казалось, то прискорбное, по ее мнению, обстоятельство, что Эмма не обладала ослепительной красотой, смягчило сердце миссис Фейтфул, и она почти добродушно изрекла:

— Вам нечего делать на кухне, мадам. Ангелина помоет посуду, когда придет завтра утром. Не беспокойтесь об этом. Так вы рыжая, я не ошиблась? Это что-то новенькое во вкусах мистера Барнаби.

Эмма недоуменно смотрела на пожилую женщину. Миссис Фейтфул широко раскрыла свой плотно сжатый маленький рот и засмеялась сухим, трескучим смехом.

— Да, дом оживает, когда сюда наведывается Барнаби. Теперь у нас будет еще и новая гувернантка, не так ли? Хорошо, хорошо, я скажу мистеру Дадли и мистеру Руперту, что их ждут большие перемены.

Да, нас ждут большие перемены, думала Эмма, сидя в спальне возле угасавшего камина. Завтра она позвонит тете Деб и сообщит ей, что, вместо того чтобы поехать в Испанию или спокойно провести медовый месяц в Лондоне, она оказалась в Кортландсе, родовом имении семейства, о котором почти ничего не знает.

Тетя Деб была совершенно права, когда советовала Эмме не доверять слепо Барнаби. Она вспомнила, как обтекаемо он поведал ей свою биографию, давая интервью. Конечно, она догадывалась, что он любил женщин. Но что в этом дурного? Ей, напротив, импонируют «слабости» Барнаби, они лишь свидетельствуют о том, что у него горячее, пылкое сердце, и для Эммы дело чести — удержать столь темпераментного мужа. Ей безразлично его прошлое. Даже исчезнувшая хорошенькая Сильвия осталась за кадром, и Эмме нет до нее никакого дела…

— Ты разговаривала сама с собой? — удивился Барнаби. — А я думал, что эта странная манера свойственна только уважаемой миссис Фейтфул.

— А она разговаривает вслух? И за глаза говорит то же самое?

— То же самое? Что ты имеешь в виду?

— Эта искренняя, правдивая и доброжелательная особа в пух и прах раскритиковала твою жену.

Поведение экономки позабавило Барнаби.

— Так ты пришлась ей не по вкусу, любовь моя?

— Я не произвожу впечатления красивой и эффектной женщины. Она убеждена, что ты совершил досадный промах, женившись на мне.

— Я не согласен с таким знатоком женской красоты, как миссис Фейтфул. А что еще сказала тебе эта фурия?

Эмме показалось, что Барнаби чем-то встревожен.

— Что ты любишь хорошеньких девушек. Красоток, как она выразилась.

— Так оно и есть, и пусть бог их благословит. — Барнаби добродушно улыбнулся. — Но из этого, однако, не следует, что я хочу жениться на всех этих красотках.

— Надеюсь, что так, — промолвила Эмма, думая о Сильвии, которая отчего-то плакала, а потом сбежала, хотя Барнаби и поцеловал ее.

— Миссис Фейтфул постоянно сравнивает меня с Дадли, который обладает врожденным иммунитетом против хорошеньких девушек, и сравнение оказывается не в мою пользу. Впрочем, мой брат вообще не испытывает теплых чувств к прекрасному полу. За исключением самой миссис Фейтфул, а она, как ты понимаешь, особа среднего рода.

— Барнаби, почему ты сказал мне, что Жозефина никогда не была здесь? Дадли утверждает обратное.

— Она была здесь? Значит, я об этом не знаю.

— Барнаби, не говори глупости! Как это может быть, чтобы твоя жена… — Эмма замолкла на полуслове, обнаружив, что словосочетание «твоя жена» по отношению к другой женщине причиняет ей острую боль. Но она пересилила себя и закончила фразу: — …чтобы твоя жена была здесь, а ты об этом не знал?

— Жозефина могла побывать в Кортландсе после того, как мы расстались. По крайней мере, мне она ничего об этом не говорила. До развода она всегда отказывалась посещать наше родовое поместье. Она ненавидела деревню. Да, кажется, дети находились в Кортландсе, пока в Лондоне шел бракоразводный процесс.

— Какая неестественная семейная жизнь! — воскликнула Эмма.

— Полностью согласен. Я и сам говорил тебе, что, по существу, семьи-то и не было.

— Бедный, тебе, наверное, пришлось нелегко.

— К концу нашего брака мне стало легче. Мы больше не любили друг друга. Наше супружество явилось роковой ошибкой, вследствие которой больше всех пострадали ни в чем не повинные маленькие дети.

— Мы должны найти для них хорошенькую добрую гувернантку, — потребовала Эмма. — Дети обожают красивые лица.

Барнаби от удивления приподнял брови:

— Значит, ты после всех потрясений доверяешь мне?

— Нисколько. Убеждена: ты разобьешь мое сердце.

Барнаби нежно погладил Эмму по щеке:

— Я счастлив. Наконец-то твое бесконечно милое лицо всегда будет передо мной. Почему ты вздрогнула?

— Не знаю. Наверное, от ветра.

— Северный ветер обычно свирепствует в это время года. Но в постели очень тепло.

Эмма посмотрела на огромную кровать. В камине треснула головешка. По потолку плясали тени. Ей почему-то снова представился длинный ледяной нос прадедушки Корта.

— Девочки говорят, что им страшно по ночам.

— Правда? Кажется, иногда старый дом поскрипывает. Ты оставила им свет?

— Да, и я пыталась их успокоить. Дети слишком нервны. Кстати, почему сбежала та девушка, Сильвия?

Барнаби нагнулся, чтобы раздуть огонь в камине:

— Бог ее знает. Возможно, ей было здесь одиноко. Я не понимаю только одного — почему она не оставила записку. Уж эту-то малость она могла бы сделать!

— Дети говорят, что Сильвия была напугана.

Барнаби рассердился:

— Тогда почему она никому об этом не сказала? Если что-то произошло…

— А что могло произойти? — непроизвольно сорвалось у насторожившейся Эммы.

— Не имею об этом ни малейшего понятия; разве что ее мог смутить дом, поскрипывающий ночью под шквальными порывами ветра. Женщины вообще легко впадают в истерику; кроме того, им свойственны и другие странности. Посмотри на миссис Фейтфул: она разговаривает сама с собой, сколько я ее помню. Или возьмем… — Он вдруг замолчал.

— Что ты хотел сказать?

— Неважно. Забудь об этом.

— … или возьмем Жозефину? — невозмутимо продолжила фразу мужа Эмма, и утонченное лицо красавицы-брюнетки снова возникло перед ее мысленным взором. — Барнаби, почему Мегги говорит, что Жозефина мертва?

— Мертва? — Теперь муж слушал ее очень внимательно.

— Она, так или иначе, лелеяла эту дикую мысль весь день. И довела себя, а особенно свою сестру до полуобморочного состояния.

— Это чудовищный бред! — вознегодовал Барнаби. — Мегги заядлая сочинительница. То, что мать не забрала их из школы, дало простор ее богатому воображению. Ей бы писать романы ужасов в стиле мадам Радклиф!

— А почему все-таки Жозефина не забрала их из школы?

— Дорогая, если бы я мог связаться с ней, я бы это сделал. Но ни посыльные с телеграммами, ни даже почтальоны не способны достигнуть верховьев Амазонки.

— Почему она не написала детям хоть несколько строк?

— Жозефина не охотница писать письма, даже если бы она и смогла добраться до почтового отделения. Ее излюбленное средство связи — телефон; но пока нет возможности звонить с другого конца Земли.

— Я считаю ее поведение непростительным для матери двоих детей! — разгневалась Эмма. — Она великая грешница.

— Согласен. Но ты не знаешь Жозефину. Она никому не желает зла. Просто эгоцентрична до мозга костей. Жить для нее — значит испытывать постоянное наслаждение. Она типичная гедонистка. У нее очередной любовник, и Жозефина во власти нового захватывающего приключения. В таких случаях она теряет представление о времени.

— Значит, Мегги сочинила легенду о смерти Жозефины, чтобы скрыть свои истинные чувства: обиду, оскорбленную гордость, наконец, тоску по материнской любви.

— Бесспорно. Я думал, что ты давно об этом догадалась.

— Бедняжка! — В глазах Эммы стояли слезы

— Моя дорогая, если тебе удастся смягчить ожесточенное сердечко Мегги, это будет настоящим чудом.

Эмма неуверенно покачала головой:

— Мне кажется, именно Мегги была причиной того, что Сильвия сбежала.

— Я склоняюсь к той же мысли, дорогая.

— Тогда, бога ради, предупреди гувернантку, что Мегги трудный, необычный ребенок. Если она будет предупреждена…

Барнаби обнял жену:

— Ну что, призраки исчезли, моя милая?

— Как ты узнал, что здесь были… призраки?

Он склонился лицом к ее мягким пушистым волосам, и угнетающий стон ветра прекратился.

— Почему мы тратим столько времени на разговоры?..

Загрузка...