Церковная история

Вступление писателя, или показание, как он решился на предлагаемое сочинение.

Евсевий Памфилов, который, отличаясь особенным красноречием во всем другом, мог также убеждать читателей и в истинах веры, хотя и не умел излагать их с надлежащею точностью, — этот Евсевий Памфилов, Созомен,[31] Феодорит и Сократ весьма усердно трудились над описанием и пришествия к нам человеколюбивого Бога, и восшествия Его на небо, и деяний божественных Апостолов, и подвигов, совершенных другими мучениками, и всего, что сделано нами похвального либо противного тому, — и свое описание довели до нескольких лет царствования Феодосиева. Но так как событий последующих, которые не много уступают прежним, никто еще не излагал в связи: то я, не смотря на свое бессилие в подобном отношении, вздумал принять на себя этот труд и написать о том историю — в надежде, что умудривший рыбарей и бессловесному языку дававший силу произносить членораздельные звуки, воскресит дела, погребенные забвением, оживотворит их словом и увековечит для памяти. Пусть будет знать каждый читающий, что, когда, где, как, против кого и кем до нашего времени производимо было; пусть не утаивается ничто достопамятное, быв скрываемо вялою и расслабленною леностью и подручною ей забывчивостью. Итак, с Божиею помощью, начну тем, чем окончили свою историю мужи вышеупомянутые.

ГЛАВА 1. О том, что, хотя с погибелью нечестивого Юлиана ереси несколько притихли, однако после лукавый диавол снова взволновал нашу веру.

После того, как нечестие Юлиана[32] потоплено было в крови мучеников, а неистовство Ария[33] связано выкованными в Никее цепями[34], да и Евномий[35] с Македонием[36], сокрушившись о священный град Константина, извергнуты святым Духом из Воспора[37], — после того, как святая Церковь, скинув с себя недавнее рубище, возвратилась к прежнему благолепию и, облекшись в испещренную златом ризу, обручилась возлюбленному Жениху, — ненавистник демон, не терпя этого, воздвигает на нас необыкновенную и небывалую войну. Попранное идолопоклонство он уже презирает; равным образом, отталкивает от себя и рабское неистовство Ария, да боится нападать на веру, и как враг; потому что она укреплена столь многими святыми отцами, и, осаждая ее, он потерял уже так много силы. Теперь он приступает к делу разбойнически, придумывает некоторые вопросы и ответы, и заблуждающихся увлекает в Иудейство новым способом: не понимает бедняк, что и тут ожидает его поражение. Прежде нападал он на единство, а теперь с удовольствием приемлет его; теперь он тщеславится уже не изгнанием нас отовсюду, но, по крайней мере, тем, если находит себя в состоянии исказить какое-либо выражение. Часто изливаясь злобою, ныне он ухитрился изменять хоть по одной букве[38][39], и чрез то увлекать к прежней мысли; ныне он заботится, как бы различить смысл речений, чтобы привесть не к одному и тому же исповеданию и славословию Бога в той и другой ипостаси. А каким образом все это делалось и чем кончилось, я расскажу в своем месте; мимоходом же присоединю и кое-что другое, достойное истории, и в своем повествовании остановлюсь на том, на чем угодно будет человеколюбивому Богу.

ГЛАВА 2. О том, как Несторий открыт был по проповеди ученика его Анастасия, который учил называть святую Богоматерь не Богородицею, а Христородицею, и по этой причине признан еретиком.

Так как Несторий[40] — богоборственная гортань, второе сонмище Каиафы[41], рабочая храмина хуления, в которой Христос, по разделении и расторжении Его естества, снова делается предметом договора и торговли, тогда, и по Писанию, кость Его на самом кресте осталась несокрушенною[42], и вовсе нешвенный хитон Его только раздрали богоубийцы[43], — так как этот Несторий отверг и отбросил имя Богородицы, которое в устах многих общеуважаемых отцев выковано святым Духом, и вместо его подделав, отливши и отпечатав другое название Христородицы, возбудил к Церкви тысячи браней и затопил ее домашнею кровию: то, при помощи Христа, общего всех Бога, я начну свою историю повестью о богохульстве нечестивого Нестория, и думаю, что у меня не будет недостатка в материи для последовательного изложения оной и доведения ее до конца. Вражда между Церквами началась следующим образом: некто пресвитер Анастасий[44][45], человек с дурными понятиями о предметах веры, был пламенным любителем Нестория и иудейского его учения. Он сопутствовал Несторию, когда последний поехал для принятия епископства и, встретившись с мопсуитским епископом Феодором[46], наслушался его толков и исказил свое православие, как пишет о том в послании Феодул[47][48]. Этот-то Анастасий, беседуя в константинопольской церкви с христолюбивым народом, дерзнул открыто сказать: «Марии никто не называй Богородицею; ибо Она была — человек, а от человека родиться Богу невозможно». Когда же Христолюбивый народ оскорбился таким учением и ту беседу счел богохульною, — Несторий, вождь сего богохульства, не только не запрещал его и не покровительствовал учению здравому, но еще словам Анастасия не обинуясь придал большую силу, и стал упорно защищать их[49]. А иногда устно и письменно присоединял он к ним и собственные мнения, и, разливая яд своей души, пытался преподать мысли еще вреднее тех; так что на свою голову говорил: «двухмесячного или трехмесячного я не назову Богом», — как ясно об этом повествуется у Сократа[50] и в деяниях первого ефесского Собора[51].

ГЛАВА 5. О том, что писал Несторию великий Кирилл, и как в Ефесе составился третий Собор, на котором Иоанна антиохийского и Феодорита (сначала) не было.

Это учение обличал в своих посланиях славной памяти Кирилл, епископ александрийский[52]; но Несторий противупоставил им собственные послания и, не внимая писаниям ни Кирилла, ни епископа старшего Рима Целестина[53], без всякого опасения разливал свой яд, по всей Церкви. Тогда Кирилл счел долгом просить Младшего Феодосия, в руках которого был скипетр востока, чтобы он повелел собраться в Ефесе первому Собору, и послал царские свои грамоты как к Кириллу, так и ко всем предстоятелям святых церквей. Феодосий днем заседания назначил святую пятидесятницу, в которую низшел к нам животворящий Дух. Несторий, по недальнему расстоянию Константинополя от Ефеса, прибыл на Собор весьма рано. Прежде назначенного дня приехал в Ефес и Кирилл с своими епископами. Но предстоятель антиохийский Иоанн[54] и подвластные ему епископы к определенному дню не явились, — не по своей воле, как говорят многие, слышавшие его оправдание, а потому, что Иоанн не скоро мог собрать своих подручников[55]; ибо города их от древней Антиохии, нынешнего же Феополиса, отстоят, даже по ходьбе легкого человека, на двенадцать дней пути, а некоторые и более; да сверх того от Антиохии до Ефеса надлежало еще совершить путь тридцатидневной ходьбы. Он доказывал[56], что никак не мог поспеть к воскресному дню, или к так называемому новому воскресенью[57][58], когда подвластные ему епископы совершали этот нраздник при своих престолах[59].

ГЛАВА 4. О том, что Несторий был низложен Собором до прибытия епископа антиохийского.

Спустя пятнадцать дней после того воскресенья, собравшиеся для известной цели отцы, в той мысли, что восточные епископы не приедут[60], или приедут пропустив много времени, сделали заседание под председательством божественного Кирилла, который занимал тогда место Целестина и был представителем епископа[61], как говорится, старшего Рима. Они призывают Нестория и уговаривают его защищаться против обвинений. Но Несторий, в первый день обещав прийти, если будет нужно, изменил своему обещанию и, не смотря на троекратное приглашение, не явился[62]. Поэтому собравшиеся епископы приступили к исследованию дела[63]. Сперва предстоятель ефесский Мемнон обратил внимание присутствующих на то, сколько уже протекло дней после воскресения; а их было числом шестнадцать. За тем прочитали послания божественного Кирилла к Несторию и Нестория к Кириллу[64]. К этому присоединено было и святое послание дивного Целестина, написанное также Несторию. После сего анкирский епископ Феодот и владевший престолом Мелитины Акакий объявили, какие хульные слова явно изблевал Несторий в Ефесе. По этому поводу приведено было много изречений святых и общеуважаемых отцев, изложивших правую и неукоризненную веру, и внесены в дело разные безумные хулы, произнесенные нечестивым Несторием. В заключение же святый Собор написал слово в слово вот что: «так как, кроме всего прочего, почтеннейший Несторий не захотел послушаться нашего зова и не принял посланных нами святейших и благочестивейших епископов; то мы, по необходимости, приступили к исследованию нечестивых его мнений и, обличив нечестие его мыслей и проповеди частью собственными его посланиями и писаниями, которые были прочитаны нами, частью устными его в этой митрополии выражениями, которые были подтверждены свидетельствами, сочли нужным, согласно с канонами и с посланием святейшего отца нашего и сослужителя, епископа римской церкви Целестина, хотя не без многих слез, произвести следующий печальный приговор: поруганный Несторием Господь наш Иисус Христос, устами собравшегося ныне святого Собора, положил лишить его епископского сана и исключить из священнического сословия»[65].

ГЛАВА 5. О том, что чрез пять дней прибыл антиохийский епископ Иоанн и низложил Кирилла александрийского и Мемнона ефесского, которых однакож Собор снова признал невинными и низложил Иоанна с его епископами, — и о том, как при посредничестве царя Феодосия, Кирилл и Иоанн примирились и подтвердили низложение Нестория.

После этого, самого законного и справедливого приговора, именно чрез пять дней по низложении Нестория, прибыл в Ефес и Иоанн антиохийский с своими епископами, и, собрав их, низложил Кирилла и Мемнона. Когда же Кирилл и Мемнон подали жалобу бывшему с ними Собору, о чем Сократ, по незнанию, рассказывает иначе[66]; тогда Собор звал Иоанна для объяснения, что побудило его к произнесению этого низложения. Однакож Иоанн, и после троекратного зова, не пришел в собрание; посему с Кирилла и Мемнона низложение было снято, и вместо того лишен святого общения и всякого священнического авторитета сам Иоанн с его иереями. Феодосий сперва не принимал низложения Нестория[67] но потом, узнав о его богохульстве, писал епископам Кириллу и Иоанну[68][69] благочестивые грамоты, — и они примирились друг с другом и подтвердили низложение Нестория.

ГЛАВА 6. Об отправлении в Александрию Павла эмесского и о том, что Кирилл одобрил послание Иоанна.

Когда эмесский епископ Павел прибыл в Александрию и беседовал в церкви об этом предмете; тогда Кирилл, очень одобрив послание Иоанново, писал слово в слово так: «радуйся небо, торжествуй земля! Разрушено средостение ограды, прекращено огорчение, уничтожен повод ко всякому раздору: Спаситель всех нас Христос даровал нашим церквам мир, к которому призвали нас благочестивейшие цари. Как превосходные ревнители прародительского благочестия, они и в собственных душах твердо и непоколебимо соблюдают правую веру, и о святых церквах имеют отличное попечение, чтобы и самим на веки приобресть громкую славу, и государства свои сделать славнейшими. За то и сам Господь сил богатою десницею разделяет им блага, дает перевес над противниками и победы над врагами; — ибо нет лжи в Том, кто сказал: живу аз, глаголет Господь, прославляющия мя прославлю (1 Цар. 2, 50). Когда прибыл в Александрию господин мой, боголюбивейший брат и сослужитель Павел, — мы исполнились радостию, и весьма справедливо, потому что в посредничество вступил такой муж, который принял на себя труд выше сил, с намерением победить ненависть диавола, соединить расторженное и, устранив соблазн, увенчать и наши и ваши церкви единомыслием и миром». — Потом ниже: «теперь, когда господин мой, боголюбивейший епископ Павел принес писание, в котором заключается неукоризненное исповедание веры, и доказал, что оно составлено твоею святостию и подвластными тебе епископами, — мы особенно убедились, что та вражда была совершенно пустая и без важной причины. А писание это следующее (за сим оно буквально внесено в послание Кирилла): «касательно же Богородицы».., и далее. Прочитав сии сватые ваши слова, мы увидели, что и сами так же думаем, — ибо един Господь, едина вера, едино крещение (Еф. 4, 3), — и прославили Спасителя всех Бога, при всеобщей радости, что и ваши и наши церкви содержут веру, согласную с богодухновенным Писанием и преданием святых отцев наших». — Такие-то сказания должен выбирать тот, кто хочет трудиться для познания тогдашних событий.

ГЛАВА 7. О том, что потерпел нечестивый Несторий, — как черви, наконец, источили язык его, и он испустил дух в Оазисе.

Историки еще не рассказывали, как изгнан был Несторий, что потом с ним происходило, как он отошел из этой жизни и какое воздаяние получил за свое богохульство. Может быть, сведение об этом и исчезло бы; может быть, оно совершенно изгладилось бы и погибло от времени, и мы даже по слуху не знали бы о том: если бы я случайно не напал на книгу Нестория, заключающую в себе сказания о судьбе его. Сам отец богохульства, Несторий, построивший здание не на положенном основании, а на песке, — от чего оно, по словам притчи Господа, скоро разрушилось, — защищая свое богохульство против обвинителей, что он незаконно делает нововведения и несправедливо требует Собора в Ефесе, между прочим пишет так: «я впутался в это по совершенной необходимости, когда святая Церковь разделилась, и одни говорили, что Марию должно называть человекородительницею, а другие, — что Богородительницею. Дабы, говорит, не погрешить в одном из двух, то есть, дабы бессмертного не присоединить (к смертному), либо, привязав к себе одну партию, не потерять другой, я придумал называть ее Христородицею»[70]. Замечается также, что Феодосий, по благоволению к нему, сперва не утвердил его низложения, а потом, когда из Ефеса, по просьбе самого Нестория, прислано было к Феодосию несколько епископов с той и другой стороны, он получил позволение возвратиться в свой монастырь, лежащий ныне пред вратами Феополиса (Антиохии), и Несторием не поименованный. Впрочем это был, говорят, монастырь Евпрепия, который, как известно, в самом деле лежит пред Феополисом, в расстоянии от него не более, как на две стадии[71]. Несторий, по собственным его словам, провел там четыре года и пользовался всякими почестями и уважением; но потом, согласно с указом Феодосия, сослан в местечко, называемое Оазис[72][73]. О главном здесь однакож умалчивается: то есть, и живя там, он не оставлял своего богохульства; так что предстоятель Антиохии Иоанн должен был донести о том царю, вследствие чего Несторий осужден был на вечное заточение. Написал он и другое сочинение в разговорной форме. В этом сочннении, посвященном какому-то египтянину, содержится описание его изгнания в Оазис, и говорится об этом обширно. А какое, не скрывшись от всевидящего ока, получил он наказание за богохульство, которым бременел, можно осведомиться из другого его послания, писанного им к фиваидскому префекту. Из него явствует, что, так как Несторий не получил должного отмщения, то постигший его суд Божий назначил ему самое жалкое из всех бедствий — плен. Но поелику он должен был испытать еще большее наказание; то державшие его в плену, Блеммийцы[74] дали ему свободу, а Феодосий своим указом позволил ему возвратиться в отечество. Узнав об этом, он переходил из места в место по границам Фиваиды и, быв прибит к земле, получил конец, достойный прежней своей жизни, — как второй Арий, самою своею гибелью показал и определил, какое воздаяние получат хулители Христа[75]. Оба они почти одинаково хулили Его: один называл тварию, а другой человеком. На жалобу Нестория, будто акты в Ефесе составлены были не по надлежащему, и будто это сделано происками и беззаконным нововведением Кирилла, я охотно сказал бы: отчего же он, не смотря на расположение к себе Феодосия, был сослан им, и, не видя от него никакой пощады, толикократно подвергался его приговорам, пока так горестно не окончил здешней жизни? Или, чем опять назвать это, как не судом Божиим, выразившимся в суде Кирилла и его иереев, что ныне, когда оба они приложились к умершим, и когда, по словам одного языческого мудреца[76], не состоящий на лицо беспрепятственно пользуется благорасположением, — один осуждается, как хульник и богоборец, а другой воспевается и прославляется, как громогласный проповедник и великий защитник правых догматов? — Но чтобы не обвиняли нас во лжи, заставим говорить об этом самого Нестория. Прочитай же нам нечто слово в слово из твоего послания, которое ты писал к префекту фиваидскому. «По поводу недавно родившихся в Ефесе вопросов касательно святейшей веры, говорит он, мы, повинуясь царскому определению, живем в Оазисе или Ибисе». — Потом сказав кое о чем, прибавляет: «когда упомянутый город, варварским пленением, огнем и убийствами был стерт (с лица земли); а мы, не знаю — по какой-то нечаянной жалости к нам, были отпущены Варварами, которые даже пугали нас грозными представлениями, убеждая скорее уходить из той страны и говоря, что вслед за ними займут ее Мазы[77]; тогда мы пришли в Фиваиду, в сопровождении других пленников, которых Варвары, — не могу сказать, чем возбуждались они к состраданию, — присоединили к нам. Эти пленники потом разошлись, кто куда желал; мы же вступили в Панополис, и явились городскому правительству, боясь, чтобы нашего плена кто-либо не почел выдумкою и не стал обвинять нас в побеге, либо в ином каком роде преступления, потому что злоба на клеветы весьма изобретательна. Итак, просим ваше величие позаботиться о нашем пленничестве, как предписывают это законы, — и впавшего в несчастие пленника не предавать злонамеренности людей, чтобы не родилась и не перешла во все будущие поколения мысль, что лучше оставаться пленником между Варварами, чем искать убежища в римской империи». — Потом он с клятвою умолял префекта: «донести о нашем прибытии сюда из Оазиса, последовавшем за освобождением нас из плена, чтобы касательно нас состоялось опять какое-либо, угодное Богу определение». Тоже видно и из второго его послания к тому же самому лицу. «Примешь ли ты это, как дружеское письмо от нас к твоему велелепию, или как убеждение отца, обращенное к сыну: во всяком случае прошу тебя выслушать терпеливо повесть о многом, что описано нами, сколько было возможно, короче. Недавно толпа Номадов сделала набег на Оазис, или Ибис, — и он исчез». Потом ниже: «но когда это произошло, не знаю, по какому побуждению, или на каком основании действовало твое велелепие, что из Папополиса я послан был с варварскими воинами в Элефантиву, на границы фиваидской области, и влечен туда, как сказано, военным отрядом; прошедши же большую половину пути, опять получил написанное повеление твоего мужества возвратиться в Панополис, измученные трудами такого путешествия, с больным и дряхлым от старости телом, натерши руку и бок, мы, едва дышащие, пришли опять в Папополпс. Но и тут не перестали еще поражать нас жестокие припадки страданий, как уже прилетело к нам другое, писанное повеление твоего мужества, и снова повело нас из Панополиса в его округ. Здесь, по крайней мере, думали мы, остановимся и касательно себя будем ожидать определения непобедимых царей, как вдруг безжалостно назначена нам иная, уже четвертая ссылка». — И немного ниже: «так прошу тебя удовольствоваться тем, что сделано, — удовольствоваться назначением стольких ссылок для одного тела, и позволить — смиренно прошу — к доношению твоего велелепия присоединить свое показание также нам, чрез которых непобедимые цари должны были знать истину. Это мы советуем тебе, как отец сыну. Если же и теперь прогневаешся, как прежде; то делай, что тебе кажстся, это будет значить, что никакая причина не сильнее кажущегося». Так-то и в самых письмах Несторий бьет и наступает руками и ногами, хуля царствование и правительство, и не вразумляясь тем, что терпел. От одного, описывавшего последнее время его жизни, я слышал, что язык его источен был червями, и что чрез это он отошел к большим и вечным мучениям.

ГЛАВА 8. О том, что после Нестория был Максимиан, а после Максимиана — Прокл, и потом уже Флавиан.

После гибельного Нестория, епископство в городе незабвенного Константина принял Максимиан[78][79], при котором Божия Церковь наслаждалась совершенным миром. А когда он изшел из среды людей, кормилом константинопольской кафедры управлял Прокл[80], некогда рукоположенный в епископа Кизики. По отшествии же и Прокла общим для всех человеков путем, занял престол Флавиан[81].

ГЛАВА 9. О несчастном Евтихие, как он низложен был константинопольским епископом Флавианом также о втором, разбойничьем Соборе в Ефесе.

В это время возник вопрос о нечестивом Евтихие[82][83] и рассматриваем был частным, сошедшимся в Константинополе Собором[84], по позоду доноса, сделанного правителем дорилейской епископии Евсевием, который, быв еще ритором, первый стал обличать богохульство Нестория. Призываемый пред суд Собора, Евтихий сперва не шел, потом пришедши, был уловлен вопросами, ибо говорил: «исповедую, что Господь наш, до единения, состоял из двух естеств, а по единении, я признаю в нем одно естество». Он утверждал, что и тело Господне было не единосущно нам. — После сего Евтихий низложен. Однакож он подал Феодосию жалобу, будто Флавиан исказил действительные документы Собора. Вследствие сего составился новый Собор — сперва в Константинополе, из соседственных епископов, на котором они, вместе с несколькими правительственными лицами, судили Флавиана. Когда же найдено было ими, что соборные докумепты правильны; то съехался второй Собор уже в Ефесе[85][86].

ГЛАВА 10. О том, сколько безумных поступков совершено было Диоскором и Хрисанфием на ефесском Соборе.

На том Соборе председательсгвовал Диоскор[87], александрийский после Кирилла епископ. Так устроил это, по ненависти к Флавиану, сильный тогда при царском дворе вельможа Хрисанфий[88]. На ефесский Собор приехал со множеством своих иереев иерусалимский епископ Ювеналий[89], бывший и прежде в Ефесе[90]. С ними заседал и предстоятель антиохийский после Иоанна, Домн[91]. Там же находился и епископ Юлий, занимавший место епископа старейшего Рима, Льва. Туда же прибыл и Флавиан с своими епископами. Ибо Феодосий предписывал Элпидию[92][93] слово в слово так: «епископам, которые прежде судили благоговейнейшего архимандрита Евтихия, присутствовать и молчать, места судей не занимать, но ожидать общего мнения всех святейших отцев; потому что теперь подлежит исследованию собственный их суд. В этом заседании, Диоскор и его епископы, как видно из актов Собора, отменили низложение Евтихия; а напротив присудили низложить Флавиана и дорилейского предстоятеля Евсевия. В этом же заседании отлучен епископ эдесский Ива, и низложены епископ кирский Даниил, тирский Ириней[94], вивлийский Акилин[95]. Рассуждаемо было также и о епископе Константины Софронии. Сверх того низложены кирский епископ Феодори[96] т и антиохийский Домн, дальнейшая судьба которого мне неизвестна[97][98]. После сего, второй ефесский Собор был закрыт.

ГЛАВА 11. Писатель оправдывает нас в различии мнений и смеется над языческими баснями.

Да не посмевается над нами никто из идолопоклонников, что последующие у нас низлагают прежних, и что к вере нашей всегда присоединяется нечто новое; ибо, испытывая неизреченное и неисследимое человеколюбие Божие и желая всячески почтить и возвысить Его, мы обращаемся то к тому, то к другому мнению. И ни один изобретатель ереси между Христианами не хотел умышленно произносить хулу; ни один не решался намеренно уничтожать божественное; но всякий думал, что, утверждая это, говорит лучше предшественников. Впрочем существенное и главное исповедуется обще всеми. Троица — наше покланяемое, единица — наше славословимое. Это прежде веков рожденный Бог-Слово, для творения воплотившийся вторым рождением. Если же в ином отношении постановлялось новое: то и это бывало потому, что Спаситель наш Бог касательно того даровал нам свободу, дабы святая вселенская и апостольская Церковь говоримое так и иначе приводила к надлежащему разумению и благочестию, и чрез то выходила на один открытый и прямой путь. Вот что заставило Апостола очень ясно сказать: подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас (1 Кор. 11, 19). Причем надобно также дивиться неизреченной премудрости Бога, вещавшего святому Павлу: сила бо моя в немощи совершается (2 Кор. 12, 9). То есть, от чего расторгаются члены Церкви, то самое способствует и располагает к утверждению правых и неукоризненных догматов, — тем самым вселенская и апостольская Церковь Божия возбуждается к возрастанию и восхождению на небо. Напротив питомцы языческого заблуждевия, не стараясь познавать ни Бога, ни Его попечения о людях, ниспровергают мнения и предков, и свои собственные друг у друга. Они придумывают богов над богами; освящают и боготворят собственные страсти, чтобы, привимая таких богов, находить в этом извинение своего разврата. Так например, верховный у них отец людей и богов[99], обратившись в птицу, бесстыдно похищает Фригийского отрока, и, в воздаяние за бесстыдство, дает ему чашу, поручив поить из нее тех, кто с нектаром соглашался испивать и бесчестие[100]. Он ознаменовал себя и другими бесчисленными пороками, какие запрещаются даже самым низким людям. Обращаясь во все виды неразумных животных, этот, из всех их животное самое неразумное, является двуполым, но бременеет не чревом, а бедром, чтобы и это было у него вопреки прпроде. Плодом такого бременения был Бахус[101], существо также двуполое, лпшившее себя той и другой природы, начальник шумных пирушек, пьянства, похмелья, чревоотягчения и других, пропсходящих отсюда зол. Тому же щитодержателю и громовержцу приписывают и еще нечто похвальное, называя его отцеубийцею, совершителем крайнего из всех беззаконий, которое учинил он потому, что Сатурн[102], дав ему жизнь, под влиянием бедственной судьбы, изгнал его из царства. А что сказать об обоготворенном у них блуде, над которым поставили они родившуюся из раковины кипрскую Венеру[103], ненавистницу воздержания, будто какого преступного и негодного дела, и любительницу блуда и всякой срамоты, желающую, чтобы этим снискивали ее благоволение? С нею вступает в позорную связь Марс[104], и, чрез хитрость Вулкана[105], становится зрелищем и предметом смеха для богов[106]. Надобно по всей справедливости смеяться над их Фаллами, Ифифаллами, Фаллагогиями[107], над их огромным Приапом[108] и Паном[109], чтимым за постыдный уд, над их элевсинскими таинствами[110], достойными похвалы только за то, что их не видит солнце, что они осуждены соблюдаться во мраке. Но оставим это постыдным чтителям и предметам постыдно чтимым, и, направив своего коня к его цели, представим пред очи всех прочие события, совершившиеся в царствование Феодосия.

ГЛАВА 12. Как царь Феодосий изгнал ересь Нестория.

Он написал всехвальное определение, находящееся в первой книге так называемого Юстинианова кодекса: числом оно третье под первым заглавием. В этом определении он, возбужденный свыше, Нестория, векогда пользовавшегося его благоволением, как пишет о том сам Несторий, — осудил, так сказать, всеми выражениями суда и подверг анафеме. А написал он слово в слово так: «повелеваем еще ревнителей нечестивой веры Нестория, или последователей беззаконного его учения, — если то будут епископы, или клирики, — изгонять из святых церквей, а когда миряне, — анафематствовать»[111]. Приписываются ему и другие законоположения относительно нашей веры, и все они показывают пламенную его ревность.

ГЛАВА 15. О святом Симеоне Столпнике.

В те времена процветал и славился также святой и вечной памяти Симеон, первый показавший пример стояния на столпе, где местопребывание его доходило едва до двух локтей в окружности. В Антиохии тогда епископствовал Домн. Пришедши к Симеону, он дивился его стоянию и образу жизни, и пожелал таинственной трапезы с ним. Поэтому оба они сошлись и, священнодействием приготовив непорочное Тело, преподали друг другу животворное общение. Во плоти подражая житию небесных Сил, Симеон отрешался от земных вещей и, побеждая природу, тяготеющую долу, стремился к вышнему. Находясь в средине между небом и землею, он беседовал с Богом и прославлял Его с Ангелами. С земли возносил он молитвы к Богу за людей, а с неба испрашивал всевышнее благоволение людям. Сотворенные им знамения описал некто из бывших тогда самовидцев. Описал и красноречиво изложил их также кирский епископ Феодорит[112]. Но в их сказаниях, большею частию недостает того, что сохранилось у отшельников святой пустыни, и что мы слышали от них. Когда Симеон, этот ангел на земле, во плоти житель вышнего Иерусалима, показал новый и до того времени неизвестный людям способ подвижничества; тогда обитатели святой пустыни послали к нему некоего брата и заповедали ему спросить: «что это за странный образ жизни? для чего он, оставив проложенный и святыми мужами проходимый путь, идет иным, необыкновенным и для людей вовсе неизвестным»? и вместе с тем внушали ему сойти и совершать путь избранных отцов. Если он покажет готовность к сошествию, то пустынники позволяли ему жить своим образом; ибо послушание его было бы знаком того, что он подвизается таким образом под руководством Божиим: а когда станет упорствовать, либо окажется рабом своего хотения и не покорится их внушениям; — то повеливали совлечь его насильно. Тот брат пришел к Симеону, и только что объявил ему повеление отцев, — он, желая исполнить волю их, тотчас-же спустил одну ногу. Тогда пришедший позволил ему совершить свой пугь, сказав: «укрепляйся и будь мужествен; стояние твое от Бога». Это весьма достопамятное дело опущено теми, писавшими о Симеоне мужами. В него вселилась толикая сила благодати Божией, что, когда самодержец Феодосий определил антиохийским Иудеям возвратить их синагоги, которые пред тем отняты были у них Христианами, — он и самому Феодосию писал с таким дерзновением и так укорял его, благоговея пред одним своим Царем (Богом), что тот царь, отменив свое повеление, сделал все в угодность Христианам, даже лишил власти префекта, который доложил ему об этом, и просил, по собственному его выражению[113][114] святейшего и воздушного мученика возносить о нем молитвы и преподать ему свое благословение. Такую подвижническую жизнь во плоти проводил Симеон пятьдесят шесть лет; то есть, в первом монастыре, где питаем был божественным учением, провел он девять лет, да в так называемой Мандре — сорок семь лет; именно — в одном ущелье совершал подвиги десять леть, на ближайших столпах семь лет, да на столпе сорокалоктевом тридцать лет. Святейшее тело Симеона, по отшествии его отсюда, впоследствии перенесено было в Антиохию[115]. Это случилось в царствование Льва, когда в Антиохии предстоятельствовал Мартирий[116]. В то время, предводитель восточных войск, Ардавурий[117], с бывшими при нем военными и прочими чинами, пришел к той Мандре и охранял досточтимое тело блаженного Симеона, чтобы стекшиеся жители ближайших городов не похитили его. Потом святейшее тело его перенесено было в Антиохию, и на пути сопровождалось величайшими чудесами. Требовал его себе у Антиохийцев и самодержец Лев[118]; но жители Антиохии отправили к нему прошение и писали так: «поелику город наш не имеет стены, — ибо вследствие гнева Божия она упала, то мы перенесли к себе святейшее тело, чтобы оно служило нам стеною и ограждением». — Тронутый этим, царь внял их прошению и оставил им святейшее тело. Многие останки его сохранились и до нашего времени. Святую главу Симеона я сам видел со многими иереями. Это было при епископстве блаженной памяти Григория, когда Филиппик[119] требовал, чтобы, для охранения восточных войск, высланы были ему честные останки святых. Удивательно, что волоса на его главе не утратились, но сохранились как у живого и обращающагося с людьми. Сохранилась также и кожа на его челе, хотя сделалась морщиниста и жестка. Уцелела и большаа часть зубов, кроме тех, которые насильно вырваны руками верующих; и самый вид их показывает, каков и как велик был человек Божий Симеон. При главе лежит и сделанная из железа цепь[120], с которою многовосхваляемое подвижническое тело разделило дарованную ему от Бога почесть; ибо то любимое железо не оставило Симеона и после его смерти. Я подробно описал бы жизнь сего подвижника — в той мысли, что повествование о нем принесло бы пользу и мне и читателям, есля бы она не изложена была обширнее, как выше сказано, Феодоритом.

ГЛАВА 14. О звезде, часто являвшейся в портике, около столпа святого Симеона, которую видел и писатель, видели и другие; также о главе святого.

Предам истории и другое, что я видел. Мне сильно хотелось посмотреть на убежище этого святого. От Феополиса оно отстоит стадий на тридцать, и лежит на самой вершине горы. Туземцы называют его Мандрою[121][122], и это название оставил тому месту своего подвижничества, думаю, святейший Симеон. Склон горы простирается стадий на двадцать. Храм построен так, что имеет вид креста и с четырех сторон украшен портиками, к которым примыкают красиво сложенные из полированного камня колонны, очень высоко возносящиеся своими вершинами. Посредине — открытый двор, отделанный с величайшим искусством, — и там-то стоит сорокалоктевой столп, на котором тот воплощенный Ангел на земле проводил жизнь небесную. На верху каждого из упомянутых портиков есть отверстия, обращенные то к двору, то к другим портикам, и называемые иногда окнами. Так вот с левой стороны столпа, при всем собравшемся там народе и во время торжественного хода поселян вокруг столпа, я видел в самом отверстии чрезвычайной величины звезду, разбегавшуюся и блиставшую по пространству всего отверстия, — и видел не одиножды, не дважды, не трижды, а многократно. Она то вдруг исчезала, то опять неожиданно появлялась; и это бывало только в праздники святого. Есть люди, которые говорят, — да и нельзя не верить такому чуду, частию по достоверности говорящих, частию по сравнению этого с тем, что мы сами видели, — что усматривали и лице его, летавшее туда и сюда, и длинную его бороду, и голову, по обычаю, покрытую тиарою. Для составления хода, мужчины вступают туда беспрепятственно, с своими вьючными животными, и многократно обходят столп. Но стража, не могу сказать почему, строго наблюдает, чтобы женщины не входили внутрь храма. Они дивятся чуду, стоя вне, за порогом: ибо против блистающей звезды есть одна дверь.

ГЛАВА 15. О святом Исидоре Пелусиоте и киринейском епископе Синезие.

В то же самое царствование сиял и Исидор[123][124], которого слава, как выражаются поэты, обширная, повсюду распространена и словами его и делами. Он так измождал свою плоть трудами, и так утучнял душу возвышенными помыслами, что на земле приобщился жизни ангельской, и постоянно был живым памятником монашеского жития и Богосозерцания. Много писал он весьма полезного, и между прочим писал к епископу блаженной памяти Кириллу; из чего ясно открывается, что он был современником этого святителя. Но стараясь сделать свое повествование, сколько возможно, занимательным, я должен сказать и о Синезие киринейском[125][126], которого память способна украсить мою историю. Этог Синезий был вообще человек ученый; а философию изучил до такой степени, что ему удивлялись и Христиане, которые оценивают явления, не увлекаясь ни пристрастием, ни противустрастием. Они-то зверяют, что Синезий удостоился спасительного возрождения, и принял иго священства, но не допустил учения о воскресении[127][128] и не хотел исповедать его. Впрочем, возрождавшие его весьма справедливо догадывались, что за добродетелями сего мужа последует и это; ибо благодать Божия не терпит никакого недостатка. И они не обманулись в своей надежде; потому что о качестве и количестве его совершенств выразительно и красноречиво свидетельствуют во-первых — писанные им, по принятии священства, послания, во вторых — посвященная им Феодосию речь[129][130], и другие плоды полезных его трудов.

ГЛАВА 16. О том, как Игнатий Богоносец, перенесенный из Рима, положен был Феодосием в Антиохии.

В то же время[131][132], по сказаниям ритора Иоанна и других, произошло перенесение угодника Божия, Игнатия, который, согласно с своим желанием, нашел себе гроб в утробе зверей, среди римского амфитеатра, и от которого оставшиеся более крупные кости, по прошествии многих лет, перенесены были в Антиохию и положены в так называемой усыпальнице[133] (κοιμητηριω)[134]. Это совершил Феодосий, по воле всеблагого Бога, повелевшего почтить Богоносца большею честию, и этому победоносцу и мученику посвятить храм, посвященный некогда демонам, и у туземцев называвшийся храмом гения (τυχαιον). Итак, прежний храм гения стал благопотребным обиталищем и святым домом Игнатия, когда положены были в нем священные останки мученика, ввезенные в город[135] на колеснице с священною торжественностию. По сему случаю, доселе ежегодно совершается народный праздник, и возобновляется всеобщая радость, которой священноначальник Григорий дал вид еще более торжественный. С этого-то времени угодно было Богу священные гробы святых делать предметом чествования; ибо, — когда Аполлон Дафнийский, которого пророчественным органом был Кастальский источник, не мог провещевать на вопросы Юлиана, потому что уста его совершенно заграждались соседством святого Вавилы, — тот губитель, богоненавистный тиранн, против воли и как бы побуждаемый бичем, почтил святого перенесением; так что тогда же построен был для него близ города и великолепный храм, который сохранился доныне. Все это дозволено было сделать к той мысли, чтобы демоны без опасения уже совершали свое, как они, говорят, обещали Юлиану. Между тем, во всем этом открывается промышление Спасителя Бога, чтобы с одной стороны обнаружилась сила мучеников, а с другой — честные останки святого мученика перенесены были в чистое место и почтены прекраснейшим храмом.

ГЛАВА 17. О скифском царе Аттилле, как он опустошал восток и запад; также о бывшем в то время дивном знамении, и о других страшных знамениях в мире.

В эти времена скифский[136] царь Аттилла[137] воздвиг ту войну, о которой столь много говорили, и которую столь обстоятельно и красноречиво описал ритор Приск, с величайшею занимательностью рассказывая, как Аттилла нападал на восточные и западные обласги Империи, сколько каких взял и покорил городов, и после каких дел переселился из этой жизни. В царствование того же Феодосия случилось величайшее и страшное землетрясение[138] почти в целой вселенной, и превосходило все прежние землетрясения; так что в столице обрушились многие башни и повалилась длинная, так называемая херсонская стена, в некоторых же местах разверзлась земля и поглотила множество селений. Вообще неисчислимы были бедствия на суше и на море: там высохли источники, богатые водою; а здесь явилось множество воды, которой прежде не было; инде сами собою с корнями выторглись из земли дерева и, громадно скучившись, получили вид гор; море выбрасывало мертвую рыбу и поглотило множество лежавших на нем островов; стоявшие на море корабли вдруг очутились на суше, потому что воды отступили назад. Это бедствие поразило многие места Вифинии, Геллеспонта и обеих Фригий, и довольно долго повторялось на земле, хотя уже не с такою силою, как в самом начале; но ослабевало мало-помалу, пока совсем не прекратилось.

ГЛАВА 18. О постройках в Антиохии и о строителях.

В эти времена Феодосий прислал управлять Антиохиею Мемнония, Зоила и Каллиста, мужей украшавшихся нашею верою. Мемноний, со всем изяществом и великолепием, с самого основания, перестроил[139][140] так называемый у нас Псефион, и посредине его оставил открытый двор. Зоил построил царский портик, стоящий с южной стороны портика Руфинова и сохранивший его имя до нашего времени, хотя постройки в нем по случаю разных повреждений сменились. А Каллист воздвиг великолепное и блистательное здание, которое и у древних и у нас называется портиком Каллиста, и находится пред тем местом, где бывает судопроизводство, прямо против площади, на которой стоит прекрасный дом, назначенный в жилище дуумвирам. После сих мужей прислан был в Антиохию предводитель восточных войск Анатолий[141], который, соорудив портик, называемый Анатолиевым, украсил его различными материалами. Эти сведения, конечно, посторонние; но для людей любознательных будут не неприятны.

ГЛАВА 19. О разных войнах в Италии и Персии, происходивших в царствование Феодосия.

В те времена Феодосиева царствования, когда над Римом владычествовал Валентиниан[142], в Европе происходили непрестанные возмущения, которые Феодосий подавлял, высылая морем и сушею великие массы сухопутного и морского войска[143]. Подобным образом одолевал он и высокомерие Персов, когда царствовал над ними Исдигерд[144], отец Варарана[145], или, по мнению Сократа[146], сам Вараран; так что чрез посольство их даровал им мир[147], который продолжался до двенадцатого года царствования Анастасиева[148]. Об этом повествуют и другие; но в сокращениом виде весьма занимательно рассказывает и епифянский сириянин Евстафий, описавший также взятие Амиды. Тогда же, говорят, процветалии поэты — Клавдиан[149][150] и Кир[151][152]. Последний достиг самой высокой степени префектства, каковое достоинство наши предки называли придворною префектурою[153]. Был он и вождем западных войск в то врема, как Карфагеном овладели Вандалы, под предводительством Гизериха[154].

ГЛАВА 20. О царице Евдокии и о дочери ее Евдоксии, также о путешествии ее в Антиохию и Иерусалим.

Этот Феодосий, при посредстве своей сестры, царицы Пульхерии[155], женился на Евдоксии[156], родом Афинянке, имевшей способность прекрасно говорить и благолепную наружность, женился, когда она приняла спасительное крещение. От ней родилась у него дочь Евдокия, которая впоследствии, пришедши в возраст бракосочетавающихся, вышла замуж за самодержца Валентиниана; для этого он из старейшего Рима приезжал в Константинополь. Потом, чрез несколько времени, путешествуя в святой город Христа Бога нашего[157], Евдоксия была и здесь (в Антиохии) и, говоря речь к здешнему народу, заключила ее следующим стихом:

Она разумела под этим выселение Антиохийцев из Эллады. А кто хочет подробно знать историю сей колонизации, тот сведения о ней найдет у географа Страбона[158][159], у Флегонта и Диодора сицилийского[160], у Арриана и поэта Пизандра[161][162], также у превосходных софистов Улпиана[163][164], Ливания[165][166] и Юлиана[167][168]. Тогда жители Антиохии почтили ее искусно выработанною медною статуею, которая сохранилась и доныне. По ее просьбе, Феодосий к этому городу присоединил значительную часть местности, проведши его стену до самых ворот дафнийского предместия, как может видеть всякий желающий; ибо следы прежней стены сохранились до нашего времени, и остатки ее служат как бы указателями для зрителей. Впрочем иные говорят, что стена города распространена Феодосием Старшим, который тогда же, за полусгоревшую баню Валента подарил городу двести литров золота.

ГЛАВА 21. О благодеяниях Евдокии, оказанных Иерусалиму; также о разницах в образе жизни и правилах палестинских монахов.

Из Константинополя в Иерусалим Евдокия путешествовала два раза. Для чего предпринимала она эти путешествия и чего собственно хотела, предоставляем говорить историкам: хотя, мне кажется, они говорят несправедливо[169]. Прибыв в святый город Христов, она совершила многое в честь Спасителя Бога: строила благоговейные монастыри и так называемыя лавры[170][171], в которых уставы различны, хотя образ жизни направляется к одной и тойже богоугодной цели. В одних отшельники живут сообща, не задерживаясь ничем, тяготеющим к земле, ибо у них нет золота. Но что я говорю о золоте? у них нет ни собственной одежды, ни собственной пищи: потому что тот плащ или кафтан, в который теперь оделся один, немного спустя надевает другой; так что одежда всех их принадлежит как будто одному, и одежда одного — всем. Общий у них и стол, состоящий не из мяс, изящно приправленных, и не из других кушаньев, а из одних овощей и зелени, достаточной только к тому, чтобы можно было жить. Обще также денно и нощно возносят они к Богу молитвы, и так измождают себя, такими сокрушают себя трудами, что кажется видишь подземных мертвецов, только не в гробах. Часто совершают они и так называемые сверхзаконные[172][173] подвиги, по два и по три дня содержа пост. А есть и пятидневники; даже постятся и долее, и едва принимают пищу необходимую. Другие же, шествуя путем противоположным этому, заключаются в своих хижинах поодиночке; а их хижины имеют такую широту и высоту, что в них нельзя ни прямо стоять, ни без боязни склоняться. Это, по слову Апостола, жизнь в вертепах и в пропастех земных (Евр. 11, 38). Иные из них изливают свои молитвы пред Богом, обитая вместе с зверями в каких-нибудь незаметных расселинах земли. Придуман ими и еще род жизни, превосходящий силу всякого мужества и терпения. Они проникают в сожигаемую солнцем пустыню, и, сокрывая одни тайные члены своей природы, как мужчины, так и женщины, прочее тело в ужасным морозам, и знойному воздуху предают нагим, и не обращают внимания ни на жар, ни на холод; совсем отвергают также употребляемую людьми пищу и питаются прямо от земли, срывая прозябения, чтобы только жить, и потому называются пасущимися. По временам они становятся зверовидными: то есть, изменяют телесный свой образ; да и образ мыслей получают несвойственный людям. Прохожие, увидав их, убегают; а когда кто погонится за ними, — они, пользуясь либо быстротою ног, либо каким-нибудь недоступным местом земли, тотчас скрываются. Скажу и еще об одном роде жизни, о котором едва было не забыл, хотя он превосходнее всех. Между ними конечно, весьма немного, но есть и такие, которые, чрез добродетель достигнув бесстрастия, возвращаются в мир и, среди шума притворяясь помешанными, таким образом попирают тщеславие, — по словам мудрого Платона, последнюю обыкновенно снимаемую с души одежду. Любомудрие научило их есть без чувства и в харчевнях и в мелочных лавках, не стыдясь ни места, ни лица, вообще ничего. Не редко посещают они бани, и там бывают и моются большею частию с женщинами, покорив страсти так, что имеют полную власть над своей природою, и не склоняются на ее требования ни взглядом, ни прикосновением, ни даже объятиями девы. С мужчинами они — мужчины, с женщинами — женщины, и хотят иметь не одну, а обе природы. Кратко сказать: в доблестной и богоносной их жизни, добродетель противодействует законам природы и предписывает ей собственные законы, чтобы, то есть, она не принимала ничего необходимого до сытости. Закон повелевает им алкать и жаждать, а тело покрывать столько, сколько требует необходимость. Житие их на самых точных весах взвешивается так, что, по мере восхождения их в противуположную сторону, тяготение становятся неощутимым, хотя оно бывает и весьма различно; ибо как в них смешаны противоположности, то благодать Божия, соединившая несмесимое, предметы соединения снова разделяет так, что и жизнь и смерть, противоположности по природе и действиям, обитают в них совместно. Отсюда, если действует в них страсть, — им быть мертвыми, и в гробах; а когда пробуждается молитва к Богу, они должны проявлять крепость тела и бодрость сил, хотя бы уже вышли из возраста. Обе жизни их сплетены между собою так, что пусть они вовсе оставили плоть, все продолжают жить и сообщаются с живущими, прилагая к телам пластыри, перенося к Богу глас молящихся, и подобно как в прежней жизни, совершая прочее, что не требует вещей необходимых и не ограничено местом, — все продолжают слушать других и со всеми беседовать. Бывают еще у них частые и неутомимые коленопреклонения и многотрудные стояния, тогда как их возраст и произвольная слабость оживотворяются к этому одним желанием. Это какие-то бесплотные борцы и бескровные бойцы, вместо открытых и роскошных обедов содержащие пост, и вместо сытных блюд не вкушающие, сколько это возможно, ничего. А когда приходит к ним странник, хотя бы рано поутру, — они принимают его с таким радушием и благожеланием, что выдумывают другой род поста, — едят нехотя. Удивительное дело! как много нужно им для достаточного питания себя, и сколь малым они довольствуются! Враги своих хотений и своей природы, они служат хотениям ближних, чтобы всеми средствами изгонять удовольствия плоти, и чтобы правительницею была душа, всегда избирающая и сохраняющая наилучшее и богоугоднейшее. Блаженны они, следуя и здесь такому роду жизни; но еще блаженнее, когда переселяются отсюда в жизнь другую, которой непрестанно жаждут, и это вожделенное стремятся поскорее увидеть!

ГЛАВА 22. О том, что построила в Палестине царица Евдокия, и о храме первомученика Стефана, где благочестно погребена она; также о кончине царя Феодосия.

И так сожительница Феодосия, встречаясь со многими такими мужами, построила, как я сказал, много таких и монастырей. Сверх того, возобновляя стены Иерусалима, в расстоянии от него на одну стадию воздвигла величайший, по высоте и красоте, превосходный храм в честь перводиакона и мученика Стефана, где, по переселении в жизнь нестареющую, была и положена. Когда же после того, или, как некоторые думают, еще прежде Евдокии, перешел из сей жизни и Феодосий, служивший государству тридцать восемь лет; тогда власть над римскою Империю принял доблестнейший Маркиан. А что происходило во время его управления востоком, о том будет ясно рассказано в следующей книге, — если только подаст мне свою помощь воля Всевышнего.