Церковная история - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евагрий Схоластик (КНИГА ПЯТАЯ.) #6

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА 1. О провозглашении Юстина и о нраве его.

Таким-то образом Юстиниан, возбудив везде смятение и тревоги, и при конце жизни получив достойное этих дел возмездие, перешел в преисподние судилища; а сын его сестры Юстин, которому доверено было хранение дворца и который поэтому на латинском языке называется куропалатою[572], облекся после него в порфиру. Между тем ни о смерти Юстиниана, ни об избрании Юстина никто, кроме приближенных его, не знал, пока сам он не явился да конское ристалище, чтобы сделать с своей стороны и принять от других то, что прилично царю. Так как это событие ни в ком не возбудило посягательств; то он возвратился во дворец. Первое его повеление было — отпустить к своим престолам собранных отовсюду иереев, чтобы они проходили обычное служение, не вводя ничего нового в вере. И такое дело его достойно похвалы. Но по жизни своей он был беспорядочен: совершенно утопал в роскоши и постыдных удовольствиях; был страстный любитель чужого имущества, так что все употреблял, как средство для беззаконной корысти, и не боялся Бога даже в раздаянии священных степеней, которые продавал кому случалось, открыто полагая их предметом торговли[573]. Будучи же одержим двумя пороками — наглостью и малодушием, он, во-первых, вызывает к себе своего родственника Юстина[574], который пользовался у всех великою славою, как по своей опытности в делах воинских, так и по другим достоинствам, — и в то время находился при Истре, удерживая переправу Аваров. А Авары — племя скифское, жившее в кибитках и кочевавшее на равнинах по ту сторону Кавказа. Убежав от соседей своих Турков, которые нападали на них[575], они пришли к Босфору; потом, оставив берег так называемого Евксинского Понта, где по всему пространству обитают варварские народы (хотя были здесь города, крепости и гавани, построенные Римлянами, когда в этих местах поселялись либо неспособные к службе воины, либо получали оседлость высылаемые царями переселенцы), шли вперед, сражаясь на пути со всеми Варварами, пока наконец достигли берегов Истра и отправили посольство к Юстиниану[576]. Оттуда-то отозван был Юстин, как бы для получения того, что следовало ему по взаимному договору с Юстином самодержцем; ибо, так как оба они по блеску внешней жизни были близки друг к другу, и обоим им, по-видимому, равно могло принадлежать царство, то после многих переговоров было решено между ними, чтобы тот, кто взойдет на царство, отдал второе место другому, и этим вторым местом в царстве отнял право на преимущество у всех прочих.

ГЛАВА 2. Об умерщвлении Юстина, племянника Юстиниана.

Итак Юстин принял этого Юстина с великою, по-видимому, благосклонностью, но, спустя немного, выдумывая различные предлоги, отнял у него оруженосцев, копьеносцев и телохранителей, и запретил ему доступ к себе, а сам между тем сидел дома. Затем, по повелению царя, Юстин переехал на жительство в великую Александрию[577], и там жалким образом умерщвлен был рано ночью, когда еще находился в постели, получив такое воздаяние за благоразумие в государственном правлении и за отличные военные доблести. И не прежде оставили свой гнев и насытились кипящею ненавистью царь и супруга его София, как увидели отрубленную голову Юстина и попрали ее ногами.

ГЛАВА 3. О преступниках Аддее и Еферие.

Немного спустя, царь, за оскорбление Величества[578], предал также суду Еферия и Аддея[579], — членов Сената, при Юстиниане занимавших высшие и первые должности[580]. Еферий признался, что он хотел, отравить царя ядом, и говорил, что соучастником такого покушение и во всем помощником был у него Аддей. А этот с страшными клятвами утверждал, что ничего подобного не знает. Однакож оба они были обезглавлены. Аддей, пред самым отнятием у него головы, сказал, что в этом он действительно оклеветан, впрочем терпит справедливо от всевидящего Судии; потому что, пользуясь чародеяниями, убил придворного префекта Феодота[581]. Так ли это было на самом деле, — сказать не могу. Довольно, что оба они были преступники: Аддей был неистовый деторастлитель, а Еферий позволял себе всякую клевету, именем царского дома, который вверен был ему при Юстиниане, и расхищал имущество как живых, так и умерших. И вот как они прекратили жизнь свою.

ГЛАВА 4. О начертании веры нашей, которое написал Юстин, ко всем повсюду Христианам.

Между тем Юстин пишет ко всем Христианам эдикт в следующих выражениях: «Во имя Господа Иисуса Христа Бога нашего, Самодержец Кесарь Флавий Юстин, Верный во Христе, Милостивый, Величайший, Благотворец, Аламанский, Готфский, Германский, Антский, Франкский, Герульский, Гепидийский, Благочестивый, Счастливый, Славный, Победитель и Триумфатор, Всегдадосточтимый, Август. Мир мой даю вам, говорит Господь Христос, истинный Бог наш (Иоан. 14, 27). Мир мой оставляю вам, Он же возвещает всем людям (там же). А это означает не иное что, как (заповедь), чтобы верующие в Него соединялись в одну и туже Церковь, единомудрствуя в правом христианском учении и отвращаясь тех, которые говорят или мыслят противное; ибо для всех людей первым (условием) спасения постановлено исповедание правой веры. Поэтому и мы, последуя Евангельским завещанием и святому символу, или учению святых отцев, всех увещеваем собраться в одну и ту же Церковь и помысл, веруя во Отца и Сына и Святого Духа — Троицу единосущную, и прославляя единое Божество, или естество и существо словом и делом, и единую силу, власть и действие, в трех ипостасях или лицах, в которые мы крестились, в которые уверовали и которым сочетались; ибо мы покланяемся Единице в Троице, и Троице в Единице, имеющей непостижимое как разделение, так и единение, — Единице по существу или по Божеству, Троице же по частным свойствам, то есть, ипостасям или лицам. Она, так сказать, разделяется, будучи нераздельна, и соединяется, пребывая раздельною; ибо в трех одно Божество, и эти три — одно; так как в них — Божество, или точнее сказать, он — Божество. Исповедуем Богом Отца, Богом Сына, Богом Святого Духа, когда каждое лице рассматривается само по себе и ум разделяет неразделимое. (Исповедуем) также Богом — трех, мыслимых вместе по тожеству движения и природы; ибо должно и исповедовать единого Бога, и проповедовать три ипостаси или свойства. Исповедуем же и самого единородного Сына Божия, Бога-Слово, прежде веков и безвременно от Отца рожденного, несотворенного, в последние дни нас ради и нашего ради спасения сшедшего с небес, и воплотившегося от Духа Святого и Владычицы нашей святой славной Богородицы и Приснодевы Марии, и рожденного из нее. Он есть Господь наш Иисус Христос, единый от святой Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу; ибо к Святой Троице не прибавилось четвертого лица, когда воплотился единый от святой Троицы, Бог Слово. Господь наш Иисус Христос есть один и тот же, единосущный Богу и Отцу по Божеству, и единосущный нам по человечеству, страстный плотью и бесстрастный Божеством. Мы признаем не другого Бога-Слово чудодействовавшего, а иного страдавшего, но исповедуем одного и того же Господа нашего Иисуса Христа, Слово Божие, воплотившегося и совершенно вочеловечившегося; исповедуем одного и того же с Его чудесами и страданиями, которые Он потерпел плотью добровольно для нашего спасения; ибо не человек какой-нибудь предал себя за нас, но сам Бог Слово, неизменно соделавшись человеком, подъял за нас плотью как добровольное страдание, так и смерть. Итак, исповедуя Его Богом, мы не отвергаем и того, что Он есть человек; а исповедуя Его человеком, не отрицаем и того, что Он есть Бог. Посему, исповедуя единого и того же Господа нашего Иисуса Христа, состоящего из той и другой природы — Божества и человечества, мы в это единение не привносим слияние; ибо, став для нас человеком, Он чрез это не перестанет быть Богом. Равным образом, будучи по естеству Бог и в отношении к нам имея непостижимое подобие, Он не отречется быть и человеком. Напротив, как в человечестве Он пребыл Богом, так, и будучи в величии Божества, ни чем не менее (пребывает) человеком. Ту и другую природу Он соединяет в одном и том же (существе): Он есть Еммануил, единый Бог и вместе человек. Таким образом, исповедуя одного и того же совершенным в Божестве и совершенным в человечестве, из каковых (естеств) Он и состоит, мы не привносим в единую сложную Его ипостась разделение на части или сечение, но означаем не уничтожаемое единением различие естеств; ибо ни Божеское естество не пременилось в человеческое, ни человеческое не превратилось в Божеское, а лучше, — тогда как каждое мыслится и существует в определении и понятии собственного естества, совершилось, говорим, единение по ипостаси. Единение же по ипостаси означает, что Бог-Слово, то есть, единая ипостась из трех ипостасей Божества, не с предсуществовавшим человеком соединился, но в утробе Владычицы нашей святой славной Богородицы и Приснодевы Марии сотворил себе из нее в собственной своей ипостаси плоть единосущную нам, подобострастную по всему, кроме греха, и одушевленную словесною и разумною душою; ибо Он в себе самом имел ипостась, и соделался человеком, и есть единый и тот же Господь наш Иисус Христос, спрославляемый Отцу и Святому Духу. Размышляя о неизреченном Его единении, мы право исповедуем воплотившимся единое естество Бога-Слова, когда плоть одушевлена была душою словесною и разумною. И, с другой стороны, принимая в рассуждение различие естеств, говорим, что их два, не вводя никакого разделение; ибо в Нем находится и то и другое естество. Посему мы исповедуем единого и того же Христа, единого Сына, единое лицо, единую ипостась, Бога и вместе человека. Всех же, не согласно с этим мудрствовавших или мудрствующих, анафематствуем, признавая их чуждыми святой Божией кафолической и апостольской Церкви. Итак, когда возвещаются нам правые догматы, преданные святыми Отцами, мы увещеваем, или лучше — умоляем всех вас стекаться в одну и ту же кафолическую и апостольскую Церковь; ибо, хотя сами находимся и на высоте царства, однакож, для единомыслия и единения всех Христиан, не отказываемся употреблять такие слова, чтобы великому Богу и Спасу нашему Иисусу Христу от всех воссылалось единое славословие, и чтобы впредь никто уже не искал повода вдаваться в словопрение о лицах или слогах; потому что слоги ведут к единой и правой вере и мысли, так как в святой Божией кафолической и апостольской Церкви и до ныне содержится обычай и во всем твердое и не подверженное нововведением правило, имеющее пребыть во все последующее время». — С этим эдиктом конечно все согласились, говоря, что он изложен правильно; но расторгшееся не совсем соединилось в одно, — хотя царь ясно высказал, чтобы твердость и ненововводность сохранялись в церквах и на будущее время.

ГЛАВА 5. О низвержении феопольского епископа Анастасия.

Юстин низложил с феопольского престола Анастасия, обвиняя его в растрате церковного имущества и говоря, что эта растрата сделана была на излишние и неприличные расходы, и также — в дерзости по отношению к себе. Именно, Анастасий на вопрос, — для чего он в таком множестве разбрасывает церковное имущество, — прямо сказал: для того, чтобы оно не было отнято всеобщею язвою — Юстином. Впрочем Юстин, говорят, за то вознегодовал на Анастасия, что, когда последний рукополагался в епископа, а тот требовал от него денег, рукополагаемый не согласился дать их. Некоторые, желавшие, думаю, служить видам царя, взводили на Анастасия и кое-что другое.

ГЛАВА 6. О том, что после Анастасия сделался епископом Григорий, и о нраве его.

После Анастасия на святительский престол восходит Григорий, которого слава, говоря словами поэтов, была широка. С первого возраста вступив на поприще монашества, он подвизался так мужественно и терпеливо, что скоро, еще в молодости, достиг высших степеней и сделался настоятелем византийского монастыря, в котором положил вести аскетическую жизнь. Потом, по повелению Юстина, он настоятельствовал и над Синайскою горою, где подвергался величайшим опасностям, быв осаждаем кочующими Арабами. Доставив наконец этому месту превосходный мир, он вызван был оттуда на архиерейство. Умом и добродетелями души превосходил он всех, настойчиво выполнял каждое преднамереваемое дело, недоступен был для страха и так тверд, что не уступал или не потворствовал (мирской) власти. А раздачу денег производил он в столь большом количестве и употреблял их на все так щедро и не жалея, что, когда выходил, то кроме людей обычных (свиты), за ним следовало множество и народа, — к нему стекались все, которые видели или узнавали, что он выходит. Честь, воздаваемая высшему (мирскому) начальству, была ниже чести, оказываемой этому мужу, потому что все сами собою старались и видеть его вблизи, и слышать, когда он беседовал. Он весьма способен был возбуждать благорасположенность к себе во всех, кто по каким-либо обстоятельствам встречался с ним. По (внешнему) своему виду был он любезен, в разговорах приятно красноречив, в делах, требовавших немедленного мнения, остр более, чем кто другой, а в исполнении их чрезвычайно быстр: и подать прекрасный совет, и обсудить как свое, так и чужое дело — являлась в нем всегдашняя готовность. Вот причина, по которой, не откладывая ничего до завтра, он сделал так много хорошего. Григорий возбудил удивление к себе не только в римских, но и в персидских царях, ибо вел себя всегда по вызову нужды и требованию времени, от которого никогда не отставал. — То и другое я объясню в своем месте. Нередко бывал он строг, а часто и гневлив, но не меньше, или лучше сказать, большею частью обнаруживал в излишестве кротость и тихость; так что к нему весьма шло мудрое изречение Григория Богослова: «строгость умеряемая благоприличием», когда первая не вредит последнему, но оба эти чувства благоприятствуют одно другому.

ГЛАВА 7. О том, что так называемые персидские Армяне присоединились к Христианам, и о причине возгоревшейся войны с Персами.

В первый год управления его епископией[582], жители бывшей некогда Великой Армении, в последствии названной Армениею персидскою, (прежде она вся подвластна была Римлянам, а потом, когда преемник Гордиана — Филипп передал ее Сапору, Римлянами удержана была так называемая Армения Малая, а вся прочая досталась Персам), — исповедуя веру Христову и страдая от Персов, особенно по отношению к своему закону[583], тайно отправили к Юстину послов с просьбою — принять их в подданство римской империи с тем, чтобы им дозволено было свободно, без всякого препятствия, совершать свое богослужение. Юстин согласился на это и, приняв некоторые, изложенные в послании к себе условия, утвердил их страшными клятвами. Тогда Армяне перебили своих начальников и с сопредельными жителями — одноплеменными и разноплеменными, принявшими их сторону, присоединились к римской империи, под предводительством Урдана, который славился у них и происхождением, и личным достоинством, и опытностью в делах воинских. Хозрой жаловался на это[584]; но Юстин отпустил (его послов), сказав им, что мирным отношениям теперь конец, что невозможно отвергать Христиан, во время войны перебегающих к Христианам. Так отвечал он, однакож к войне не готовился, но предавался обычной роскоши и, для собственных удовольствий, забывал о всем прочем[585].

ГЛАВА 8. О полководце Маркиане и об осаде Низибы.

Юстин (против Персов) посылает полководца восточных войск Маркиана, своего родственника, но не дает ему ни достаточного войска, ни других нужных для войны припасов. Маркиан, к явной опасности и на беду всему, прибыл в Месопотамию весьма с немногими, и притом безоружными воинами, ведя с собою также каких-то земляников и погонщиков, которые набраны были в соседних странах. Не смотря на то, он, подошедши к Низибе, вступил в небольшой бой с Персами, когда они еще не были готовы (к сражению), и, одержав верх, осадил город[586]. Между тем Персы не удостоили даже затворить ворот и жестоко смеялись над римским войском. Тогда открывалось много чудесных явлений, предвещавших будущие бедствия: так, при начале войны, мы видели недавно родившегося теленка, у которого из шеи выходили две головы.

ГЛАВА 9. О том, что Хозрой выслал против Римлян полководца Адаармана, который причинил им много зла, а сам пошел к Низибе.

Между тем Хозрой, когда всего достаточно было приготовлено у него для войны, проводил до некоторого места (своего военачальника) Адаармана[587] и, переправив его чрез Евфрат в своей земле, отпустил во владения римские чрез так называемый Киркезий. А Киркезий есть очень удобное для Римлян местечко, лежащее на границах их государства. Его делают крепким не только стены, возвышающиеся до беспредельной высоты, но и реки Евфрат и Азора, потому что они окружают его и делают как бы островом[588]. Сам же (Хозрой) с своими (войсками), перешедши реку Тигр, направился к Низибе[589]. Все это долго было неизвестно Римлянам, так что Юстин, доверяя молве, которая говорила, будто Хозрой или умер, или находится при последнем издыхании, был недоволен медленностью войска, осаждавшего Низибу, и послав побудить Маркиана, приказал как можно скорее принести себе ключи от (городских) ворот. Однакож от этого дело нисколько не подвигалось; напротив сам Юстин чрез это подвергался великому стыду, потому что объявлял бессмысленное требование такому изнуренному войску и по отношению к такому сильному и многолюдному городу. (В этих обстоятельствах) он прежде всего сносится с епископом Феополиса Григорием; ибо епископ Низибы, будучи отличным другом Григория, от которого он получил много подарков, а с другой стороны, досадуя на оскорбления, которые Персы причиняли Христианам и которым последние постоянно были подвержены, и желая, чтобы его город находился во владении Римлян, доставлял Григорию сведения обо всем, что происходило в земле неприятельской, и обо всем доносил ему в свое время. Эти сведения Григорий тотчас сообщил Юстину, извещая его о весьма быстром походе Хозроя. Но Юстин, предаваясь обычным своим удовольствиям, не обратил никакого внимания на то, что было ему писано, и даже не хотел верить сказаниям, но был убежден в том, чего сам желал. Так обыкновенно бывает с людьми беспечными, что до исхода дела они своенравны и дерзки, а когда случится что-нибудь слышать противное своим желаниям, оказываются недоверчивыми. В самом деле, отвечая Григорию, он вполне отверг сообщенное им известие, как совершенно ложное, если же (говорил) оно и справедливо, то Персы не предварят взятия города; а когда бы и предварили, то с бесчестием отступят. Потом он послал к Маркиану Акакия, человека бесстыдного и дерзкого, и приказал ему лишить Маркиана власти, хотя бы этот стоял уже одною ногою в городе. Акакий, хотя вовсе не к пользе, послушался царского повеления и исполнил его в точности. Прибыв в лагерь и ничего не сказав войску, он в неприятельской области лишил Маркиана начальствования[590]. Но центурионы и таксиархи, через ночь узнав, что военачальник их отставлен, больше уже не являлись к войску, но удалились и, разбежавшись в разные стороны, оставили эту смешную осаду. Между тем Адаарман, с многочисленным войском из Персов и кочующих Варваров, миновав Киркезий, всячески истреблял владения Римлян, — жег, умерщвлял и ни в намерениях, ни в делах не соблюдал никакой умеренности, — брал крепости и селения в большом числе и нигде не встречал сопротивления, во-первых потому, что в них не было начальников, а во-вторых и потому, что римские войска были заперты Хозроем в Даре, следовательно фуражировка и нападения Персов могли производиться без всякой опасности. Адаарман подступил даже к Феополису и для этого употребил часть своего войска, а сам не пошел. Но здесь войско его, сверх всякого чаяния, было отражено, хотя в городе тогда никого не оставалось, кроме весьма немногих; так что и епископ, взяв с собой священные сокровища, выехал из него — особенно потому, что большая часть стены была уже разрушена и народ, подняв мятеж, требовал нового порядка дел, как это обыкновенно бывает, и преимущественно в таких обстоятельствах. Потом и эти (крамольники) разбежались и оставили город пустым, вовсе ничего не придумав ни к отражению, ни к поражению неприятеля.

ГЛАВА 10. О взятии Апамеи и Дара.

Не успевши в этом предприятии, Адаарман выжег древнюю Гераклею, в последствии названную Гагаликой, и взял Апамею, которая основана была Селевком Никатором[591] и в древности славилась благоденствием и многолюдством, а с течением времени много уменьшилась. Овладев этим городом на некоторых условиях (да и противиться было нельзя, потому что стена от ветхости лежала уже на земле), он, вопреки договору, все выжег и разграбил и, взявши в плен жителей города и близлежащих селений, удалился. С пленниками, в виде живой добычи, увел он и городского епископа, и градоначальника. Страшные свои дела он продолжал совершать и во время отступления, потому что некому было удерживать его или препятствовать ему, кроме самого незначительного войска, посланного Юстином под начальством Магна, который прежде заведовал в столице казначейством, а потом получил от Юстина в управление один из царских дворцов. Но и эти воины поспешно убежали и едва не попались в плен неприятелю. Совершив такой набег, Адаарман наконец присоединился к Хозрою, когда он еще не успел взять города[592]. Это присоединение Адаармана доставило ему весьма много силы, ибо с одной стороны ободрило его воинов, а с другой распространило страх между противниками. Адаарман нашел город обнесенным стеною, кругом которой поднят был уже огромный земляной вал и на нем поставлены елепольские машины, особенно же катапульты, посредством которых стреляют с возвышенных мест и которые обыкновенно называются каменометными. Этими-то машинами пользуясь, Хозрой в следующую зиму овладел городом, которым тогда управлял сын Тимострата, Иоанн, и весьма мало о нем заботился, а может быть и предал его (говорят и то и другое). Хозрой стоял у города с лишком пять месяцев, тогда как никто не защищал его. Взяв же этот город, он вывел из него всех жителей, — а их было великое множество, — и одних бесчеловечно умертвив, а большую часть захватив в плен живыми, самое место, как пригодное для себя, занял стражею, и потом возвратился в свои владения.

ГЛАВА 11. О том, что царь Юстин впал в болезнь сумасшествия, а попечение об империи принял на себя Тиверий.

Как скоро Юстин услышал об этом, то, не размышляя ни о чем здраво и не умея перенести бедствия по-человечески, от необузданной гордости и надмения перешел прямо к болезни сумасшествия и бешенству, и уже не понимал ничего, что происходило. Тогда управление государством принял на себя Тиверий[593], родом Фракиянин, занимавший при Юстине первые должности. Некогда Юстин посылал его с многочисленным войском против Аваров; но так как его воины не вынесли даже и взгляда Варваров, то он едва не попался в плен, и только промысл Божий, сверх чаяния, спас его и сохранил для римского престола, который от безумных предприятий Юстина подвергался опасности — пасть вместе с целым государством и толикую власть передать Варварам.

ГЛАВА 12. О том, что Траян, быв отправлен послом к Хозрою, восстановил дела Римлян.

Тиверий возымел намерение благовременное и с положением дел согласное, — такое намерение, которое поправило все прежние бедствия. Он отправил к Хозрою Траяна[594], мужа мудрого в совете государственном, и как сединами, так и разумом приобретшего уважение всех. Траян назначен был послом не от лица царя и не от государства; он долженствовал говорить в защиту одной Софии[595], которая при этом сама писала Хозрою, оплакивая (в письме) и несчастия своего мужа, и безначалие империи, и говорила, что на вдовицу, на умершего царя и на беззащитное государство нападать не должно, что и сам Хозрой, во время своей болезни, пользовался не только подобным (снисхождением), но и помощью превосходнейших врачей, которые были посланы к нему от римского Двора и излечили его болезнь[596]. Хозрой уступил этим убеждениям и, намереваясь со временем опять сделать набег на римские владения, заключил относительно восточных областей перемирие на три года, с тем однако, чтобы Армения не входила в этот договор, как будто бы то есть там могли воевать, нисколько не обеспокоивая прочих частей востока. Тогда как это происходило на востоке, на западе Варвары взяли Сирмию[597], которая сперва была во владении Гипедов, а потом передана ими Юстину[598].

ГЛАВА 15. О провозглашении на царство Тиверия и о нраве его.

В это время Юстин, по совету Софии, объявил Тиверия кесарем, и при наречении его произнес такую речь, в которой выразилась вся и древняя и новая история. Так-то человеколюбивый Бог дал ему случай и исповедать собственные грехи, и высказать полезное для будущего благосостояния государства. Когда в отдельной зале дворца, где, по древнему обычаю, совершался этот церемониал, собрались — и архиерей Иоанн, о котором мы прежде упоминали, и его сослужители, и высшие сановники, и служащие при Дворе, — Юстин, надевая на Тиверия царский хитон и возлагая хламиду, громко сказал: «Да не прельщает тебя блеск этой одежды или пышность видимых тобою предметов; увлекшись ими, я незаметно подвергся тяжким наказаниям. Исправь мои погрешности, управляя государством со всяким усердием». Потом, указывая на начальствующих, сказал, что весьма мало пользы полагаться на них, и присовокупил: «они-то привели меня к тому, что ты видишь». Высказал он много и других подобных мыслей, которые привели всех в изумление и у всех исторгли потоки слез[599]. Тиверий[600] телом был очень высок и, при высоте роста, статен более, чем кто другой — не только из царей, но и из всех людей, так что прежде всего по виду достоин был владычествовать. При этом однакож душа его была кротка и человеколюбива, — и уже первый взгляд его располагал к нему всех[601]. Он считал богатством иметь достаток для раздачи его другим не на нужды только, но и до избытка; ибо обращал внимание не на то, что должны получить просители, но на то, чего прилично ожидать им от римского царя. То золото, по его мнению, было поддельное, которое приходило от слез[602]. Поэтому и сбор податей приказал он собирателям отложить на целый год, а те области, которые опустошены были Адаарманом, и вовсе освободил от повинностей, не соображая при этом меры (понесенного ими) ущерба, но вознаграждая их гораздо щедрее. Оставил он и незаконные начальствующим лицам подарки, которыми цари прежде покупали подданных, и чтобы обеспечить их на будущее время, издал касательно этого постановление.

ГЛАВА 14. О том, что царь Тиверий, собрав многочисленное войско и послав его под предводительством Юстиниана против Хозроя, прогнал его из пределов римской империи.

Неправедно собранные деньги употребив на нужды (государства), Тиверий приготовил все потребное для войны и, сделав правильно набор с народов, живущих как по ту сторону Альпов, около Рейна, так и по сю сторону, именно с Массагетов и других скифских племен, с Паннонцев и Мизийцев, с Иллирийцев и Исавриян, он собрал такое войско из этих храбрых людей, что образовал ополчение почти во 150 тысяч отличных всадников, и прогнал Хозроя, который, тотчас после взятия Дара, следующим летом устремился в Армению и оттуда имел покушение на главный город Каппадокийцев, и первенствующий между тамошними городами — Кесарию. Хозрой до того презирал римскую империю, что, когда кесарем отправлены были к нему послы, не удостоил даже допустить их к себе, а приказал им следовать за собою до Кесарии; — там, говорил, подумаю я об их посольстве[603]. Но, увидев против себя римское войско под начальством Юстиниана, брата того Юстина, который бесчеловечно убит был (царем) Юстином, — увидев, что это войско тщательно вооружено, что трубы издают грозные звуки, что знамена подняты для битвы, что каждый воин жаждет сражения и в отличном своем убранстве дышит рвением, что конница — такая и столь многочисленная, о какой ни один царь никогда и не думал, он при этой неожиданности и нечаянности, долго изумлялся, глубоко вздыхал и уже не хотел начинать войны. Но между тем, как Хозрой откладывал, медлил и тратил время, притворяясь, будто желает сражения, на него напал предводительствовавший правым крылом Скиф Курс, и так как противопоставленные ему Персы не могли выдержать его нападения, но открыто оставляли строй, сильно поразил их. Потом устремился он на сторожевой отряд, где Хозрой и целое войско имели свой припасы, и овладел всеми царскими сокровищами и всем обозом, в глазах самого Хозроя, который все еще продолжал терпеть, думая, что для него невыносимее собственное отступление, чем нападение Курса. Овладевши таким образом великим богатством и добычею и ведя с собою вьючных животных с теми самыми грузами, которые на них были, и в том числе с священным огнем — Хозроевым Богом, Курс и его воины обскакали персидское войско с веселыми песнями и прибыли к своим около того времени, когда зажигают свечи и когда соратники их оставили уже свои ряды, потому что ни Хозрой, ни сами они не начинали сражение, а только происходили легкие перестрелки, или, как обыкновенно бывает, два войска мерялись битвами воинов один на один. Между тем Хозрой, зажегши ночью множество огней, приготовился к ночной битве, — и так как римское войско стояло двумя лагерями, то он в глухое время ночи напал на ту часть его, которая расположена была севернее, а как это войско от внезапности и нечаянности нападение отступило, обратился на близлежащий город Мелитин, который оставался без стражи и без граждан, и опустошив его огнем, приготовился к переправе чрез Евфрат. Но римские войска соединились и погнались за ним. В таких обстоятельствах, опасаясь за личное свое спасение, сам он сел на слона и переправился чрез реку, а находившиеся с ним воины в большом количестве были поглощены рекою. Захватив трупы их, он поспешно удалился. Потерпев это крайнее наказание за дерзость свою в отношении к Римлянам, Хозрой с остатками своего войска прибыл в восточные области и стал просить перемирия, чтобы никто не нападал на него. Но Юстиниан, со всем своим войском вступив в пределы персидского царства, провел там все зимнее время, и никто не беспокоил его; а при наступлении лета, без всякой потери своих воинов, возвратился домой и благополучно, с великою славою, провел лето на границе (той и другой империи).

ГЛАВА 15. О том, что Хозрой, огорченный претерпеваемым поражением, умер, и что власть над Персами после него принял сын его Ормизда.

Между тем овладевшее Хозроем крайнее уныние расстроило его тело и душу; так что, задушаемый приливом скорби, он наконец бедственно расстался с жизнью и оставил бессмертный памятник своего бегства — закон о том, чтобы персидский царь никогда не воевал против Римлян. После него царствует сын его Ормизда[604], но теперь я не буду говорить о нем, потому что меня призывают и ожидают моего слова дальнейшие события.

ГЛАВА 16. Кто были тогда епископами великих епархий.

Когда Иоанн, иначе называемый Катилиною, преставился из здешней жизни, — кормило римской епископии принял. Боноз[605], а после него другой Иоанн, потом Пелагий[606]. В царствующем граде, после Иоанна, (управлял епископией), бывший еще прежде него, Евтихий[607]. Престол в Александрии, после Аполлинария, получил Иоанн[608], а потом — Евлогий[609]. На епископию иерусалимскую, после Макария, возшел Иоанн[610], подвизавшийся аскетическою жизнью в так называемом монастыре Неусыпающих. Новых же постановлений в порядке церковных дел не было никаких.

ГЛАВА 17. О землетрясении, бывшем в Антиохии в царствование Тиверия.

В городе Феополисе и в соседственной Дафне, на третьем году царствования Тиверия кесаря, в самое жаркое время полудня, случилось сильное колебание земли. Дафна тогда вся сделалась жертвою землетрясения, а в Феополисе многие общественные и частные здания растрескались до самой земли, но не упали на землю. Был и другой достойный рассказа случай, как в самом Феополисе, так и в царствующем городе; он поразил страхом тот и другой город и произвел в них величайшее волнение. Поводом к нему была ревность Божия, а конец его был боголепен; — я расскажу о нем.

ГЛАВА 18. О восстании против злодея Анатолия.

В городе Феополисе имел жительство некто Анатолий, сперва принадлежавший к низшему классу граждан и занимавшийся каретным мастерством, а потом, не знаю, каким образом, пробравшийся до правительственного поста и других общественных должностей. Здесь он исполнял обыкновенные свои дела, и по ним стал весьма близок к предстоятелю этого города Григорию, — часто хаживал к нему, то с тем, чтобы переговорить о делах, то с тем, чтобы чрез обращение с ним приобрести большую силу. Однажды был он захвачен при (языческих) жертвоприношениях и, позванный к допросу, оказался злодеем, волшебником и человеком, замешанным в бесчисленных преступлениях. Но, подкупив восточного правителя, он едва не был выпущен вместе с своими сообщниками (ибо имел около себя и других, которые были такого же нрава и вместе с ним попались), если бы не восстал народ и, возмутившись, не разрушил умысла. В это время вопияли и против святителя, говоря, что и он участвовал в намерениях Анатолия. Какой-то враждебный и пагубный демон хотел уверить некоторых, будто епископ вместе с Анатолием даже присутствовал при жертвоприношениях. Поэтому Григорий подвергался крайней опасности и должен был выдерживать сильные нападения со стороны народа. Подозрение на него возросло до такой степени, что царь Тиверий, для открытия истины, захотел лично допросить Анатолия и повелел как его, так и сообщников немедленно препроводить в царствующий город. Узнав об этом, Анатолий прибег к некоей иконе Богородицы, висевшей в темнице на веревке, и, сложив руки назади, представлял собой человека умоляющего и просящего. Но она, в негодовании обличая человека негодного и богоненавистного, совершенно обратилась в противоположную сторону: — чудо страшное и достойно всегдашнего памятования! Это видели все — как узники, так и те, которым вверена была стража над ним и его сообщниками, и рассказали всем. Являлась она также в истинном видении и некоторым верным, возбуждая их против этого злодея и говоря, что он оскорбил ее Сына. Потом, быв приведен в царствующий город и подвергнут всем родам пыток, Анатолий вовсе ничего не мог сказать против святителя, а только вместе с своими сообщниками сделался виновником еще больших смятений и всенародного восстания в городе. Так, когда некоторые из его сообщников выслушали приговор ссылки, а не смерти, народ, воспламененный какою-то божественною ревностью, в негодовании и досаде все перевернув вверх дном, схватил осужденных в ссылку и, возведши их на костер, живых предал огню; потому что такой приговор произнесен был народом. Чернь вопияла также против царя и своего епископа Евтихия, как бы против предателей веры, даже намеревалась умертвить Евтихия и тех, кому вверено было исследование этого дела, и для сего всюду ходила, ища их. Только спасающее всех Провидение одним внушило скрыться от преследования, а в других, то есть в этой толпе народа, мало-помалу укротило ярость, — и потому не случилось никакого злодейства. Между тем сам Анатолий сперва предан был в амфитеатре зверям и изранен ими, а потом пригвожден ко кресту. Однакож его мучение на земле этим еще не окончились. Волки, стащив (с креста) мерзкое тело его, совершали неслыханный в истории раздел своей добычи. Был у нас один человек, который еще прежде, чем это случилось, говорил, что он видел во сне, как народ произнес приговор против Анатолия и его сообщников. Сказывал также некто главный правитель царских домов, весьма сильно защищавший Анатолия, что ему явилась Богородица и говорила: доколе ты будешь заступаться за Анатолия, который так оскорбляет и меня и моего Сына? Так окончилось это происшествие.

ГЛАВА 19. О военачальстве и доблестях Маврикия.

Так как Юстиниан не пользовался таким же, как прежде, счастьем против Варваров[611], то Тиверий, по смерти Юстина уже возложивший на себя царский венец, лишает его начальства, а военачальником востока поставляет Маврикия[612], который, по роду и племени, происходил от древнего Рима, а по ближайшим предкам, отечеством своим почитал Каппадокийский город Аравин. Это был муж благоразумный и предусмотрительный, всегда и во всем тщательный и постоянный. В образе жизни и нравах твердый и разборчивый, от чревоугодия воздерживался и употреблял пищу только необходимую и самую доступную, вообще избегал всего, чем украшается жизнь изнеженная. Беседовать с народом простым не любил, да и не распускал ушей, зная, что первое ведет к презрению, а последнее располагает к человекоугодию. Поэтому вход к себе он позволял изредка, и то в случае дел важных, а для речей излишних затыкал свой слух — не воском, как говорит поэт, а лучше разумом, потому что разум для слуха есть превосходнейший ключ, который во время бесед, благовременно и отпирает его и запирает. Невежества, порождающего дерзости, и трусости, которая отлична от него, хотя и близка к нему, он так отвращался, что осторожность была в нем благоразумием, а медлительность безопасностью. Мужество и разумение шли в нем рука об руку с обстоятельствами и направлялись к тому, чего требовала нужда; самое ослабление и усиление их стремления происходило в какой-то мере и числе. Подробнее о нем сказано будет в последствии; ибо каков и как велик он был, это надобно сохранить для (истории) его царствования, которое, доставив ему свободу действования, гораздо яснее открыло внутренние его свойства. Итак сей-то Маврикий, совершив поход в неприятельскую землю, овладел городами и выгоднейшими крепостями персидскими[613], и получил столь великую добычу, что взятыми им в плен рабами населены целые острова, города и опустевшие с течением времени деревни, а прежде неспособные к земледелию почвы (обработаны или так, что) сделались плодоносными[614]. Из них же составились многочисленные когорты, весьма мужественно и храбро сражавшиеся против других народов[615]. Они же наконец и во всяком доме стали отправлять домашние работы, потому что приобретение их сделалось весьма легким.

ГЛАВА 20. О том, как Маврикий победил персидских полководцев, Хозроя и Адаармана.

Притом Маврикий сражался с отличнейшими из Персов, именно с Тамхозроем[616] и Адаарманом[617], предводительствовавшими отличным войском. Что, как, почему и где сделано было им, о том пусть пишут другие, а может быть напишем и мы, — только в ином труде, потому что настоящее сочинение имеет в виду преимущественно иной предмет повествования. Тамхозрой пал в сражении[618] не от мужества римского войска, но от одного благочестия и веры в Бога, воодушевлявшей стратига. Обратился в бегство и Адаарман, быв разбит в сражении на голову и потеряв много своих воинов — от измены Аламундара, который, предводительствуя кочующими Варварами, не хотел перейти чрез реку Евфрат и сразиться с Маврикием, потому что в его войске были также кочующие Варвары[619]. Между тем, по быстроте коней, многие считают их непобедимыми. Они неуловимы, где бы ни были заперты; а при отступлениях неприятелей всегда опереживают их. Потому-то и Феодорих, предводительствуя скифскими народами, не выдержал даже первых стрел врага, но вместе с своими воинами обратился в бегство.

ГЛАВА 21. О знамениях, предвещавших Маврикию царствование.

Были и божественные знамения, предвещавшие Маврикию царствование. Так однажды, когда он в глубокую ночь совершал курение фимиама в святилище храма святой и пречистой Девы и Богородицы Марии, называемого у Феополисцев храмом Юстиниана, завеса священной трапезы представилась объятою пламенем; так что Маврикий сам поражен был ужасом и устрашился видения. Стоявший тут же архиерей упомянутого города Григорий сказал, что это — дело Божие и предвещает ему нечто весьма великое и высокое. Потом на востоке явился ему и Христос Бог и требовал от него защиты, — что прямо указывало на царствование; ибо от кого, если не от царя, и притом от царя — Богочтителя требовать ему этого? Замечательные также и достойные истории вещи, вследствие моих расспросов, сообщили мне и те, которые произвели его на свет. Отец его говорил, что он, во время его зачатия, видел во сне, будто из его постели выросло величайшее виноградное дерево, и на этом дереве видно было множество зрелых виноградных кистей. А мать утверждала, что во время его рождения земля издала дивное и необыкновенное благоухание, и что так называемая Эмпуза часто уносила младенца, чтобы пожрать его, и однакож не могла сделать ему никакого вреда. Да и подвизавшийся на столпе близ Феополиса Симеон, муж опытнейший и прославившийся всеми божественными добродетелями, говорил и делал много такого, что предвещало ему царствование. Но об этом муже, что должно, скажем в последующей истории.

ГЛАВА 22. О провозглашении Маврикия и Августы.

Наконец Маврикий восходит на престол[620]. Тиверий, находясь при последнем издыхании, отдает за него свою дочь Августу и с нею, как бы вместо приданого, вверяет ему царство. Хотя он царствовал и не долго, но добрыми своими делами, которых и пересказать нельзя, упрочил себе бессмертную память. Прекрасный жребий приготовил он и империи, провозгласив царем Маврикия и передав ему (с супругою) свои прозвания, то есть Маврикия назвав Тиверием, а Августу — Константиною. Но что именно совершено было ими, — при помощи Божией, покажет последующая книга истории.

ГЛАВА 23. Летосчисление от Юстина Младшего до Маврикия.

Чтобы со всею точностью определить и продолжение времен, для этого надобно знать, что Юстин Младший царствовал — один 12 лет и 10 1/2 месяцев, да с Тиверием — 3 года и 11 месяцев, всего же 16 лет и 9 1/2 месяцев. Потом Тиверий царствовал — один 4 года, так что от Ромула[621] до провозглашения Маврикия считается ……., сколько показывает вместе прежнее и настоящее летосчисление.

ГЛАВА 24. О непрерывности продолжавшейся до нас истории.

При помощи Божией, и события церковной истории сохранены для нас писателями в непрерывной последовательности. До Константина сказание о них доведено Евсевием Памфилом, а от Константина до Феодосия Младшего — Феодоритом, Созоменом и Сократом, чего продолжением может служить заключающееся в настоящем нашем труде. Равным образом и древняя, как священная, так и внешняя история, старанием мужей трудолюбивых, сохранена непрерывною. Первый, начавший писать историю, был Моисей, который, — что несомненно доказано людьми, исследовавшими это, — описал деяния от начала мира и изложил их верно, как узнал о них, беседуя с Богом на горе Синайской. За ним следовали потом мужи, предуготовлявшие путь нашей вере, и все дальнейшее заключили в книгах божественного Писания. Большую также и для всего полезную историю написал и Иосиф[622]. А о том, что баснословно или действительно случилось с Эллинами и древними Варварами, как эти последние сражались одни против других и против Эллинов, и о всем ином, что совершилось с того времени, как люди, по сказанием, начали существовать, написано и у Харакса, и у Феопомпа[623], и у Эфора[624], и у других бесчисленных историков. Дела Римлян, обнимающие собою историю целого мира, то есть, что происходило, когда Римляне либо разделялись между собою, либо действовали против других народов, — эти дела их описаны в труде Дионисия Галикарнасского[625], который провел свою историю от так называемых Аборигенов до Эпирца Пирра[626]. Далее же описывал события у них Полибий Мегалополисский[627], продолжавший свое повествование до взятия Карфагена. Всему этому Апиан[628] дал потом раздельный порядок, то есть сказание о каждом событии собрал в одно место, хотя бы это событие совершалось и во времена разные. А что таким же образом происходило после них, описали в своих сочинениях Диодор Сицилийский (до Юлия кесаря) и Дион Кассий[629] (до Антонина, уроженца Эмесского). То же изложил и Иродиан[630], которым деяния доведены до смерти Максима. А софист Никострат, родом из Трапезунта[631], начав описывать деяния от времени преемника Геродианова Филиппа, ведет свои повествования до Одената Пальмирского и до постыдного похода Валерианова против Персов. Весьма много потрудился по этому предмету и Дексипп[632], начавший свою историю от скифских (войн) и окончивший ее царствованием преемника Галлиенова Клавдия. Он же сохранил для потомства и то, что сделали Карпатские (Καρποι)[633] и другие варварские народы, воевавшие в Элладе, Фракии и Ионии. Евсевий[634], взяв за начало время от Октавиана, Траяна и Марка[635], продолжал свою историю до смерти Кара. Об этих же временах написали нечто Арриан и Асимий Квадрат; а о последующих — до царей Гонория[636] и Аркадия[637] — повествовал Зосима. Затем сведения, что было после них, собраны ритором Приском и другими. Все это Евстафий Епифанский весьма хорошо свел в две книги: в одной изложил историю до взятия Трои, а в другой — до 12 года царствование Анастасия. А Прокопий ритор изложил то, что произошло с того времени до Юстиниана. Последующее же за тем в связи рассказали Агафий ритор и мой согражданин и родственник Иоанн, доведшие свои сказания до бегства Хозроя Младшего[638] к Римлянам и до восстановления его на царстве, когда Маврикий, ни мало ни колеблясь, принял к себе беглеца по-царски и, при помощи больших денег и войск, весьма скоро возвратил ему престол[639]. Впрочем эти последние истории еще не изданы в свет. О тех же событиях и мы, если всевышний Промысл благоволит, в последствии скажем, что нужно.