Церковная история

ГЛАВА 1. О царе Маркиане и о разных знамениях, предвозвещавших его царствование.

То, что происходило во времена Феодосия, мы заключили в первой книге; а теперь поставляем пред зерцалом Истории славного римского самодержца Маркиана, и прежде всего расскажем, кто он был, откуда и каким образом вступил на римский престол; а потом пересмотрим события его времени. Маркиан, как повествуют о нем многие, и между прочими ритор Приск, был сын одного воина, родом Фракиянин. Намереваясь вступить в звание своего отца, он шел в Филиппополь, чтобы там приписаться к воинскому отряду, и на пути встретил распростертое по земле тело недавно убитого человека. Остановившись пред ним, — потому что между прочим был очень добр, а особенно человеколюбив, — он скорбел об этом событии, и долго оставался на том месте, желая отдать долг покойнику. В это время некоторые видели его, и донесли на него Филиппопольскому начальству. Начальство взяло его, и допрашивало о смертоубийстве. Но тогда как догадка и вероятность одерживали уже верх над истиною и отрицанием, обвиняя этого человека в убийстве, и он должен был подвергнуться казни, как человекоубийца, — Божий Промысл нечаянно указал действительного убийцу, который, за свой поступок положив голову, подарил чрез то жизнь Маркиану. Столь чудесно спасшись от смерти, Маркиан пришел в канцелярию тамошнего воинского отряда, и объявил желание внести свое имя в его список. Воинские чины, дивясь этому мужу и справедливо предполагая, что со временем он будет велик и достославен, с удовольствием приняли его и причислили к себе, не как последнего, чего требовал воинский устав[174], но имя Маркиана, называвшегося еще Августом, внесли в список на степень одного недавно умершего воина, по имени также Августа. Таким образом, его имя предварило название наших царей, которые облекаясь в порфиру, титулуются Августами[175]: точно как бы имени его не хотелось оставаться без достоинства, и как бы достоинство искало того самого названия, кторым оно скрепляется, чтобы имя собственное и нарицательное было одно и то же, и чтобы одним словом означалось как достоинство, так и название. Случилось и другое обстоятельство, могшее предзнаменовывать царствование Маркиана. Он, под предводительством Аспара[176], сражался с Вандалами и, когда Аспар был сильно разбит последними, — в числе многих других попал в плен, и вместе с прочими пленниками выведен был в поле, для назначенного Гизериком[177] смотра. Военнопленные собрались, — и Гизерик, сидя на возвышенном месте, радовался при виде многочисленной их толпы. А они проводили время, кто как хотел; потому что стража, по приказанию Гизерика, сняла с них оковы. При этом случае одни делали то, другие — другое; Маркиан же, сидя на земле, под жгучим, вопреки времени года, зноем солнечных лучей, спал. В эти минуты, спустившийся с высоты орел и летевший прямо по отвесной линии от солнца отбрасывал от себя тень наподобие облака, и чрез то доставлял прохладу Маркиану[178]. Удивленный таким явлением, Гизерик метко заключил, что имеет быть, и, призвав к себе Маркиана, освободил его от плена, только связал страшною клятвою, что, по возшествии на престол, он останется верен Вандалам и не поднимет против них оружия, — что Маркиан, по сказанию Прокопия[179][180], действительно и исполнил[181]. Но оставив стороннее, возвратимся к предположенному предмету. Маркиан был и пред Богом благочестив, и к подданным справедлив, почитая богатством не то, что спрятано, и не то, что собрано в виде податей, а только то, что может удовлетворять нуждающихся и обезопашивает состояние людей обогатившихся. Страшным делало его не перенесение наказаний, а опасение, что он накажет. Посему и власть получил он не как наследие, а как награду за добродетель: царство вверено ему по единодушному мнению Сената и всех других правительственных мест, согласно с желанием Пульхерии[182], с которою, как с правительницею, он вступил в брак, но которой не познал, потому что она оставалась девою до старости. Это произошло, когда еще самодержец римский Валентиниан не подтвердил избрания своим мнением, которое он дал после, быв побуждаем к тому добродетелью избранного. Маркиан хотел, чтобы от всех приносимо было Богу общее чествование, чтобы произведенное нечестием смешение языков снова благочестно возвратилось к единству и чтило Бога чрез одно и тоже славословие.

ГЛАВА 2. О халкидонском Соборе и о причине его съезда.

Тогда как он хотел этого, к нему приступили с одной стороны лица, получившие полномочие от епископа старшего Рима, Льва[183], и говорили, что на втором ефесском Соборе Диоскор не принял Львовой грамоты, содержавшей в себе учение православия[184], — с другой лица, обиженные самим Диоскором, и просили, чтобы дело их рассмотрено было соборно. Особенно же докучал бывший предстоятель Дорилеи Евсевий, говоря, что и сам он и Флавиан низложены чрез коварство Феодосиева щитоносца Хризафия; ибо; когда Хризафий требовал золота, Фланиан, желая пристыдить его, послал ему за свое рукоположение священные сосуды[185]. Притом этот чиновник, и по своему зломыслию, близок был к Евтихию. Сверх сего Евсевий доносил, что Флавиан безжалостно умерщвлен Диоскором, который толкал его и бил ногами. По этим-то причинам состоялся Собор халкидонский. Впрочем вестники, разосланные с благочестивыми грамотами, каждого из иереев приглашали сперва в Никею; так что и предстоятель Рима Лев свою грамату о посылаемых им вместо себя — Пасхасиане, Люценцие и прочих, надписал: «к собравшимся в Никее»; но потом отцы съехались в областной город Вифинии Халкидон. При страстный историк, ритор Захария[186] говорит, что (на Собор) вызван был из ссылки и Несторий. Но несправедливость этого сказания видна уже из того, что Несторий был анафематствован всеми членами Собора. Ясно также свидетельствует против этого берийский епископ Евстафий, в своем послании к епископу Иоанну и к другому, пресвитеру Иоанну, о поднятых на Соборе вопросах говоря слово в слово так: «требовавшие останков Нестория снова пришли на Собор и стали кричать: зачем подвергаются анафеме мужи святые? Так что царь, разгневавшись, приказал страже далеко прогнать их». — После сего я не понимаю, каким образом Несторий был вызван, когда его уже не было в живых.

ГЛАВА 3. Описание молитвенного дома великомученицы Евфимии, почивающей в Халкидоне; также повествование о бывших в нем чудесах.

И так все сходятся в святый храм мученицы Евфимии[187], воздвигнутый в провинциальном городе Вифинии — Халкидоне. Он отстоит от Воспора не далее, как стадии на две, и находится на одной из приятнейших и самых легких покатостей: так что идущие в храм мученицы не замечают своего восхождения; а когда вступают внутрь базилики, — вдруг видят себя на высоте, откуда простирая взор вокруг, созерцают расстилающуюся под собою всю равнину полей, зеленеющих травою, волнующихся жатвою и украшенным разнообразными деревами, потом — приятно возносящиеся своими вершинами лесистые и скалистые горы; а тут разные моря, то озлащаемые сиянием солнца, и тихо, спокойно приражающиеся к берегам, где царствует безветрие, то шумящие и бурно вздымающиеся волнами, которые своими приливами и отливами приносят на берега, либо уносят — раковины, морскую траву и легчайшие из черепокожных животных. Храм воздвигнут в стороне Константинополя, а потому украшается и видом столь великого города. Он состоит из трех огромнейших зданий. Одно открытое, со всех сторон украшенное длинным двором и колоннами; за тем другое, по широте, долготе и колоннам почти равное первому, и отличается от него только тем, что спабжено куполом. С северной стороны этого здания, к восходу солнца, выстроена ротонда, внутри обставленная искусно отделанными колоннами, которые, и по материалу и по величине, одинаковы. На них, под тем же куполом, возвышается горница, чтобы желающие могли оттуда молиться мученице и присутствовать при совершении даров. Внутри же ротонды, к востоку солнца, стоит красивая часовня, где покоятся святые останки мученицы, лежащие в продолговатой гробнице, которая мудро выработана из серебра и у иных называется ракою (μακρα)[188]. Известно всем Христианам, что святая иногда совершает там и чудеса; ибо по временам не редко является во сне либо епископам того города, либо другим, ознаменовавшим себя благочестивою жизнию, и повелевает собирать плоды в ее храме. Посему, когда открывается это либо царям, либо архиерею, либо народу; тогда все идут в храм, — и скиптроносцы, и священные чины, и правительствевные лица, и весь сонм народа, с намерением причаститься святых таин. Там, в виду всех, предстоятель Константинополя с своими Иереями вступает в базилику, в которой почивает упомянутое мною всесвятое тело. В той гробнице с левой сторовы есть небольшое отверстие, закрывающееся маленькою дверцою. В это отверстие до самых святых останков впускают длинный железный прут, с привязанною к концу губкою, и повернув там губку, извлекают ее вместе с прутом полную крови и кровяных печонок. Как скоро народ усматривает это, — тотчас покланяется Богу и славословит Его. Износимое посредством губки бывает в таком множестве, что с изобилием раздается и благочестивым царям, и всем собравшимся Иереям, и всему сошедшемуся народу; даже высылается желающим верным во всю подсолнечную: и те кровавые печонки постоянно сохраняются, и всесвятая кровь никогда не изменяет своего вида. Это богочество совершается не в какое-нибудь определенное время, но тогда, когда содействует к тому жизнь предстоятеля и непорочность нравов. Говорят, что, если управляет Церковию муж благообразный и известный своими добродетелями, — это чудо бывает весьма часто: а как скоро он не таков, — подобные божественные знамения являются редко. Скажу и о таком чуде, которое не прерывается ни временем ни обстоятельствами, не отличает верных от неверных, но даруется всем равномерно. Всякий, подходящий к тому месту, где находится дрогоценная гробница со святыми останками, обоняет благовоние, несравнимое ни с каким, привычным человеку благовонием; ибо оно не походит ни на благоухания, собираемые с лугов, ни на испарения самых душистых веществ, ни на те, какие приготовляет косметист. Это благовоние чудное и чрезвычайное, само собою показывающее силу издающих его останков.

ГЛАВА 4. О суждениях и постановлениях Собора, о низложении Диоскора Александрийского и о восстановлении Феодорита, Ивы и некоторых других.

Сюда-то сошелся упомянутый мною Собор, и на нем место Архиерея Льва, управлявшего старейшим Римом, занимали, как сказано, епископы Пасхасиан, Люценций и пресвитер Бонифатий. Сверх того присутствовали предстоятель константинопольский Анатолий[189], епископ алексапдрийский Диоскор, антиохийский Максим, иерусалимский Ювеналий. При них же находились подчиненные им иереи и лица, имевшие старшинетво в Сенате. Занимавшие место Льва сказали этим присутствующим, что Диоскор не должен заседать с ними, — дал им наставление епископ их Лев, — и что, есла это не будет исполнено, они выйдут из церкви. Когда же Сенаторы спросили их, какая вина взводится на Диоскора, — они отвечали: «Диоскор, приняв на себя не по праву лице судии, должен прежде сам дать отчет в своем судопроизводстве». После этих слов, Диоскор по приговору Сената, вышел на средину, и Евсевий потребовал, чтобы прочитано было поданное им царю прошение, говоря слово в слово так: «Диоскор оокорбил меня, оскорбил веру, убил епископа Флавиана, и неправедно низложил его вместе со мною. Прикажите прочитать мое прошение». Рассудив об этом, судьи прочитали прошение, состоявшее в следующих словах.

«Христолюбивым, благоговейнейшим и благочестивейшим царям нашим, Флавию Валентиниану и Флавию Маркиану, несменным Августам, от Евсевия, нижайшего епископа дорилейского, пишущего в защиту и себя самого, и православной веры, и святого Флавиана, бывшего епископа константинопольского. Цель вашего владычества — промышлять о всех подданных и простирать руку ко всем обижаемым, а особенно к священнослужащим; ибо этим вы служите Богу, который даровал вам царствовавие и владычество под солнцем. Посему, когда и вера во Христа, и мы, от благоговейнейшего епископа Диоскора, управляющего великим городом Александриею, потерпели ни за что столь много ужасного; то прибегли к вашему благочестию, прося оказать нам справедливость. А дело состоит в следующем: На бывшем недавно Соборе в митрополии Ефесе (лучше, если б этого Собора не было; вселенная не исполнилась бы таких зол и смут) добрый Диоскор ни во что вменил справедливость и страх Божий. Держась одинакого образа мыслей с человеком суемудрым и еретиком Евтихием, он, как после обнаружилось, скрывал это от народа; но потом, нашедши случай в поданном мною на его единомышленника Евтихия доносе и в произнесенном против него, блаженной памяти епископом Флавианом, мнении, собрал беспорядочную толпу черни и, купив себе деньгами власть, начал всеми силами колебать благочестивую веру православных и утверждать пагубное учение монаха Евтихия, давно уже, еще в древности отвергнутое святыми отцами. Так как эта дерзость его против веры во Христа и против нас не маловажна; то мы, повергаясь к стопам вашего владычества, просим повелеть тому благоговейнейшему епископу Диоскору, чтобы он дал ответ на представляемые нами обвинения, чтобы, то есть, на святом Соборе прочитаны были составленные им против нас акты. Ими мы можем доказать, что Диоскор и чужд православной веры, в утверждает исполненную нечестие ересь, и нас низложил и подверг бедствиям несправедливо. Да будет послано святому и вселенскому Собору боголюбивейших епископов божествевное и достоуважаемое ваше повеление, чтобы он выслушал дело между нами и вышеупомянутым Диоскором, и довел до сведения вашего благочестия все учиненное, согласно воле бессмертной вашей власти. Достигнув этого, мы будем возносить непрестанные молитвы о вечном вашем владычестве, божественнейшие цари».

После сего, акты второго ефесского Собора, согласно общей просьбе Диоскора и Евсевия, публично прочитаны. Подробности их изложены очень обширно, и содержатся в деяниях Собора халкидонского. Посему, чтобы читатели, поспешающие знать конец дела, не почли меня многословным, я присоединил их к настоящей книге истории (в виде прибавлевия), предоставляя воле каждого, желающего подробностей, прочитать это и узнать все с точностью. А между тем иду вперед и, касаясь нужнейшего, говорю, что Диоскор был осужден за непринятие послания Льва, епископа старейшего Рима, и за то, что он совершил низложение Флавиана, епископа нового Рима, не более, как в один день, заставив собравшихся епископов подписать свои имена на чистом листе как бы на нем уже написано было дело о низложении. За тем сенаторы определили так: «Точнейшее исследование касательно православной и кафолической веры мы присуждаем отложить на следующий день и сделать это в собрании более полном. А так как блаженной памяти Флавиан и благоговейнейший епископ Евсевий, вследствие рассмотрения деяний и определений, да и по свидетельству лиц, присутствовавших тогда на Соборе и утверждающих, что они ошибочно и напрасно низложили их, оказываются ни в чем не погрешившими относительно веры и низложенными несправедливо; то, по нашему мнению, будет справедливо, — если только это угодно Богу и покажется божественнейшему и благочестивейшему нашему владыке, — подвергнуть тому же наказанию благоговейнейшего епископа александрийского Диоскора, благоговейнейшего епископа иерусалимского Ювеналия, благоговейнейшего епископа кесарио-каппадокийского Фалассия, благоговейнейшего епископа Армении Евсевия, благоговейнейшего епископа беритского Евстафия, благоговейнейшего епископа Селевкии исаврийской Василия, которые тогда со властию присутствовали на Соборе, — и, по правилам святого Собора, лишить их епископского достоинства, а потом о всем последовавшем довести до сведения высочайшей власти. После сего, на другой день, когда Диоскор, по случаю сделанных на него доносов, которыми он обвиняем был в разных преступлениях и расхищении денег, многократно призываемый, под некоторыми предлогами не явился, наместники епископа старейшего Рима Льва сказали слово в слово так: «Дерзкие поступки бывшего александрийского епископа Диоскора против чина правил и церковных постановлений явны уже и из следствий первого заседания, и из дел ныне ему приписываемых; ибо он (умолчим о многом другом) единомышленника своего Евтихия, канонически низложенного собственным его епископом, то есть, святым отцем нашим епископом Флавианом, принял в общение своею властию — неканонически, прежде чем составился в Ефесе Собор боголюбивых епископов. Но сих последних апостольский престол простил в том, что сделали они тогда не по своей воле; и они до ныне остаются покорными святейшему архиепископу Льву и всему святому вселенскому Собору, за что, как единоверные ему, и приняты к общение. Напротив этот и до настоящего времени не перестает хвалиться тем, о чем надлежало бы стенать и преклоняться к земле. Кроме того, он даже не позволил прочитать послание блаженного папы Льва, писанное им к блаженной памяти Флавиану, не смотря на то, что лица, доставившие то послание, часто просили его об этом, и что он клятвенно обещал сделать по их прошению. Не прочитав же упомянутого послания, Диоскор наполнил соблазном и вредом святейшие Церкви по всей вселенной. Впрочем, каковы ни были дерзкие его поступки по первому нечестивому его делу, мы намеревались оказать ему некоторое снисхождение, как и прочим боголюбивым епископам, хотя власть их в суде не равнялась его власти. Но так как первое беззаконие он увеличил последующими, именно: дерзнул объявить отлучение святейшему и честнейшему архиепископу великого Рима Льву; да сверх сего, святому и великому Собору представлены на него самого полные беззаконий доносы, по которым, быв несколько раз канонически призываем боголюбивыми епископами, он, конечно угрызаемый собственною совестию, не явился; а между тем противозаконно принимал лица, законно низложенные разными Соборами и, таким образом, многоразлично поправ церковные постановления, сам себе произнес приговор: то святейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев, чрез них и чрез собравшийся ныне Собор, вместе с преблаженным и всехвальным апостолом Петром, который есть камень и основание кафолической Церкви и твердыня православной веры, лишает его епископского сана и отчуждает от всякого священнодействия. Итак, сей святый и великий Собор да объявит упомянутому Диоскору то, чего требуют правила».

Как скоро это и некоторые другие дела утверждены были Собором, низложенные вместе с Диоскором, по требованию Собора и по воле царя, были отозваны. Потом к вопросам решенным присоединены другие, и прочитан символ, изложенный буквально так: «Господь наш и Спаситель Иисус Христос, утверждая в своих учениках знание веры, сказал: мир мой даю вам, мир мой оставляю вам (Иоан. 14, 27), чтобы, то есть в догматах благочестия никто не разногласил с ближним, но чтобы проповедь истины возвещалась одинаково». — После сего прочитан был святый никейский символ, к которому сто пятьдесят святых отцев сделали такое присоединение: «для совершенного познания и твердыни благочестия достаточно и сего мудрого и по милости Божией спасительного символа; потому что в нем заключается совершенное учение об Отце, Сыне и Святом Духе, и с верою приемлющим преподается о вочеловечении Господа. Но так как враги истины, чрез свои ереси, стараются отвергнуть Его проповедь, и породили несколько новых слов; то есть, одни, дерзнув искажать тайну домостроительства Господня ради нас, отвергают в Деве имя Богородицы; другие, вводя слияние и смешение, безумно воображают себе, что природа плоти и божества одна и таже, и, смешивая это, мечтают, что божественное естество Единородного подвержено страданию: то, желая отстранить всякое ухищрение против истины, сошедшийся ныне святый великий и вселенский Собор, с намерением сделать непоколебимым древнее учение, предварительно поставляет, чтобы вера трех сот осьмнадцати святых отцев оставалась неприкосновенною; а против востающих на Духа святого утверждает учение о существе Духа, в последствии преданное собравшимися в царствующем граде сто пятюдесятью отцами, которые то учение всюду обнародовали — не как нечто, чего недостовало в прежнем, но как понятие их о святом Духе, высказанное против людей, пытавшихся отвергнуть Его владычество, и объясненное свидетельствами Писания. Что же касается до тех, которые дерзают искажать таинство домостроительства и бесстыдно пустословят, что от святой Девы Марии родился простой человек; то святый Собор принимает соборное послание блаженного Кирилла, бывшего пастыря александрийской Церкви, написанное Несторию и восточным епископам; потому что оно достаточно и для обличения Несториева безумия, и для изъяснения спасительного символа — в пользу тех, которые, побуждаясь благочестивою ревностию, желают разуметь его. К этому, для утверждения правых догматов, он по справедливости присоединяет и послание блаженнейшего и святейшего архиенископа Льва, предстоятеля великого и старейшего Рима, писанное к святому архиепископу Флавиану, для истребления зломыслия Евтихиева; ибо это послание согласно с исповеданием великого Петра, и есть как бы столп против людей зломыслящих. Оно противустонт и тем, которые тайну домостроительства намереваются расторгнуть на двоинство сынов; оно извергает из священного сонма и тех, которые дерзают говорить, что божество Единородного подвержено страданию; оно противоборствует и тем, которые к двум естествам Христа придумывают смешение или слияние; оно изгоняет и тех, которые лгут, будто заимствованный Им от нас образ раба имел небесную или какую-нибудь другую природу; оно анафематствует и тех, которые баснословят, будто до соединения Господу принадлежали два естества, а по соединении представляют одно. И так, следуя святым отцам, мы исповедуем одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа и согласно все учим, что Он же есть совершенный по божеству, и Он же совершенный по человечеству — истинно Бог и истинно человек; что Он же — из души разумной и тела, единосущный Отцу по божеству, и Он же — единосущный нам по человечеству, по всему подобный нам кроме греха; что Он прежде веков родился из Отца по божеству, и Он же в последок дней, для нас и для нашего спасения, от Марии Девы и Богородицы (родился) по человечеству; что Он есть единый и тот же Иисус Христос, Сын, Господь, Единородный, в двух естествах неслиянно, неизменно, нераздельно и неотделимо признаваемый, так что различие Его естеств отнюдь не уничтожается чрез единение (их), — так что оба естества, сохраняя — каждое свою особенность, сходятся в одну ипостась; что Он не расчленен, или не разделен как бы на два лица, но есть один и тот же Единородный Сын, Бог Слово, Господь Иисус Христос, как древле Пророки предвозвестили о Нем, как сам Христос научил нас, и как предал нам это отеческий символ. Принимая это, со всем тщанием и ревностию сделанное нами постановление, святый и вселенский Собор определил: Иной веры никому и не произносить, и не писать, и не составлять, и не мыслить, и не преподавать другим. А кто дерзнет либо слагать иную веру, либо произносить, либо преподавать, либо передавать другой символ людям, желающим обратиться к познанию истины из язычества, Иудейства, или из другой какой ереси; того, — если будет епископ или клирик, — отчуждать епископа от епископства, клирика от клира, — а если монах или мирянин, анафематствовать». По прочтении этих определений, царь Маркиан, быв в Халкидоне, присутствовал на Соборе и, сказав речь, уехал. После сего, по стечению некоторых обстоятельств, спорили относительно своих епархий Ювеналий и Максим[190]; восстановлены Феодорит[191] и Ива, и рассуждаемо было о других предметах, о чем сведение, как я прежде сказал, приложено к концу этой истории. Постановлено также, чтобы престол нового Рима, занимая второе место после Рима старейшего, имел преимущество пред прочими престолами.

ГЛАВА 5. О происшедшем в Аленсандрии возмущении, по случаю рукоположения Протерия, и о том, которое произошло в Иерусалиме.

После сего Диоскор отправлен был в пафлагонский город Гангры; жребий же епископства в Александрии, по общему приговору Собора, получил Протерий[192]. Но когда он занял свой престол, — в народе произошло величайшее и невероятное смятение; потому что он разделялся двумя мнениями: одни требовали Диоскора, — дело в таких обстоятельствах обыкновенное; а другие весьма сильно эащищали Протерия, так что отсюда проистекло много бед неисцелимых[193][194]. Ритор Приск повествует, что он в то время из фивской епархии приезжал в Александрию и видел, как народ толпами шел к префектуре, и когда отряд войска хотел остановить возмущение, как мятежники стали бросать в воинов камнями и обратили в бегство. Бежавшее войско заперлось в храме, посвященном некогда Серапису[195], но было осаждено и заживо сожжено мятежниками. Узвав об этом, царь послал две тысячи вновь набранных воинов, которые, пользуясь благоприятным ветром, приплыли к великому городу Александрии в шестой день. Однакож отсюда, так как воины стали нагло поступать с женами и дочерьми Александрийцев, возмущение разгорелось еще сильнее прежнего. Наконец народ, собравшись в ипподром, стал просить Флора, военного префекта, управлявшего вместе и гражданскими делами, чтобы он производил отнятую у него выдачу хлеба[196][197], и возвратил ему бани, театр и все, чего он лишен был за произведенные им беспорядки. Флор, по сказанию Приска, вышел к народу и, обещав удовлетворить его желанию, скоро прекратил возмущение. Не осталась тогда в покое и пустыня близ Иерусалима; ибо некоторые из монахов, находившихся на Соборе и мысливших противное ему, возвратились в Палестину и, оплакивая измену вере, спешили раздуть и воспламенить негодование во всем монашестве. Притом, когда Ювеналий занял свой престол и, подстрекаемый людьми беспокойными к восстановлению своего дела и к провозглашению анафем, отправился в царственный город; противники халкидонского Собора, о которых сказано выше, собравшись в церкви святого Воскресения, рукоположили Феодосия, главного виновника смятений в халкидонском Соборе и первого вестника о нем Иерусалимским монахам, которые впоследствии об этом Феодосие сами писали Алкисону и говорили так: «уличенный в злодеянии своему епископу, он был изгнан из монастыря; когда же пришел в Александрию, то взятый Диоскором, получил много ударов розгами, как возмутитель, и, подобно злодеям, возим был на осле по городу». Теперь к сему Феодосию[198] обратились многие палестинские города и просили рукоположить им епископов, в числе которых был иберийский уроженец Петр, удостоенный управлять кормилом епископства в так называемой Маиуме — городе, лежащем близ Газы. Узвав об этом, Маркиан прежде всего приказал привести к себе в столицу Феодосия; потом послал Ювеналия поправить сделанное и повелел ему изгвать всех рукоположенных Феодосием. Итак, когда Ювеналий прибыл, — та и другая сторона, действуя по внушевию раздраженного чувства, подали повод ко многим горестным событиям. Завистник и богоненавистник демон так злобно измыслил и перетолковал перемену одвой буквы[199][200], что каждое из этих выражений, посредством той перемены, ближайшим образом наводя на другое, для многих представляется весьма отличным и указывает на мысли прямо противуволожные, которыя взаимно себя уничтожают. В самом деле, кто исповедует Христа в двух естествах, тот прямо говорит, что Он из двух естеств; кто исповедует Христа в божестве и человечестве, тот говорит, что Он сложен из божества и человечества. И наоборот, кто утверждает, что Он из двух, тот непременно вводит исповедание, что Он — в двух; кто утверждает, что Христос — из божества и человечества, тот исповедует, что Он состоит в божестве и человечестве. При этом ни плоть не пременяется в божество, ни божество не переходит в плоть, но существует неизреченное единство из них: так что под выражением «из двух» здесь прилично разуметь выражение «в двух»; а под выражением «в двух» — выражение «из двух», и одного из них не оставлять без другого. Иногда, при изобилии слов, признается не только целое из частей, но и целое в частях. Между тем люди, по некоторому навыку относительно славы Божией, или по предзанятому мнению, почитают эти выражения так взаимно разъединенными, что скорее презирают всякую мысль о смерти, чем соглашаются уступить существу дела. Отсюда-то произошли рассказанные мною случаи. И все это было так.

ГЛАВА 6. О случившемся бездождии, голоде и моровой язве, и о том, как в некоторых областях земля, к изумлению, сама собою произрастила плоды.

Около того жс времени, во Фригии, Галатии, Каппадокии и Киликии так редки были дожди, что люди, нуждаясь в необходимом, употребляли вредную пищу. А отсюда произошла и моровая язва. От инородной пищи возникала болезнь, состоявшая в том, что чрезмерный жар раздувал тело и вместе с тем выходили из своих мест глаза; потом появлялся кашель, и на третий день следовала смерть. Против этой язвы нельзя было найти никакого средства: а против голода тем, которые уцелели, подал врачество спасительный для всех Промысл; ибо в тот голодный год пищу Христианам, как некогда манну Израильтянам, дождил воздух; в следующем же году земля сама собою произрастила зрелые плоды. Те же бедствия постигли Палестину в другие бесчисленные области; страдание обошло всю землю.

ГЛАВА 7. Об убиении Валентиниана и взятии Рима, и о других царствовавших в нем лицах.

Между тем как это происходило на востоке, — в старейшем Риме ужасною смертью окончил жизнь Аэций[201]. А царь западных областей Валентиниан, и с ним Ираклий, умерщвлены некоторыми оруженосцами Аэция[202]; и заговор против них устроил похититель власти Максим — за то, что Валентиниан оскорбил его жену, осквернив ее ложе насилием[203]. Этот же Максим принудил потом супругу Валентиниана Евдоксию[204] к сожительству с собою: а она, такое дело справедливо вменяя в бесчестие себе и почитая величайшим беззаконием, решилась, как говорится, на все, лишь бы отомстить за смерть своего мужа и за нанесенное себе оскорбление; потому что была женщина с душею сильною, и не побеждалась скорбию, быв лишена целомудрия, которое хотела сохранить, а особенно быв лишена тем, кто убил ее мужа. Она отправляет посольство в Ливию к Гизериху, препровождает к нему множество даров, и вместе с тем, обнадеживая его на будущее время, убеждает неожиданно напасть на римскую империю, и вызывается все предать ему. Это было сделано, и Рим взят[205]. Но Гизерих, как Варвар, непостоянный и изменчивый нравом, и тут не сохранил верности. Сожегши город и все расхитив, он взял с собою Евдоксию с двумя ее дочерьми и, поплыв назад, поспешно возвратился в Ливию; потом старшую из ее дочерей, Евдокию, отдал в замужество сыну своему Онориху, а младшую Плакидию и мать ее Евдоксию, впоследствии, с царскими почестями, отослал в Византию, для умилостивления Маркиана: потому что Маркиан сильно негодовал на него, частию за сожжение Рима, а частию и за такое оскорбление цариц. Плакидия, по повелению Маркиана, вышла замуж за Оливрия, который почитался лицом знатнейшим в сенате и, по взятии Рима, переехал в Константинополь. После Максима[206] восемь месяцев царствовал в Риме Авит[207]. А когда он умер от моровой язвы, — около двух лет имел в своих руках власть Маиорин[208]. Потом Маиорин был коварно умерщвлен римским военачальником Рекимером, и над Римом в продолжение трех лет владычествовал Север[209].

ГЛАВА 8. О смерти Маркиана и царствовании Льва, и о том, чта александрийские еретики умертвили Протерия, архиепископию же передали Тимофею Элуру.

В Риме еще царствовал Север, как Маркиан из своего царства перешел к жребию лучшему[210]. Он управлял царством только семь лет, однакож у всех людей оставил себе именно царский памятник[211][212]. Узнав о его смерти, Александрийцы против Протерия возобновили тем большее негодование и тем сильнейшую злобу; ибо чернь всегда такова, что легко воспламеняется гневом и пользуется случайным поводом к произведению беспокойств. Но преимущественно пред всякою другою, такова чернь александрийская; потому что она многочисленна, состоит из людей грубых и разноплеменных и надмевается безустанно своею дерзостью и порывами. Поэтому всякий желающий, ухватившись за малейший случай, может возбудить этот город к народному восстанию, вести его и двигать куда угодно. Притом он по большой части склонен к шуткам, как повествует Геродот об Амазисе. Такова александрийская чернь. Но в другом отношении не думай никто презирать ее. Воспользовавшись тем временем, в которое префект военных сил, Дионисий находился в верхнем Египте, Александрийцы присудили на престол архиерейства возвести Тимофея, по прозванию Элура[213], который некогда проводил жизнь монашескую, а потом причислен был к александрийским пресвитерам. Вследствие сего, приведши его в великую церковь, носившую имя кесаревой, они нарекли его себе епископом, хотя Протерий еще был на своем месте и совершал дела священнослужения[214]. При рукоположении его находились — предстоятель Пелузии, Евсевий, и епископ местечка Маиумы, Петр[215], родом Ибериец. Так повествует об этом описатель жизни Петровой. Он говорит, что Протерий умерщвлен был не чернию, а каким-то воином[216]. То есть, когда Дионисий с величайшею поспешностью прибыл в город, к чему побудили его случившиеся злодейства, и старался угасить пламень произшедшего возмущения, — некоторые Александрийцы, быв подущены Тимофеем, как писано тогда Льву, напали на Протерия и умертвили его, пронзив ему чрево мечем в минуту его бегства в святую крещальницу; потом обвязали его веревкою и, повесив на так называемом четверостолпии (τετραπυλον), всем показывали с насмешками и воплями: убит Протерий; а наконец, влачив его тело по всему городу, предали огню, и даже, подобно диким зверям, не усомнились пожирать его внутренности, как говорится о всем этом в прошении египетских епископов и всего александрийского клира, поданном Льву[217], который, как сказано, принял власть над Римлянами после Маркиана. Это прошение их состояло в следующем. «Благочестивому, Христолюбивому, Богонареченному, Победителю, Триумфатору и Августу Льву — прошение от всех епископов, и от нашей египетской диоцезии, и от клириков, великой нашей и святейшей александрийской Церкви. — Быв дарован живущим всевышнею Благодатию, ты по справедливости не прекращаешь ежедневного, после Бога, промышления об обществе, святейший из всех самодержавцев Август»! — Потом чрез несколько мыслей: — «У нас и в Александрии православный народ наслаждался невозмутимым миром, как вот Тимофей, бывший тогда еще пресвитером, а с ним четыре или пять епископов и немного монахов, зараженных, подобно Тимофею, еретическим зломыслием Аполлинария, вдруг после святого халкидонского Собора опять отделились и отторглись от вселенской Церкви и веры, за что блаженный папа наш Протерий и весь египетский Собор в то же время канонически низложили их, а царский гнев назначил им ссылку». — Потом еще чрез несколько мыслей: — «Пользуясь временем отшествия к Богу бывшего царя, священной памяти Маркиана, (Тимофей), как будто человек самозаконный, бесстыдно произносил о нем дерзкие выражения, не краснея анафематствовал святый и вселенский Собор в Халкидоне и, собрав толпу наемной и мятежной черни, вооружил ее против божественных канонов, церковных постановлений, государственного порядка и законов, и вторгся с нею в святую Божию церковь, когда там был пастырь и учитель, святейший наш тогдашний отец и архиепископ Протерий, совершавший обычное служение и возносивший Спасителю всех нас Христу моления за благочестивое ваше царствование и за Христолюбивый дом ваш». — Потом немного ниже: — «По прошествии одного дня, когда возлюбленный Богом Протерий, по обычаю, находился в епископском доме, Тимофей, взяв с собою двух законно низложенных епископов[218] и осужденных, как мы сказали, жить в ссылие клириков и, вознамерившись принять от них рукоположение, хотя их было только два, потому что из египетской диоцезии, вопреки обычаю при таких рукоположениях александрийского епископа, не присутствовал ни один православный епископ, — занял, как вздумал, архиерейскую кафедру, и чрез то дерзнул сделать явное насилие Церкви, уже имевшей своего жениха, который совершал в ней таинства и канонически управлял своею паствою. В таком случае блаженному Протерию ничего более не оставалось делать, как, по писанию, уступить место гневу и уйти в святую крещальницу, убегая от гнавшихся за ним и хотевших умертвить его. Это место особенно внушает страх и Варварам и всем людям диким, хотя они не знают его святости и изливающейся из него благодати. Несмотря однакож на то, старавшиеся с самаго начала осуществить намерение Тимофея не дали спастись Протерию даже и в этом бескровном убежище: они не постыдились святости места и времени, — ибо тогда был праздник спасительной Пасхи, — и не содрогнулись пред самым священством, посредствующим между Богом и человеками, и убили невинного, а вместе с ним кровожадно лишили жизни и еще шестерых; потом, связав всецело израненное его тело, жестокосердо влачили его почти по всем местам города и, зверски издеваясь над бесчувственным трупом, безжалостно поражали его ударами и рассекали почленно, даже не усомнились, подобно зверям, пожирать внутренности того, кого недавно почитали посредником между Богом и человеками, а что еще осталось от его тела, предали огню, и прах рассеяли по ветру, превзошедши своею жестокостью всякую жестокость зверей. Причиною и мудрым распорядителем всех сих зол был Тимофей». — Впрочем, повествуя об этом, Захария полагает, что хотя все случилось большею частию так, но виноват был Протерий, поколику возбудил в Александрии столь великое смятение, и, основываясь на письме Тимофея к Льву, утверждает, что этот дерзкий поступок позволила себе не чернь, а кто-то из воинов. Для разыскания сего дела царь Лев послал Стилу[219].

ГЛАВА 9. Об окружном послании царя Льва.

Лев писал окружное послание ко всем епископам римской империи и особенно знаменитым монахам, спрашивая их как о халкидонском Соборе, так и о рукоположении Тимофея, прозываемого Элуром. К своему посланию приложил он и копии поданных ему прошений как стороною Протерия, так и стороною Тимофея Элура. Окружное послание состоит в следующих словах:

Копия божественного послания благочестивейшего царя Льва, посланная константинопольскому епископу Анатолию[220] и всем, по вселенной, митрополитам и прочим епископам:

«Самодержец Кесарь Лев, Благочестивый, Победитель, Триумфатор, Величайший, всегда чтимый Август — епископу Анатолию. Мое благочестие стремилось к тому, чтобы все православные святейшие церкви и все города римской империи наслаждались совершенным спокойствием, и чтобы не выходило ничего, могущего возмущать их состояние и тишину. Но твоя святость без сомнения уже знает, что недавно вышло в Александрии. И дабы ты получил обстоятельнейшее о всем сведение, какие были причины столь великого возмущения и смятения, посылаем твоей богочтимости копию с прошения, которое принесли моему благочестию на Тимофея прибывшие в царствующий город Константина благоговейнейшие епископы и клирики вышеупомянутого города (Александрии) и египетской диоцезии, также копию с прошения, которое передали нашей мирности от Тимофея прибывшие в божественную нашу столицу некоторые александрийские жители. Из этого твоя святость может ясно узнать, что сделано упомянутым Тимофеем, которого и александрийская чернь, и люди чиновные, и граждане, и моряки требуют себе в епископа; узнаешь и о прочих делах, показанных в тексте прошений, и сверх того о халкидонском Соборе, с которым Александрийцы отнюдь не соглашаются, как это выражает представленное ими прошение. Твоя благоусмотрительность пусть прежде всего созовет к себе проживающих ныне в царственном городе православных святых епископов и благоговейнейших клириков. Потом, внимательно рассмотрев и исследовав все, хотя город Александра теперь в волненив, о спокойствии и тишине которого мы очень заботимся, вы скажете нам свое мнение касательно вышеупомянутого Тимофея и халкидонского Собора, — скажете, не ограничиваясь ни человеческим страхом, ни любовью, ни ненавистью, но имея пред очами только страх вседержителя Бога, ибо знаете, что в этом деле дадите отчет нелицеприятному Божеству. Получив же чрез ваше послание совершенное о всем понятие, мы в состоянии будем издать приличное определение».

Таково было послание к Анатолию. Подобные этому писал Лев и к другим епископам, и к знаменитейшим, как я сказал, тогдашним любителям подвижнической и нестяжательной жизни. Из числа их был и первый, изобретший стояние на столпе, Симеон, о котором мы упомянули в прежней истории; между ними такж находились Сирийцы — Варадат и Иаков.

ГЛАВА 10. О том, что отвечали епископы и Симеон столпник.

На послапие царя прежде всех отвечал епископ старейшего Рима Лев. Он писал в защиту халкидонского Собора, а рукоположения Тимофеева, как незаконного, не одобрял. Это послание Льва самодержец Лев, чрез исполнителя царских поручений, Диомида Силенциария[221], отправил к александрийскому предстоятелю Тимофею, который потом писал против него ответ, порицая и халкидонский Собор, и послание (епископа) Льва. Копии с этих писем сохраняются в так называемом сборнике окружных посланий. Но я пропустил их, чтобы не обременить ими настоящего труда. Епископы и других городов пребыли также верными сделанным в Халкидоне постановлениям и единогласно осуждали рукоположение Тимофея. Один только Амфилохий сидский, пиша послание к царю, хотя также сильно взывал против Тимофеева рукоположения, однакож не принимал и халкидонского Собора. Это дело равным образом вошло в труд ритора Захарии, который в свое сочинение внес и самое письмо Амфилохия. О том же предмете и блаженной памяти Симеон писал два послания — одно самодержу Льву, а другое антиохийскому епископу Василию. Из них последнее, как более краткое, я внесу в свою историю. Оно состоит в следующем: «Господину моему, честнейшему и святейшему, боголюбивому архиепископу Василию — грешный и смиренный Симеон желает здравия о Господе. Благовременно ныне, владыко, сказать: благословен Бог, не отвергший нашей молитвы и не отнявший милосердия своего от нас грешных. Получив письмо вашей именитости, я подивился ревности и благочестию возлюбленного Богом царя нашего, его любви к святым отцам и к содержимой ими вере, которую он показывал и показывает. И этот дар не от нас, как говорит и святой Апостол, но от Бога, который, по вашим молитвам, внушил ему сию заботливость». Потом немного ниже: «Вследствие сего и я, смиренный и нижайший, выродок монахов, объявил его царскому величеству свое мнение касательно веры шестисот тридцати собиравшихся в Халкидове святых отцев, — объявил, основываясь и утверждаясь в той самой вере, которая внушена была им Святым Духом. Ибо если Спаситель присутствует и там, где собираются два или три во имя Его; то как возможно, чтобы при столь великом собрании столь великих святых отцев, вовсе не было с ними Святого Духа?» — Потом чрез несколько мыслей: «И так укрепляйся и мужествуй за истинное благочестие, как некогда Иисус Навин, раб Господень, мужествовал за народ израильский. Приветствуй от меня весь, подчиненный твоей святости благоговейный клир, также благословенный и верный народ».

ГЛАВА 11. О ссылке Тимофея Элура и рукоположении Тимофея Салофакиола, также о Константинопольцах — Геннадие и Акакие.

После сего Тимофей приговорен был к ссылке, и ему велено жить также в Ганграх[222]. Потом Александрийцы в преемники Протерию избрали епископом другого Тимофея[223], которого иные называли Василиком, а иные Салофакиолом. По смерти же Анатолия, престол царственного града занял Геннадий[224], а потом Акакий[225], в царственном городе заведывавший приютом сирот.

ГЛАВА 12. О землетрясении в Антиохии, случившемся спустя триста сорок семь лет после того, которое было при Траяне.

На втором году царствования Льва, в Антиохии случилось страшное колебание и трепетание земли. Этому землетрясению предшествовали некоторые поступки тамошней черни, выражавшие крайнее бешенство, превосходившие всякую жестокость диких зверей и бывшие как бы предуведомлением о таких бедствиях. Эта гибель произошла в пятсот шестом году от основания города, в четвертом часу ночи, в четырнадцатый день месяца горпиэя, называемаго у Римлян Сентябрем, при наступлении воскресного дня, одиннадцатого индикта, и считается шестым после того землетрясения, которое случилось при Траяне, за триста сорок семь лет пред этим. Землетрясение при Траяне было в сто пятдесят девятом году самостоятельного существования города, а случившееся при Льве в пятьсот шестом году, как полагают трудолюбивые исследователи. Это последнее разрушило почти все здания в новом (городе), который был весьма многолюден, не имел ни одного пустого или вовсе оставленного места, и был тщательно отделан усердием государей, соревновавших в этом один другому. В царском дворце первое и второе здания обрушились, а прочие, вместе с прилежащею к ним банею, уцелели. И эта баня, прежде бесполезная, теперь, по случаю бедствия, послужила для омовения всех жителей города, потому что прочие бани разрушены. Развалились также и портики пред дворцом и стоявший на них тетрапилон. Упали равным образом и башни при воротах ипподрома, вместе с некоторыми на них портиками. В старом же (городе) землетрясение вовсе не коснулось ни портиков, ни домов; а только поколебалась и разрушилась небольшая часть Траяновых, Северовых и Адриановых бань, да в остракинском, так называемом, предместии, обвалились некоторые здания с портиками и разрушился храм Нимф, о чем подробно и обстоятельно повествует ритор Иоапв. Он говорит, что царь по сему случаю простил городу тысячу талантов золота из повинностей, а гражданам — подати с разрушенных этим бедствием домов, и сделал распоряжение о возобновлении как этих, так и общественных зданий.

ГЛАВА 13. О константинопольском пожаре.

Около того же времени случилось подобное, или еще тягчайшее бедствие в Константинополе, начавшееся прежде всего в приморской части города, называемой Босфором. Рассказывают, будто в сумерки того дня какой-то злой демон — губитель в образе женщины, или справедливее, какая-то бедная женщина, наущаемая демоном (говорят так и сяк), пришла на рынок с светильником, чтобы купить что-то из соленых сестных припасов. Оставив здесь светильник, женщина ушла; а огонь, попавши в пеньку, произвел величайший пламень и в одну минуту, испепелил то здание. От него легко воспаменились и исчезли здания ближайшие, потому что огонь пожирал не только вещи удобосгораемые, но и каменные строения, и пожар продолжался до четвертого дня, преодолевая все поставляемые ему препятствия, — так что вся средняя часть города от северной стороны до южной, на пространстве пяти стадий в длину и четырнадцати в ширину, была истреблена, и на этом промежутке не осталось ничего ни от публичных, ни от частных зданий, ни колонн, ни каменных сводов; от пламени истлел и самый не разложимый материал, будто что-нибудь удобосгораемое. Описываемое бедствие на северной стороне, где находились и городские суда, простиралось от так называемаго Босфора до древнего храма Аполлонова; на южной, от Юлиановой пристани до зданий, лежавших близ церкви так называемой Омонии[226][227]; а в средней части города, от площади, прозванной Константиновою, до так называемого Таврова рынка. Это было крайне жалкое и страшное зрелище. Какие возвышались здесь городские украшения, отделанные с несравненным великолепием, либо приспособленные то к общественным, то к частным пользам! Теперь все это — одно, все набросано горами и беспорядочными, непроходимыми кучами, которые состоят из всякого рода материалов, нисколько не похожих на прежний вид; так что сами жители этих мест не могли распознать, что и на каком месте прежде находилось.

ГЛАВА 14. Об общественных бедствиях.

В то же время, при начале войны Скифов[228] с восточными Римлянами, испытали землетрясение Фракийская земля и Геллеспонт, Иония и так называемые острова Цикладские; так что на островах Книде и Ко разрушены были многие здания. По сказанию Приска, тогда же в Константинополе и в стране Вифинской лились страшные дожди; так что, в продолжении трех или четырех дней, вода из облаков стремилась рекою, горы снесены в долины, от наводнения гибли целые селения; а на озере Боанском, лежащем не далеко от Никомидии, от нанесенного туда всякого рода хламу образовались острова. Впрочем все это происходило несколько после.

ГЛАВА 15. О бракосочетании Зенона с Ариадною.

Царь Лев принял к дочери своей Ариадне зятя Зенона[229], который с детства назывался Арикмисием, и уже после брака стал называться Зеноном — в честь какого-то весьма знаменитого у Исаврян лица, носившего это имя. А откуда происходил Зенон и почему Лев предпочел его всем другим, о том повествует Сириянин Евстафий.

ГЛАВА 16. О Римском царе Анфемие и о царях, ему преемствовавших.

Вследствие посольства западных Римлян, римским царем сделан Анфемий[230], за которого прежний царь Маркиан отдал свою дочь. Между тем военачальник Василиск, брат жены Льва, Верины, был отправлен, с самыми отборными войсками, против Гизерика[231][232]. Ритор Приск[233] подробно рассказывает об этом, равно и о том, что Лев, как бы в награду за свое возвышение, коварно умертвил Аспара[234], который доставил ему власть, и детей его, Ардавурия и Патриция, которого, чтобы приобрести себе Аспарово благоволение, не задолго пред тем сделал Кесарем. По умерщвлении Анфемия, управлявшего Римскою империею пять лет, при посредстве Рекимера провозглашен был царем Оливрий[235]; а за ним возшел на престол Гликерий[236], которого низверг Непос[237], управлявший Империею пять лет, Гликерия же рукоположивший в епископа далматскому городу Салонам. Непос потом и сам был низвергнут Орестом[238], после которого воцарился сын его Ромул[239], по прозванию Августул, последний самодержец Рима, царствовавший спустя тысячу триста три года после царствования (первого) Ромула. При нем Одоакр[240] овладел верховною властию Империи и, отвергнув название царя, наименовал себя Королем.

ГЛАВА 17. О смерти Льва и о царствовании Льва Младшего, а потом отца его Зенона.

В тоже время Византийский царь Лев, после семнадцатилетнего управления Империею, слагает с себя верховную власть и возводит в царский сан еще младенца Льва, сына дочери своей Ариадны и Зенона[241]. Потом облекается багряницею и отец Льва Зенон, быв вспомоществуем супругою Льва, Вериною, которая содействовала ему, как своему зятю. Поелику же сын вскоре умер, то Зенон один остался верховным правителем Империи. Впрочем о том, что сделано им, или против него, и о прочем случившемся в его время, мы, при помощи Божией, скажем в следующей книге.

ГЛАВА 18. Сокращенное изложение деяний халкидонского Собора. — Прибавление к концу второй книги.

Наместниками Льва, архиепископа старейшего Рима, (на этом Соборе) были епископы Пасхасиан, Люценций и пресвитер Бонифатий. Председательствовал константинопольский патриарх Анатолий, в присутствии александрийского епископа Диоскора, антиохийского Максима, иеруеалимского Ювеналия и прибывших с ними епископов. Вместе с ними заседали и некоторые из важнейших членов Сената. Наместники Льва предъявили этим присутствующим, что Диоскор не должен заседать на Соборе, — такое дал им наставление Лев, и что если это не будет исполнено, они выйдут из собрания. Когда же Сенаторы спросили, какаа вина взводится на Диоскора, они отвечали, что Диоскор, приняв на себя не по праву лице судии, без согласия правителя римской епископии, должен прежде сам дать отчет в своем судопроизводстве. После этих слов, Диоскор по приговору Сената вышел на средину, — и епископ дорилейский Евсевий[242][243] потребовал, чтобы прочитано было поданное им царю прошение, говоря слово в слово так: Диоскор оскорбил меня, оскорбил веру, убил епископа Флавиана, и неправедно низложил его вместе со мною. Прикажите прочитать мое прошение. Рассудив об этом, судии прочитали прошение, состоявшее в следующих словах: от Евсевия, нижайшего епископа дорилейского, предстательствующего за себя, за Православную веру и за святого Флавиана, бывшего епископа константинопольского[244]»[245]. Цель вашего владычества промышлять о всех подданных и простирать руку ко всем обижаемым, и особенно к священнослужащим; ибо этим вы служите Богу, который даровал вам царствование и владычество под солнцем. Посему, когда и вера во Христа, и мы от благоговейнейшего епископа Диоскора, управляющего великим городом Александриею, потерпели ни за что столь много ужасного; то прибегли к вашему благочестию, прося оказать нам справедливость. А дело состоит в следующем: На бывшем недавно Соборе в митрополии Ефесе, (лучше, если б этого Собора не было; вселенная не наполнилась бы таких зол и смут) добрый Диоскор вменил в ничто долг справедливости и страх Божий. Держась одинакого образа мыслей с человеком суемудрым и еретиком Евтихием, он, как после обнаружилось, скрывал это от народа; но потом, нашедши случай в поданном мною на его единомышленника Евтихия доносе и в произнесенном против него блаженной памяти епископом Флавианом мнении, собрал беспокойную толпу черни и, купив себе деньгами власть, начал всеми силами колебать благочестивую веру православных, и утверждал пагубное учение монаха Евтихия, давно уже, еще в древности отвергнутое святыми отцами. Так как эта дерзость его против веры во Христа и против нас немаловажна; то мы, припадая к стопам вашего владычества, просим повелеть тому благоговейнейшему епископу Диоскору, чтобы он дал ответ на представляемые нами обвинения, чтобы т. е. на святом Соборе прочитаны были составленные им против нас постановления: ими мы можем доказать, что Диоскор и чужд православной веры, и утверждает исполненную нечестия ересь, и нас низложил и подверг бедствиям несправедливо. Да будет послано святому и вселенскому Собору боголюбивейших епископов, священное и достоуважаемое ваше повеление, чтобы он исследовал дело между нами и вышеупомянутым Диоскором, и довел до сведения вашего благочестия все учиненное согласно воле бессмертной вашей власти. Удостоившись этого, мы будем непрестанно воссылать молитвы о вечном вашем владычестве, священнейшие цари». После сего, акты второго ефесского Собора, согласно общей просьбе Диоскора и Евсевия, были публично прочитаны. Из них обнаружилось, что послание Льва читано не было, хотя не раз и не два говорили об этом. Когда же спросили Диоскора о причине, — он отвечал, что многократно предлагал сделать это, и просил, чтобы объяснение на сей вопрос представили иерусалимский епископ Ювеналий и епископ первой Кесарии каппадокийской, Фалассий, которые вместе с ним распоряжались на Соборе. Ювеналий отвечал, что когда была представлена священная грамота, — он предлагал, чтобы она была прочитана, а о послании потом никто не напоминал. Фалассий же сказал, что он не препятствовал прочитать его, но не имел столько власти, чтобы один мог сделать определение о прочтении. Между тем, как чтение актов продолжалось и некоторыми епископами было замечено, что иные выражения записаны неверно, — спросили ефесского предстоятеля Стефана, кто были у него в то время писцами, и он отвечал, что писали у него Юлиан, бывший в последствии епископом левидским, и Криспин, но что Диоскоровы писцы не дозволили им заниматься этим делом, и удерживали им руки, когда они принимались писать, так что и им самим едва не нанесли постыдного вреда. За сим тот же Стефан засвидетельствовал, что они в один и тот же день подписали низложение Флавиана. К этому ариарафийский епископ Акакий присовокупил, что все они подписались на неписанной бумаге, быв принуждены к тому насилием, необходимостью и видом множества бедствий; потому что их окружали воины с смертоносным оружием. Потом прочитано было еще несколько слов, — и клавдиупольский епископ Феодор сказал, что никто не говорил этого. Продолжая же чтение, дошли и до того места, в котором излагаются слова Евтихия, что он проклинает утверждающих, будто плоть Бога и Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа низошла с неба. При этом, как свидетельствуют акты, Евсевий заметил, что Евтвхий говорит о низводящих (плоть Христову) с неба, но не объясняет, откуда она; а кизикский епископ Диоген спросил: откуда же она? — Но им не дозволили долее состязаться об этом предмете. Потом в тех же актах излагается, что епископ Селевкии исаврийской Василий сказал: поклоняюсь единому Господу нашему Иисусу Христу, Сыну Божию, единому Богу-Слову, признаваемому по воплощении и соединении (с человеческою плотию) в двух естествах. Против этого египетские (епископы) воскликнули: нераздельного никто да не разделяет; единого Сына не должно называть двойственным. А восточные закричали: анафема разделяющему, анафема расторгающему. В след за тем, как говорится в тех же актах, спросили Евтихия: признает ли он два естества во Христе, — и Евтихий отвечал, что Христа до соединения признает он из двух естеств, а по соединении принимает одно. Но Василий возразил, что если он не признает двух естеств нераздельными и неслитными по соединении их, то допускает слиание и смешение; а когда присовокупит: (признаю одно) воплотившееся и вочеловечившееся, и будет разуметь воплощение и вочеловечение подобно Кириллу (александрийскому), то выскажет одно и тоже с нами; ибо иное божество, происходящее из Отца, а иное человечество, происходящее от Матери. Далее спросили епископов, для чего они подписали низложение Флавиана, — и восточные, как свидетельствуют акты, воскликнули: все мы согрешили, все просим прощения. Потом из продолженного чтения открылось, что еиископы были спрошены: почему они не впустили Евсевия, хотевшего войти к ним? На это Диоскор отвечал: потому что Елпидий принес на Собор предписание, и утверждал, что царь Феодосий запретил вход Евсевию. То же самое, как значится в актах, отвечал и Ювеналий. Фалассий же сказал, что от него это не зависело. Такие ответы от судей не были признаны уважительными; потому что они не могли служить оправданием, когда дело шло о вере. После того, говорят акты, Диоскор с негодованием заметил: а какие ныне соблюдаются правила, если Феодорит вошел сюда? — И сенаторы отвечали, что Феодорит вошел, как обвинитель. Когда же Диоскор возразил, что он сидит между епископами, — сенаторы опять сказали ему в ответ: Евсевий и Феодорит занимают место обвинителей, точно так, как Диоскор занял место обвиняемого. Таким образом все деяния второго ефесского Собора были прочитаны, и самое определение против Флавиана и Евсевия слово в слово повторено, до того места, в котором приводится возражение епископа Илария. После сего восточные и все бывшие с ними епископы воскликнули: анафема Диоскору; в эту минуту сам Христос низложил Диоскора; Диоскором низложен был Флавиан, — накажи же, Господи, его самого; накажи, православный Государь, его самого; Льву многая лета; патриарху (константинопольскому) многая лета! Затем было продолжаемо чтение актов — и, так как из них открылось, что все бывшие тогда на Соборе епископы соглашались на низложение Флавиана и Евсевия; то славнейшие судии рассудили между собою следующим образом: о православной и кафолической вере войти в тщательнейшее исследование, кажется, лучше завтра, при новом собрании Собора. А так как блаженной памяти Флавиан и благоговейнейший епископ дорилейский, Евсевий, вследствие рассмотрения деяний и определений, да и по свидетельству лиц, присутствовавших тогда на Соборе и утверждающих, что они ошибочно и напрасно низложили их, — оказываются ни в чем не погрешившими относительно веры и низложенными несправедливо; то мы полагаем справедливым, — если только это угодно Богу и покажется божественнейшему и благочестивейшему нашему владыке, — подвергнуть тому же самому наказанию благоговейнейшего епископа александрийского, Диоскора, благоговейнейшего епископа иерусалимского, Ювеналия, благоговейнейшего епископа кесарийского, Фалассия, благоговейнейшего епископа армянского[246][247], Евсевия, благоговейнейшего епископа беритского, Евстафия, и благоговейнейшего епископа Селевкии исаврийской, Василия, которые тогда со властию присутствовали на Соборе, и, по правилам святого Собора, лишить их епископского сана, а потом о всем последовавшем довести до сведения верховной власти. На это восточные воскликнули: такой суд справедлив; а иллирийские епископы закричали: все мы согрешили, все просим прощения. Когда же восточные стали опять восклицать: такой суд справедлив, сам Христос низложил убийцу, сам Христос отмстил за мучеников; тогда сенаторы предложили, чтобы каждый из присутствовавших епископов отдельно изложил собственное исповедание веры, зная, что божественнейший царь держится изложения трех сот осмнадцати никейских отцев, и ста пятидесяти собиравшихся в Константинополе, также посланий святых отцев — Григория, Василия, Илария, Афанасия, Амвросия, и двух посланий Кирилла (александрийского), читанных на первом ефесском Соборе; ибо на этих же основаниях и благоговейнейший епископ старейшего Рима Лев низложил Евтихия. Таким образом и окончилось это заседание Собора. В другое заседание, на котором присутствовали одни только преподобнейшие епископы[248], Евсевий, епископ дорилейский, представил Собору, в защиту себя и Флавиана, объяснение, которым обвинял Диоскора, как в единомыслии с Евтихием, так и в лишении их священного сана. К этому присовокупил он, что Диоскорь же вставил в акты те выражения, которых не говорили на тогдашнем Соборе, и вместе устроил, что епископы подписались на ненаписанной бумаге; затем просил, чтобы решением собравшихся было признано недействительным все, сделанное на втором Ефесском Соборе, и чтобы им возвращен был священный сан, а нечестивое учение (Евтихиево) было анафематствовано; наконец, по прочтении, потребовал, чтобы явился и противник его. Между тем, как рассуждали об этом, Архидиакон и главный из нотариев, Аэций, сказал, что он ходил к Диоскору, равно как и к прочим; но тот отвечал, что стражи не позволяют ему прибыть на Собор. Потом приказали посмотреть, нет ли Диоскора за дверями собрания, и когда не нашли его здесь, — Константинопольский епископ Анатолий предложил вызвать его и привести на Собор. Так и сделали. Но посланные, возвратившись, объявили, что он так отвечал: я нахожусь под стражею; пусть стражи скажут, позволяют ли они мне идти. Когда же посланные сказали ему, что они посланы к нему, а не к стражам; то он, говорили они, отвечал: я готов идти на святый и вселенский Собор, но меня задерживают. К этому Имерий присовокупил, что, когда они возвращались от Диоскора, им встретился помощник начальника священной стражи, с которым епископы опять отправились к Диоскору, и что потом происходило, все у него значится в записной книжке. По прочтении этого, открылось, что Диоскор говорил слово в слово так: Рассудив сам с собою, и зная, что мне полезно, я даю следующий ответ: так как в прежнем заседании Собора присутствовавшие высокоименитые судии, после долгого рассуждения, определили многое; а теперь меня зовут во второе заседание для пересмотра тех прежних определений; то я прошу, чтобы бывшие на Соборе высокоименитые судии и священный Сенат, для разбора прежних дел, опять присутствовали. На это Акакий, как свидетельствует запись, отвечал ему слово в слово так: не для того святый и великий Собор приказал явиться твоему священству, чтобы переиначить сделанные при высокоименитых судиях и верховных сенаторах определения; послал он нас прпгласить тебя в заседание, чтобы твое преподобие не было в отсутствии. Но Диоскор, как сказано в записи, отвечал ему: вы сказали мпе теперь, что Евсевий представил объяснение; по этому-то я и требую, чтобы дело мое опять было исследовано в присутствии судей и Сената. Выслушав еще кое-что, содержавшееся в записи, Собор снова послал пригласить Диоскора для присутствования при рассуждениях. Когда это было сделано, посланные, возвратившись, объявили, что у них записан его ответ, и состоит в следующем: я прежде уже объявлял вашему богочестию о своем нездоровье и желании, чтобы высокоименитые Судии и верховные Сенаторы опять присутствовали при суждении о делах, подлежащих рассмотрению; и так как теперь болезнь моя усилилась, то и не могу я присутетвовать на Соборе. Но Кекропий, как сказано в записи, отвечал Диоскору, что он прежде ничего не говорил о болезни, и потому должен повиноваться церковным правилам. А Диоскор возразил: я уже сказал однажды, что должны присутствовать судии. После сего самосатский епископ, Руфин, отвечал ему, что вопросы будут предложены канонические, и что он, явившись, может говорить, что хочет. Когда же Диоскор спросил: а явились ли Ювеналий, Фалассий и Евстафий? — он отвечал, что это не относится к делу. Тогда Диоскор, как замечено в записи, сказал, что он просит Христолюбивого царя приказать, дабы присутствовали и Судии, и лица, вместе сним рассуждавшие на Соборе ефесском. На что посланные отвечали ему, что Евсевий обвиняет его одного, и потому нет надобности являться всем. Но Диоскор говорил, что следует явиться и прочим, которые вместе с ним рассуждали; потому что Евсевий имеет дело не частное с ним одним, но такое, о котором все рассуждали. Когда же посланные опять повторили ему то же Диоскор отвечал им: сказал я раз, что сказал, и больше ничего не скажу. После сего дорилейский епископ Евсевий объявил, что он имеет дело с одним Диоскором, а не с кем другим, и требовал, чтобы Диоскор был приглашен в третий раз. Между тем Аэций донес, что какие-то люди, называющие себя клириками, и вместе некоторые миряне, недавно прибывшие из Александрии, хотят подать жалобу на Диоскора и кричат, стоя за дверьми собрания. Вслед за сим представились Собору сперва — бывший диакон святой александрийской церкви, Феодор, потом диакон Исхирион, пресвитер Афанасий, племянник Кирилла (александрийского), и Софроний. Все они обвиняли Диоскора частию в богохульстве, частию в житейских проступках и насильственном собирании денег. Это побудило звать Диоскора в третий раз. Посланные для сей цели, возвратившись, объявили, что Диоскор отвечал так: довольно уже объяснений дал я вашему богочестию; присовокупить больше ничего не могу. И так как он говорил одно и тоже на все убеждения послаеных идти; то спископ Пасхасиан сказал: вот и после троекратного приглашения, Диоскор, обличаемый совестью, не прибыл, — и потом спросил (присутствовавших), чего он достоин. Епископы отвечали на это, что его надобно судить по церковным правилам. Вслед за сим смирнский епископ Протерий[249][250] сказал: по делу об умерщвлении святого Флавиана ничего еще надлежащим образом не сделано. А наместники Льва, епископа старейшего Рима, произнесли слово в слово такое определение: Дерзкие поступки бывшего епископа александрийского Диоскора против чина правил и церковных постановлений явны уже и из исследований, сделанных в первом заседании, и из дел, ныне ему приписываемых; ибо он (умолчим о многом другом) единомышленника своего, Евтихия, канонически низложенного собственным его епископом, т. е. святым отцем нашим архиепископом Флавианом, принял в общение самовластно, неканонически, прежде нежели рассудил о том с собравшимися в Ефесе боголюбивыми епископами. Но сих последних апостольский престол простил в том, что сделали они тогда не по своей воле, так как они до ныне остаются покорными святейшему архиепископу Льву и всему святому вселенскому Собору. Напротив этот и до настоящего времени не перестает хвалиться тем, о чем ему следовало бы стенать и преклоняться до земли. Кроме того, он даже не дозволил прочитать послание блаженнейшего папы Льва, написанное им к блаженной памяти Флавиану, хотя лица, принесшие то послание, неоднократно просили его об этом, и он клятвенно обещал сделать по их прошению. А вследствие такого упущения святые церкви по всей вселенной наполнились соблазнами и вредом. Впрочем, каковы бы ни были дерзкие его поступки, мы хотели, по первому нечестивому его делу, поступить с ним человеколюбиво, подобно как и с прочими боголюбивейшими епископами, хотя власть их на суде не равнялась его власти. Но так как первое беззаконие он увеличил последующими, имнно дерзнул объявить отлучение святейшему и честнейшему архиепископу великого Рима Льву; да сверх того святому и великому Собору представлены на него самого исполненные беззакониями его доносы, по которым, быв несколько раз канонически призываем боголюбивыми епископами, он, конечно, угрызаемый собственною совестью, не явился; а между тем противозаконно принимал лиц, законно низложенных разными соборами, и таким образом, многоразлично поправ церковные постановления, сам себе произнес приговор: то святейший и блаженнейший архиепископ великого и старейшего Рима Лев чрез нас и чрез собравшийся ныне Собор, вместе с преблаженным и всехвальным апостолом Петром, который есть камень и основание кафолической Церкви и утверждение православной веры, лишает его епископского сана и отчуждает от всякого священнодействия. И так сей святый и великий Собор да объявит упомянутому Диоскору то, чего требуют церковные правила. Когда это подтверждено было Анатолием, Максимом и прочими епископами, за исключением тех, которые Сенатом были низложены вместе с Диоскором, — Собор написал о том доношение Маркиану; потом тот же Собор отправил свое решение о низложении и Диоскору. Оно заключалось в следующих словах: знай, что ты, за презрение божественных правил и за неповиновение сему святому и вселенскому Собору, за то, что ты, кроме других преступлений, в которых был обличен, призываемый симь святым и великим Собором, согласно с божественными правилами, для ответа на обвинения, не явился, — месяца Октября настоящаго тринадцатого дня, святым и вселенским Собором лишен епископства и отчужден от всяких церковных должностей. За тем, по написании послания об этом к боголюбивым епископам святейшей александрийской Церкви и по составлении протоколов касательно Диоскора, деяния этого заседания прекратились. Таков был конец прошедшего заседания. А после того, опять собравшись, они, на вопрос судей, хотевших знать мнения касательно православвой веры, отвечали, что нет надобности поставлять новые определения, когда уже окончилось дело касательно Евтихия и подтверждено епископом римским, с чем и все согласились. Но, между тем, как епископы стали восклицать, что они единодушно утверждают то же самое, судии предложили, чтобы каждый из патриархов, избрав одно или два лица из собственной области, вышел на средину, и чтобы таким образом обнаружилось мнение каждого. Тогда сардикский епископ Флоренций потребовал отсрочки, — с целью внимательнее заняться исследованием истины. А севастопольский епископ Кекропий сказал следующее: вера хорошо изложена тремя стами осьмнадцатью святыми отцами, и потом утверждена святыми же отцами — Афанасием, Кириллом, Целестином, Иларием, Василием, Григорием, а ныне еще святейшим Львом. Посему просим прочитать изложения святых отцев и сватейшего Льва. По прочтении этого весь Собор воскликнул так: это вера православных; так веруем все мы; так верует папа Лев; так веровал Кирилл; таково изложение паны. Потом, когда рассудили прочитать изложение и ста пятидесяти святых отцев, — прочитано было и это. После сего присутствовавшие на Соборе опять воскликнули: это вера всех; это вера православных; так веруем все мы! Затем архидиакон Аэций сказал, что у него в руках послание блаженного Кирилла к Несторию, которое все бывшие на ефесском Соборе утвердили собственными подписями, что у него есть и другое пославие того же Кирилла, написанное к Иоанну антиохийскому и также утвержденное, и просил предложить их для чтения. Рассудив об этом, прочитали и их. В первом из упомянутых посланий некоторые места слово в слово таковы: «Благоговейнейшему сослужителю Несторию — Кирилл. Иные, как я слышу, клевещут на мой счет пред твоим богочестием, и притом часто, в особенности пользуясь случаями собрания мужей знатных, и может быть думая угодить тем твоему слуху». И в другом месте: «И так святый и великий Собор сказал, что Он есть единородный Сын, рожденный от Бога и Отца по естеству, Бог истинный от Бога истинного, Свет от Света, что Он тот, чрез Кого Отец сотворил все, Который низшел, воплотился, вочеловечился, пострадал, воскрес в третий день, вознесся на небеса. Этим словам и образцам и мы должны следовать, помня, чтб означают выражения: Бог-Слово воплотился и вочеловечился. Мы не говорим, что естество Слова, изменившись, соделалось плотию, или обратилось в целого человека, состоящего из души и тела; но говорим скорее то, что Слово, соединив с собою лично плоть, одушевленную разумною душею, неизреченно и непостижимо соделалось человеком и назвалось сыном человеческим — не по воле только или благоволению, и не чрез принятие на Себя одного только лица (человеческого): так что, хотя различны естества, вошедшие в это истинное соединение, но из них обоих — один Христос и Сын; не то, чтобы различие естеств уничтожилось чрез соединение, но скорее то, что чрез неизреченное и таинственное стечение их к соединению составился для нас один Господь, Христос и Сын, из божества и человечества». И несколько ниже: Так как Он, для нас и для нашего снасения соединив с Собою лично человеческое естество, произошел от жены, то и говорится, что Он родился по плоти; ибо не человек обыкновенный наперед родился от святой Девы, а потом в него вселилось Слово, но от самого зачатия соединившись (с человечеством), Он, как говорится, подвергся плотскому рождению, т. е. усвоил Себе рождение собственной плоти. Подобным образом мы говорим, что Он пострадал и воскрес — не так, как будто Бог-Слово собственным (божеским) естеством претерпел удары, пронзение гвоздями, или какие-либо другие раны; ибо Божество, будучи бестелесно, страдать не может. Но поелику страдало тело, соделавшееся Его собственным, то и говорится опять, что Он пострадал за нас; ибо Существо не страдающее было в страждущем теле». Из второго послания многое приведено в первой книге нашей истории. Есть в нем и такие изречения, которые написал Иоанн антиохийский, и которые с полным согласием принял Кприлл; именно: «Исповедуем святую Деву Богородицею, потому что от ней Бог-Слово воплотился и вочеловечился, и от ней с самого зачатия принятый храм свой соединил с Собою. Что же касается до евангельских и апостольских изречений о Господе, то мы знаем, что богоносные мужи — иные из них употребляли в общем смысле, как бы об одпом лице, а другие — раздельно, как о двух естествах, и первые — богоприличные, относили к Христу по божеству, а последние — уничижительные придавали Ему по Его человечеству». К этому (Кирилл) присовокупил: «прочитав сии священные ваши изречения, и находя, что таковы же и наши мысли, — ибо один Господь, одна вера, одно крещение (Ефес. 4, 5), мы прославили Спасителя всех Бога, взаимно радуясь, что и наши и ваши Церкви содержат веру, согласную с богодухновенными писаниями и преданием святых отцев наших». По прочтении этого, присутствовавшие на том же Соборе воскликнули следующими словами: мы все так веруем; папа Лев так верует; анафема разделяющему и сливающему; это вера архиепископа Льва; Лев так верует; Лев и Анатолий так веруют; мы все так веруем; как Кирилл, так и мы веруем; вечная память Кириллу; как говорится в посланиях Кирилла, так и мы думаем; так мы веровали, так веруем; Лев архиепископ так думает, так верует, так написал. Потом сделано было совещание и о прочитании послания Льва, и оно в переводе (на греческий язык) было прочитано и помещено в деяниях Собора. По прочтении его, епископы воскликнули: это — вера отеческая; это вера апостольская; мы все так веруем; мы православные так веруем; анафема тому, кто не так верует; это чрез Льва изрек Петр; этому учили Апостолы; благочестиво и истинно учит Лев; так учил Кирилл; Лев и Кирилл учат согласно; анафема тому, кто не так верует; это вера истинная; православные так думают; это вера отеческая; почему не прочиталии этого в Ефесе? это скрыл Диоскор. В тех же деяниях говорится, что когда было читано то место послания Льва, в котором содержится следующее: «для изглаждения тяжкой вины нашей природы, божественное естество соединилось с естеством способным страдать, чтобы, — как это самое и было потребно для нашего уврачевания, — один и тот же человек Христос Иисус, будучи посредником между Богом и людьми, с одной стороны мог умереть, а с другой не мог остаться мертвым», и когда при этих словах иллирийские и палестинские епископы изъявили сомнение, — архидиакон святейшей константинопольской Церкви, Аэций, предложил из (послания) Кирилла место следующего содержания: «так как собственное Его тело по благодати Божией, говорит Апостол Павел, за всех вкусило смерти (Евр. 2, 9); то и сказано, что Он претерпел за нас смерть, — не потому, будто испытал смерть, как нечто свойственное (Божеской) Его природе, — ибо говорить или думать так было бы крайне безумно, — а потому, что, как я сказал несколько выше, плоть Его вкусила смерти». И опять, когда при чтении слов из послания Льва, в которых содержится следующее: «ибо Он действует каждою природою, при общении другой, так, как ей свойственно, — Слово делает то, чтб свойственно Слову, а тело совершает то, что свойственно телу, — одно из них выражается чудесами, а другое подвергается оскорблениям», — иллирийские и палестинские епископы изъявили сомнение, — тот же Аэций прочитал из (послания) Кирилла главу следующего содержания: «одни из выражений (о Христе) в особенности свойственны Божеству, другие напротив относятся особенно к человечеству, а иные занимают некоторым образом средину между ними, относясь к Сыну Божию, как Богу и человеку в одно и тоже время». Потом, когда вышеупомянутые епископы усомнились в другом месте послания Льва, в котором говорится так: «хотя в Господе Иисусе Христе совершенно одно лице Бога и человека, однако иное в Нем то, от чего происходит общая для обоих (естеств) оскорбляемость, а иное то, от чего происходит общее прославление; ибо от нас у Него человечество, которое меньше Отца, а от Отца в Нем есть равное с самим Отцем божество», — Феодорит для сравнения присовокупил, что и у блаженного Кирилла тоже сказано слово в слово так: «Он, и соделавшись человеком, не потерял Себе свойственного, но остался тем, чем был; так что одно стало обитать в другом, т. е. божественное естество в человеческом». После того верховные судии спросили, не сомневается ли еще кто-нибудь, — и все отвечали, что никто более не сомневается. Затем, никопольский епископ Аттик стал просить, чтобы им далп отсрочку на несколько дней, в продолжение коих они с безмятежным умом и спокойным духом могли бы определить угодное Богу и святым отцам. Просил он также дать им и послание Кирилла, написанное к Несторию, в котором он убеждает Нестория согласиться на двенадцать всеми одобренных его глав. Когда же судии изъявили согласие дать им оторочку на пять дней — с тем, чтобы они собирались у константинопольского предстоятеля Анатолия; тогда все епископы стали взывать: мы так веруем, все так веруем; как Лев, так и мы веруем; никто из нас не сомневается; все мы подписались. На это (судии) сказали им следующее: нет надобности собираться всем вам; но так как нужно убедить только сомневающихся, то благоговейнейший епископ Анатолий пусть из числа подписавшихся изберет тех, которых считает более способными для вразумления сомневающихся. При этом присутствовавшие на Соборе стали восклицать: просим о (других) отцах[251][252]; тех отцев на Собор; единомыслящих со Львом на Собор; отцев на Собор; эти восклицания царю! эту просьбу православному! эту просьбу августейшей; все мы согрешили; всем да отпустится! А епископы константинопольской Церкви воскликнули: немногие возглашают; это говорит не Собор. Затем восточные закричали: Египтянина в ссылку[253][254], а иллирийские: — просим всех помиловать. Потом восточные опять: Египтянина в ссылку. И между тем как иллирийские повторяли ту же самую просьбу, — клирики константинопольские воскликнули: Диоскора в ссылку, Египтянина в ссылку, еретика в ссылку, Диоскора низложил Хрнстос. Затем иллирийские и державшиеся их стороны епископы снова сказали: все мы согрешили, всем прощение, Диоскора на Собор, Диоскора в церковь, — и продолжением подобных восклицаний деяния этого заседания окончились.

В следующее за тем заседание, когда Сенаторы потребовали, чтобы прочитаны были сделанные уже определения, секретарь Константин из протокола прочитал слово в слово следующее: Точнейшее исследование касательно православной и кафолической веры мы присуждаем отложить на следующий день и сделать это в собрании более полном. А так как блаженной памяти Флавиан и благоговейнейший епископ Евсевий, в следствие рассмотрения деяний и определений, да и по свидетельству лиц, присутствовавших тогда на Соборе, и утверждающих, что они ошибочно и напрасно низложили их, оказываются ни в чем не погрешившими относительно веры и низложенными несправедливо; то по нашему мнению будет справедливо, если только это угодно Богу, и покажется божественнейшему и благочестивейшему нашему владыке, подвергнуть тому же наказанию благоговейнейшего спископа александрийского Диоскора, благоговейнейшего епископа иерусалимского Ювеналия, благоговейнейшего епископа Кесарии (каппадокийской) Фалассия, благоговейнейшего епископа анкирского Евсевия, благоговейнейшего епископа беритского Евстафия и благоговейнгейшего спископа Селевкии исаврийской, Василия; которые тогда со властию присутствовали на Соборе, и по правилам церковным лишить их епископского сана, а потом о всем последовавшем довести до сведения верховной власти. По прочтении же (протокола) и о других предметах, собравшиеся епископы были спрошены, находят ли они послание Льва согласным с изложением веры трех сот осмнадцати святых отцев, собиравшихся в Никее, и ста пятидесяти собиравшихся в столице? И предстоятель константинопольский, Анатолий, равно как все собравшиеся отвечали, что послание Лька согласно с упомянутыми святыми отцами, и подписались под ним. Между темт, как это дело шло, присутствовавшие на Соборе восклицали: мы все согласны, все одобряем, все так же веруем, все то же думаем, все так веруем; отцов на Собор; подписавшихся на Собор; многая лета царю; многая лета августейшей; отцев на Собор; единоверных на Собор; многая лета царю; единомышленных на Собор; многая лета царю; мы все подписались под исповеданием веры; как Лев, так и мы думаем. В ответ на это (судии) сказали слово в слово так: мы представили о них божественнейшему и благочестивейшему нашему владыке, и ожидаем решения от его благочестия; а ваше благоговение и за Диоскора, которого вы низложили без ведома верховной власти и нашего, и за тех пятерых, о которых вы просите, и за все произведенное на Соборе, даст отчет Богу. Тогда опять все стали восклицать: Диоскора низложил Бог; Диоскор низложен справедливо; Диоскора низложил Христос. Потом, когда решение Маркиана было принесено, и оказалось, что дело о низложенных он предоставлял суду епископов, как выражал и ответ судей, — (епископы) начали предлагать свое прошение в следующих словах: просим позволить им войти; единоверных на Собор; единомышленных на Собор; подписавшихся под посланием Льва на Собор. В следствие сего, по совещании, они и были присоединены к собранию. Тогда приступлено к чтению прошений, представленных царю Маркиану епископами египетского округа. В них между прочим содержалось следующее: мы мыслим так же, как излжишли веру триста осмнадцать отцев, собиравшихся в Никее, как изложили ее и блаженный Афанасий, и священной памяти Кирилл, анафематствуя всякую ересь, и Ариеву, и Евномиеву, и Манесову, и Несториеву, и ересь тех, которые говорят, что плоть Господа нашего заимствована с неба, а не от святой Богородицы и Приснодевы Марии, по подобию всех нас, кроме греха. При этом все, присутствовавшие на Соборе, воскликнули: почему же они не анафематствовали учения Евтихиева? Пусть подпишутся под посланием Льва, анафематствуя Евтихия и его учение; пусть согласятся с посланием Льва; они хотят посмеяться над нами и уйти. Но египетские епископы отвечали, что в Египте много епископов и что они не могут говорить от лица всех, а потому просили Собор подождать их архиепископа, которого мнению, как это в обычае, им надлежало бы следовать; ибо если они сделают что-нибудь прежде, чем избран будет для них предстоятель, против них восстанут епископы всей египетской области. После продолжительных просьб их об этом и после весьма сильных возражений со стороны Собора, решено было дать египетским епископам отсрочку до тех пор, пока будет рукоположен им архиепископ. За тем предложено прошение нескольких монахов, сущность которого состояла в том, чтобы их не принуждали подписываться на каких-либо бумагах, пока не составится такой Собор, какой созвать предписал царь, и не рассмотрит сделанных постановлений[255][256]. По прочтении этого, кизикский епископ Диоген сказал, что один из вошедших в собрание, именно Варсума, умертвил Флавиана; ибо он кричал: бей, — и хотя о нем не упомянуто в прошениях, однако он все-таки не должен был вступать в собрание, и при этом все епископы воскликнули: Варсума опустошил целую Сирию, вооружил против нас тысячи монахов. В след за сим положено, чтобы собравшиеся ожидали решения Собора; а монахи стали просить, чтобы прочитано было составленное ими прошение, в котором они между прочим требовали позволения присутствовать на Соборе Диоскору и преданным ему епископам. Но все епископы воскликнули на это: анафема Диоскору; Диоскора низложил Христос; выгнать этих людей; прочь оскорбление Собора, прочь насилие Собору; донести о них царю; прочь оскорбление Собора, прочь посрамление Собора. А монахи против этого кричали: прочь оскорбление монастырей. И между тем как Собор повторял те же самые возгласы, решились прочитать остальнвые прошения. В них говорилось, что визложение Диоскора сделано несправедливо и что ему, по исповедании веры, следовало присутствовать на Соборе. Если же этого не будст, они отрясут одежды свои от общения с собравшимися епископами. Когда это было сказано, архидиакон Аэций прочитал правило о тех, когорые сами себя удаляют от общения. Потом опять, когда, отвечая на вопросы преподобнейших епископов, и также на вопрос архидиакона Аэция, сделанный от лица Собора, монахи разделились между собою, одни то есть анафематствовали Нестория и Евтихия, а другие отказались от этого, — судии предложили прочитать прошения Фавста и других монахов, просивших царя не принимать впредь монахов, которые прежде противились православным догматам. Отвечая на это, монах Дорофей называл Евтихия православным: но против него судии предложили различные вопросы касательно учения Евтихиева.

После сего, в пятом заседании Собора, предложено судиями объявить, что постановлено относительно веры, — и константинопольский диакон Асклепиад прочитал определение, которое однакож включить в (соборные) акты сочтено не нужными». Некоторые не соглашались с ним, а большая часть соглашалась, — и между тем как происходили об этом противоречущие восклицания, судии сказали: Диоскор, по его словам, за то низложил Флавиана, что он признавал два естества (во Христе); но и определение говорит, что в Нем два естества. На это (замечание) Анатолий отвечал: Диоскор низложен не за веру, а за то, что отлучил от общения Льва, быв трижды приглашен на Собор, не явился. Тогда судии стали требовать, чтобы слова из послания Льва были включены в определение. Но так как епископы не согласились на это, говоря, что делать другое определение нет надобности, ибо и сделанное уже вполне совершенно; то об этом представлено царю. А царь повелел, чтобы шесть из восточных епископов, трое из понтийских, трое из азийских, трое из фракийских и трое из иллирийских, в присутствии Анатолия и римских наместников, собрались во храм мученицы (Евфимии) и сделали правильное определение веры, либо пусть каждый отдельно изложит собственное исповедание; а иначе да будет известно, что Собор составится на Западе. И когда потом спросили их, следуют ли они Диоскору, который говорит, что (Христос состоит) из двух естеств, или Льву, по мнению которого во Христе два (естества); то они закричали что веруют согласно со Львом, и что противоречающие этому суть Евтихиане. А судии сказали: так согласно с мнением Льва и надобно написать, что во Христе два естества, соединенные неизменно, нераздельно и неслитво. Таким образом, когда судии, бывшие во храме святой мученицы Евфимии вместе с Анатолием и наместниками Льва, также с Максимом антиохийским, Ювеналием иерусалимским, Фалассием епископом Кесарии каппадокийской и с другими, вышли оттуда; то прочитано было следующее определение веры: «Господь наш и Спаситель Иисус Христос» и прочее, что выше изложено в нашей истории. После сего все воскликнули: это — вера отеческая; пусть сейчас подпишут ее митрополиты; это — вера апостольская; с нею согласны все мы; все мы так думаем. А судии сказали: определения, сделанные отцами и признанные всеми, будут представлены верховной власти. На шестое заседание Собора прибыл сам Маркиан, и говорил епископам речь о взаимном согласии. Потом, по его приказанию, Константинопольский архидиакон Аэций прочитал определение, — и под ним все подписались. Кроме того, когда царь спросил, все ли согласны на составленное определение, — все торжественно подтвердили это. Царь провозгласил то же в другой раз, — и в другой раз все выразили согласие. Тогда, по предложению царя, были составлены правила (сего Собора) и городу Халкидону дарованы права митрополии[257][258]. Царь приказал также, чтобы епископы остались (в том городе) еще на три или четыре дня, и чтобы каждый из них в присутствии судей предложил, что находит нужным, дабы все было устроено по надлежащему. Этим заседание и окончилось.

Было и еще заседание, на котором постановлены другие правила. А на следующее за тем заседание сошлись Ювеналий и Максим и согласились, чтобы Епископ антиохийский заведывал обеими Финикиями и Аравиею, а иерусалимский тремя Палестинами, что, по некотором совещании судей с епископами, и утверждено. В девятом же заседании занимались делом Феодорита. Он анафематствовал Нестория следующими словамп: анафема Несторию, не называющему святой Девы Марии Богородицею и разделяющему одного Сына единородного на двух сынов; я же подписался и под определением веры, и под посланием Льва. Поэтому, с общего согласия всех, он получил обратно свою кафедру. В другом заседании занимались делом Ивы[259][260], — и прочитаны были произнесенные против него мнения, принадлежавшие тирскому епископу Фотию и беритскому епископу Евстафию; но решение отложено было до следующего заседания. В одиннадцатое заседание, тогда, когда большая часть епископов согласились, чтобы он опять получил священный сан, некоторые противились этому и говорили, что обвинители его находятся за дверями и просят дозволения войти. Тогда опять прочитаны были сделанные против него определения. Судии предложили было прочитать и то, что касательно Ивы постановлено было в Ефесе; но епископы сказали, что все, сделанное на втором ефесском Соборе, не действительно, исключая рукоположение Максима антиохийского, и просили представить царю, чтобы он указом постановил считать недействительными все ефесские определения, составленные после первого Собора, на котором председательствовал блаженной памяти Кирилл предстоятель александрийский. Поэтому было решено возвратить Иве епископство. В следующем заседании разбирали дело ефесского епископа Вассиана и положили низложить как его, так и Стефана, и на место их поставить другого. Вь тринадцатом заседании было исследовано дело Евномия никомидийского и Анастасия епископа никейского, которые вели между собою тяжбу о некоторых городах. Было за тем и четырнадцатое заседание, на котором занимались исследованием дела касательно Вассиана[261][262]. Наконец постановили, чтобы престол константинопольский занимал первое место непосредственно после римского.