Церковная история

ГЛАВА 1. О царствовании Зенона и его жизни.

Между тем Зенон[263], по смерти сына, стал управлять царством один и как бы думал, что не значит иметь во власти все, не направляясь по произволу ко всем встречным удовольствиям; а потому с самого же начала предался приманкам сластолюбия до того, что ничем не удерживался от постыдного и беззаконного, но так сроднился с этим, что совершать пороки скрытно и без свидетелей считал делом низким, а явно и как бы на глазах — делом царским и приличным только самодержцу[264]. Конечно, он судил худо и рабски. Самодержец познается не из того, что ему пришлось управлять другими; но сперва из того, что он владеет и управляет самим собою, не дозволяя ничему худому проникать в свое сердце и являясь недоступным для порочных пожеланий; так что представляет в себе живой образ добродетелей, располагающий подданного к подражанию. Напротив тот, кто открыл свое сердце удовольствиям, неприметно для самого себя, мало по малу делается презренным рабом, пленником без выкупа, и бывает принужден постоянно менять господ, как делают негодные рабы. Подлинно, бесчисленные господа его суть удовольствия, которые, держась одно другого и следуя одно за другим, никогда не прекращают своего владычества над ним; ибо настоящее удовольствие не остается навсегда, но делается поджогою и предначатием другого, пока самодержец, став самодержцем истинным, не свергнет с себя того мятежного владычества удовольствий и не начнет господствовать, вместо того, чтобы терпеть тягостное господство, — либо пока, раболепствуя до последнего издыхания, не сойдет в ад.

ГЛАВА 2. О набегах Варваров как на востоке, так и на западе.

Такой образ жизни вел Зенон, при начале своего царствования. А между тем его подданные и на востоке и на западе терпели величайшие бедствия; ибо с одной стороны опустошали все переезжие Варвары[265], с другой множество Гуннов, или древних Массагетов[266] делали набеги на Фракию, без всякого сопротивления переходя Дунай; остальное же с насилием, по обычаю Варваров, отнимал сам Зенон[267].

ГЛАВА 3. О тирании Василиска и бегстве Зенона.

Когда же против Зенона восстал брат Верины, Василиск[268], — ибо его не любили родственники, так как ровно все отвращались от бесчестной его жизни[269]; — то у него не нашлось нисколько присутствия духа: потому что порок труслив и чужд надежды; он обнаруживает свое малодушие чрез самое подчинение удовольствиям. Итак, Зенон поспешно предался бегству и такую великую власть уступил Василиску без боя. Затем он в самой стране Исаврийцев, которая произвела его на свет, выдержал осаду[270], имея при себе супругу Ариадну, убежавшую от своей матери, и еще несколько людей, остававшихся ему верными. Таким-то образом Василиск получил римский венец, и, наименовав сына своего Марка Кесарем[271], пошел путем противоположным тому, по которому шли — Зенон и его предместники[272].

ГЛАВА 4. О том, что Василиск вызвал из ссылки Тимофея Элура и, по его убеждению, разослал окружные послания об отвержении халкидонского Собора.

По просьбе некоторых александрийских граждан, Василиск вызвал из ссылки Тимофея Элура, который прожил там восемнадцать лет[273]. В то время константинопольскую епископскую кафедру занимал Акакий[274]. Итак, Тимофей, прибыв в столицу, стал убеждать Василиска[275], чтобы он разослал ко всем иереям окружную грамоту и предал анафеме как деяния халкидонского Собора, так и книгу Льва. Это послание читается так:

«Самодержец, Кесарь Василиск, Благочестивый, Победитель, Великий, всегда Август, и Марк, светлейший Кесарь — Тимофею, благоговейнейшему архиепископу великого города Александрии. Мы желаем, чтобы законы, какие, в защиту православной апостольской веры, постановлены бывшими до нас благочестивейшими царями, право служившими блаженной, бессмертной и животворящей Троице, — чтобы эти законы, как всегда спасительные для всего мира, не упразднялись ни в какое время, или лучше сказать, мы объявляем их законами своими. Всякому попечению о делах человеческих мы предпочитаем благочестие и ревность но Боге и Спасителе нашем Иисусе Христе, который сотворил и прославил нас. Притом мы уверены, что согласие паств Христовых составляет спасение как их самих, так и всякого подданного, и служит твердым основанием и непоколебимою стеною нашего царствования. Посему, справедливо движимые в сердце божественною ревностью и в начаток царской нашей власти, принося Богу и Спасителю нашему Иисусу Христу единство святой Церкви, определяем, чтобы основание и утверждение человеческого благоденствия т. е. Символ 318 святых отцев, древле собиравшихся по внушению св. Духа в Никее, — чтобы этот Символ, в который с верою крестились и мы, и предки наши, один только был употребляем и содержим народом во всех святейших Божиих церквах, как единственное определение веры, без заблуждений, довлеющее и для отсечения всякой вообще ереси, и для совершенного единения святых Божиих церквей. — Повелеваем также, чтоб имело силу и то, что для утверждения самого этого Божественного Символа сделано 150 святыми отцами в царствующем сем городе против богохульников Святого Духа, равно как и все то, что постановлено в митрополии ефесской против нечестивого Нестория и позднейших его единомышленников. А что нарушило единение и порядок святых Божиих церквей и мир всего мира, как-то: книгу Льва и все, постановленное в Халкидоне для определения веры, или изложения символов, все, сказанное в смысле толкования, или учения, или рассуждения, и сделанное, как нововведение, против вышеупомянутого святого Символа 318 святых отцев, — все то как здесь так и везде, в каждой церкви, где будет найдено, повелеваем всюду находящимся святейшим епископами, предавать анафеме и огню. Такие же распоряжения касательно всех еретических догматов делали и до нас благочестивой и блаженной памяти цари — Константин и Феодосий Младший. Быв таким образом упразднены, эти догматы да изгоняться совсем из единой и единственной вселенской православной апостольской Церкви, потому что они преступают вечные и спасительные определения 318 святых и 150 блаженных отцев, изложивших в Ефесе исповедание веры о Святом Духе. Итак да не будет позволено никому ни из священных лиц, ни из мирян каким-нибудь образом преступать божественное законоположение того святого Символа. Пусть со всеми нововведениями, допущенными в Халкидоне, вопреки божественному Символу, будет анафематствуема ересь тех, которые не исповедуют, что единородный Сын Божий истинно воплотился и вочеловечился от Духа Святого и от Святой Приснодевы Богородицы Марии, а говорят, что Он имел тело или небесное, или призрачное и мнимое. Вообще пусть будет анафематствуема всякая ересь и все, что когда-либо, как-либо и где-либо во вселенной, мысленно или словесно введено нового к нарушению того божественного Символа. А как царскому попечению свойственно с дальновидностью утверждать спокойствие подданных — не на настоящее только время, но и на будущее: то повелеваем, чтобы повсюду находящиеся святейшие епископы подписались под этою нашею священною окружною грамотою, ясно тем свидетельствуя, что они держатся только святого Символа 318 отцев, определительно утвержденного потом 150 святыми отцами, а после них и теми, которые собирались в митрополии ефесской, т. е. что должно держаться одного святого Символа 318 и 150 отцев, как правила веры, анафематствуя всякое положенное в Халкидоне преткновение православному народу, и совершенно изгоняя его из святых церквей, как действительное препятствие общему и нашему благоденствию. Тех же, которые и после этого священного нашего определения, данного, как мы уверены, согласно с волею Божиею, и доставляющего вожделенное единение святым Божиим церквам, осмелились бы допущенное в Халкидоне нововведение касательно веры или произносить, или называть, или выражать в разговоре, либо в учении, когда бы, как, и где бы то ни было, — тех, как действительных виновников смятения и нестроения в святых Божиих церквах и между нашими подданными, как врагов Бога и вашего спасения, подвергаем ответственности законов, которые касательно такого злочестия еще до нас постановлены блаженной и священной памяти царем Феодосием, и которые подтверждаются этим нашим священным окружным посланием; именно: если виновные будут епископы или клирики, повелеваем низложить их, а когда монахи или миряне, — подвергать их ссылке, лишению имущества и крайним наказаниям. Таким образом, всегда покланяемая нашим благочестием святая и единосущная, зиждительная и животворящая Троица, которой мы и ныне послужили как очищением упомянутых плевелов, так и утверждением правых и апостольских преданий святого Символа, будет милостива и благоприветлива к нашим душам и ко всякому нашему подданному, и всегда станет помогать нам в управлении и умиротворении дел человеческих».

ГЛАВА 5. О тех, которые одобрили окружное послание Василиска и отвергли Собор (халкидонский).

На это окружное послание, как пишет ритор Захария, изъявил согласие Тимофей, незадолго пред тем, сказал я, возвращенный из ссылки, также — антиохийский предстоятель Петр, по прозванию Сукновал[276], вместе с Тимофеем находившийся тогда в столице. При этом они определили, чтобы и Павел взошел на архиепископский ефесский престол. Захария говорит также, что под окружным посланием подписались — преемник Ювеналия иерусалимский епископ Анастасий[277] и другие весьма многие; так что отвергших книгу Льва и Собор халкидонский нашлось до пяти сот. Он упоминает и о прошении, которое подано было Василиску собиравшимися в Ефесе азийскими предстоятелями. Нечто из него состоит в следующих выражениях: «по всему благочестивейшим и Христолюбивым владыкам нашим, Василиску и Марку, всегда победителям Августам». И не много ниже: «во всем вы являетесь царями благочестивейшими и Христолюбивыми, которые разными противоборствуют ненавистной и враждебной вере». Потом еще ниже: «страшное ожидание суда, ревность божественного огня и справедливое негодование вашей тихости скоро поразит противников, которые в каком-то гордом безумии решаются метать стрелы против всемогущего Бога и вашей, утверждаемой верою власти, и ни мало не щадят нашего смирения, но постоянно нападают на нас с порицаниями и клеветами, будто мы, быв вынуждены какою-то крайностью и насилием, подписались под вашим священным и апостольским окружным посланием, которое между тем подписано нами с совершенною радостью и готовностью». Еще ниже: «итак, не дозволяйте предлагать ничего другого, кроме вашего священного окружного послания, зная, что иначе, как мы сказали, весь мир снова придет в смятение, — и тогда беды, которые принес с собою Собор халкидонский, будут казаться малыми, хотя они были соединены с бесчисленными убийствами, с неправедным и беззаконным пролитием крови православного народа». Потом ниже: «свидетельствуемся пред Спасителем нашим, Иисусом Христом, что мы молимся о невмешательстве вашего благочестия в то праведное, каноническое и церковное осуждение и отлучение, которому подверглись они, особенно же, которому подвергся тот, кто большими происками достиг епископства и несовестливо нес его в царствующем городе». Далее Захария от слова до слова пишет и следующее: после того, как окружное послание и царские грамоты были разосланы, в столице зараженные лжеумствованием Евтихия и проводившие монастырскую жизнь, поспешно собрались к Тимофею, думая воспользоваться им, как бы находкою, и надеясь в окружном послании найти собственное учение. Но когда Тимофей в обличение им сказал, что Бог-Слово по плоти подобосущен нам, а по божеству единосущен Отцу, они возвратились восвояси.

ГЛАВА 6. О том, что Тимофей Элур, получив опять александрийский престол и восстановив в церкви ефесской патриаршее право, предал анафеме халкидонский Собор.

Тот же Захария говорит, что Тимофей[278], отправившись из столицы, прибыл в Ефес и возвел на архиепископский ефесский престол Павла, который хотя уже был рукоположен, по древнему обычаю, епископами той епархии, но потом оставался низверженным с своего престола. Тимофей возвратил ефесской церкви и право патриаршее отнятое у ней, как я говорил, Собором халкидонским. Выехав же отсюда, прибыл он в Александрию и от приходивших к нему постоянно требовал, чтобы они анафематствовали Собор халкидонский. Впрочем, Захария рассказывает, что от него отступили как некоторые сообщники его, так со многими другими и Феодот, один из числа рукоположенных Феодосием в Яффу, — тот самый Феодот, коего некоторые поставили епископом иерусалимским, когда Ювеналий отправился в Византию.

ГЛАВА 7. О том, что Василиск, устрашенный возмущением, которое произвели монахи по внушению Акакия, разослал окружное послание, противоположное прежнему.

Между тем константинопольский предстоятель Акакий, болезнуя об этом, возмутил монахов и жителей столицы против Василиска, как еретика[279], — и Василиск тогда же отменил прежнее свое окружное послание и написал указ, чтобы оно, данное по неосмотрительности, признаваемо было недействительным. Вследствие сего он разослал противоположное прежнему окружное послание, которым халкидонский Собор утверждался. На это так называемое противоречащее окружное послание (αντεγκυκλια) Захария не обратил внимания, и весь этот ход дел изложил пристрастно. Но оно от слова до слова таково:

«Самодержцы, Кесари, Василиск и Марк определяем: — во всех кафолических и апостольских православных церквах невредимо и непоколебимо господствовать и непременно соблюдаться той апостольской и православной вере, которая издревле господствовала в кафолических церквах, и господствовала до нашего царствования, которая господствует в наше царствование и должна господствовать всегда, в которую мы крестились и уверовали, и, кроме ее, не искать ничего другого. Поэтому, что в наше царствование было прежде сделано касательно веры и порядка церковного чрез окружные ли то послания, или как иначе, объявляем не имеющим силы и недействительным, соглашаясь вместе с тем на анафематствование Нестория, Евтихия и всех других еретиков и единомышленников их. В рассуждении этого предмета повелеваем не быть ни соборному, ни другому исследованию, но оставаться твердым и непоколебимым нынешнему нашему определению. Приказываем также — те епархии, в которых право рукополагать епископов принадлежало престолу сего царственного и славного города, возвратить благоговейнейшему и святейшему патриарху и архиепископу Акакию. Хотя существующие ныне боголюбезные епископы и могут оставаться на своих престолах; но по смерти их чтобы никто не предъявлял притязания на право рукоположения, которое принадлежит седалищу сего царственного и славного города. Это священное наше определение конечно имеет силу священного постановления». — Так было дело.

ГЛАВА 8. О возвращении Зенона.

Между тем Зенон, как говорят, видел во сне, будто святая и многоподвизавшаяся первомученица Фекла возбуждала его и обещала ему восстановление власти. — Поэтому он выступил в поход против Византии. Подкупив дарами тех, которые держали его в осаде, он изгнал Василиска, царствовавшего уже второй год[280]. Василиск искал убежища в священных храмах[281]; но Зенон выдал его врагам. Вот почему огромнейший, отличающийся высотою и красотою храм в Селевкии Исаврийской посвятил он первомученице Фекле и украсил его многими и царскими дарами, которые хранятся там и до сих пор. Между тем Василиск был отведен в каппадокийскую область на смерть, — и на станции Акусе умерщвлен вместе с женою и детьми[282]. Зенон издал закон в отменение того, что было постановлено тираном Василиском в окружных его посланиях; при чем как Петр, по прозванию Сукновал, был изгнан из Церкви антиохийский[283], так Павел — из Церкви ефесской.

ГЛАВА 9. О том что, по смерти Василиска, азийские епископы, желая умилостивить Акакия, издали покаянную грамоту, в которой отрекались от того, в чем погрешили пред халкидонским Собором.

Между тем азийские епископы, желая умилостивить Акакия, обратились к нему с просьбою и, прося прощения, прислали покаянную грамоту, в которой говорили, что они подписались под окружным посланием (Василиска) по необходимости, а не по доброй воле, и клялись, что дело было действительно так, а не иначе, и что они веровали и веруют согласно с халкидонским Собором. Сущность их грамоты такова: «Послание или прошение, посланное Акакию епископу константинопольскому от епископов азийских. Акакию, святейшему и благочестивейшему патриарху святейшей церкви царствующего города Константинополя, нового Рима». Потом несколько ниже: «кстати прибыл к нам представитель вашего лица». И не много спустя: «этою покаянною грамотою свидетельствуем, что мы дали свои подписи не по убеждению, а по необходимости, изъявляя согласие буквами и словами, а не сердцем; ибо при ваших благоприятных Богу молитвах и по воле Вышнего, веруем так, как научены тому преданием вселенских светил 318 и 150 св. отцев. Веруем вместе во все, что право и благочестно определено в Халкидоне собиравшимися там святыми отцами». — Ритор Захария взвел на них такую клевету, или сами они солгали, говоря что подписались против воли, — сказать не могу.

ГЛАВА 10. О епископствовавших в Антиохии.

После Петра, антиохийский престол получил Стефан[284], которого, как пишет ритор Иоанн, дети антиохийцев умертвили тростником, заостренным наподобие стрел. После Стефана, кормило этой кафедры принял Каландион[285]. Он всех, приходивших к нему, убеждал анафематствовать Тимофея вместе с окружным посланием Василиска.

ГЛАВА 11. О том, что царь Зенон хотел было Элура подвергнуть гонению, но, ради старости, помиловал его, и что, по смерти Элуровой, александрийцами, рукоположен был Петр Монг, но по воле царя, александрийский престол занял преемник Протерия Тимофей.

Зенон намерен был изгнать Тимофея из Александрии; но, узнав от кого-то, что он уже — старик и едва не на праге общей для всех пристани, оставил свое намерение. И в самом деле, Тимофей скоро потом заплатил общий всем долг природе, и александрийские епископы собственною своею властью избрали Петра, по прозванию Монга[286]. Это событие дошло до сведения Зенона и возбудило в нем негодование. Поэтому Петра он приговорил к смертной казни и вызвал преемника Протериева Тимофея, по случаю какой-то народной тревоги, проживавшего в Канове. Таким образом Тимофей, по повелению царя, опять занял свой престол[287].

ГЛАВА 12. Об Иоанне, который, после Тимофея, овладел кормилом александрийской церкви, и о том, что Зенон изгнал его, как клятвопреступника, и александрийскую кафедру вручил Петру Монгу.

По желанию некоторых, пресвитер и эконом честного храма Св. Предтечи и Крестителя Иоанна, Иоанн был отправлен в столицу с просьбою о том, чтобы, в случае смерти епископа, дозволено было жителям Александрии избрать в предстоятели церкви кого они захотят. Но, по словам Захарии, царь открыл, что Иоанн думал достать епископство самому себе, и потому последний, дав клятву никогда не искать александрийского престола, возвратился восвояси. Царь же повелел — после смерти Тимофея быть епископом тому, кого изберут клир и народ. Спустя несколько времени Тимофей умер[288], — и александрийский престол, при помощи денег, как говорит Захария, и с пренебрежением данной царю клятвы, занял Иоанн[289]. Узнав об этом, царь повелел прогнать его и, по совету некоторых, написал к александрийцам воззвание, которое назвал Энотикон, и в котором александрийский престол приказал отдать Петру, если только он даст подписку принять в общение и сообщников Протерия.

ГЛАВА 13. О том, что Петр Монг принял Энотикон Зенона и присоединился к сообщникам Протерия.

Это определение, составленное по совету епископа столицы Акакия, взял с собою Пергамий, назначенный в Египет префектом. Прибывши в Александрию и нашедши, что Иоанн бежал, он отправился к Петру и стал убеждать его принять воззвание Зенона и тех, которые были не согласны с Петром. Петр принял вышеупомянутое воззвание Зенона, подписался под ним, и обещал принять в общение с собою противную партию. Потом, во время народного празднества в Александрии, когда все приступили к так называемому Энотикону Зенонову, Петр действительно принял в общение протериан и, произнесши в церкви какое-то воззвание к народу, прочитал и самое воззвание Зенона. Вот оно.

ГЛАВА 14. Так называемый Энотикон Зенона.

«Самодержец, Кесарь Зенон, Благочестивый, Победитель, Триумфатор, Величайший, всегда Август — благоговейнейшим епископам, клирикам, монахам и народу, в Александрии, Египте, Ливии и Пентаполисе. В той уверенности, что начало и утверждение, сила и необоримое оружие нашего царствования есть единая, правая и истинная вера, которую, по божественному вдохновению, изложили собиравшиеся в Никее 318, и подобным образом утвердили сходившиеся в Константинополе 150 св. отцев, мы денно и нощно все свои молитвы, всю заботливость и законы направляем к тому, чтобы чрез эту веру повсюду умножалась святая, Божия, кафолическая и апостольская Церковь, неразрушимая и бессмертная мать наших держав и чтобы благочестивые народы, пребывая в мире и единомыслии касательно Бога с боголюбезнейшими епископами, богочестивейшими клириками, архимандритами и монахами, приносили благоприятные моления о нашем царствовании. Ибо когда великий Бог и Спаситель наш Иисус Христос, воплотившийся и родившийся от Святой Девы и Богородицы Марии, одобрит и милостиво примет единодушное наше славословие и служение Ему; тогда и враги наши будут сокрушены и попраны, и все народы преклонят свои выи под нашу по Боге державу, тогда дарованы будут людям мир и блага, проистекающие из мира, и благорастворение воздуха, и плодородие земли, и все другое полезное. Поелику же эта неукоризненная вера так хранит и нас и дела римские; то богочестивейшие архимандриты, пустынники и другие почтенные люди приносили нам просьбы и со слезами умоляли об устроении единения святых церквей, и о том, чтобы одни члены Церкви пришли в связь с другими; так как ненавистник добра давно уже усиливается расторгнуть их, зная, что, если станет бороться с целым телом Церкви, то будет побежден. Отсюда именно произошло, что из бесчисленных родов в продолжение стольких лет много людей рассталось с жизнью: и одни отошли отсюда не сподобившись бани пакибытия; другие подверглись неизбежному для людей переселению, не получив божественного причащения; совершены тысячи убийств, и потоками крови осквернена не одна земля, но — и воздух. Кто же не желал бы такое положение дел переменить на лучшее? Потому-то у нас было расположение дать вам знать, что ни мы, ни повсюду находящиеся церкви, не содержали, не содержим, не будем содержать, и не знаем, кто бы содержал другой символ или учение, другое вероопределение или веру, кроме упомянутого св. Символа 318 отцев, утвержденного упомянутыми 150 святыми отцами. А если бы и нашелся такой, считаем его человеком нам чуждым; ибо только этот символ, как мы сказали, спасает наше царство. Да и все народы, сподобляясь спасительного просвещения, крещаются под условием исповедания его одного. Ему следовали и все святые отцы, собиравшиеся в Ефесе, и низложившие нечестивого Нестория с бывшими потом его единомышленниками. Этого Нестория вместе с Евтихием, как людей, мысливших несогласно с вышеупомянутыми отцами и мы предаем анафеме, принимая притом и 12 глав, изреченных некогда блаженной памяти епископом святой, кафолической александрийской церкви, Кириллом. Исповедуем также, что единородный Сын Божий и Бог, истинно вочеловечившийся Господь наш Иисус Христос, единосущный Отцу по божеству и подобосущный нам по человечеству, сошедший и воплотившийся от Святого Духа и Марии Девы и Богородицы, есть один, а не два; — говорим: есть один и в чудесах, и в страданиях, которые претерпел во плоти добровольно. А мнения тех, которые разделяют Его, или сливают, или в воплощение вводят призрак, отнюдь не принимаем; потому что безгрешное по истине воплощение от Богородицы не прибавило Сына: Троица осталась Троицею, и по воплощении одного из Троицы, Бога-Слова. Итак, зная, что ни святые, повсюду православные церкви Божии, ни боголюбезнейшие предстоятели, их иереи, ни наше царство не принимали и не принимают другого символа или определения веры, кроме вышеупомянутого святого учения, мы присоединились к нему безбоязненно. И это написали мы вам не как нововведение относительно веры, а как слово для удовлетворения вас. Кто же мыслил или мыслит что-либо другое теперь, или в иное время, на халкидонском, или на ином каком Соборе, того анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия с их единомышленниками. Итак, присоединитесь к духовной матери Церкви, чтобы с вами пользоваться в ней божественным общением по упомянутому единственному только вероопределению 318 отцев; ибо всесвятая матерь наша Церковь выжидает случая обнять вас, как своих детей, и сильно желает услышать сладкий ваш голос. Притеките же к ней. Чрез это вы и привлечете на себя благоволение Господа, Спасителя и Бога нашего I. Христа, и заслужите величайшую похвалу от нашего величества». По прочтении этого, все александрийцы присоединились к святой, кафолической и апостольской Церкви.

ГЛАВА 15. О том, что александрийский епископ Иоанн, прибыв в Рим, возбудил Симплиция против Зенона и убедил его написать Зенону о случившемся.

Между тем Иоанн, о котором мы упомянули выше, убежав из Александрии[290], прибыл в старейший Рим и произвел там смуты: он разглашал, что низложен с своего престола за вероучение Льва и халкидонского Собора и что на его место взошел другой, противник этого вероучения. Такая весть встревожила епископа старейшего Рима Симплиция[291], и он писал к царю Зенону. Но Зенон, отвечая ему, обвинял Иоанна в клятвопреступлении и говорил, что за это именно, а не за другое, он лишен епископии.

ГЛАВА 16. Об антиохийском епископе Каландионе и о том, что он был приговорен к ссылке по подозрению в содружестве с Иллом и Леонтием, также о том, как Петр Сукновал соединился с Монгом и с епископами константинопольским и иерусалимским.

Антиохийский предстоятель Каландион, в своих письмах к царю Зенону и константинопольскому предстоятелю Акакию, Петра называл прелюбодеем и говорил, что он в бытность свою в Александрии предал анафеме халкидонский Собор. Но, спустя несколько времени, сам он был осужден на заключение в Фазис; так как его подозревали в соучастии с Иллом[292], Леонтием[293] и Пампрепием[294], которые домогались похитить власть у Зенона. — А Петр Сукновал, бывший антиохийским епископом до Каландиона и Стефана[295], опять, как было сказано, получил свой престол. Он подписал Энотикон Зенона, и соборное послание прежде всего послал епископу александрийскому. К нему присоединился и константинопольский предстоятель Акакий; к нему же послал соборное свое послание и иерусалимский епископ Мартирий[296]. Но некоторые впоследствии отпали от общения с ним, и потому-то он всенародно предал анафеме халкидонский Собор. Узнав об этом, Акакий константинопольский сильно вознегодовал и послал некоторых людей произвести исследование случившегося. Но Петр, желая уверить их, будто он ничего подобного не делал, составил бумаги, в которых кое-кто засвидетельствовал, что они ничего подобного не знают за Петром.

ГЛАВА 17. О том, что написал Петр Акакию, который принимал халкидонский Собор.

Этот Петр, как человек переметчивый, непостоянный и применяющийся к обстоятельствам, вовсе не держался известного образа мыслей. Он то предавал анафеме халкидонский Собор, то говорил противное и всячески вступался за него. Этот-то Петр наконец написал послание константинопольскому предстоятелю Акакию. Оно от слова до слова таково: «Вышний Бог да вознаградит твою святыню за столь многие труды и беспокойства, которыми ты в течении долгого времени охранял веру св. отцев, утверждая ее непрестанным проповеданием. В ней мы последовательно находим и Символ 318 св. отцев, в котором крестились, в который веруем, и который утвержден собравшимися в Константинополе 150 св. отцами. Непрестанно руководя всех, ты привел к единению святую Церковь Божию; ибо самыми сильными доказательствами убедил нас в том, что на святом и вселенском Соборе, в Халкидоне, не было допущено ничего противного, что он согласен с постановлениями св. отцев никейских и подтвердил их, — и мы, не нашедши ничего нового, согласились с ним и приняли его. Однакож нам сделалось известным, что некоторые монахи, по ненависти к нашему братству, довели до вашего святого слуха некоторые клеветы, не мало огорчившие вашу святыню. И во-первых — будто мы останки святого отца нашего, блаженного архиепископа Тимофея, перенесли в другое место, что противно и Богу и законам. Потом они перешли и к другой клевете, самой невероятной, которая еще злее первой. В самом деле, как мы могли предать анафеме святой халкидонский Собор, который с верою утвердили? Но вашему боголюбию не безызвестно, от вас не утаилось, как склонен к подозрениям и легкомыслен наш народ и как любят новости наши монахи. Из них-то некоторые, соединившись с людьми злонамеренными, отступившими от Церкви, стараются увлечь за собою и мирян. Но мы, при содействии ваших молитв, против этого зла придумали средство врачевания — средство, нимало не враждебное святому халкидонскому Собору, зная, что на нем не допущено никакого нововведения. Кроме того, для убеждения людей простых и в защиту себя, мы позаботились, чтобы то же самое говорили и те, которые собираются вместе с нами. Таким образом это зло, при усильных моих стараниях, скоро было прекращено. Уведомляю также твою святыню, что монахи даже и теперь не перестают посеивать плевелы: они избирают в орудие себе людей, никогда не живших ни в одном монастыре; бродят там и сям, распространяя различные толки и о нас и о мире в Христовой Церкви; и не дают вам никакой возможности действовать в святой Божией кафолической Церкви канонически и благоприлично. Они производят то, что вверенный нам народ скорее управляет нами, чем повинуется нам, и (вообще) хотят делать то, чего ее терпит Бог. Мы уверены, что ваша святыня сообщит о всем священнейшему владыке вселенной и устроит то, что его тихость предпишет им, ради церковного мира, образец достойный и Бога и царя, дабы таким образом все успокоились».

ГЛАВА 18. О том, как александрийский епископ Иоанн убедил римского папу Феликса послать отлучение Акакию константинопольскому.

Между тем убежавший в Рим Иоанн не переставал перетолковывать преемнику Симплиция епископу римскому Феликсу[297] дела Петровы и наконец, как говорит Захария, убедил его послать Акакию отлучение[298] за общение его с Петром. Это отлучение, как повествуется у того же Захарии, передали Акакию некоторые из людей, проводивших монашескую жизнь в обители так называемых неусыпающих; но Акакий не принял его, так как оно было произведено не канонически. Так пишет Захария; но, мне кажется, он ничего не знал о ходе сих дел, а передавал только неверные слухи. Поэтому я постараюсь изложить дело, как оно было. Когда Иоанн представил Феликсу донос на Акакия, будто он незаконно находился в общении с Петром и дозволял себе другие неканонические действия; тогда Феликс послал к Зенону епископов Виталия и Мизина с просьбою — утвердить халкидонский Собор и изгнать Петра, как еретика, также послать к Феликсу Акакия для оправдания в обвинениях, представленных на него Иоанном, о котором мы часто упоминали.

ГЛАВА 19. О том, как игумен обители неусыпающих, Кирилл, посылал кого-то в Рим к Феликсу, чтобы расположить его к осуждению того, что осмеливались и допускать вопреки вере.

Прежде, чем те епископы прибыли в столицу, игумен обители, так называемых, неусыпающих, Кирилл, послал кого-то к Феликсу, укоряя его за недеятельность в такое время, когда допускаются столь важные погрешности против правой веры. Феликс написал Мизину и его товарищам, чтобы они ни на что не решались прежде, чем переговорят с Кириллом и узнают от него, что им нужно делать.

ГЛАВА 20. О том, что писал Феликс Зенону и что — Зенон Феликсу.

Феликс писал им и другие замечания, писал и Зенону как о халкидонском Соборе, так и о гонении, которое Онорих воздвиг в Африке[299], отправил также послание к Акакию. Но Зенон отписал ему, что напрасно тревожат его слова Иоанна, — человека, который, дав клятву никогда и никоим образом не восходить на александрийский престол, и презрев ее, вменив ее ни во что, дозволил себе всякое святотатство; — что Петр восстановлен не без испытания, но после того, как собственноручно подписался, что принимает веру собиравшихся в Никее 318 св. отцев, которой последовал и святый халкидонский Собор. Вот собственные слова Зенона: «Ты должен признать за несомненное, что и наше благочестие, и упомянутый святейший Петр, и все святейшие церкви принимают и чтут святейший халкидонский Собор, который в вере согласен с Собором никейским». В тех же деяниях находятся послания к Феликсу как от вышеупомянутого Кирилла и других архимандритов столицы, так и от епископов и клириков Египетской области, — о Петре, как еретике, и его сообщниках. — Между тем монахи обители неусыпающих, прибыв к Феликсу, обвинили Мизина и его товарищей в том, что до прибытия их в Византию имя Петра тайно читали в священных диптихах, а после прибытия и до сих пор провозглашают его явно, и что таким образом Мизин и бывшие с ним вошли в общение с Петром. То же, в своем послании, говорили и Египтяне — как о Петре, так и об Иоанне, что он, быв православным, рукоположен законно, а Петр только двумя подобными ему злочестивыми епископами, и что, с бегством Иоанна, православные подверглись всякого рода угнетениям, что об этом Акакий был извещен некоторыми приходившими в столицу людьми, и что он во всем содействовал Петру.

ГЛАВА 21. О том, что монах обители неусыпающих, Симеон, прибыв в Рим, обличал епископов, посланных от Римской церкви в Константинополь, утверждая, будто они имели общение с еретиками, и что посему как те епископы, так и все, имевшие общение с Петром, были отлучены Римлянами.

Эти доносы, в преувеличенном виде, представил Феликсу Симеон, посланный Кириллом, монах обители неусыпающих. Он обвинил Мизина и Виталия в общении с еретиками[300], так как (при них) имя Петра было всенародно провозглашаемо в священных диптихах, и говорил, что еретики много людей простых ввели этим в обман, разглашая, что Петр принят в общение и римским престолом. На разные вопросы Симеон отвечал, что бывшие с Мизином не хотели входить в сношения ни с одним из православных, не дозволяли, чтобы последние подавали им какие-нибудь грамоты, и не производили никакого следствия о том, что было дерзко допущено против правой веры. Приведен был и пресвитер Сильван, находившийся при Мизине и Виталие в Константинополе, и подтвердил слова монахов; было также прочитано послание Акакия к Симплицию, в котором сказано, что Петр давно отлучен и стал сыном ночи. По этим причинам Мизин и Виталий были лишены священства и отлучены от святого общения, о чем приговор всего собора состоялся слово в слово такой: «Петра, как еретика, давно осужденного определением священной кафедры, отлученного и преданного анафеме, церковь римская не принимает. Да если бы он и не был виновен ни в чем другом, все не мог бы управлять православными даже потому, что получил рукоположение от еретиков». К этому было присоединено и следующее: «из самого дела видно, что Акакий константинопольский заслуживает величайшую укоризну; так как в письме к Симплицию, назвав Петра еретиком, он не объявил об этом царю; хотя должен был сделать это, если только имел расположение к Зенону. Впрочем, он гораздо более любит Зенона, чем веру». — Но обратимся к дальнейшим событиям. Акакий написал послание к Египетским предстоятелям, клирикам, монахам и всему народу, пытаясь тем прекратить раскол. Об этом он писал и александрийскому епископу Петру.

ГЛАВА 22. О смутах в Александрии и в других местах за халкидонский Собор.

С усилением раскола в Александрии, Петр не замедлил предать анафеме — как послание Льва и деяния халкидонского Собора, так и тех, которые не принимали сочинений Диоскора и Тимофея, и стал убеждать некоторых епископов и архимандритов — присоединиться к нему. Не могши же иных склонить к этому, он весьма многих изгнал из их монастырей. Из числа их Нифалий, прибыв в столицу, рассказал о всем Зенону, который чрезвычайно смутился и послал в Александрию одного из своих телохранителей Козму с тем, чтобы он, ради единения в Церкви, представил Петру как можно более угроз, что то есть Петр своею жестокостью произвел (в Церкви) великое разделение. Козма, нимало не успев в выполнении своего назначения, возвратился в столицу, и только изгнанных монахов возвратил в их жилища. Тогда царь немедленно послал (в Александрию) Арсения, назначенного правителем Египта и военачальником. Прибыв в Александрию вместе с Нифалием, Арсений начал говорить Александрийцам о единении и, не могши склонить их к тому, отправил некоторых в столицу. Пред Зеноном много было толков о халкидонском Соборе; однакож из этого ничего не вышло; потому что Зенон вовсе не был согласен с халкидонским Собором.

ГЛАВА 23. О Фравите и Евфимии — епископах константинопольских, об Афанасие и Иоанне, — александрийских, о Палладие и Флавиане — антиохийских и о некоторых других.

В это время Акакий константинопольский отошел в общий всем путь, — и епископскую его кафедру занял Фравит[301]. Он отправил к александрийскому Петру соборное послание, — и Петр отвечал ему взаимно, говоря то же самое о деяниях халкидонского Собора, что было выше упомянуто. Но, после четырех только месяцев епископствования, Фравит перешел отсюда, — и на его место рукоположили Евфимия[302]. Он-то уже получил соборное послание Петра к Фравиту, — и анафема деяниям халкидонского Собора, которую он нашел в этом послании, сильно встревожила его, и заставила отречься от общения с Петром. То и другое послание, т. е. Фравита к Петру, и Петра к Фравиту, сохранились: но по причине длинноты их текста, я не даю им места. Тогда как Евфимий и Петр противостали друг другу и готовились друг против друга созвать Соборы, Петр скоропостижно умер, — и его престол занял Афанасий. Он пытался соединить разномыслящих, но не мог, потому что партии разделялись различными мнениями. После сего Афанасий[303] отправил соборное послание к Палладию[304], который был епископом в Антиохии после Петра и в отношении к халкидонскому Собору поступал подобно ему. Точно то же делал и Иоанн[305], получивший александрийский престол после Афанасия. Когда же, по смерти предстоятеля антиохийской Церкви Палладия[306], престол его занял Флавиан, то послал в Александрию антиохийского священника Соломона — с тем, чтобы тот доставил Иоанну соборное послание и испросил у него обратно такое же для себя. После этого Иоанна александрийский престол получил другой Иоанн[307]. В таком положении находились дела до времен Анастасия, который низложил Евфимия. Я должен был предоставить все это в связи, для ясности и удобнейшего припоминания.

ГЛАВА 24. Об умерщвлении Армата, родственника царицы Верины.

Между тем Зенон, по наущению Илла, умертвил и родственника царицы Верины Армата[308], которого, когда он был послан Василиском против Зенона, последний подкупил дарами и приобрел себе в нем союзника, вместо врага, а его сына Василиска в городе Никее провозгласил кесарем[309]. Но, как скоро Армат прибыл в Византию, Зенон коварно лишил его жизни, а сына его Василиска из Кесарей произвел в священника, — и этот священник впоследствии удостоен был сана архиепископского.

ГЛАВА 25. О восстании Скифа Феодорика и о его смерти.

Против Зенона восстал Феодорик[310], родом Скиф. Собрав свои войска во Фракии, он отправился в поход против Зенона и, опустошив все, что ни встречалось ему, почти до пролива Понтийского, едва не овладел столицею. Он, конечно, и овладел бы ею, если бы некоторые из самых приближенных к нему людей, быв подкуплены[311], не замыслили умертвить его. Узнав о злодейском замысле своих подданных, он отправился в обратный путь; но, спустя немного времени, присоединился к числу отошедших (из этой жизни). Я расскажу и то, как он умер. — По обычаю Варваров, пред его шатром было повешено копье. Однажды, для упражнения телесных сил, он приказал привести себе лошадь и, по привычке обходиться без конюха, сам бросился на нее. Но лошадь — неукротимая и ретивая — в то время, как Феодорик еще не успел сесть на нее верхом, став на дыбы, начала пятиться назад. Тогда Феодорик, борясь с нею, и однакож, не смея осадить ее уздою, чтобы не упасть, сидел на седле не твердо и, качаясь туда и сюда, наткнулся на острие копья, так, что оно вошло в него и ранило его в бок. От этого он слег в постель и чрез несколько дней скончался от раны.

ГЛАВА 26. О восстании Маркиана, и о том, что случилось с ним.

После сего, поссорившись с Зеноном, хотел лишить его власти Маркиан[312], сын Анфимия, который был правителем Рима, родственник Льва, царствовавшего до Зенона, потому что имел в замужестве за собою младшую его дочь Леонтию. Около дворца произошла сильная схватка и, хотя многие пали, как с той, так и с другой стороны, Маркиан однакож обратил в бегство своих противников и мог бы овладеть дворцом, если бы не упустил удобного случая, отложив дело до завтра. А случай, что — птица; пока — у ног, может быть, и поймаешь ее. Но лишь вырвалась из рук, улетает в воздух и смеется над своими ловцами, не думая когда-либо возвратиться к ним. Вот почему живописцы и ваятели, изображая случай, спереди покрывают его волосами, а сзади обривают голову до кожи. Этим они очень остроумно выражают, что случай удобно схватить за волоса, когда он настигает нас; а находясь впереди, он решительно не уловим, потому что тогда гонящемуся не за что ухватить его. То же случилось и с Маркианом. Упустив благоприятный случай, он после уже не мог возвратить его; потому что на другой день был выдан сообщниками и, оставшись один, убежал в храм св. Апостолов. Отсюда однакож извлекли его силою и сослали в Кесарию каппадокийскую. Здесь он собрал около себя несколько монахов и был обличен в намерении уйти. Посему царь выслал его в Тарс Киликийский, где он был пострижен и рукоположен в пресвитера. Это происшествие красиво описано Евстафием Сирским.

ГЛАВА 27. О тирании Илла и Леонтия.

Тот же Евстафий пишет, что Зенон строил множество козней теще своей Верине[313] и наконец выслал ее в Киликию. Впоследствии же, когда Илл устремился к верховной власти, Верина переселилась в так называемую Папириеву крепость и там скончалась. Дела Илла весьма красноречиво описал Евстафий. Он рассказывает, как Илл избегал замыслов Зенона и как Зенон отдал Илла на смерть тому, кого поручено было умертвить самому Иллу[314] — в возмездие за неудачу в отсечении ему головы; как он, желая скрыть свои замыслы против Илла, объявил его начальником восточных войск; и как Илл, приняв к себе в дружбу Леонтия, знатного человека Марса и Пампрепия, жил в восточных областях. Потом Евстафий рассказывает о происходившем в Тарсе киликийском провозглашении Леонтия и о том, чего достигли они своим тиранством, когда против них с войском римским[315] и чужеземным выслан был Феодорик[316], родом Готф, человек у Римлян знаменитый. Евстафий же очень искусно описал и то, что Зенон подверг некоторых людей страшной казни, за их приверженность к себе[317], и что Феодорик, заметив устрояемые Зеноном против себя козни, пошел на старейший Рим[318]. Другие же говорят, что он предпринял этот поход по совету Зенона, и одержав в битве верх над Одоакром[319], покорил Рим под свою власть и назвал себя царем.

ГЛАВА 28. О Маммиане и его делах.

Во время царствования Зенонова, рассказывает ритор Иоанн, некто Маммиан из простого ремесленника сделался человеком знатным и достиг сенаторского достоинства. Он в городском предместии Дафне, где прежде были виноградники и годные для хлебопашества земли, прямо против публичной бани, построил так называемый антифорон и поставил в нем медную статую с надписью: «Маммиан друг города»; потом в самом городе воздвиг два царских портика чрезвычайно изящной архитектуры и отделал их блестящими, полированными камнями; между портиками же, как бы для соединения их, построил тетрапилон, величественно украсив его колоннами и медными изваяниями. Царские портики уцелели и до нас, и вместе с своим именем поныне сохраняют остатки прежних своих украшений; ибо пол в них наслан проконнесским мрамором. Впрочем остальные части этих зданий не имеет ничего замечательного. Хотя прежние развалины их недавно еще восстановлены; но это нисколько не прибавило им красоты. Что же касается до построенного Маммианом тетрапилона, то мы не находим и малейших следов его.

ГЛАВА 29. О смерти Зенона и наречении царем Анастасия.

Когда Зенон, после восемнадцатилетнего царствования, умер от падучей болезни бездетным[320]; тогда брат его Лонгин, достигший высокого значения[321] (в государстве), возымел надежду получить верховную власть. Однакож надежда его не исполнилась; потому что Ариадна возложила венец на Анастасия, который в то время еще не достиг сенаторского достоинства, но принадлежал к так называемой школе силенциариев[322]. Евстафий повествует, что от начала царствования Диоклитиана до смерти Зенона и наречения царем Анастасия прошло 207 лет[323]; от единодержавия Августа 532 года и 7 месяцев[324]; от владычества Александра македонского 832 года и около 7 месяцев[325]; от основания римского царства и от Ромула 1032 года и 7 месяцев[326]; наконец от взятия Трои 1636 лет и 7 месяцев[327]. Этот Анастасий, родом из Эпидамна, что ныне называется Диррахием, вместе с престолом Зенона получил и руку его супруги Ариадны. Первым его делом было — выпроводить на родину брата Зенонова Лонгина, который был в достоинстве магистра или, как говорили в старину, начальника дворцовой стражи; потом — и многих других Исаврийцев, которые будто бы просили его об этом[328].

ГЛАВА 30. О царе Анастасие и о том, что церкви по всему миру наполнились смутами и многие епископы подверглись изгнанию по тому поводу, что царь Анастасий не хотел нововведений в положении церквей.

Анастасий, как человек, расположенный к миру, решительно не хотел никаких нововведений[329], особенно в положении церквей, и всеми мерами старался о том, чтобы святейшие церкви не были возмущаемы и чтобы все его подданные, с прекращением всяких распрей и споров за церковные ли то дела или гражданские, наслаждались глубоким миром. Халкидонский Собор в то время не был ни явно признаваем в святейших церквах, ни вовсе отвергаем, — и каждый из предстоятелей распоряжался так, как ему заблагорассудилось. Только некоторые из них весьма мужественно отстаивали, что было изложено на том Соборе, и не дозволяли ни выбросить какой-нибудь слог из его определений, ни допустить в них перемену хотя бы одной буквы, и с великою горячностью волнуясь, никак не принимали в общение тех, которые отвергали его постановления. Другие же не только не признавали халкидонского Собора и его определений, но и предавали анафеме как самый Собор, так и книгу Льва. А некоторые утверждались на Энотиконе Зенона и также вели между собою распри то об одном, то о двух естествах, — те, увлекшись в обман изложением царских грамот, а эти с особенным усердием стараясь о мире; так что все церкви распались на части и их предстоятели не хотели иметь общение друг с другом. Отсюда произошло чрезвычайное множество разделений и на Востоке и на Западе и в Ливии: ни восточные епископы не имели единения с западными и ливийскими, ни те — взаимно с восточными. Дело дошло до величайшего беспорядка; ибо как восточные предстоятели не входили в общение между собою, так и распоряжавшиеся престолами в Европе и Ливии не благоприятствовали ни взаимному единению, ни единению с предстоятелями вне их границ. Видя это, царь Анастасий стал изгонять из церквей тех епископов, которые вводили что-либо новое, если то есть открывал, что кто-нибудь или провозглашает халкидонский Собор вопреки местному обычаю, или предает его анафеме. Поэтому-то из столицы, как написано, он изгнал сперва Евфимия[330], потом Македония[331], которого место занял Тимофей[332], а из Антиохии — Флавиана[333].

ГЛАВА 31. Послание палестинских монахов к Алкисону о Ксенее и некоторых других.

О Македоние и Флавиане палестинские монахи писали к Алкисону слово в слово так: С смертью Петра, они опять разделились между собою: Александрия, Египет и Ливия остаются при своем образе мыслей, а весь прочий Восток — также при своем; потому что Западные не иначе соглашаются принять восточных в общение с собою, как если последние, предав анафеме Нестория, Евтихия и Диоскора, присоединят к этим Петра Монга и Акакия. При таком состоянии церквей, рассеянных по всему миру, число последователей Евтихия и Диоскора до крайности уменьшилось и, когда оно было готово исчезнуть с лица земли, так чтобы вовсе не существовать, — некто Ксеней, по истине отчужденный от Бога (ο του Θεου ξενος), не знаю, с какою целью или по какой вражде с Флавианом, — многие говорят, будто по поводу веры, — возмутился против него и стал поносить его Несторианином. Когда же Флавиан провозгласил анафему как Несторию, так и его мудрованию, Ксеней, оставив Нестория, стал указывать на Диоскора, Федора, Феодорита, Иву, Кира, Элевферия, Иоанна и других, не знаю, где и откуда собранных, из которых одни действительно остались верными учению Нестория, другие же, одумавшись, предали его анафеме и умерли в общении с Церковью. Если не предашь, говорил Ксеней, анафеме всех их, как единомышленников Нестория; то ты — Несторианин, хотя бы тысячу раз изрекал анафему Несторию и его мудрованию». Между тем посредством писем он убеждал сообщников Диоскора и Евтихия, соединиться с ним против Флавиана и требовать от него анафемы не самому Собору, а вышеупомянутым лицам. Флавиан долго противился и этим, и другим, к ним присоединившимся, именно — епископу второй Каппадокии Элевзину, епископу Лаодикии сирийской, Никию и предстоятелям иных мест. Какие были причины их нерасположения к Флавиану, рассказывать не наше дело, а других. Наконец Флавиан уступил вздорчивости своих противников, думая тем успокоить их, и письменно предав анафеме означенные выше лица, отослал анафематизм к царю; потому что против него, будто против последователя учения Несториева, враги успели восстановить и царя. Ксеней не удовольствовался и тем, но стал требовать от Флавиана другой анафемы самому Собору и тем, которые допускали два естества в Господе: — естество плоти и естество Божества. Когда же Флавиан не внял ему, Ксеней начал снова обвинять его в ереси Нестория. Поэтому случаю происходило много смут, — и Патриарх издал изложение веры, в котором объявил, что принимает Собор в отношении к отлучению Нестория и Евтихия, а не в отношении к определению и учению веры. Однакож опять стали порицать его за то, будто он в тайне держится учения Нестория, если только не предаст анафеме самого Собора и тех, которые допускали в Господе два естества — плоти и Божества. Кроме того льстивыми речами они переманили к себе Исаврийцев и, издав краткий образец веры, в котором объявляли анафему Собору и епископам, допускавшим во Христе двойство естеств и свойств, отказались от общения с Флавианом и Македонием и присоединились к другим, подписавшим краткое их исповедание. В то же время требовали они письменного изложения веры и от епископа иерусалимского[334], — и этот, изложив свое верование, отослал его к царю чрез самих последователей Диоскора; а они представили Анастасию то изложение веры, в котором заключалась анафема допускавшим во Христе двойство естеств. Посему иерусалимский епископ, утвердившись в той мысли, что ими сделан подлог, издал другое изложение веры без анафемы. Да и неудивительно; они часто подделывали даже книги св. отцев[335], и немало книг Аполлинариевых[336] ложно надписали именами Афанасия[337], Григория чудотворца[338] и Юлия[339]. Этими-то особенно книгами и вовлекают они многих в свое нечестие. Требовали они также письменного изложения веры и от Македония, — и Македоний изложил ее, утверждая, что знает одну только веру 318 и 150 св. отцев, и предавая анафеме Нестория, Евтихия и тех, которые допускают в учении двух сынов или двух Христов, и разделяют естества, не упоминая впрочем ни о ефесском Соборе, низложившем Нестория, ни о Соборе халкидонском, низложившем Евтихия. Монастыри, находившиеся в окрестностях Константинополя, вознегодовали на это и отложились от епископа Македония. Вместе с этим Ксеней и Диоскор, присоединив к себе множество епископов, сделались крайне упорными в нападении на тех, которые отказывались анафематствовать Собор; так что не уступавших им до последней крайности, разными кознями подвергли ссылке. Чрез них-то именно сосланы были Македоний, епископ Пальты Иоанн и Флавиан.» — О всем этом говорится в том послании.

ГЛАВА 32. Об изгнании Македония константинопольского и Флавиана антиохийского.

Но были и другие причины, в тайне тревожившие Анастасия. В то время, когда Ариадна хотела облечь его в порфиру, управлявший архиерейскою кафедрою Евфимий не прежде на это согласился, как Анастасий представил ему собственноручно написанное, страшными клятвами утвержденное удостоверение в том, что он, получив скипетр, сохранит веру в целости и не произведет никакого нововведения в святой Божией Церкви. Это удостоверение Евфимий отдал Македонию, доверенному хранителю священных сосудов, и произвел то, что в народе стала носиться молва, будто Анастасий держится манихейского образа мыслей. По сему, как скоро Македоний взошел на епископский престол, Анастасий хотел было обратно получить свое исповедание — под тем предлогом, что унижает его власть, когда упомянутый автограф скрывают в церкви. Но Македоний весьма смело воспротивился этому и утверждал, что не предаст веры. Тогда царь прибег к всевозможным проискам, чтобы лишить его кафедры. В самом деле на суд, в качестве клеветников, приведены были дети, которые себя самих и Македония ложно обвинили в студодеянии. Однакож обнаружилось, что Македоний был оскоплен, и клеветники обратились было к другим уловкам, но наконец, по совету начальника дворцовой стражи, Келера, Македоний был тайно низложен с своего престола. Что же касается до низложения Флавиана, то прибавляют и нечто другое. Есть у нас глубокие старцы, у которых сохранилось в памяти то, что случилось с Флавианом. Они говорят, что монахи области, по имени Кинигии и те, которые жили в первой Сирской провинции, по убеждению Ксенея (а Ксеней был предстоятелем Иераполиса, соседственного с Антиохиею, и по-гречески назывался Филоксеном), собравшись вместе, в большом смятении и беспорядке ворвались в город и стали насильно требовать от Флавиана, чтобы он предал анафеме халкидонский Собор и книгу Льва. Между тем как Флавиан отказывался от этого, а монахи с большим усилием настаивали, — городская чернь поднялась и перебила множество монахов; так что они в огромном числе нашли себе гроб в Оронте, и их трупы погреблись в волнах его. Случилось и другое происшествие, не маловажнее этого. Монахи Целесирии, которая теперь зовется второю Сириею, принимая участие в Флавиане, потому что он проводил монашескую жизнь в одном монастыре, находившемся в поле, и называвшемся Тилмогнон, неожиданно явились в Антиохии с намерением защищать Флавиана; в следствие чего произошло не мало зла. И так, за первое ли собрание, или за второе, или за то и другое вместе, Флавиан был изгнан и осужден на жительство в городе Петрах, лежащем на самых крайних пределах Палестинских.

ГЛАВА 35. Об антиохийском епископе Севере.

После изгнанного Флавиана, на епископский престол Антиохии взошел Север в 561 году от основания города, в месяце Дие, 6 Индикта текшего тогда круга; а в настоящее время, когда мы пишем это, идет 641 год. Север был родом из Созополиса, одного писидийского города. Первоначально он обучался правоведению в Берите[340]; потом, оставив изучение законов, принял св. крещение в храме Леонтия, дивного мученика, которого с особенным усердием чтут в городе Триполисе, находящемся в приморской Финикии, — и стал проводить монашескую жизнь в одном монастыре, лежавшем между городом Газою и крепостью Маиумою, где Петр Иверянин, бывший предстоятелем Газы и посланный вместе с Тимофеем Элуром в ссылку, вел тот же образ жизни и заставил много говорить о себе. И вот однажды Север вступил в состязание с Нифалием, который, хотя поначалу был на его стороне, что то есть во Христе одно естество, но потом последовал халкидонскому Собору и тем, которые проповедовали два естества в Господе нашем И. Христе. Нифалий и находившиеся при нем из своего монастыря изгнали Севера со многими другими, которые держались его мыслей. Север отсюда отправился в столицу ходатайствовать как за себя, так и за тех, которые подверглись изгнанию вместе с ним, и по этому случаю, как заметил описатель его жизни, стал известен царю Анастасию. Потом он написал соборное послание, в котором определенно предал анафеме халкидонский Собор. Об этом палестинские монахи пишут к Алкисону так: «соборное послание Тимофея, ныне епископа константинопольского, здесь в Палестине было принято, отлучение же Македония и Флавиана не принято. Не принято и соборное послание Севера: напротив те, которые принесли его сюда, справедливо подвергшись бесчестию и оскорблениям, предались бегству; потому что против них восстала вместе с монахами и городская чернь». В таком положении находилась Палестина. Что же касается до Антиохийцев, то некоторые из них вдались в обман, в том числе и епископ Берита, Марин; другие, быв только вынуждены необходимостью и насилием, согласились на соборное послание Севера, в котором содержалась анафема как Собору халкидонскому, так и прочим лицам, исповедовавшим два естества или свойства в Господе — плоти и божества; иные хотя и уступили необходимости, но потом опять обратились к своим убеждениям, и между ними были епископы, подчиненные Апамее; а некоторые и вовсе отказались от согласия с Севером, и в числе их были Юлиан бострийский, Епифаний тирский и, как говорят, некоторые другие епископы. Ныне и Исаврийцы, одумавшись, сознаются в прежнем своем заблуждении и Севера с его сообщниками предают анафеме. Некоторые же из подчиненных Северу епископов и клириков, оставив свои церкви, бежали, и в числе их — живущие здесь Юлиан бострийский и Петр дамасский, также и Мама, когда он узнал самолюбие этой партии, хотя был, кажется, одним из двух Диоскоровых экзархов, которые оглашали Севера. И немного ниже: «а здешние монастыри и самый Иерусалим, да и другие многие города с их епископами касательно правой веры пребывают, слава Богу, в единомыслии. О всех их и о нас, святейший владыка и честнейший отец наш, моли Господа, да не впадем в искушение».

ГЛАВА 34. Об отлучении, которое послано было Северу Космою и Северианом.

Между тети как это послание говорит об отделении от Севера иереев, подвластных Церкви апамейской, мы, если угодно, присоединим к нему и те известия, которые дошли до нас по преданию от отцов, хотя история и поныне ничего не говорит об этом. Епископ нашей, омываемой Оронтом Епифании, Косма и епископ ближайшего города Аретузы Севериан, быв смущены соборным посланием Севера, отреклись от общения с ним и послали ему грамоту низложения в то время, как он епископствовал еще в Антиохии. Эту грамоту вручили они некоему епифанскому протодиакону Аврелиану. Последний, боясь Севера и его столь высокого епископского значения, как скоро прибыл в Антиохию, оделся в женское платье и, пришедши к Северу, неприличными, свойственными женщине приемами и всеми мерами показывал вид, будто он — женщина, и, имея опущенное с головы на грудь покрывало, со слезами, рыданиями и мольбами вручил приблизившемуся Северу низложение, под видом просьбы. Затем, скрывшись от всех и ускользнув из толпы, следовавшей за Севером, убежал и тем спас себя прежде, чем Север узнал содержание низложения. Однакож Север не смотря на то, что получил низложение и узнал что в нем содержалось, оставался на своем престоле до смерти Анастасия. Сведав о случившемся с Севером, Анастасий (и нельзя не заметить, что при этом случае он поступил человеколюбиво) приказал военачальнику ливанской Финикии Азиатику низвергнуть Косму и Севериана с их престолов за то, что они дерзнули послать Северу грамоту отлучения. Азиатик прибыл в восточные области и, нашедши, что многие защищают учение Космы и Севериана и что их города мужественно отстаивают своих епископов, донес Анастасию, что без кровопролития нет возможности низвергнуть их с престолов. Анастасий при этом показал столько человеколюбия, что ясно писал Азиатику — не переступать границ умеренности, и хотя бы дело было великое и важное, не проливать ни капли крови. В таком-то положении везде находились дела церквей до конца царствования Анастасия, которого иные, как противника халкидонскому Собору, исключили из священных диптихов, а в Иерусалиме, еще при жизни, предали анафеме.

ГЛАВА 35. Об уничтожении тирании Исаврийцев.

К настоящему повествованию, согласно с данным нами прежде обещанием, не неуместно присоединить в нашей истории рассказ и о других достопамятных происшествиях из времен Анастасия. Родственник Зенона, Лонгин, прибыв в свое отечество, как было сказано выше, стал открыто готовиться к войне с самодержцем. Но, несмотря на то, что он там и сям собрал множество войска, в котором находился и Конон, бывший епископ епархии в сирской Апамее, который, как Исавриец, ополчился с Исаврийцами, война была окончена: ополчившиеся с Лонгином Исаврийцы побиты все до одного; а головы Лонгина и Феодора Скифом Иоанном[341] были отосланы в столицу. Царь приказал воткнуть их на копья и выставить в так называемых Сиках, лежащих против Константинополя. Византийцам, терпевшим много зла от Зенона и Исаврийцев, приятно было такое зрелище. Другой же Лонгин, по прозванию Селинунций, главная опора заговора, и с ним Инд, были взяты Иоанном, по прозванию Горбатым, и отосланы к Анастасию живыми[342]. Это обстоятельство весьма много ободрило как Царя, так и Византийцев, когда по большой константинопольской дороге и чрез конское ристалище торжественно проводили Лонгина и Инда, скованных и по рукам и по ногам железными цепями. С тех пор дары, называвшиеся исаврийскими, стали вносить в царскую казну. Они состояли в золоте, которое ежегодно отвешивалось Варварам, весом в 5000 литр[343].

ГЛАВА 36. О том, что переезжие Варвары заключили мир с Римлянами.

Но и переезжие[344] Варвары, не без вреда для самих себя, домогались власти над римскою Империею, когда опустошали Месопотамию[345], обе Финикии и Палестину. Они были поражаемы каждым из римских военачальников, и наконец успокоились, заключив целым народом мир с Римлянами[346].

ГЛАВА 37. Об осаде Амиды и построении Дары.

При царе Каваде[347] нарушили союз и Персы. Оставив свои жилища, они напали с войском сперва на Армению и, взяв местечко, по имени Феодосиополис[348], отправились к укрепленному городу Месопотамии, Амиде[349], который, после продолжительной осады[350], также заняли. Но римский Царь в скором времени и с великим трудом возобновил упомянутый город[351]. Кто хочет знать эти происшествия подробно и исследовать обстоятельно, тот пусть прочтет Евстафия, который очень умно, с немалым трудом и весьма красноречиво представил и описал их. Он свою историю довел до этого времени и присоединился к отшедшим, закончив се двенадцатым годом царствования Анастасиева. По окончании сей войны, Анастасий одно месопотамское местечко, Дару[352], лежавшее на самых границах римской империи и составлявшее как бы рубеж того и другого государства, из деревни обратил в город, который окружил крепкою стеною, украсил различными зданиями, церквами и другими священными домами, царскими портиками, публичными банями и другими предметами, составляющими украшение знаменитых городов. По словам некоторых, местечко Дары получило свое название от того, что Александр македонский, сын Филиппа, здесь на голову разбил Дария[353].

ГЛАВА 38. О длинной стене.

Тот же Царь совершил величайшее и достопамятное дело — построил на выгодном месте во Фракии, так называемую, длинную стену[354]. Она более, чем на двести восемьдесят стадий[355], отстоит от Константинополя, на четыреста двадцать стадий, будто залив, обхватывает то и другое море и город вместо полуострова делает почти противолежащим Херсонесу островом, представляя собою безопасную переправу из так называемого Понта в Пропонтиду и в море Фракийское и вместе удерживая как набеги Варваров со стороны известного Евксинского Понта, Колхиды, Меотийского озера и Кавказа, так и прилив их со стороны Европы.

ГЛАВА 39. О том, что Анастасий уничтожил так называемый хрисаргирон.

Царь ознаменовал себя и другим величайшим и священным делом — совершенным отменением так называемого хрисаргирона[356]. Об этом следовало бы говорить языком Фукидида, или даже более того возвышенным и красноречивым. Но я буду рассказывать, полагаясь на убедительность не слов, а самого дела. На римском государстве, столь великом и обширном, лежала жалкая, богоненавистная, недостойная самих Варваров, а тем менее приличная государству римско-христианскому пошлина. Не могу сказать, почему доселе не обращали на нее внимания, — Анастасий первый уничтожил ее царскою своею властью. Наложена же она была как на многих других, пропитывавшихся подаянием, так и на женщин, торговавших телесною красотою или вообще блудом по тайным и малоизвестным местам в городе, и предававшихся распутству в непотребных домах, — да и на срамных мужчин, бесчестивших не только свою природу, но и государство; так что сбор этой пошлины был как бы законом, который объявлял, что желающие могут безбоязненно предаваться студодеянию. Производители сего сбора, в каждое четырехлетие, беззаконный и бесчестный прибыток вносили в высшее правительственное место. И это место составляло не маловажную часть правительства; оно имело собственное свое, так называемое, казначейство и своих советников, людей не незнатных, которые свою должность, равно как и прочие, почитали службою. Узнав об этом, Анастасий поставил сенату на вид и справедливо заметил, что такое дело для него кажется ненавистным и страшным беззаконием, и, повелев однажды на всегда прекратить его, предал огню самые бумаги, относившиеся ко взысканию упомянутой пошлины. Потом, желая это дело вполне посвятить Богу, так чтобы и из его преемников никто не мог возобновить постыдной старины, он показал вид, будто ошибся, и стал обвинять себя в опрометчивости и крайнем безрассудстве. Увлекшись тщеславием, говорил он, я не подумал о выгодах государства и безумно, неосмотрительно уничтожил столь важный, издавна открытый и утвержденный временем, источник дохода; я не размыслил ни об угрожающих опасностях, ни о военных издержках, тогда как войско есть живая стена государства, ни о расходах на богослужение. — Таким образом, нисколько не обнаружив внутреннего своего намерения, он объявил, что хочет опять открыть упомянутый источник дохода. При том он позвал к себе поставленных над этим людей и начал выражать пред ними свое раскаяние, будто бы не знает теперь, что ему делать и как поправить свою ошибку, предав огню все бумаги, которыми определялось производство сбора пошлины. Когда же те не притворно, а самым делом, сокрушались о незаконном прибытке, проистекавшем для них из того источника, и начали представлять к восстановлению его величайшие затруднения, — Анастасий ободрил их и дал совет — всеми мерами разузнать и расследовать, нельзя ли по находящимся всюду, записным книгам восстановить порядок производства сбора. Потом, назначив каждому из них деньги на издержки, послал их собирать документы и приказал — каждую бумагу, которая могла служить к уяснению дела, где бы она ни была найдена, отсылать к нему, чтобы со всею осмотрительностью и отчетливостью восстановить производство сбора. Спустя несколько времени, получившие это поручение возвратились, и Анастасий казался веселым и чрезвычайно обрадованным (да он действительно был обрадован, потому что достиг того, чего домогался), и стал расспрашивать их, как и у кого были найдены бумаги и остается ли что-нибудь в этом роде. Те утверждали, что собрать бумаги стоило им больших трудов, и клятвенно заверяли Царя, что в целом государстве нет более ни одной такой, которая открывала бы это. Тогда Анастасий из принесенных бумаг немедленно развел большой огонь и пепел приказал бросить в воду, желая совсем истребить упомянутое дело, так чтобы от него не оставалось ни золы, ни пепла, никаких следов преданного огню делопроизводства. Но дабы не подумали, будто мы превозносим похвалами отменение пошлины, не зная того, что пристрастно повествуют об этом древние, я, пожалуй, представлю и это, и лживость их мыслей докажу преимущественно из их оснований.

ГЛАВА 40. О том, что написал Зосима о хрисаргироне и о царе Константине.

Зосима — один из тех, которые держались нечистого и скверного служения языческого, человек, ненавидевший Константина за то, что он первый из царей, оставив гибельное языческое суеверие, обратился к вере Христианской, говорит, будто Константин прежде всех придумал пошлину, называемую — хрисаргирон, и постановил законом взносить ее каждое четырехлетие. Зосима[357] высказывает бесчисленное множество и других хулений на благочестивого и великодарного Константина и при всяком удобном случае изобретает разные слишком невероятные вещи, на пример: — будто Константин и сына Криспа предал страшной смерти[358], и супругу свою Фавсту лишил жизни, заперши ее в бане, без меры натопленной, и будто очищения от таких отвратительных убийств искал он у своих иереев, но не получил, потому что иереи всенародно объявили ему, что очищения для него нет. Тогда он встретился с одним, прибывшим из Иберии Египтянином и, поверив ему, что Христианская вера изглаживает всякое преступление, принял то, что преподал ему Египтянин. Далее — будто с этого времени Константин, оставив отеческую веру, положил начало, как выражается Зосима, нечестию[359]. Но что это — ложь, я докажу ясно, — и прежде буду говорить о хрисаргироне.

ГЛАВА 41. Опровержение клевет Зосимы на Константина и на Христиан.

Ты говоришь, гибельный и убийственный демон, что Константин, желая построить город, равный Риму, первоначально для построения такого города избрал место между Троадою и Илионом и уже положил основание, вывел высокие стены; но, нашедши, что местность Византии гораздо удобнее, обнес ее стенами, и прежний город расширил и украсил такими великолепными зданиями, что Византия не многим стала уступать Риму, который в продолжении столь многих веков только мало по малу достиг до толикой огромности. Ты говоришь также, что Константин народу византийскому раздавал общественный хлеб и тем, которые переселились в Византию, жаловал большое количество золота на постройку частных домов. Ты пишешь еще и так слово в слово: «по смерти Константина, верховная власть перешла к единственному его сыну Констанцию[360], когда т. е. умерли оба его брата. Но Магненций[361] и Вретанион[362] стремились тоже к верховной власти, и Констанций только льстивыми словами отнял ее у Вретаниона. Как скоро то есть оба войска сошлись, Констанций первый обратился к воинам с речью, напоминая им о щедрости своего родителя и о том, что с ним вместе они много раз ходили на войну и были почтены от него величайшими дарами. Услышавши это, воины совлекли с Вретаниона порфиру и в одежде частного человека свели его с трона». Но он ничего неприятного не потерпел от Констанция, хотя ты и злословишь его вместе с отцом. После сего я решительно не понимаю, как один и тот же человек был столь щедр и высокодарен и вместе столь мелочен и скуп, что наложил на Византийцев такой постыдный сбор! А что Константин не убивал ни Криспа, ни Фавсты, и что тайны нашей веры принял не от какого-либо Египтянина, послушай, что рассказывает Евсевий Памфил, процветавший во времена Константина и Криспа и обращавшийся с ними. Ты же напротив писал и не по слухам, и не на основании истинных сказаний, потому что жил гораздо позднее, — при Аркадие и Гонорие, до которых довел свою историю, а может быть, и после них[363]. Вот что слово в слово пишет Евсевий в 8 кн. своей церковной истории: «по прошествии немногого времени царь Константин, во всю свою жизнь кроткий, попечительный о подданных и сердечно расположенный к слову Божию, по общему закону природы, скончался, оставив после себя самодержцем и Августом родного сына своего Констанция». И не много ниже: «сын его Констанций тотчас был провозглашен совершеннейшим Царем и Августом, — провозглашен войсками, а еще прежде их — самим Царем всех Богом, и показал в себе подражателя отеческому благочестию к нашему учению». В конце же повествования Евсевий прилагает к Константину такие названия: «а Константин, украшенный всеми доблестями благочестия, величайший, победитель, с своим сыном Криспом, царем боголюбезнейшим и во всем походящим на отца, получил в свою власть Восток». Евсевий, современник Константина, конечно, не стал бы так хвалить Криспа, если бы он был умерщвлен отцом. А Феодорит в своей истории говорит, что, Константин принял крещение в Никомидии под конец жизни, отлагая принятие его до сего времени потому, что желал получить его в реке Иордане[364]. Ты говоришь также, проклятый и пребеззаконный человек, будто с появлением христианства римская Империя ослабела и стала решительно разрушаться. Но либо ты не знаешь, что было в древние времена, либо намеренно искажаешь истину. — Напротив, ясно до очевидности, что римская Империя, с появлением нашей веры, распространилась. Посмотри, сколько македонских городов[365] разрушено Римлянами со времени пришествия к людям Христа Бога нашего. Им покорилась также Албания[366] и Иверия[367], Колхида[368] и Аравия[369]. Кай Кесарь[370] в 185 олимпиаде в великих битвах победил Галлов[371], Германцев[372], Бриттов[373] и к владениям римским, как об этом повествуют историки, присоединил до 500 населенных городов, — Кай Кесарь, который первым, после консулов, стал единовластвовать, предваряя и предустанавливая на место многобожия и многоначалия, почитание единоначалия, ради приближившегося единоначалия Христова. Скоро потом была присоединена к империи и вся Иудея[374] с соседственными ей странами; так что народная перепись, в которую записали и Христа, была первая, чтобы Вифлеем возвестил людям исполнение о Нем пророчества. Ибо Михей так предсказал об этом городе: и ты Вифлееме, доме Ефрафов, еда мал еси, еже быти в тысящах Иудиных? Из тебе бо мне изыдет старейшина (Мих. 5, 2.), который упасет народ мой — Израиля. По рождестве же Христа Бога нашего к римским владениям присоединен и Египет[375], когда Кесарь Август[376], при котором родился Христос, разбил на голову[377] Антония[378] и Клеопатру[379], и поставил их в необходимость лишить жизни самих себя. На их место Кесарь Август префектом Египта поставил Корнелия Галла, который первый после Птоломеев[380], как повествуют историки, управлял Египтом. Сколько отнято также у персов Вентидием[381] и полководцем Нерона[382] Карбуланом, Траяном[383], Севером[384] и Каром[385], Кассием[386], Оденатом пальмирским[387], Аполлонием и другими! Сколько раз покоряемы были города — Селевкия[388] и Ктезифон[389]! Сколько раз переходила из рук в руки — Низиба[390]! Наконец к римским владениям были присоединены Армения[391] и земли соседственных с нею народов, — об этом вместе с другими ты и сам рассказываешь. Едва было — не забыл я, что пишешь ты о делах Константина, который, исповедывая нашу веру, управлял римскою Империею доблестно и мужественно. Но что потерпел твой Юлиан, чтитель твоих оргий, оставивший государство с такими ранами[392]? Если же из предсказанного о конце мира что-нибудь начало сбываться или уже сбылось; то это — по распоряжению, превышающему твои понятия. Не хочешь ли, исследуем, как оканчивали свое царствование цари, державшиеся суеверия языческого, и те, которые исповедовали нашу веру? Не предательски ли умерщвлен первый единовластитель, Кай Юлий Кесарь[393]? Не пал ли под мечами некоторых воинов другой Кай, внук Тиверия[394]? Не убит ли кем-то из домашней прислуги Нерон[395]? Не то же ли потерпел Гальба[396], равно как Оттон[397] и Вителлий[398], которые все трое царствовали только шестнадцать месяцев? Царя Тита[399] не отравил ли ядом брат его Домициан[400]? А сам Домициан — не подвергся ли страшной смерти от руки Стефана[401]? Что потом скажешь о Коммоде[402]? Не расстался ли он с жизнью от Наркиса[403]? Не подобную ли участь испытали Пертинакс[404] и Юлиан[405]? Антонин сын Севера[406] не умертвил ли своего брата Гету и потом сам не подвергся ли тому же от Марциала[407]? А Макрин[408]? Не пойман ли он был у Византии своими воинами, как пленник, и не был ли убит ими бесчестным образом? Также: не был ли заколот вместе с своего материю Аврелий Антонин[409], родом из Эмесы? Не подвергся ли подобной смерти вместе с матерью преемник его Александр[410]? А что сказать о Максимине[411], которого умертвили его собственные воины, или о Гордиане, который умер также от своих воинов по наветам Филиппа[412]? Скажи, не врагами ли умерщвлены Филипп[413] и после него Декий[414]? Не своими ли полками преданы смерти Галл[415] и Волюциан[416]? Что? Не подобным ли образом погиб и Эмилиан[417]? А Валериан[418], — не был ли взят и отведен Персами в плен? Наконец с умерщвлением Галлиена[419] и закланием Карина[420], верховная власть перешла к Диоклитиану[421] и к тем, кого он взял к себе в соцарственники. Но из них Максимиан Геркулий[422], сын его Максентий[423] и Ликиний[424] совсем погибли. Напротив с тех пор, как всехвальный Константин получил верховную власть и с благоговением посвятил Христу славный город своего имени, смотри, сделай милость, был ли умерщвлен врагами или своими гражданами хотя кто-нибудь из царей этого города, кроме Юлиана — твоего жреца и повелителя, и был ли кто-нибудь из них похитителем царской власти, кроме Василиска, который низложил Зенона, а после Зеноном же низложен и предан смерти? Я соглашусь с тобою, если укажешь на Валента[425], который христианам причинил столько зла. А на кого-нибудь другого из царей не скажешь и ты. — Пусть никто не думает, что это не относится к церковной истории: напротив, это полезно и нужно; потому что языческие историки любят искажать события. Однакож обратимся к остальным делам Анастасия.

ГЛАВА 42. О золотом жаловании.

Совершив упомянутые мною дела по-царски, Анастасий произвел другие недостойно прежних. Он выдумал так называемую хрисотелию[426][427] и увеличил военные издержки к отягощению областных жителей. Кроме того лишил курии[428] сбора податей, поставив в каждом городе так называемых синдиков, и это сделал, говорят, по совету Марина Сириянина, который был в достоинстве самого высшего государственного сановника, называвшегося в старину начальником Двора[429]. Чрез это доходы курий расстроились и благосостояние городов пало; тогда как исстари в росписях, городов записывались люди знатные, которые в курии каждого города составляли как бы сенат.

ГЛАВА 43. О тирании Виталиана.

Против Анастасия восстал Виталиан[430], родом Фракиянин. Опустошив Фракию и Мизию до городов Одессы и Анхиала, он пошел к столице с бесчисленным воинством Гуннов. Царь выслал против него Ипатия. Когда же этот, быв выдан своими воинами, попал в плен и отпущен за большой выкуп[431], — начальство над войском получил Кирилл. Битва сперва находилась в сомнительном положении. Потом, после многократных перемен нападения и отступления, когда Кирилл начал было уже одолевать, неприятели снова сделали натиск, — и римские войска произвольно дали тыл. Таким образом Виталиан, в Одессе взяв Кирилла в плен и истребляя все огнем и мечем, дошел до так называемых Сиков, с тою единственно мечтою, что возьмет самую столицу и овладеет царством. В Сиках он раскинул свой шатер. Тогда Царь выслал против него с морскими силами Марина Сириянина, о котором мы упомянули выше. Оба войска стали одно против другого, имея позади себя одно — Сики, другое — Константинополь, и сначала оставались спокойны. Потом, после нескольких стычек и перестрелок между тем и другим войском, у так называемых мест Вифарии, завязалась упорная морская битва, — и Виталиан, поворотив корму, и оставив многих из своего войска, обратился в бегство. За ним и прочие его сообщники побежали с такою поспешностью, что на другой день не осталось ни одного врага ни у Анаплы, ни у столицы[432]. После того Виталиан, как говорят, спокойно жил несколько времени в Анхиале. Между тем сделало набег и другое племя Гуннов, прошедшее Каспийскими воротами. Тогда же, в третий уже раз, во время бурной ночи, Родос потерпел страшное землетрясение.

ГЛАВА 44. О том, что, когда Анастасий к трисвятой песни хотел прибавить: распныйся за ны, — в народе произошло смятение и волнение, и что испугавшись этого, он притворным смирением тотчас переменил мысли народа. Также о кончине Анастасия.

Когда Царь к трисвятой песни хотел прибавить: распныйся за ны, в Византии произошло величайшее возмущение, как будто бы этим прибавлением совсем отвергалась вера христианская. Вождем и главою этого возмущения был Македоний с подвластным ему клиром: так пишет Север в письме к Сотерику. Это письмо писал он еще до получения епископского престола, во время своего пребывания в столице, после того, как вместе с другими лицами, о чем уже прежде сказано, был изгнан из монастыря. Я думаю, кроме вышеупомянутых причин, Македоний и за это был изгнан из константинопольской церкви. — Через это, при необузданном буйстве черни, много знатных особ подверглось крайней опасности и много великолепных частей столицы сделалось добычей пламени. А одного селянина, проводившего монашескую жизнь, чернь найдя в доме Марина Сирианина, отсекла ему голову за то, будто прибавление в трисвятом было сделано по его совету, и, воткнув ее на копье, со смехом кричала: вот враг Троицы! Все опустошающее и всякую силу превозмогающее возмущение простерлось до того, что Царь, поставленный в крайность, вышел на конское ристалище без короны и послал глашатаев объявить народу, что он готов сложить с себя верховную власть, но что всем не возможно принять ее, — множества она не терпит и что после него будет только один правителем царства. Видя это, народ как бы по божественному мановению, тотчас затих и стал просить Анастасия — надеть корону, обещая успокоится. После этого происшествия Анастасий немного пожил и переселился в другую жизнь; правив римскою империею 27 лет 5 месяцев и столько же дней.[433]