Церковная история - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евагрий Схоластик (КНИГА ШЕСТАЯ.) #7

КНИГА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА 1. О бракосочетании Маврикия и Августы.

Приняв власть[640], Маврикий прежде всего делает приготовления к бракосочетанию, и потом с царскою формальностью берет в супружество Августу, названную также Константиной. Празднование брака было великолепно; столы для народа и ликованье наполняли весь город. На этом браке присутствовали благочестие и царское достоинство, как самая почетная свита новобрачных и самые драгоценные дары их. Благочестие представляло отца и мать, освящавших брак достопочтенною сединою и достоуважаемыми морщинами (каковых примеров в истории царств не встречается), также прекрасных и цветущих братьев, служивших этому торжеству украшением; а царское достоинство блистало златошвенною одеждою, обложенною пурпуром и индийскими камнями, также венцами, горевшими от золота и разнообразных самоцветных камней. При этом все придворные и воинские чины, великолепно одетые, в бесчисленном множестве, держали брачные свечи (чем и можно было отличить их) и пели приличные торжеству гимны. — Словом: между людьми великолепнее и знаменитее этого праздника ничего не бывало[641]. Дамофил, излагая историю Рима, заметил, как мудрое изречение Плутарха херонейского, что только для одного этого города мужество и счастье заключили между собою союз. А я сказал бы, что таким же образом в одном Маврикие сошлись благочестие и благоденствие, и что благочестие в нем, господствуя над благоденствием, никак не позволяло ему ошибаться. Он старался носить порфиру и венец не телесно только, но и душевно; ибо один из преждебывших царей царствовал над самим собою и, будучи самодержцем на самом деле, изгнал из своей души охлократию страстей, — один утвердил в помыслах аристократию, представляя собою живой образец добродетели и приучая подданных подражать себе. Это слово не лести; ибо к чему бы мне говорить таким образом, когда он не знает, что о нем пишут. А что это действительно справедливо, докажут как дарованные ему от Бога преимущества, так и все случившиеся с ним события, что мы с полным убеждением должны относить к Богу.

ГЛАВА 2. О сарацине Аламундаре и о сыне его Наармане.

Маврикий, сверх всего прочего, заботился и о том, чтобы не вовсе проливалась кровь преступников против царского величества. Поэтому-то он не умертвил и предводителя кочующих Арабов Аламундара, предавшего, как прежде было сказано, и государство, и его самого[642], а только, присудив ему жить на острове с женой и некоторыми из детей, поселил его в Сицилии. Сына же его, Наармана, наполнившего государство бесчисленными бедствиями, опустошившего, при помощи преданных ему Варваров, ту и другую Финикию и Палестину, после того как схвачен был Аламундар, — этого Наармана, не смотря на то, что все присуждали его к смерти, оставил только под свободною стражею и не подверг никакому другому наказанию. Так поступал он и с другими весьма многими виновными, о чем порознь сказано будет в своем месте.

ГЛАВА 3. О военачальничестве Иоанна и Филиппика и о делах их.

В качестве главного начальника восточных войск Маврикий послал сперва Иоанна[643], родом Фракиянина. Этот Иоанн иногда одерживал верх, а иногда терпел поражение, вообще же не сделал ничего достопримечательного[644]. А после него отправил он Филиппика[645], своего родственника (ибо этот последний женат был на другой из его сестер[646]). Филиппик, перешедши за границу и опустошив все, встречавшееся ему на пути, сделался обладателем великой добычи и умертвил многих благородных и знаменитых по происхождению жителей Низибы и других (городов) по ту сторону реки Тигра[647]. Сразился он и с Персами и, после упорной битвы, когда многие знаменитые Персы пали, многих захватил в плен живыми, потом, хотя и мог взять один отряд, убежавший на некоторый хорошо устроенный от природы холм, однакож оставил его невредимым, потому что Персы обещали немедленно отправить гонцов к своему царю, чтобы склонить его к миру[648]. Быв военачальником, совершил он и другие (похвальные) дела, именно — освободил войско от излишеств, ведущих к роскоши, и расположил его к умеренности и покорности. Впрочем это надобно предоставить тем, которые писали, или еще пишут о подобных предметах, сколько получили они или получают о том сведений, основанных частью на молве, частью на предположении, хотя рассказы их от неведения, конечно, шатки и хромы; эти рассказчики, либо увлекаясь пристрастием, либо ослепляясь ненавистью, нередко уклоняются от истины.

ГЛАВА 4. О военачальничестве Приска и о том, что потерпел он от возмутившегося против него войска.

После него власть военачальника принял Приск[649]. Он был как-то недоступен и без необходимости никого не принимал к себе, думая, что все сделает удобнее, если будет большею частью один сам с собою, и что войска, по внушению страха, окажутся более внимательными к его приказаниям. Итак прибыв к войску, с поднятыми бровями, с величавым видом и в великолепном убранстве, он говорит ему нечто о терпении воинов в военное время, о тщательном вооружении и о том, чего стоит государству содержание их[650]. Но войска, зная об этом еще прежде, открыто обнаружили свой гнев и, устремившись в его палатку, варварски расхитили все, что отличалось у него великолепием, — и самые драгоценные из его сокровищ, да умертвили бы и его самого, если бы он, севши на одну из рабочих лошадей, не спасся в Эдессу, которую по этому случаю они осадили и требовали выдачи Приска[651].

ГЛАВА 5. О Германе, невольно принявшем власть над всеми войсками.

Но жители этого города не выдавали его; посему, оставив там Приска, они насильно, руками берут Германа, предводительствовавшего военными когортами в Финикии ливанской, и поставляют его своим вождем, даже, сколько от них зависело, — своим самодержцем. Герман сперва отказывался, но они тем сильнее настаивали. От этого произошел между ними спор: первый говорил, что насиловать не должно, а другие требовали, чтобы он исполнил (их желание), и показывали вид, что убьют его, если он не согласится добровольно. Но когда тот, спокойно выслушивая и эту угрозу, не был поражен ни страхом ни смущением; то они обратились к мерам побоев и увечения членов, чего, по их мнению, он никак не перенесет, потому что не может быть терпеливее природы и своего возраста. Приступив к делу и подвергнув его пытке, впрочем с осторожностью и пощадою, они наконец заставили его согласиться против воли и вместе дать клятву, что он будет им верен. Таким образом они принудили начальствовать над собою подчиненного им, заставили управлять собою человека, находившегося под их управлением, и вверили владычество полководцу, над которым сами владычествовали. Да и всех прочих начальников строевых, — ротных, тысячных и тех, которые заведовали сотнями и десятками, — всех прогнали они и, открыто порицая власть царя, поставили себе начальниками, кого хотели. Но, по отношению к пограничным жителям, вели себя большею частью умереннее Варваров, хотя далеко не так, как следовало защитникам и слугам государства, ибо получали продовольствие не по установленной мере и весу и не довольствовались определенными паями, но управлялись каждый своим мнением, как законом, и своим хотением, как установленною мерою[652].

ГЛАВА 6. О том, что царь опять послал к войску Филиппика, и что войско не хотело принять его.

Для восстановления порядка в войске, царь послал к нему Филиппика. Однакож войско не только не приняло его самого, но подвергло крайней опасности и тех, кого подозревало в расположении к нему[653].

ГЛАВА 7. О Григорие феопольском и о взведенной на него клевете, да и о том, как он обличил ее лживость.

Между тем как дела были в таком состоянии, епископ феопольский Григорий возвращался из царствующего града по совершении там подвига, о котором я намерен рассказать. Когда над Востоком начальствовал Астерий и когда между им и Григорием произошла ссора, — все первостепенные жители города присоединились к стороне Астерия, а к ним пристал и простой народ, то есть городские ремесленники. Каждый утверждал, что он потерпел (от Григория) какой-нибудь вред, и чернь получила наконец свободу злословить его. Таким образом оба класса народонаселения (в Феополисе) сошлись в одной мысли и произносили оскорбительные речи против архиерея по большим улицам, даже в театре, так что не воздерживались от этого и актеры. Между тем Астерий оставляет свою власть, и передает ее Иоанну, вместе с приказанием царя — это народное движение подвергнуть следствию. Но Иоанн был человек, неспособный разобрать и самое маловажное дело, не только такое, каково это. Наполнив город мятежами и смутами, он обнародовал объявление, что всякий, если хочет, может обвинять иерея, и потом от одного столоначальника казначейства принял на него донос, в котором сказано было, будто (епископ) имел связь с своею сестрою, выданною в супружество за другого. А от иных подобных людей принимал донесения касательно благочиния города, которое будто бы часто нарушаемо было епископом. Относительно благочиния, епископ согласился представить от себя защищение; а по отношению ко всему прочему, потребовал суда царского и соборного. И вот дело, в котором он, при моем адвокатстве и в моем присутствии, приносил оправдание в царствующем городе. Когда все патриархи, одни лично, а другие чрез посланных, прибыли на следствие и когда, кроме того, собрался священный сенат и съехались многие честнейшие митрополиты, дело Григория было рассмотрено и обвиняемый, после долговременной борьбы, одержал верх, а обвинитель, высеченный жилами и потом проведенный по всему городу, приговорен к ссылке. Итак отсюда-то Григорий возвращался на свой престол, когда войска возмущались, а Филиппик стоял около городов Берии и Халкиды.

ГЛАВА 8. О том, что Феополис снова пострадал от землетрясения.

Чрез четыре месяца по его прибытии, на 637 году существования Феополиса, спустя 61 год после прежнего землетрясения, когда я в последний день месяца Гиперберетея женился на молодой девице и город праздновал, толпясь около брачной храмины и смотря на пир, вдруг около третьего часа ночи произошло землетрясение и поколебало весь город. Этим землетрясением многое было ниспровергнуто и разрушено в самом основании, так что вокруг святейшей церкви все лежало на земле; уцелела только одна сень, сооруженная Ефремием из дерев дафнийской рощи, после того как город испытал землетрясение при Юстине. От следовавших за тем подземных ударов упомянутая сень наклонилась на северную сторону и поддерживалась подпорами; но теперь при сильном землетрясении подпоры упали, а она выпрямилась и, как бы по отвесу, пришла в собственное свое положение. Многое упало и в так называемой Остракине, упал и прежде упомянутый нами Псифий, разрушены и все так называемые Врисии и все вокруг всечестного дома Богоматери; дивно уцелел только средний портик. Пострадали также и все башни на военном иоле, а прочие здания (там) остались неповрежденными, кроме укреплений, на которых иные камни перевернулись, однакож не упали. Пострадали и другие храмы и одна из двух общественных бань, примененных ко временам года. Это бедствие истребило также бесчисленное множество народа — около шестидесяти тысяч человек, как некоторые заключают, основываясь на общественной выдаче хлеба. Но иерей, сверх всякой надежды, спасся, тогда как вся храмина, где он находился, пала, и в ней никто не остался жив, кроме лиц, в ту минуту окружавших (епископа). Эти люди, взяв его на свои руки, спустили по какой-то веревке, когда вторичный удар уже поколебал то место, и таким образом освободили его от опасности. Было и другое спасение для города; потому что человеколюбивый Бог растворил свою угрозу пощадой и образумил грех розгою сострадания и милосердия. В это время не случилось в городе ни одного пожара, хотя было весьма много огня и на очагах, и в местах общественного и частного освещения, и в пекарнях, и в угольнях, и в банях и в прочих бесчисленных (местах). Тогда погибли весьма многие и из людей достопримечательных, а с ними жертвою землетрясения сделался и Астерий. Такое бедствие города царь облегчил денежным пособием.

ГЛАВА 9. О том, как Варвары, ободренные восстанием войска против царя, напали на них и были поражены Германом.

Войско оставалось в прежнем положении, так что наконец Варвары, в надежде, что никто не воспрепятствует им совершать деяния варварские, вооружились; но против них с своими войсками вышел Герман[654] и так сильно разбил их, что не осталось и вестника этого несчастия для Персов.

ГЛАВА 10. О человеколюбии царя к крамольникам.

После сего царь наградил войско деньгами, потом, возвратив Германа и других, призвал их к суду[655]. Все они были приговорены к смерти; однакож царь не только не допустил потерпеть им что-либо неприятное, но еще удостоил их почестей. Между тем как это происходило, Авары дважды доходили до так называемой длинной стены[656], опустошили и разграбили Сингидон, Анхиал, всю Грецию и другие города и крепости, все истребляли и предавали огню, потому что войско большею частью находилось на Востоке. Наконец царь посылает первого из своих телохранителей, Андрея — расположить войско к принятию прежних ротных и других начальников.

ГЛАВА 11. О том, что дли успокоения войска послан был Григорий феопольский.

Когда же (войска) не хотели и слушать этого повеления, дело возлагается на Григория, не потому только, что он был от природы способен производить важнейшие дела, но и потому, что войско по справедливости оказывало ему великое уважение, быв то одаряемо от него деньгами, то снабжаемо одеждою, пищею и прочим в то время, когда, набранные и внесенные в список, воины проходили чрез его епархию. Итак, отправив во все стороны вестников и собрав главнейших со стороны войска в Литарвах — местечке, отстоящем от Феополиса почти на 300 стадий, он прибыл к ним сам и, хотя восклонившись на ложе, сказал им следующее.

ГЛАВА 12. Речь Григория к войску.

Римляне по имени и делам! Я думал, что вы сперва придете к нам рассудить о настоящем положении дел и принять совет, который обещает вам мое благорасположение, несомненно утвержденное прежними обстоятельствами, когда я нужными пособиями облегчал ваше треволнение и произшедшее от того потрясение. Но если это доселе было пренебрегаемо, может быть, потому, что не было на то указания свыше, что Персам надлежало совершенно узнать мужество Римлян, сразившись с воинами, никем не предводительствуемыми, и что нужно было подтвердится вашему искреннему расположению (к государству), испытанному временем и засвидетельствованному делами (ибо вы показали, что, хотя имели неудовольствие на своих военачальников, однакож для вас не было ничего предпочтительнее государства): то теперь, по крайней мере, рассудим о том, что надобно делать. Царь призывает вас, обещая забвение всего прошедшего, принимая ваше расположение к государству и ваше мужество во время войны, как масличную ветвь, и подавая вам надежнейший залог прощения словами: «если Бог даровал победу вашей расположенности (к государству) и если после того, как вы уклонились от преступлений, открылось ваше мужество, послужившее ясным доказательством прощения от Бога; то как мне не последовать суду Божию? Сердце царево в руце Божией, и аможе аще восхощет, уклонит е (Прит. 21, 1)». Итак послушайте меня как можно скорее, Римляне! Не опустим настоящего случая и не позволим ему пройти (без пользы); ибо, когда он ускользнет, — его уже не схватишь: как бы негодуя на то, что был пренебрежен, он не допустит уловить себя в другой раз. Будьте же наследниками и покорности ваших отцев, как вы наследовали их мужество, чтобы во всем явиться вам Римлянами и чтобы не легло на вас никакое пятно, которое показало бы, что вы выродки. Ваши родители, ратуя в строе под начальством вождей и царей, своим послушанием и мужеством завоевали вселенную. Манлий Торкват, увенчав сына, убил его за то, что он, хотя и оказал мужество, но не явил покорности; ибо благоразумием предводителей и покорностью предводимых обыкновенно совершается много доброго: напротив одно из сих условий само по себе, при разрыве этой прекрасной связи, хромает, колеблется и совершенно падает. Итак, не медлите более; послушайте меня, когда священство посредствует между царством и войском, и покажите, что ваш поступок есть не тирания, но справедливое кратковременное негодование на оскорбивших вас военачальников. Если же не обратитесь, сколько можно скорее, к царю; то я прокляну и ваше благорасположение к государству, и мою к вам дружбу. А вы смотрите, каков конец тиранов, чем оградите настоящее свое положение. Оставаться вам вместе невозможно. Откуда достанете себе плодов (земных) или того, что море дает взамен земле, если только не хотите совершать и исполнять дел постыднейших, — воевать против Христиан и заставлять их воевать против себя? Да и какой конец этого? Вы должны будете жить, рассеявшись там и сям. А тут, по следам вашим, само собой придет правосудие и уже не позволит себе даровать вам прощение. Итак, подав друг другу правые руки, обратим внимание на то, что полезно и для вас самих, и для государства, — тем более, что и дни спасительного страдания и всесвятого воскресения Христа Бога к тому же побуждают нас.

ГЛАВА 13. О том, как, после речи Григория воины переменились в своих мыслях и снова приняли себе военачальником Филиппика.

Сказав это и пролив весьма много слез, как бы при некотором божественном содействии, он в одно мгновение переменил мысли всех. Воины просились выйти на собрания и посоветоваться между собою, что надобно делать, а потом, спустя немного, возвратились и поручили себя иерею. Тогда он назвал им Филиппика и требовал, чтобы они просили его себе в военачальники. Но воины утверждали, что и сами они и все войско клялись страшными клятвами не принимать его. Однакож Григорий, нисколько не медля и нимало не задерживаясь этим, отвечал, что, по дарованию (Божию), он — иерей и имеет власть вязать и решить как на небе, так и на земле, и напомнил им о божественном изречении (Матф. 16, 19). Когда же они и в этом согласились с ним; то он, умилостивив Бога прошениями и молитвами, преподал им нескверное тело (ибо тогда был второй всечестный день близкий к св. страданию), потом всех угостил (а их было около 2000), для чего на траве разосланы были скатерти, и на другой день возвратился домой. Согласившись, чтобы войско собралось там, где захочет, он призвал Филиппика, который жил в Тарсе Киликийском, а сам готовился ехать в царствующий город, чтобы донести обо всем царю, и вместе послал ему прошение войска о Филиппике. Когда же Филиппик прибыл в Феополис, войско вышло к нему на встречу и, взяв с собою, в знак примирения, тех, которые удостоились божественного возрождения, припало к нему. После сего, получив прощение, оно вместе с ним предприняло поход. Так-то происходило это дело.

ГЛАВА 14. О взятии Мартирополиса.

Некто Ситт, из числа десятников в Мартирополисе, быв оскорблен одним из тамошних военных начальников, предал город и для этого улучил такое время, когда охранявшее его войско из него вышло. Введши отряд Персов, как бы Римский[657], он овладел городом, который для Римлян был весьма удобен, и многих цветущих здоровьем женщин удержал внутри, а прочих всех, исключая нескольких рабов, выгнал вон. Поэтому Филиппик тотчас устремился к (занятому Персами) городу и, окружив его, держал в осаде, хотя и не имел нужных для осады орудий. Сражаясь чем мог, он сделал однакож несколько подкопов и повалил одну из башен, но овладеть городом был не в состоянии; потому что Персы, не заснув в продолжение всей ночи, укрепили то, что упало, и Римлян, сколько ни приступали они к стенам, всякий раз отражали. Таким образом Римляне, стоя под стрелами, которые, быв пускаемы с возвышенного места, всегда достигали своей цели, и более вреда получая сами, чем сколько причиняли его осажденным, наконец оставили осаду и, отошедши на некоторое расстояние, построились только лагерем и наблюдали, чтобы к этим Персам не присоединились и другие. Тогда, по повелению Маврикия, к войску прибыл Григорий и убеждал их возвратиться к осаде. Но оно не в состоянии было сделать что-нибудь более сделанного, ибо не имело ни одной осадной машины, и потому распущено было на зимние квартиры; только в соседних крепостях оставлены сильные гарнизоны, чтобы Персы не вступили в город тайно. На следующее лето, когда войско опять собралось и вооружились Персы, около Мартирополиса произошло сильное сражение[658]. И хотя Филиппик одержал верх и пало множество Персов, в том числе один из их героев; однакож достаточное количество их проникло в Мартирополис, чего они особенно и домогались. После этого, Римляне не хотели уже осаждать город, ибо не было возможности одолеть его силою. Но в расстоянии стадий семи, в местах гористых и от природы укрепленных, основали другой, чтобы отсюда предпринимать против Персов меры военной тактики и делать на них нападения. В этом провели они лето, а зимою были распущены.

ГЛАВА 15. О военачальничестве Коментиола и взятии Оквы.

Для предводительствования войском в преемники (Филиппика) послан был Коментиол, родом Фракиянин. Он мужественно сражался с Персами и потерял бы жизнь, будучи повержен вместе с конем, если бы один из копьеносцев не посадил его на обозную лошадь и не вывел из сражения[659]. Оставшиеся Персы, потеряв всех своих предводителей, обратились в бегство и спаслись в Низибе, но боялись возвратиться к своему царю; потому что он грозил им смертью, если они не сберегут своих вождей. В таких обстоятельствах они задумали открыть против Ормизды возмущение, к которому подавал совет и персидский полководец Варам, возвратившийся с своею дружиною после войны против Турок[660]. Между тем Коментиол, во время осады Мартирополиса, оставив под этим городом сильный отряд, сам, с несколькими отборными по мужеству людьми, выступил против Оквы[661], весьма твердой крепости, лежащей против Мартирополиса на одной отвесной скале противоположного берега, откуда виден был весь город. Осадив ее и употребив все усилия, он, при помощи катапульт, разрушил некоторую часть стены и взял крепость приступом. После сего удерживание Мартирополиса оказалось для Персов безнадежным.

ГЛАВА 16. Об умерщвлении Ормизды.

Между тем, как это происходило, Персы умертвили Ормизду, несправедливейшего из всех царей; потому что он не только угнетал своих подданных денежными налогами, но и предавал их разного рода смерти.

ГЛАВА 17. О бегстве к нам юного Хозроя.

После Ормизды, Персы поставили себе царем сына его Хозроя; но против него восстал с своим войском Варам.[662] Хозрой встретил его с незначительным ополчением, но, видя, что ему зложелательствуют и собственные его люди, обратился в бегство и, как сам говорил, призвав предварительно Христианского Бога, чтобы Он направил коня его туда, куда будет Ему благоугодно, прибыл в Киркезий. Сюда приехал он с своими женами, двумя новорожденными детьми и с некоторыми из благородных Персов, которые пожелали за ним следовать, и оттуда отправил послов к царю Маврикию. Маврикий, и при этом случае (как всегда) водясь прекрасными помыслами, и по сему примеру соображая непостоянство и изменчивость человеческой жизни и внезапность ее перемен, принял его просьбу и вместо беглеца признал его гостем, вместо пленника — сыном, даже почтил его царскими дарами, и не только сам, как царь, щедро наградил его, но тоже сделали — и царица в отношении к его супругам, и дети в отношении к его детям.

ГЛАВА 18. О том, что на встречу Хозрою царь послал Григория и Домециана.

Маврикий отправил к Хозрою и всю царскую стражу, и все римское войско вместе с полководцем, повелев, чтобы стража и войско следовали за ним, куда он захочет. А для большей чести послал к нему и епископа мелитинского Домециана, своего родственника, мужа благоразумного и расторопного в слове и деле, способнейшего и готового для исполнения самых важных поручений. Послал также и Григория, который изумил Хозроя всем — и беседой, и дарами, и благовременными в делах советами.

ГЛАВА 19. О том, что Хозрой, при содействии Римлян, опять получил власть над Персами.

Прибыв в главный город Евфратской области Иерополис, Хозрой оттуда пошел назад. Этого хотел и Маврикий, который более заботился о пользе просителя, чем о собственной славе. Он снабдил персидского царя и большими деньгами, чего примеров не представляет история, потом, набрав из Персов войско и, на счет собственной казны, выдав ему сполна жалованье, с обеими этими дружинами, т. е. римскою и персидскою, отпустил Хозроя за пределы (своей империи). В то время Мартирополис уже сдался ему, вместе с Ситтом, который от самих же Мартирополисцев побит был камнями и пригвожден ко кресту. А по удалении Персов, сдались также и Дары Когда же наконец одним только Римлянами и в одном только сражении побежден был и Варам[663] и, побежденный, бесславно предался бегству без всякой свиты; тогда Хозрой снова возвратился в свое царство.

ГЛАВА 20. О том, что в это время жила св. мать Голендуха.

В это время жила у нас и мученица Голендуха, после многих страданий потерпевшая мучение от персидских магов, которые секли ее, и совершившая великие чудеса[664]. Жизнь ее описал прежний епископ иеропольский Стефан.

ГЛАВА 21. О приношениях, какие послал Хозрой св. мученику Сергию.

Сделавшись обладателем своего царства, Хозрой послал Григорию крест, богато украшенный золотом и драгоценными камнями, в честь победоносного мученика Сергия. Он пожертвован был (в церковь) супругою Юстиниана Феодорою, а похищен из церкви в числе прочих сокровищ, как уже сказал я, Хозроем. Послал Хозрой и другой золотой крест, надписав на нем греческими буквами следующее: «сей крест посылает Хозрой, царь царей, сын Ормизды. Когда, по внушению диавола и злодейским замыслам несчастного Варама и бывших с ним всадников, вступили мы в пределы римской империи; тогда и гибельный Задеспрам, пришедши с войском в Низибу, стал подговаривать низибских всадников к восстанию и измене нам, а я между тем послал свою кавалерию вместе с ее начальником в Хархас. Но так как слышно было, что святой, всечестный и именитый Сергий всем подает по прошению; то, полагаясь на его милость, мы в 1-й год нашего царствования, в 7-й день месяца января, стали просить его, (и дали обет) что, если всадники умертвят Задеспрама или возьмут его живого, от нас всечестному имени Сергия посвящен будет золотой, украшенный камнями крест и отошлется в его дом. И вот в 9 день месяца Февраля действительно принесли нам голову Задеспрама. Видя, что наше прошение исполнилось, и не желая, чтобы в этом отношении оставалось место недоумению, мы этот устроенный нами крест, вместе с крестом, который дому Сергия пожертвован римским царем Юстинианом, а во время разрыва между двумя государствами принесен сюда Хозроем, царем царей, сыном Кавадовым, нашим отцом, и найден между нашими сокровищами, посылаем в дом св. всечестного Сергия». С согласия царя Маврикия, приняв эти кресты, Григорий весьма торжественно внес их в священный храм мученика. Спустя немного Хозрой для того же освященного храма прислал и другие дары — с следующею греческою на золотом дискосе надписью: «я, Хозрой, царь царей, сын Ормизды, делаю надписание на сем дискосе, не для зрения людского и не для того, чтобы из моих только слов узнано было величие всечестного твоего имени, но ради истины начертания и в знак памяти о многих милостях и благодеяниях, которые получил я от тебя; ибо почитаю счастьем для себя, что мое имя могу начертать на священных твоих сосудах. Быв в Верамаисе, я молил тебя, святой, чтобы ты подал мне помощь и даровал, чтобы Сира зачала во чреве. Хотя Сира — христианка, а я — язычник, какового супружества наш закон не дозволяет нам; однакож, по преданности моей к тебе, я ради ее пренебрег и законом и с каждым днем более и более приближал и приближаю ее к себе предпочтительно пред всеми моими женами. Итак я возымел намерение просить твою благость, святый, чтобы она зачала во чреве, — и просил и дал обет, что, если Сира зачнет, то носимый ею крест я пошлю в дар всечестному твоему дому. Это имели в виду я и Сира. Но чтобы в память твоего имени, святый, удержать этот крест, мы положили вместо него послать цену его, простирающуюся не далее 4500 статиров миллиарезиев, — послать именно 5000 статиров. С того времени, когда я просил тебя об этом и так размышлял, до отъезда нашего в Росохозрон, не прошло более 10 дней, как ты, святый, не потому, чтобы я был достоин, но по твоей благости, явился мне в ночном видении и трижды сказал, что Сира будет иметь во чреве, а я в том же видении, трижды отвечал тебе: «хорошо». И так как ты исполняешь прошения, то Сира с того дня не стала знать обычного женщинам. Я усомнился бы в этом, если бы не верил твоим словам, — не верил, что не является женское именно по действию твоей святости и по твоей готовности исполнять прошения. Из этого я узнал силу видения и истину твоих слов. С того времени положено мною и тот самый крест и цену его послать во всечестный твой дом, с повелением — из цены его сделать дискос и потир для божественных Таин, также крест, для водружения его на честной трапезе, и кадильницу, — все это из золота, и украшенную золотом Гуннскую завесу; а сколько миллиарисиев останется от этого, то пусть принадлежит св. твоему дому, чтобы по своему благоволению, святый, ты во всем, и особенно в этом прошении помогал нам — мне и Сире, чтобы все, под твоим покровительством дарованные нам плоды твоей благости, согласно с моим желанием и желанием Сиры, приходили к совершенству, и чтобы я и Сира, живя в этом мире, надеялись на твою силу и продолжали в тебя веровать». Эти слова Хозроевых приношений тоже значат, что пророчество Валаама; человеколюбивый Бог все так премудро устрояет, что и язык Эллинов[665] произносит спасительные изречения.

ГЛАВА 22. О сарацине Наамане.

Тогда же и вождь враждебного кочующего народа, Нааман, быв до того нечестивейшим и гнуснейшим язычником и собственными руками закалав людей в жертву своим демонам, расплавил огнем Афродиту[666], в сущности — золотую массу и, раздав (это золото) бедным, приступил к св. крещению и привел к Богу всех, его окружавших. А Григорий между тем, по воле царской посвятив (храму) Хозроевы кресты, объезжал пустыни так называемых Лимитов, у которых особенно держались догматы Севера, и привел к церкви Божией много крепостей, селений, монастырей и целых племен.

ГЛАВА 23. О смерти св. Симеона, нового столпника.

В это время преподобный Симеон разболелся к смерти, — и Григорий, когда я известил его о том, побежал к нему, чтобы отдать ему последний долг, однако не поспел. По добродетели Симеон был превосходнее всех людей своего времени; он подвизался на столпе с ранних лет, так что в продолжении стояния на нем переменил свои зубы. А возшел он на столп по следующей причине. Однажды, быв еще в детском возрасте, играл и прыгал он на вершине горы. В это время случайно встретив леопарда, обвязал он его шею своим поясом и, ведя зверя на веревке, как будто бы леопард забыл о своей природе, привел его к своему монастырю. Увидев это, его наставник, стоявший также на столпе, спросил: что такое у тебя. Это кошка, отвечал он, которую обыкновенно называют каттою. Уразумев отсюда, каков он будет по добродетели, наставник возвел его на столп. На этом и потом на другом столпе, воздвигнутом на самой вершине горы, Симеон провел 68 лет и удостоился всякой благодати: изгонял демонов, исцелял всякие болезни и недуги и провидел будущее, как настоящее. Он предрек и Григорию, что тот не увидит его смерти, а что будет после него, о том (сказал) не знаю. Прозрев и мои помыслы о потере детей, соединявшиеся обыкновенно с недоумением, от чего подобного несчастия не случалось с многочадными язычниками, хотя я вовсе ни с кем не говорил о том, он письменно убеждал меня отстать от таких мыслей, потому что это неугодно Богу. И вот еще: у одной из крепостных моих женщин, после родов, остановилось молоко, от чего младенец находился в крайней опасности. При этом случае Симеон, положив свою руку на десницу мужа ее, велел ему прикоснуться ею к сосцам жены, и когда он сделал это, молоко устремилось тотчас, как бы из некоторого источника, так что омочило самую одежду женщины. Случилось также, что одного отрока, в глубокую ночь забытого спутниками, лев взял на свои плечи и принес к монастырю. Тогда, по приказанию Симеона, служители вышли и, взяв его из-под стражи льва, ввели в монастырь. Много и другого совершил он, чего не вместит никакая намять, что требует и языка красноречивого, и времени, и особого сочинения, но что однакож прославляется устами всех людей; ибо к нему приходили и получали от него просимое почти отвсюду, — не только от Римлян, но и от Варваров. Вместо всякой пищи и пития, служили для него ветви одного растущего на той горе кустарника.

ГЛАВА 24. О смерти феопольского епископа Григория и о постановлении Анастасия.

Спустя немного после того, умер и Григорий, похищенный подагрою, от которой сильно страдал, особенно когда выпил лекарство из так называемого гермодактила, которое дал ему один врач. Умер он в то время, когда в старейшем Риме, как сказано, епископствовал преемник Пелагия, Григорий, в новом — Иоанн, в Александрии — Евлогий, в Феополисе — Анастасий, возвращенный к своему престолу чрез 23 года, а в Иерусалиме Иоанн, по счерти которого, случившейся вскоре, еще никто не получил тамошнего кормила. Здесь, то есть на 12 году царской власти Маврикия Тиверия над римскою империею да остановится моя история. О дальнейших событиях предоставляем говорить и писать желающим. Если что-либо просмотрено нами, или не точно изложено, не порицай нас за это никто, помня, что мы только собрали рассеянные сказания — с целью принести пользу людям, для которых и предприняли такие труды. Написана нами и другая книга, заключающая в себе донесения, послания, судебные мнения, речи, разговоры и прочее тому подобное. Из содержащихся в ней донесений, большая часть составлена от лица Григория феопольского. За свой труд мы получили два почетных звания: Тиверий Константин облек нас квестурой, а Маврикий Тиверий прислал нам грамоту на префектуру, когда мы написали ему речь по случаю рождения на свет Феодосия, чем устранено было поношение царствования и доставлено как государю, так и государству полное благоденствие.

КОНЕЦ ШЕСТОЙ И ПОСЛЕДНЕЙ КНИГИ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ ЕВАГРИЯ