Чайка

14

К ее великому удовольствию всесоюзный шмон фронтовых воспоминаний совпал со шмоном детского творчества. Что была бы она без ребяток и оазиса Тушина в холодном склепе Университета, похожем на гигантское четырехлапое чудище с щербатой пастью главного входа и клоаками лифтов? Однажды, во время обеда, в столовой с потолками, расточительно взнесенными на готическую высоту, под люстрой, неуютно висящей над головой, к ней подсел лысеющий молодой человек и быстро стал выхлебывать суп, потом так же быстро выковыривать вилкой второе, время от времени бросая на нее осторожные взгляды. Что-то неуловимо знакомое было в этом человеке на бегу. Что-то такое, что…

«Вы случайно не летали в молодости на планерах?» — пряча взгляд, отрывисто спросил молодой человек.

Чайка рассмеялась. Семихвостов…

«Коля, ты опять обознался… Что, не дает покоя однофамилица?»

«Катерина Ивановна, спасительница?» — с благодарственным разочарованием произнес бывший авиамоделист.

«Она, а ты что здесь делаешь? Лысеешь?»

«Лысею… и живот отращиваю».

«Знаешь, я почему-то думала, что все ребята после кружка летчиками станут, или авиаконструкторами».

«Я в своем роде тоже летун… Летаю с кафедры на кафедру».

«Чего ищешь-то, попутного ветра?»

«Тему ищу для диссертации».

«Тоже мне, нашел сокровище!»

«Сокровище не сокровище, а лишний полтинник и в штатном расписании — дырка… пожизненно».

«Да ты никак уже о пенсии думаешь?»

«О непрерывном стаже я думаю, Катерина Ивановна, а самое главное, она о нем думает… И свадьба скоро…»

«Профессорская дочь?»

«Завкафедральная».

«А как же ветер, Коля?»

«Ветер, Катерина Ивановна, в поле, а наука — неволя, я ее раб».

«Разве это наука, Коля, не то муки, не то мука».

«Зато мельница какова! — механически пошутил Коля и впервые взглянул Чайке в глаза, — Вы оглянитесь, — он патетически воздел руки, — это не мельница даже — всесоюзный элеватор!» — и сделал губами так, будто улыбнулся.

И тут Чайка поняла, что не с бывшим кружковцем разговаривает она, а с анкетными данными ассистента Семихвостова, вот почему у ее собеседника мертвые глаза — это не Коля, а его личное дело смотрит на нее фотографией три на четыре с правого верхнего угла и говорит нумерованными графами, те даже пошутить силятся — и исторгают из себя «смешные слова».

Ей стало тревожно; так бывало, когда щекотка одолевала переносицу и слипались тяжелевшие веки. Нехорошие предчувствия терзали ее в этом мельничном зале, но она поддалась искушению — веки сомкнулись — и мраморный мир профессорской трапезной исчез, уступая место пыльному помещению, действительно похожему на цех, с огромным жерновом посредине и длинной вереницей людей, стоявших в очереди к вертящемуся колесу.

Она услышала стоны и увидела множество человеческих фигур, вставленных в стены, колонны и перекрытия, большинство из них было абсолютно бездвижно, только самые низы, на которых покоился фундамент, еле-еле шевелились в безнадежной попытке выскользнуть из-под своего тысячетонного каменного надгробия, что звалось в верхнем мире храмом советской науки. И оттуда, с последних глубин, мешаясь со стонами и скрипом, доносился еще один звук, низкий, почти неразличимый гул работающей машины Леонтьева, поставленной человеком для усмирения «заложенных». «Как нет пятилетки без плана, так нет без „заложенных“ храма», — донеслась из угнетенного низа строка заунывной песни… И вдруг ей стало безумно страшно в чреве этого каменного чудовища, добывающего муку сомнительного происхождения. Она выпорхнула из-за стола и полетела к двери, дверь была заперта, тогда, развернувшись, несколькими мощными взмахами она достигла окна, за окном — небо! Экономь боезапас, Чайка! Помни, на обратном пути могут и с тыла появиться… Хорошо, Коленька… Эфир, скорее эфир! Да поймайте вы наконец эту птицу! Боже! Что делается? Людей травят, антисанитария такая, что скоро не только чайки, кабаны в ногах тереться начнут… Ей же больно! И осторожней несите, кровь с нее капает! Скатерти запачкаете, не отстираешь! Смотрите, и у ветеранши кровь носом пошла! Платок, скорее! Вот, все… Слава богу, очнулась… «Положите вместо них камни», — сказала Чайка и вновь впала в забытье. Кровь промочила платок, и большие ее капли часто забарабанили по столу. Врача, срочно врача, сильное кровотечение из носа… да, рекой! Быстро!

Пока везли, кровотечение прекратилось. Но целых два дня ее продержали в больнице, искололи за это время все вены и под странное нашептывание отправили в институт крови, чтобы промучить еще два дня и там. И промучили, и крови вытянули, наверное, не меньше, чем вытекло по причине болезни. А влить обратно — ничего не влили. Сказали, что с такой кровью жить человеку нельзя, куриная кровь какая-то, нечеловечья, и странно, что она вообще жива… Наблюдать, сказали, будут постоянно, пока не выяснят точный состав. Наблюдатели… Из-за них проморгала она соревнования, хорошо, мальчики ее выступили удачно.

Перед отъездом счастливые моделисты-конструкторы решили устроить ей показательные выступления.

Когда садились в переполненный автобус, ей показалось, что все это было уже — солнечный день, в руках хрупкие самолетики, ситцевое платье, мороженое на остановке…

В автобусе было так душно, что она испугалась, как бы снова не пошла носом кровь, тем более, что переносицу прямо жгло от нестерпимого зуда. И руки заняты… Она едва сберегла победные крылья — две атлетического вида женщины рвались к выходу. Когда, наконец, исчезли их спины, она прикрыла на мгновение глаза и увидела лысого красноармейца, сидящего на заднем сиденье, затылком к ней, у окна — винтовка с окровавленным штыком. У нее, как у охотника в решающий миг, остановилось дыхание. Она посмотрела на свои руки. Правая сжимала копье, левая — поручень. Осторожно раздвинув толпу, пробралась Чайка к красноармейцу… тихо занесла руку… и прямо в основание шеи… Уже падая, заметила, как ломается у острия тонкое древко.