Чайка

17

В больнице его поместили в отдельную палату, сняли кардиограмму, повезли на рентген и томограф. Видя вокруг себя суету, Степан улыбался.

Взволнованная и раздосадованная сноха нашла его только под вечер и с клятвенными обещаниями под три расписки забрала его в ветеранскую клинику.

И там его поместили в одиночку с телевизором и торшером для чтения.

За ночь он довел до слез двух медсестер-студенток, пока, наконец, Дежурный врач не решился поставить ему пенсионерку — той, в отличие от девчонок, терять было нечего, и она своим меланхоличным равнодушием к терзаниями экс-полковника несколько его успокоила.

Весь следующий день Степан Демьянович пытался решить сложную для себя дилемму: умирать ему вроде как не от чего, значит нечего и бояться, а он боится, чего тогда? Старухи? Но ее здесь нет, и никто не пустит ее в этот охраняемый от простых смертных госпиталь. А от чего вообще умирают? — вышел на метафизический уровень Чубак. Он знал, от ран и болезней умирают люди. Когда-то он мечтал, чтобы люди умирали от совершенных ими злодеяний. Но он сам же и рассчитал, что это может случиться только в результате полной и окончательной победы социализма во всем мире или же в глухой изоляции от него. Скажем, в африканской деревне, или же в другой, отдельно взятой стране… Такого до сих пор не случилось и в обозримом будущем не предвидится. Получается, ни под одну из этих категорий Степан не попадал, жизнь он прожил честно, долгие годы служил Партии и народу, виниться ему не в чем. Ну а если случались ошибки — не его была на то воля.

«Подумаешь, увлек эту саму Лизу, а что, хорошенькая была, и какая в том вина?» — все чаще и чаще задавал себе Чубак этот вопрос. — «Сама же, по доброй воле… еще и хлопца ее спас, болтлив был не в меру. А за всяких германских асов ответа он не держит. Это пусть разведка асами занимается, он — контр…»

«Ну и хватит, решили и баста», — убеждал себя Степан, уже на слове «баста» зная, что так на самом деле не будет.

«Помещенный со своей виной один на один в замкнутом помещении, виновник проигрывает схватку».

«Сестра! — дико заорал Степан Демьянович. — Сестра!»

«Что случилось, Степан Демьянович?»

«Посиди немного».

«У меня, Степан Демьянович, еще двадцать больных».

«А я тебе кто?» — рявкнул Чубак.

Глаза у сестры покрылись инеем.

«Имеются жалобы?» — процедила она.

«Жалобы?.. — задумался Степан Демьянович. — Зовут-то тебя как?»

«Лиза», — ответила медсестра и, поправив подушку, вышла.

Вечером он звонил по телефону и умолял приехать сноху.

Сноха, подумав, что он просит передачи или свежих газет, согласилась, но когда узнала о его маразматической просьбе остаться с ним на ночь из-за того, что сестрички черствые, мигом вспомнила, что у нее много дел, а ему посоветовала либо возвращаться домой, либо, по меньшей мере, успокоиться — ничего у него не нашли, зря он всех изводит. «Извожу!» — взвился оскорбленный свекор и бросил трубку. Больничные телефоны были крепче гражданских и трещинами после всяких истерик не шли.

Сестричек сноха все же предупредила, и сестрички, достав конспекты, еще раз перечитали «правила по теплому обращению с пациентами».

После нескольких сеансов «теплого обращения» Степан уже представлял, как будет выглядеть Холодная Лиза.

Всю ночь он прислушивался к малейшему шороху в себе и снаружи, всматривался в темноту, гадал, откуда покажется Холодная Лиза. И вдруг услышал тихий скрипучий зов: «Лиза, Лиза…» — и смолкло все, потом снова: — «Лиза, Лиза», — только тише; Степан привстал на локте, намерился было посмотреть, кто там Лизы захотел, но тут сама собой приоткрылась дверь его одиночки, Степан Демьянович замер… и полез с головой под одеяло. Высунув затвердевшее от напряжения ухо, услышал в коридоре быстрые приглушенные шаги, шепот, тихое постанывание каталки… Хлопнула в конце коридора дверь, забулькал чайник, ординаторская…

«Лиза, а кто… один жит», — донесся до Степан Демьянычева уха разговор, он выпростал из-под одеяла второе, звуки стали отчетливей.

«Да пень один старый, удушила бы его, сам здоровый, как черт, а ты, то утку ему подай, то посиди, то унеси… Неженка, ну неженка, прям аскарида из Афедрона, глист с…сосучий!»

В темной, распиленной лучом света палате, появились серые контуры, светлый прямоугольник окна оторвался от стены и завис прямо над его кроватью. Степан пятками подобрал одеяло, так он чувствовал себя в большей безопасности… снова послышались шаги… Лиза?.. Дверь приоткрылась шире, он увидел в проеме санитара, идущего по коридору в позе бурлака, за ним — каталка; до самых ручек торосящийся лед простыни, и нигде — привычного утеса лица.

Утром он почему-то с койки не поднялся, потребовал утку и градусник.

Долго выбирал блюда на завтрак, ел с аппетитом, просил добавки.

До обеда не вставал, опять потребовал утку, все время смотрел в потолок.

Обедал тоже плотно, добавки не просил.

После обеда позвонил сестре.

«А библиотека у вас есть?» — спросил.

«Разумеется», — ответила сестра.

«А эта, как ее, Библия, есть?»

«Не знаю, — честно призналась сестричка, — может и есть, только никто не спрашивал еще».

«Ну а я вот спрашиваю, — воодушевился Степан Демьянович, — принесите».

Библия оказалась толстой, непонятной, написанной на каком-то тарабарском наречии книгой.

Степан Демьянович позвонил сестре еще раз.

«А чего в ней читают-то?» — почему-то смущаясь, спросил он.

«Да что хотите, то и читайте», — вежливо ответила сестра и улыбнулась.

Степан Демьянович привстал на локте, покряхтел, прочищая горло, и как о чем-то привычном спросил:

«А перед смертью чего обычно читают, чтоб душе, значит, того… легче… на том свете?..»

Сестричка, против ожидания, так же привычно обронила:

«Я сейчас», — и выбежала в сестринскую за конспектом. Конспект ссылался на инструкцию, инструкция хранилась в шкафу, ключ — в столе… Выписав из рекомендуемого Минздравом списка закорючки книг, глав и стихов, прибавив от себя Песнь Песней и Притчи Соломона, сестра вручила персональному пациенту листочек, и, выстояв несколько утвержденных секунд, ушла, на прощание подбодрив больного улыбкой.