Человек и наука: из записей археолога

ДОБРОСОВЕСТНОСТЬ И НЕДОБРОСОВЕСТНОСТЬ В НАУКЕ

В 1960 году сотрудник Коми-филиала Академии наук СССР геолог Б. И. Гуслицер обнаружил в бассейне Печоры пещеру со следами обитания палеолитического человека. До того в столь северных краях памятники древнекаменного века известны не были. В 1960—1962 годах раскопки в пещере, названной Медвежьей, вел ученик П. П. Ефименко В. И. Канивец.

В 1961 году другой геолог Е. М. Тимофеев — москвич, сотрудник Гидропроекта — сообщил о втором палеолитическом местонахождении на Печоре, у деревни Бызовой. Исследование его, начатое через год первооткрывателем, Канивцом и Гуслицером, продолжалось до 1970 года. В 1965 году в «Советской археологии» была напечатана информация трех авторов об этой стоянке[4].

В 1968 году в том же журнале появилась статья одного Тимофеева, где говорилось — ни много ни мало — о сорока пунктах с находками четвертичной фауны и кремневых изделий, выявленных автором на Полярном Урале. Среди них — богатое Усть-Куломское местонахождение на Вычегде и еще один пункт у Бызовой — Крутая гора[5].

В 1968 году Тимофеев защитил кандидатскую диссертацию. В ней, по словам Б. И. Гуслицера, фигурировали двадцать четыре палеолитических стоянки, найденные соискателем за 1961—1965 годы и частично им раскопанные (хотя открытых листов Институт археологии ему не давал). Защита, видимо, была закрытой. Ни в наш институт, ни в библиотеку им. Ленина автореферат не поступил.

Достижения Тимофеева получили широкую известность. О. Н. Бадер и И. К. Иванова пропагандировали их не только у нас, но и за рубежом. Печорскому палеолиту уделили внимание альманах «Наука и человечество», конгресс четвертичной геологии в Париже и т.д. [6]

В 1968 году был организован специальный полевой семинар по стратиграфии антропогена и палеолита Печорского Приполярья. В нем, помимо всех поименованных выше лиц и ряда геологов, участвовали П. И. Борисковский, И. Г. Шовкопляс, Н. Д. Праслов. Тимофеев издал путеводитель по памятникам. Позднее Борисковский и Праслов рассказывали о замеченной ими странной закономерности: ни в одной из осмотренных точек ни одному участнику симпозиума не посчастливилось найти даже маленького осколочка кости или кремня. Но стоило подойти к обнажению самому Тимофееву, как в его руках оказывалось выразительное орудие. Так или иначе, в «Советской археологии» Бадер поместил отчет о поездке, заверив читателей, что все сообщения геологов о древнекаменном веке на Печоре полностью подтвердились. Особое значение приписывалось новому объекту — Крутой горе, где выделены три культурных слоя: верхнепалеолитический и два мустьерских. В целом же речь шла о материалах «мирового научного интереса»[7].

В 1972 году Бадер выпустил совместную с Тимофеевым публикацию древнепалеолитических орудий из Северного Прикамья[8].

В моей монографии 1977 года «Проблемы этнокультурной истории каменного века Европейской части СССР» есть две ссылки на Тимофеева — в связи с находкой изделий из обсидиана на Крутой горе и другим предметом оттуда же — кремневым наконечником копья, переданным на определение в сектор палеолита нашего института[9].

Моя книга была уже набрана, когда в «Бюллетене Комиссии по изучению четвертичного периода» увидела свет статья Б. И. Гуслицера «О недостоверности некоторых местонахождений палеолита и ископаемой фауны на территории Коми АССР»[10]. В ней отмечено, что на грани 1960-х—1970-х годов Канивец усомнился в добросовестности Тимофеева. Готовя книгу о палеолите Северо-Востока Европы, археолог постарался осмотреть все пункты, упомянутые в литературе. Сплошь и рядом описания Тимофеева не совпадали с реальностью. Нигде не было следов раскопок. Нигде не попадались ни кремни, ни кости. В посмертно изданной под редакцией Бадера книге Канивца обо всем этом сказано глухо. Констатировано лишь, что надежны всего три памятника — Медвежья пещера, Бызовая и Крутая гора. Но и о последнем местонахождении пришлось писать с оговорками, ибо два завершающих сезона раскопок не дали там абсолютно ничего. Некоторые находки Тимофеева Канивец характеризовать не стал.

Статья Гуслицера куда резче и определеннее. Он указал на то, что кости, присланные Тимофеевым как найденные на Печоре, по заключению палеонтологов, принадлежат степным видам, никогда на севере не жившим (цокоры). В черепах грызунов сохранились остатки пород, на Печоре также не представленных. Под сомнение были взяты и Крутая гора с ее обсидианом, и Усть-Кулом, приобретший известность после статьи в «Советской археологии».

М. В. Аникович проанализировал орудия, якобы извлеченные Тимофеевым из плейстоценовых отложений. В коллекции удалось выделить изделия эпохи бронзы. Так, кремневый черешковый наконечник этого времени кто-то умело «подправил». Черешок был отбит, чтобы получить форму, типичную для Костенок и Сунгиря.

Геологи печорскую аферу разоблачили. Автор же серии статей о палеолите Полярного Урала О. Н. Бадер отмолчался, а в монографии 1978 года о Сунгире спокойно ссылался все на тот же наконечник с Крутой горы[11], хотя не мог не знать о статье Гуслицера.

С Тимофеевым я не знаком. Своего мнения о нем не имею. Не могу объяснить, откуда он брал каменные орудия, причем такие, какие могли быть распространены на Севере Европы. Не прихватил ли он часть кремней из Сунгиря, куда ездил по приглашению Бадера?

О трех следующих деятелях я могу судить не только по их публикациям, но и на основании личных впечатлений. В конце пятидесятых годов в аспирантуру сектора палеолита нашего института был принят направленный из Белоруссии В. Д. Будько. В местной академии отдел археологии возглавлял престарелый К. М. Поликарпович. Руководство хотело его заменить и на роль преемника готовило Будько. Он стал аспирантом человека в высшей степени добросовестного — А. Н. Рогачева. Вместе с ним ряд сезонов работал в Костенках, на Кельсиевской стоянке.

В 1962 году диссертация «Палеолит Белоруссии» была успешно защищена. Будько вернулся в Минск, сменил Поликарповича, продолжил его раскопки, за 1959—1974 годы напечатал более тридцати статей. Это очерки по первобытной истории Белоруссии, обзоры археологических исследований в республике, информации о полевых открытиях. В основном Будько копал уже известные памятники — Бердыж, Елисеевичи, Юдиново, Гренск, но сообщал и о новых — Студенце, Клеевичах, Обидовичах, Подлужье II и III. Во всех статьях заметно стремление внести большую ясность, чем у своего предшественника. Поликарпович описал в Бердыже развалы костей мамонта. Будько говорил о жилищах[12]. У первого в Гренске — один слой, у второго — два, четко стратифицированных[13]. Меня настораживала тенденция к резкому удревнению и палеолита, и мезолита, но, вроде бы, за это стояли и консультировавшие археолога специалисты по четвертичной геологии.

В целом положение Будько было прочным. Диссертацию собирались напечатать отдельной книгой. Планировалась и докторская. На международном археологическом конгрессе в Праге в 1966 году Б. А. Рыбаков назначил делегата Белоруссии старостой группы. В тех же «Проблемах этнокультурной истории...» я трижды сослался на его публикации[14].

А между тем на грани 1960-х—1970-х годов его академическая карьера окончилась скандалом. Раскрылось, что, получая крупные суммы на полевые исследования, он зачастую их не вел, составлял фальшивые планы и разрезы раскопов, смывал шифры с кремней из коллекций Поликарповича, выдавая их за новые находки, а деньги пропивал и присваивал. Когда это всплыло, Будько предложили уйти из Академии по собственному желанию. Вопрос о лишении его кандидатской степени не ставился. Он без труда устроился в Гомельском университете. Затем был уволен и оттуда, даже исключен из КПСС за пьянство и драки, но через год в партии его восстановили и велели снова взять в Академию — старшим научным сотрудником в Институт искусствоведения, этнографии и фольклора. К занятиям археологией наш герой не вернулся, но тщательно заметал следы прежней деятельности. По всей республике из книг и журналов он вырезал свои старые статьи.

В печать сведения о жульничестве постарались не пропустить. В автореферате диссертации В. Ф. Копытина «Мезолит Юго-Восточной Белоруссии» о Гренске можно прочесть лишь: «поиски раскопа В. Д. Будько и двух культурных слоев оказались безрезультатными»[15].

В монографии Е. Г. Калечиц «Первоначальное заселение территории Белоруссии» (Минск, 1985) доказательства того, что Будько фальсифицировал научные материалы, были сняты в издательстве. Остались только глухие ссылки на то, что в Обидовичах, Студенце, Клеевичах нет палеолита, а в Бердыже и Юревичах все не так, как описывалось (с. 57, 64, 65, 70-78).

По сравнению с шумными сенсациями Тимофеева махинации Будько выглядят скучно и банально. В основе их лежит самая заурядная корысть. Но суть дела ведь не в деньгах, украденных у государства, даже не в аморальности человека, правившего сектором в Академии наук. В литературу проникли заведомо ложные данные. Тем не менее в томе «Палеолит» двадцатитомной «Археологии СССР» в 1984 году А. Н. Рогачев еще ссылался на статьи разоблаченного жулика. В энциклопедии «Археалогiя i нумiзматика Беларусi», вышедшей в Минске в 1993 году, на странице 103 помещены биография и портрет Будько без каких-либо критических замечаний.

Немногим раньше Будько аспирантом сектора палеолита был В. Е. Ларичев. Он окончил Ленинградский университет, специализируясь по китайской филологии. В период дружбы с Китаем заведующему сектором А. П. Окладникову нужны были помощники, владеющие трудным языком. На эту роль и был взят Ларичев. Еще студентом он принял участие в экспедициях своего шефа, совместно с ним в 1954 году напечатал свою первую статью и стал близким к нему человеком.

Первоначально руководитель давал своему ученику темы, касающиеся каменного века, но довольно скоро обнаружилось, что ни знаний в этой области, ни вкуса к работе с кремневыми орудиями и керамикой у «Виталика» нет. Это не помешало ему защитить в 1960 году кандидатскую диссертацию «Древние культуры Северо-Восточного Китая». Мне предложили быть оппонентом. Рукопись произвела на меня самое отрицательное впечатление, и я отказался. Оппонировать охотно взялись Г. Ф. Дебец и М. М. Герасимов.

Продолжая ездить в поле с Окладниковым и переселившись вслед за ним в Новосибирск, Ларичев пытался найти для себя какое-нибудь более подходящее занятие. С 1966 года он принялся выпускать популярные книжки по археологии. Сейчас их у него свыше десятка. Написаны они бойко, читаются легко. Правда, и ошибок не мало: дилювий спутан с делювием, сказано, что ориньяк выделен Г. Мортилье (хотя это подразделение в пику Мортилье ввел А. Брейль), кость с нарезками из Ла Ферраси описана как камень и т.д. Главное же в другом. Есть три сорта научно-популярной литературы. К первому принадлежит та, что создана в итоге собственных изысканий, ко второму — та, что лишь доступно излагает результаты чужих исследований, к третьему — та, где всего-навсего пересказаны другие популярные же книжки. Продукция Ларичева, как правило, не выше третьего сорта. Любой его опус восходит к двум-трем английским бестселлерам.

Ларичев опубликовал две панегирических биографии Окладникова, сопровождал его в США, но постепенно отношения их охладились. У академика появились новые фавориты — Деревянко, Фролов, Конопацкий. За прошлые услуги приближенного все же решено было отблагодарить, и в 1971 году ему дали докторскую степень за историографический обзор «Палеолит Северной и Центральной Азии». Работы в области истории науки я считаю важными, но опять-таки те, где есть исследование, анализ. Простой пересказ некогда уже напечатанного никому не нужен. Диссертация Ларичева не более чем компиляция.

Свежеиспеченный доктор возглавил сектор зарубежной археологии Сибирского отделения Академии наук. Казалось бы, положение завоевано, можно успокоиться. Но честолюбец жаждал новых успехов. Начиная с 1976 года страницы газет и журналов были заполнены его сообщениями о потрясающих произведениях палеолитического искусства, обнаруженных им на стоянке Малая Сыя на Енисее. Кремневые орудия из раскопок не были описаны и изданы Ларичевым никогда. Лишь однажды он упомянул о них как о «скучных и маловыразительных сколах»[16]. Говорилось же о скульптурах и гравюрах на камне и кости, причем очень странных, ни на что не похожих. Чего стоит, например, сцена борьбы мамонта с черепахой! Образы и сюжеты, якобы запечатленные древними людьми, Ларичев расшифровывал исходя из китайской мифологии, запомнившейся ему со студенческих лет, но именуемой осторожно «восточноазиатской».

Весь этот бред печатался в многотиражных газетах и журналах («Знание — сила», «Советская культура»), просочился на страницы «Курьера ЮНЕСКО», рекламировался в пресловутой «Памяти» В. Чивилихина («в Сибири открыта древнейшая цивилизация планеты»).

Окладников сперва хранил молчание. Порой эти откровения публиковались в сборниках под его редакцией. Когда я рецензировал рукопись тома «Палеолит» «Археологии СССР», где фигурировала Малая Сыя и были ссылки на Ларичева, я убеждал авторов отмежеваться от его фантазий. Редактор, П. И. Борисковский, возразил: «разумнее их игнорировать». — Но ведь про сенсационные находки на Малой Сые прочли тысячи и тысячи. Нельзя оставлять их в заблуждении. — «Нас, ученых, это не касается». Автор раздела о Сибири, З. А. Абрамова, заняла иную позицию: Виталик такой нервный, страшно его травмировать.

Но настал час, когда Окладников понял, что ученик сильно его дискредитирует. Увы, тот слишком много о нем знал. Академик его боялся. Пришлось прибегнуть к помощи Москвы и сложному обходному маневру. В «Советскую археологию» в 1981 году поступило «Письмо в редакцию», составленное А. Д. Столяром и подписанное также М. П. Грязновым и А. Н. Рогачевым[17], в связи с чем наш институт послал в Новосибирск комиссию в составе П. И. Борисковского, В. П. Любина и З. А. Абрамовой. Заключение их гласит: «ни один из показанных нам предметов, опубликованных В. Е. Ларичевым... не может быть признан в качестве произведения первобытного искусства... Во всех случаях мы имеем дело или со случайностями формы необработанных камней или с особой структурой исходной породы»[18].

Все правильно. Но тираж журнала, где это напечатано, — всего 3960 экземпляров, а читатели массовых изданий, предоставлявших свои страницы Ларичеву, в наш специальный орган не заглядывают. Решение комиссии снабжено к тому же реверансом. Подчеркнут «дух безоговорочного сотрудничества и благожелательности, которые проявил В. Е. Ларичев, работая с нами». Оставшись при своем мнении, он обещал больше о находках в Малой Сые не писать, но слова не сдержал. Вышли его новые статьи и книги на ту же тему. Все благоглупости проникли в литературу[19]. Положение его не пошатнулось. Он по-прежнему заведует сектором в академическом институте.

На заседании редколлегии «Советской археологии» я обмолвился, что в сущности таких псевдоученых надо бы официально дисквалифицировать. Если Ларичев не умеет отличить булыжник от палеолитической статуэтки, какой же он доктор наук, если же умеет, но сознательно лжет — то же самое. Как возмутился Л. Р. Кызласов: стыдно так плохо относиться к людям!

Окладников умер. Его пост перешел к недавнему сопернику Ларичева — А. П. Деревянко. Но Виталий Епифанович завоеванные высоты не сдает. Он ученый секретарь «Известий» Сибирского отделения Академии по общественным наукам — без него не напечатаешься. Он же секретарь ученого совета Института истории, философии и филологии. Любой диссертант от него зависит. И как это заметно по иным авторефератам! В статьях в «Советской культуре» он благодарил за помощь в работе поименно всех секретарей обкома и райкомов. Он и в «Правде» выступил — с рассказом об экспедиции в дружественную Монголию, а сейчас избран членом Академии естественных наук. В новой обстановке он нашел поддержку у поклонников Рериха, собирающих конференции, где зачитывают послания с того света от Николая Константиновича и Елены Ивановны. Академик Ларичев там очень кстати. С таким умельцем справиться нелегко. О вреде, принесенном его публикациями, не думают. В томе «Палеолит» «Археологии СССР» остались и ссылки на Ларичева и выражения благодарности ему. В книге В. И. Матющенко «Триста лет истории сибирской археологии» читаем: «История с "разоблачением" взглядов В. Е. Ларичева в сибирской археологии представляется не самой лучшей страницей». Ведь он «один из талантливых ученых, способных проникнуть в святая святых древнего разума». «Исследования В. Е. Ларичева вошли в фонд мирового палеолитоведения»[20].

С четвертым деятелем мне суждено было общаться четыре десятилетия. В 1961 году аспирантом нашего сектора неолита и бронзового века стал Г. Н. Матюшин. Археологического образования он не имел, заочно окончил педагогический институт в Уфе, преподавал в школе, участвовал как краевед в раскопках Л. Я. Крижевской. Экзамены он сдал неважно, но его предпочли выпускнице МГУ — сотруднице Исторического музея, получившей круглые пятерки. (Надо готовить кадры для Башкирского филиала Академии. К тому же это ветеран войны и член партии.) Руководителем назначили О. Н. Бадера. Закрепившись в институте, Матюшин потребовал, чтобы его учителя Крижевскую больше не пускали на Урал. Первый же доклад аспиранта меня насторожил, видны были явные подтасовки. Но Бадер стоял за своего питомца горой. В 1964 году была защищена диссертация «Мезолит и неолит Башкирии». Возвращаться в Уфу Матюшин не пожелал, как-то добыл и жилплощадь в Москве, и штатное место в институте (говорят, пособляло КГБ) и взял ставку на большую карьеру.

Но жульнические приемы бросились в глаза не только мне. О том же говорила и писала Крижевская. Поссорился Матюшин и с Бадером, после чего тот, ничтоже сумняшеся, укорял меня, зачем я на столь сомнительного субъекта ссылаюсь. И все-таки даже при этих обстоятельствах Матюшин добился издания первой части своей диссертации. Сектор этому вяло сопротивлялся, но директор Б. А. Рыбаков мнением специалистов пренебрег. Сразу же по выходе книги появились недвусмысленный отклик Л. Я. Крижевской[21] и отрицательная рецензия А. В. Виноградова[22]. Матюшин попросил дирекцию создать комиссию и рассмотреть конфликтное дело. В состав ее вошли Ю. Н. Захарук, В. Ф. Старков, В. В. Волков, С. В. Ошибкина и я. Никому не хотелось связываться со склочным человеком. Пришлось мне взвалить на себя самую трудоемкую часть работы. Я просмотрел в архиве института все отчеты Матюшина о раскопках и сопоставил приведенные там сведения с предварительными сообщениями о тех же полевых исследованиях в периодике и с итоговой монографией. Картина фальсификации фактов раскрылась во всей ее неприглядности.

На основе составленной мною записки комиссия приняла соответствующее решение. Тогда Рыбаков созвал новое заседание комиссии, без меня, но в присутствии Матюшина, и сам продиктовал текст заключения: Матюшин — честный человек, а Крижевская его оклеветала. Мои высокопринципиальные товарищи подписали и это. Не ставя в известность членов редколлегии, Рыбаков попытался напечатать липовый документ в «Советской археологии». Я случайно узнал об этом и сумел остановить публикацию.

Не прошло и года, как Рыбаков отправил в издательство вторую книгу Матюшина, хотя сектор к печати ее не рекомендовал. И это сочинение вызвало отрицательную рецензию[23], что не помешало успешной защите докторской диссертации.

Для подробного разбора всех матюшинских махинаций понадобилось бы много места. Ограничусь кратким изложением того, что я писал в связи с книгой «Мезолит Южного Урала».

Тут немало сходного с рассказанными выше историями. По утверждению автора, на территории Башкирии и Челябинской области он выявил и изучил большую серию мезолитических стоянок, ранее на Урале неизвестных. Все памятники содержали микролитические кремневые изделия. Подобный материал, как давно установлено на Украине, в Крыму, на Северном Кавказе, в Среднем и Нижнем Поволжье, в Казахстане и Средней Азии, бытовал как в мезолите, так и в неолите. Надо, значит, выяснить, какие из уральских стоянок более древние — мезолитические, а какие более поздние — неолитические. Сделать это нелегко, поскольку слои с находками на большинстве поселений тонки и вещи разного возраста в них смешаны.

Отсутствие керамики не всегда может служить критерием для отнесения памятников к докерамическому времени. В некоторых пунктах собрано совсем мало кремней (Каинлыково — 32, Миловка — 47, Старая Мушта — 51, Черкасово — 139, Сабкай III — 15, Романовка III — 105, Михайловка — 125, Мыс Безымянный — 176)[24] и то, что черепков здесь нет, может указывать лишь на краткость обитания в данном месте, куда сосуды просто не приносили.

Ранняя уральская керамика сохраняется плохо. Сам Матюшин писал: «сосуды стали рыхлыми и под палящими лучами солнца прямо на наших глазах рассыпались в прах»[25]. На ряде стоянок, расцененных Матюшиным как неолитические, число черепков ничтожно: в Карабалыкты I их всего 12 на 1913 кремней, в Сабакты VI — 6 на 1560 кремней[26], в Карабалыкты VIII — 104 на 3922 предмета[27]. На исследовавшейся Крижевской в течение нескольких лет Усть-Юрезанской стоянке найдено около двадцати тысяч кремней и только сорок мелких фрагментов керамики[28]. Поэтому при определении возраста памятников надо учитывать возможность полного разрушения ранней рыхлой посуды.

В значительной части пунктов (Янгелька, Мысовая, Мурат I, Ильмурзино, Михайловская, Муллино, Давлеканово, Кусимовская, Сюнь II, Сабкай III, Икты-куль, Линевое) встречены как описанные Матюшиным микролитические изделия, так и керамика и орудия неолитических типов. Очевидно, следовало тщательно проанализировать стратиграфию и планиграфию памятников и все без исключения находки. Ничего похожего в толстой книге Матюшина нет. Сведения об изученных объектах не изложены в какой-то одной главе, а разбросаны по нескольким — справки о стратиграфии — во второй, о кремнях — в третьей... Орудия неолитического облика не описаны вовсе, хотя они, может быть, и не случайно смешаны с микролитическим инвентарем, опубликованным как комплекс мезолитического возраста, а связаны с ним совершенно непосредственно. Противоположное надо доказывать с фактами в руках.

Какие памятники раскопаны и где есть надежные стратиграфические наблюдения, понять трудно. Согласно книге (с. 33), стоянка Романовка II исследовалась шесть сезонов: в 1959—1961, 1963, 1967 и 1969 годах. Но в отчетах Матюшина за 1961, 1963 и 1967 годы сведений о Романовке II нет, Романовка III якобы изучалась в 1960 и 1961 годах, но в отчете за 1961 год данных об этом нет. О стоянке Сюнь II в книге сказано, что работы там были проведены в 1967, 1968 и 1969 годах. Отчеты за два последних года это не подтверждают. Точно также в Полевой комитет Института археологии не поступило никакой информации о раскопках в Ильмурзине в 1961 году и на мысу Безымянном — в 1967, хотя в книге о них упоминается. 1969 год, если верить той же книге, был особенно плодотворен. Тогда были заложены раскопы на семи поселениях: Давлеканово I, Долгий Ельник II, Ильмурзино, Казырбаково, Карабалыкты VII, Романовка II, Сюнь II. В отчете же за этот год мы находим кое-что лишь о Долгом Ельнике[29]. В чем тут дело? Увеличил Матюшин число полевых сезонов, дабы создать впечатление об обилии собранных им фактов, или просто предпочитал сдавать отчеты-отписки, оставляя многое в стороне? Разобраться в этом я попросил председателя Полевого комитета Д. Б. Шелова, но от выполнения своих прямых обязанностей он уклонился.

Для монографии «Мезолит Южного Урала» характерна и невероятная путаница. На странице 33 среди основных памятников названа Михайловская стоянка, где вскрыто 100 кв.м культурного слоя. На странице 85 читаем, что в Михайловке были только сборы подъемного материала на пахоте, причем здесь попадались и неолитические типы орудий. В том же списке числятся стоянки Суртанды VI (где в 1967 году вскрыто 72 кв.м) и Суртанды VII (1968 — 88 кв.м). На страницах 109—110 говорится об одном объекте — Суртанды VI—VIII, раскопанном на площади 652 кв. м, но содержавшем мезолитические находки только в пункте VI. Зачем же тогда Суртанды VII попало в список основных мезолитических памятников?

Из отчетов видно, что «опорная», «стратифицированная» стоянка — Ильмурзино — еще до раскопок была разрушена карьером. Никаких реальных слоев там не прослежено. Просто на уцелевшем участке находки были взяты по штыхам толщиной 15—20 сантиметров. Так же, по условным горизонтам толщиной 10—15 см, брался материал в Янгельке и Мурате. В книге все это трансформируется в предельно четкую картину, и автор оперирует, ни много ни мало, семью слоями Ильмурзина.

Не меньшие сомнения, чем сведения об объеме проведенных работ и стратиграфии, вызывают прочие результаты раскопок. На поселениях Янгелька, Долгий Ельник, Кусимовская, Мысовое якобы выявлены остатки жилищ. В мезолите России их вообще немного, а на Урале до недавнего времени и совсем не было.

Исследователю полагалось бы подробно охарактеризовать эти объекты. Но ни описаний, ни планов, ни разрезов жилищ в монографии нет.

То же и с находками. На странице 75 книги сказано, что на стоянке Романовка II обнаружены «разнообразные наконечники стрел из ножевидных пластинок». Среди 86 предметов из Романовки II, изображенных на таблицах 1 и 2, есть даже осколки без ретуши, но нет ни одного наконечника.

Странные превращения произошли с наконечниками кельтеминарского типа из Долгого Ельника II. В 1969 году сообщалось, что они найдены в культурном слое и входят в мезолитический комплекс[30]. В 1973 году (когда я показал, что это поздний неолитический тип) те же изделия описаны Матюшиным как происходящие из подъемного материала неопределенного возраста[31]. В специальной статье 1975 года о таких наконечниках[32], как и в монографии, о стрелках из Долгого Ельника нет ни слова, будто их не было вовсе.

Но если книга Матюшина не содержит важнейших данных о раскопанных им стоянках, чем же она заполнена? А чем угодно: выписками из литературы об Африке и Канаде, рассуждениями об ЭВМ и индоевропейцах. Наукообразность вместо науки. Публикации коллег, работавших на Каме и в той же Башкирии, в Казахстане и Средней Азии, опровергающие выводы автора, замалчиваются.

Итог ясен: перед нами недобросовестное сочинение, по сути дела фальсификация. Об этом, пусть и не столь определенно, трижды говорилось в центральном археологическом журнале. Тем не менее, Матюшин не только не был изгнан из стен академического института, но и бодро продвигался вперед. Стал членом Академии естественных наук, вице-президентом какой-то Народной академии, президентом Русского археологического общества и выдавал себя за борца с тоталитаризмом. К своему семидесятилетию он выпустил книгу о себе и устроил торжественное чествование в голубом зале Дома ученых. В 2000 году он умер. На похороны из двухсот сотрудников института пришло пять. Присутствовавшие члены дирекции выступать у гроба не захотели. Некролог никто не написал. Значит, все понимали, чего стоит этот человек. Но противодействовать его бурной активности никто не осмелился.

В том же 2000 году в Челябинске вышла книга «Древняя история Южного Зауралья». Раздел о каменном веке написал В. С. Мосин. Он не говорит прямо, что Матюшин жулик, но с полной определенностью заявляет, что все его построения основаны на недоброкачественном материале и сейчас имеют лишь «историографическое значение».

Я рассказал о четырех людях. Обычно подобные рассказы заканчивают фразами об отщепенцах, составляющих исключение, тогда как рядом подавляющее большинство их коллег трудится предельно честно и образцово. Испытанным приемом мог бы воспользоваться и я, но мне кажется, что для оптимистического заключения оснований у нас нет, а для тревоги — более чем достаточно.

Во-первых, речь идет не о событиях, отделенных друг от друга десятилетиями, а об одновременных явлениях: 1960-х—1970-х годов.

Во-вторых, задумаемся: сколько у нас дипломированных специалистов по каменному веку? Ведь не сто, скорее пятьдесят. По крайней мере четыре из них оказались фигурами сомнительными. Процент что-то слишком высок.

В-третьих, аналогичные ситуации отмечены и в других науках: у историков — «Велесовы книги», у филологов — фальшивый архив учителей Раменских (на один из «документов» оттуда и я ссылался) [33].

В-четвертых, все жулики легко находили поддержку и, в сущности, остались безнаказанными. Научная общественность не вытолкнула их из своей среды, а прикрыла. Можно ли рассчитывать на нормальное развитие науки при таком отношении к делу?

Оставляю в стороне покровительство Рыбакова Матюшину. Тут действовали чиновничье-административные соображения, непостижимые для людей, чуждых этому миру. Увы, фальсификаторов привечали и видные знатоки первобытной археологии: Ларичева — Окладников, Тимофеева — Бадер, Матюшина — опять же Бадер. Оппонировали Матюшину по докторской диссертации А. П. Деревянко, Ю. А. Заднепровский, Д. Я. Телегин. Последний напечатал хвалебную рецензию на «Мезолит Южного Урала»[34].

Люди известные. И все же известные не одними полевыми открытиями и полезными публикациями, но и своим вольным обращением с источниками. Для них нет разницы между подъемным материалом и комплексом из раскопок, памятником с четкой стратиграфией и смешанной коллекцией с дюн[35]. Их-то стремление извлечь из имеющихся данных больше, чем они реально содержат, пусть и неумышленно, открывало дорогу к тимофеевско-матюшинским художествам. Да, Окладников не выдавал обычные булыжники за палеолитические статуэтки, но он рекламировал как палеолитическую живопись заведомо поздние наскальные рисунки (см. ниже очерк «Как мы спорим»). Бадер не перекладывал кремневые орудия из культурного слоя в подъемный материал, а потом не прятал их совсем. Но он первым, еще в 1940-х годах, расчленил находки с прикамской Адищевской стоянки на ряд групп и одну из них — с изделиями из пластин — объявил мезолитической.[36] Какие-то основания для этого, может быть, и были, но в дальнейшем типологически, а не стратиграфически выделенная группа стала рассматриваться как комплекс, что было уже неправдой. Прочие мезолитические стоянки Прикамья, фигурировавшие в статьях Бадера, как я убедился при командировке в Пермь, по скудости находок не позволяли ни охарактеризовать кремневый инвентарь, ни определить его возраст. А между тем в литературу с легкой руки Бадера вошли всякие фикции, вроде «доогурдинского времени»[37]. В том же духе действовал и Телегин.

Замечу и следующее: никто из четырех деятелей не получил археологического образования. Но их покровителей не смущало, что нужным им людям ни в вузе, ни в аспирантуре не была привита научная методика.

Результаты всего этого оказались плачевными. Искоренить ложь, проникшую на страницы книг и журналов, будет безмерно трудно. Раз напечатано, значит, — правда. Раз автор кандидат, тем паче доктор наук, раз он пишет совместные статьи с Окладниковым и Бадером, публикуется за рубежом, значит, он серьезный ученый.

Что там говорить: хотя всю жизнь меня считали скептиком, придирчивым критиком, ссылался же я на Тимофеева и Будько. Ссылался, ибо верил Бадеру и Рогачеву. Бадер в свою очередь положился на Канивца, а тот поверил Тимофееву, потому что палеолит на Печоре был только что открыт другим геологом.

Так образуется круговая порука, и недобросовестные люди стоят не особняком, а составляют только крайнее крыло весьма длинного ряда, куда входит столько других — и академики, и герои. Уж если кто и был у нас на отшибе, то как раз подлинные ученые, относившиеся к своим обязанностям перед наукой с предельной ответственностью: С. Н. Замятнин, А. А. Иессен, М. П. Грязнов... Они-то не поддержали бы ни Тимофеева, ни Матюшина. Но их уже нет на свете.

К чему приводит снисходительность, проявленная к людям, научно не слишком добросовестным, видно на примере В. Н. Даниленко. Человек, безусловно, неглупый и со способностями, он бросал порой интересные мысли, но школы у него не было (окончание вуза — Мелитопольского пединститута — зафиксировано только свидетельскими показаниями), методической четкости в работе тоже. Многим памятен шкафчик с полочками-стеллажами в его киевском кабинете. На каждой лежало по пять-шесть кремней и по три-четыре черепка, демонстрируя которые, Валентин Николаевич повествовал о своей многочленной периодизации неолита. Добиться — из раскопок этот материал или из сборов, комплексы это или нет, что найдено еще, есть ли где-нибудь стратиграфические наблюдения — ни мне, ни кому-либо другому не удалось. Не прояснила эти вопросы и книга Даниленко «Неолит Украины» (Киев, 1969). Вместо аргументов и доказательств мы найдем там одни декларации. С научной точки зрения монография недоброкачественна. Но ведь к изданию, защите, апробации ее были причастны П. П. Ефименко, М. И. Артамонов, А. П. Окладников, Т. С. Пассек, П. И. Борисковский, Н. Н. Гурина, Н. Я. Мерперт — созвездие!

Даниленко умер. Кое-кто заговорил, что его построения необоснованны. Но вот в 1985 году защищена кандидатская диссертация о неолите Среднего Приднепровья. Автореферат недвусмысленно показывает, что надежных комплексов в этом районе как не было, так и сейчас нет. И все-таки шесть фаз Даниленко в изложении соискателя наличествуют[38]. Периодизация, взятая с потолка и пущенная в оборот еще в 1940-х годах, давит на психику поколения, занявшегося той же темой чуть ли не полвека спустя.

В лице Матюшина, Бадера, Телегина мы сталкиваемся с типичной разновидностью археологов. Главное для ее представителей — найти нечто, кажущееся значительным. Какие-то более или менее эффектные вещи извлечены из земли, что-то нарисовано на чертежах, а получены ли бесспорные комплексы и стратиграфические данные — не так уж важно. Важно — сообщить о крупных открытиях, сделать далеко идущие выводы. На следующее лето повторяется та же история, через год — снова... Декларированные некогда тезисы не доказываются и позже, но закрепляются в сознании коллег. Это и требуется. Поговорим же теперь подробнее об этой категории археологов.