Человек, который стал богом

Часть 13

Мне предлагают по окончанию опыта продолжить работу в этом институте. Начальник говорит это так, словно преподносит сюрприз. Под солнцем нет больше места для секретов. Еще несколько месяцев назад поползли слухи, что троим из нас предложат работу в этом институте. Ожидаемо. Очень удобно — сами себя будем исследовать. Ну а кто… Выбор не велик. Рупер отпадает сразу — он вернется в тот исследовательский центр, где работал до эксперимента. Они его не забывали и строят грандиозные планы на его счет. Остаются четверо. Но в этой четверке есть слабое звено — Рон. Он устал быть подопытным кроликом с докторской степенью в кармане. Профессором Павловым и собакой Павлова в одном лице. Он хочет жениться на подружке, с которой он уже четыре года и хочет иметь детей. Так что будущее Лео и Оскара мне понятно.

Перед экспериментом я съехал со съемной квартиры, на которой жил. Брахло отвёз к отцу. Весь год мне шла отличная зарплата с множеством надбавок, полагающихся испытуемым. Деньги во время эксперимента тратить особо некуда было — разве что на подарки родным и друзьям, да иногда на заказы. Плюс солидная сумма выходного бонуса. Плюс сбережения. Можно считать, что уже накопилась достаточная сумма для покупки квартиры, чем и займусь во время отпуска.

Меня останавливает доктор Анна и мое витание в облаках заканчивается. Она хочет, чтобы я поучаствовал в составлении дальнейшего графика работ. До окончания эксперимента всего две-три недели и нужно успеть многое.

В ее маленьком кабинете мы намечаем три встречи — я, она и Хенк. Прикидываем направления исследований. Со мной ей работать легче, чем с вечной спорщицей Хенк и Анна старается, чтобы наши позиции совпадали или были бы близки. Так легче противостоять. Я уже собираюсь уйти, когда она жестом останавливает меня и — что за странность — глядя как-то мимо меня спрашивает:

— Майя ночевала у тебя?

Я киваю.

Анна несколько секунд молчит и потом тихо говорит:

— Я бы просила откладывать ваши ночные встречи на конец недели. До конца эксперимента остались буквально считанные недели, упала работоспособность, людям сложнее концентрировать свое внимание. И тут вы — у всех на глазах — ныряете в омут совсем других отношений. Это может подействовать на твоих товарищей. В выходные это не так заметно, полно народу.

Я молчу, хотя мог бы сказать, что это глупость. Работоспособность действительно упала, но причиной этому — усталость. Мы почти год находимся в стрессовой ситуации. К этому нельзя привыкнуть. Год жизни здесь — это год непрерывной борьбы с разного вида стрессами, вызванными нашей работой. Во-вторых, почти год жизни в условиях, когда не только хлеб, но и мысли и эмоции делились между нами, позволяет мне безошибочно сказать, что их реакция будет — скажем для краткости — положительной. В-третьих, я бы стал называть наши отношения омутом.

Но говорю другое.

— Анна, ты знаешь меня от а до я. Мое внешнее, мое внутреннее. Мои симпатии, мои антипатии. Мое сознание, мое подсознание. Ты неплохо вычислила, какая девушка мне должна понравится. Сколько кандидатур ты перебрала — боюсь даже спрашивать. Тем более, что дополнительным требованием было согласие на участие в эксперименте. На последнем этапе ты привела сюда одиннадцать девушек, для окончательного отбора. Нашла. Но как ты ее уговорила? То, что она понравилась мне, вовсе не означает, что я ей понравлюсь. У нее своя история, свое представление о спутнике жизни.

Анна вспыхивает:

— Я подбирала тебе коллегу по работе, а не по постели! Она тебе неприятна?

Я рассказываю Анне о событиях вчерашнего вечера. Этот рассказ звучит, как примирение.

— Не обижайся, Анна. Мы с тобой в одной упряжке, — говорю я для окончательного примирения. И добавляю:

— Ты с ней беседовала обо мне?

Анна красноречиво молчит. Наверное, пытается понять, как это я разгадал её замысел.

— Ты хороший человек. Умный, целеустремлённый, решительный. Что ещё надо?

— У меня есть и недостатки…

Анна смеётся:

— Это я заметила! И тем не менее, я надеюсь, что из вас получится хорошая пара. И в личном плане, и в научном. Если я и вмешиваюсь в твою личную жизнь, то только ради науки. У нас все перемешалось и вывернулось на изнанку — ты сам знаешь.

Первая часть эксперимента, длившаяся десять с половиной месяцев, закончилась. Остались девушки и мы с Оскаром.

Оскара по окончанию эксперимента ждал неприятный сюрприз. Его подружка, с которой он прожил несколько лет, ушла. Точнее, выставила его. Оказывается, она ещё пол года назад нашла себе другого. И тем не менее, приходила к Оскару каждую субботу, оставалась у него, когда это было можно. За неделю до окончания эксперимента она появилась в последний раз, чтобы рассказать об этом, и о том, что его вещи в городской камере хранения. Она заплатила за месяц вперёд, он может забрать их, когда захочет.

Мы сидим в маленьком кафе напротив клиники. Более всего Оскар поражается тому, что она продолжала по выходным приезжать к нему даже тогда, когда у неё появился другой мужчина.

Можно было, конечно, сказать, что это не отличается от классического случая, когда у женщины есть муж и любовник, но я предпочитаю обходиться без банальностей.

— Ты знаешь, я прежде был женат, и в последний год семейной жизни у меня была подружка на стороне.

Оскар смотрит на меня с интересом.

— Ты об этом не рассказывал.

— Не пришлось. Я встречался с подружкой раз в месяц. Она работала в смежной организации, куда мне приходилось ездить раз в месяц на три-четыре дня. Сначала останавливался в маленькой гостинице, а потом у неё.

— Из-за этого ты и развёлся?

— Нет, наоборот. Я завёл себе подружку от безысходности. Семья разваливалась. Мы ругались и конфликтовали по любому поводу. Сейчас я не понимаю, почему мы тянули с разводом, хотя регулярно говорили об этом. На что надеялись? А там… Отдыхал душой.

— И ты не женился на той подружке?

— Нет. На следующий день после развода я позвонил ей, чтобы обрадовать и сообщить, что приеду в конце недели. И вдруг услышал — “Не приезжай ко мне больше. Я выхожу замуж”.

— Значит, у неё был ещё кто-то, кроме тебя.

Мы сидим молча. Я размышляю о сюрреализме происходящего. Двое мужчин обсуждают крушение семейной жизни — самое болезненное, что может произойти — а на столе ни капли спиртного. Мы неожиданно обнаружили неприязнь к спиртному. Я не выдерживаю, и говорю об этом Оскару.

— Неожиданное последствие эксперимента. Гроссман и Анна говорили, что за эти десять месяцев мы стали гораздо реже прибегать к мысленному использованию крепких выражений. Мы теперь можем и без виски.

Нам с Оскаром разрешили остаться на месяц. Он подыскивает квартирку, а я — по официальной версии — ухаживаю за девушками, которым сделали имплантацию. Разумеется, все знают, что остался из-за Майи. Я могу в любой момент переселиться к отцу, но не тороплюсь.

— Если один, — сказал отец, как только я появился у него дома по окончанию эксперимента, — То милости просим. Но без всяких девушек.

Больше всего отец боится, что в доме появится особа, которая тотчас же разрушит установленный отцом порядок. После семидесяти он стал педантичным.

— Мочалка для посуды должна быть здесь, — он указывает на место в тридцати сантиметрах от того, куда я положил её. Приходится исправлять оплошность.

У отца я ночую два-три раза в неделю. Остальные дни — в клинике.

Майю я застаю в палате, у зеркала.

— У меня были такие красивые волосы… — вздыхает она.

— Снявши голову по волосам не плачут, — вспоминаю я поговорку и задумываюсь — насколько она подходит к ситуации.

Я целую Майю и убегаю в лабораторию номер шесть, где меня ждут Оскар и Лео.

Несколько месяцев назад Оскар — так же, как и я — изучал иностранный язык. Ему достался грузинский. Лео изучал иврит. Теперь мы пытаемся обменяться знаниями.

Мои знания хинди локализованы в биоэлектронной памяти. Теперь, когда я имею доступ к интернету, нет необходимости в электродах, подключённых к кристаллам. Я пытаюсь сконцентрировать своё внимание на языке — буквах, словах, грамматических правилах. В океане информации, пользоваться которым я уже научился — есть моя область, мой островок, помеченный несколькими символами — четыре котика и слон. Это определённая область на одном из компьютеров нашего ИВЦ. Я научился пересылать информацию из кристалла в свою область на компьютере ИВЦ. Мозг легко пересылает слова, правила после пересылки переплетаются и напоминают комок спутавшихся верёвок.

Мы ищем причины этой лингвистической запутанности. Каждый из нас сосредотачивается на выбранном участке проблемы.

В конце рабочего дня я иду к доктору Анне. Прошу пройти её в кабинет и тщательно закрываю за собой дверь.

— Сугубо конфиденциальный разговор, — поясняю я с улыбкой.

— Что-то новое! Я внимательно слушаю.

Я усаживаюсь на стул напротив Анны, и стараюсь говорить как можно мягче.

— Ты бы не могла поговорить с Дашей?

— С Дашей? О чём?

Я смотрю ей в глаза.

— Об Оскаре.

Анна смотрит на меня с изумлением. Спустя секунду её осеняет догадка и она начинает смеяться:

— Ты за кого меня принимаешь?!

— За человека, который может очень многое.

Я не тороплюсь, даю ей возможность высмеяться, прийти в себя.

— Ты считаешь, что им обоим это пойдёт на пользу?

— Если бы у меня были хоть какие-то сомнения, то я бы с тобой о них не говорил.

Анна смотрит на меня с восторгом. Не ожидала от меня такого, но не сердится. Значит, сделает.

— Скоро профиль нашей лаборатории придётся менять! Мне ещё подготовиться к беседам с Инбар и Сабиной?

Я развожу руками. Конечно, она намекает, что Лео пока “свободен”. Но он ни на кого из наших девушек не посматривает. У него свои планы на будущее.

— Твоя недоработка, — смеётся Анна, и на том мы прощаемся.

На то, чтобы объяснить мозгу назначение неведомых ему прежде биоэлектронных чипов, ушло у нас месяц. Мы очень хотим, чтобы у девушек это получилось быстрее. Наши учёные предсказывали, что тот путь обучения у них будет вдвое короче. Но ошиблись. Пока мозг не знаком с биоэлектронными кристаллами — нет смысла вносить в эти кристаллы информацию и программные блоки — они не смогут ничего передать мозгу.

Мы сидим — по очереди — с каждой из девушек. Делимся накопленным опытом, и рассказываем, как сумели — каждый в своё время преодолеть этот барьер. Девушки реагируют по-разному. Дашу бы я назвал легкомысленной — она старается, но никаких следов огорчений я у неё не замечаю. Не получилось так, попробуем иначе. Они видит цветные эмоциональные сны, пока плохо поддающиеся формализации. На экране цветные пятна, силуэты, легко перескакивает с одного сюжета на другой.

Майя ведёт себя иначе. Она ведёт себя так, словно пытается взять крепость измором. Штурмы следуют один за другим. Неудачи злят её, и я вижу, как во сне она повторяет попытки штурма. Эмоциональная напряжённость снов скачет, от сильных переживаний она просыпается. Напрягается, если я в разговоре упоминаю о том, что видел в её снах — боится, что ей приснится что-либо слишком откровенное. Сама свои сны почти не помнит.

Инбар штурмует крепость совсем иначе. Она пробует зайти с одной стороны, с другой стороны — словно ищет слабину у противника. Я шёл примерно таким же путём. Очень спокойно реагирует на упоминания об отдельных эпизодах своих снов. Иногда мне кажется, что закончившийся сон для неё почти тоже, что сон другого. Она с удовольствием выслушивает рассказы о том, что в её снах удаётся формализовать, расспрашивает — узнаваемы ли образы людей, которых она видит во сне. Эмоциональность снов меняется в небольших пределах.

Сабина очень боится, что у неё не получится. Она более других открыта для сотрудничества, и готова немедленно опробовать любые рекомендации. Видит странные сны — в них она постоянно карабкается или, наоборот, спускается по лестницам. Что за лестницы — не понятно, детализировать картинку не удаётся. Её дорога часто преграждаются заборами, через которые она боится перелезать. Как правило, в конечном итоге оказывается по ту сторону забора, но как непонятно — или нашла дырку в заборе, или обошла, или сделала подкоп. В её снах почти нет других людей — это нас настораживает. Мы склонны считать её замкнутой, но Анна не согласна, полагает, что в снах Сабины отражаются очень высокие требования к себе и другим.

Половину дня мы занимаемся с девушками, вторую половину пытаемся разобраться в собственных мыслях. В конце концов мне копируют всю информацию по грузинскому языку, которую удалось выделить из мозга Оскара.

На следующий день я обнаруживаю, что знаю буквы грузинского алфавита и немалое количество слов.

Занимаюсь по нескольким учебникам грузинского языка и в конце дня Оскар проверяет мои успехи.

Лео точно также осваивает хинди, а Оскар — иврит. Времени ни на что не хватает, бывают дни, что задерживаюсь в лаборатории до восьми или девяти вечера. Тогда я не еду домой, а ночую в гостинице корпуса “F”. Впрочем, остаюсь и из-за Майи.

Через две недели занятий вторым языком мы обнаруживаем, что наши знания сравнялись. Я знаю грузинский на уровне Оскара, Лео знает хинди, а Оскар — иврит.

Несколько раз я как бы между прочим рассказывал Оскару, что Даша видит его во сне, и это её очень смущает. Просил быть деликатным.

Теперь я всё чаще вижу их вдвоём.

Оскар снял двухкомнатную мебелированную квартиру неподалёку от клиники. Один из выходных мы с Лео потратили, чтобы помочь ему обустроить жильё. Цена оказалась выше той, какую обычно просят за квартиру таких размеров. Оскар объяснил, что это из-за того, что договор на съём помесячный — он в любой момент может объявить, что далее снимать эту квартиру не планирует и съехать. Если бы он заключил договор на год, то цена была бы ниже.

Мы немедленно сделали вывод, что у него есть какие-то планы, в которые он нас не посвятил.

Мы продолжили изучение иностранных языков. Третий язык давался значительно легче, чем второй. Всего неделю потребовалась нам, чтобы освоить новый язык. Для меня третим языком стал иврит, для Оскара — хинди, для Лео — грузинский.

У девушек первые успехи. В один день Даша и Инбар пробиваются сквозь природные заслоны к биоэлктронной памяти, спустя день это же удаётся и Майе. Сабина тяжело переживает, но старается не показывать виду.

Мы продолжаем быть исследователями и исследуемыми одновременно. Как говорил Рон — быть профессором Павловым и его собакой в одном лице. Аналитики обращают внимание — нашу сознание работает очень интенсивно. Спустя год наш головной мозг не только смирился с появлением у него “конкурента”, но и наоборот, стал активно его использовать.

Аналитики предполагают, что идёт активная перекачка информации, чувств и эмоций из биологического мозга, в биоэлектронный. Скорее всего, что мозг рассудил просто — всё, что можно — перебросить в биоэлектронный мозг.

Новый эксперимент мы обсуждаем втроём, без наших учёных. Последняя проверка показала, что наш IQ выше, чем кого-либо из них. Мы достигли уровня 160–170, и это при условии, что тесты, которые мы используем, ориентированы на людей с биоэлектронной памятью. Время на тестирование, например, сокращено в полтора раза.

Впервые прибегаем к жребию. Одному из нас быть донором, другому — реципиентом.

Первым жребий тащит Оскар. Ему выпадает пустая бумажка. Мне выпадает бумажка, на которой красуется буква “Д” — донор. Лео — реципиент.

На следующий день содержимое моей биоэлектронной памяти полностью перекачиваем Лео.