Человек, который стал богом

Часть 7

Через пять месяцев после начала эксперимента нам разрешили спиртное. И не просто разрешили, а решили устроить для нас вечер эмоциональной разгрузки.

Мы целый день потратили, чтобы переоборудовать уголок отдыха персонала в подобие кафе. Нас снабдили цветной бумагой и кусками черной ткани. На столики поставили канделябры, сделанные под старину. Лампочки-свечи мерцали как настоящие свечи девятнадцатого века. Дальний уголок комнаты отдыха осветили специально доставленными цветными мини-прожекторами.

В шесть вечера появился, точнее появилась бармен. Она была ошарашена необычностью заказа и тем, что ее машине не дали заехать во двор института. Еще предупредили, что по институту она может перемещаться только в сопровождении охранника.

Кто и зачем ее так напугал — не знаю. Я никогда не видел охранников, кроме как у входа. Пришла она к нам, кстати, в сопровождении двух лаборантов, которые тащили ее сумки.

В половине восьмого — за пол часа до начала торжественного вечера — приехала танцовщица из ночного клуба. Главное украшение вечера.

Барменша переоделась и предстала перед нами в ослепительно белой кофточке с короткими рукавами и красной клечатой мини-юбке. На шее у нее был маленький красный галстук — из той же ткани, что и юбка.

Мы тоже приоделись, но…

Прежде чем объявить о начале торжественного вечера, барменша удивленно спросила — почему мы в таких странных чепчиках?

Оскар, не моргнув глазом, объяснил, что это у нас такая традиция. И тогда вечер начался. Барменша рассказывала о слабоалкогольных коктейлях, готовила их на наших глазах и давала пробовать.

Мы были готовы употреблять и не слабоалкогольные, но у барменши были четкие инструкции.

Появилась танцовщица, в ультрамаринового цвета миниатюрной юбочке и в такого же цвета бюстгальтере. На голове у нее было украшение-корона из перьев а-ля хеллоуин.

Она чудесно станцевала, заставив нас забыть о наших проблемах и о странностях нашей жизни.

Уходить «за кулисы» ей было некуда — переодевалась она в процедурной — так что мы без труда уговорили ее присоединиться к нам.

Тут-то и произошел казус, потянувший за собой цепочку важных событий. Танцовщица спросила — почему мы не снимаем такие странные чепчики?

Если бы она спросила это у Оскара — нашего острослова, умеющего выпутываться из любых ситуаций, то никаких бы последствий столь наивный вопрос не вызвал бы. Но в этот момент Оскар любезничал с барменшей. Танцовщица — совершенно случайно — обратила свой вопрос к Эрику, который в последнее время пребывал не в самом лучшем расположении духа. И он без того, чтобы подумать — какую реакцию вызовет его правдивый ответ — простодушно сказал, что под шапочками датчики, контролирующие работу мозга.

— Зачем? — изумилась танцовщица.

Эрик отвечал, что в институте изучают работу головного мозга.

— Как? — танцовщица не могла понять связь между изучением головного мозга и датчиками под нашими шапочками.

Эрик пожал плечами и объяснил, что датчики фиксируют всё, что происходит в мозгу, и передают в специальный центр на втором этаже.

— Зачем? — снова повторила она.

— Там эти данные анализируют.

— Что можно узнать таким образом?

— Все, — просто отвечал Эрик. — Даже то, что мы видим во сне и наяву.

— И вас заставили надеть эти шапочки на этот вечер?

Она полагала, что датчики — это принадлежность шапочки, а не головы.

Эрик отвечал, что наши мысли контролируют 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Но на этом вечере ему хочется забыть об этом.

Танцовщица была потрясена. Наверное, она представила себе, что она на сцене 24 часа в сутки, 7 дней в неделю.

— Как же можно жить так? — она повернулась ко мне.

— Первые месяцы сложно. Потом привыкаешь, — влез я. Мне стало любопытно, какова будет реакция наивной девушки? Продолжит расспросы или будет молча пытаться упаковать услышанное в свое миропонимание?

Танцовщица открывает рот и смотрит на нас с ужасом. Услышанное выходило за рамки ее воображения.

Оскар подскочил и галантно пригласил танцовщицу станцевать с ним какой-нибудь танец — чтобы отвлечь. Не получилось. Тогда мы попросили сделать для нее коктейль покрепче. Ей-то ведь можно. Окружили ее и стали расспрашивать о жизни танцовщицы.

Разговор на близкую ей тему и стакан коктейля постепенно привели ее в чувство. К ней вернулись оптимизм и хорошее расположение духа.

— Ребята, я для вас станцую такое, что…

Она не договорила, подошла к барменше — объяснить, какую мелодию поставить. И вернулась в тот задрапированный тканью угол, который был у нас миниатюрной сценой.

Она танцевала так, что мы следили затаив дыхание. Ее руки были столь гибкими, что казалось, что в них нет костей. В какой-то момент, после резко взмаха руками, ее ультрамариновый бюстгальтер оказался на полу. Спустя минуту она избавилась и от трусиков, оставшись лишь в мало что прикрывавшей юбочке.

Она вернулась за наш стол и, казалось, не замечала своей наготы. А мы наперебой пытались подать ей что-то, подлить коктейль или соки, стараясь при этом как бы ненароком прикоснуться к ее упругой груди.

В тот вечер она танцевала для нас еще дважды.

На следующий день сотрудники лаборатории сияли от счастья. Нам показывали диаграммы соотношений эмоции — раздражители, биологический эквивалент технического понятия сигнал — шум. Мощный эмоциональный всплеск открывал дорогу к подсознательному. Мы получали способ объяснить мозгу — как использовать дополнительную память. Чтобы нам не нужно было бы усилием воли пересылать образы в дополнительную память, а чтобы мозг сам пересылал на кристалл все, что не относится к физиологии организма.

— Надо будет пригласить эту танцовщицу еще раз, — смеялась доктор Анна. — Мало того, что вы получили разрядку и посмотрели ночью шикарные эротические сны, так еще и продвинули вперед исследования.

— Мы вам давно об этом говорим! — подскочил Рон. — А вы нам не доверяете — как будто эти тонны металла и керамики, работающие по неотлаженной программе, выдают истину в последней инстанции! Я могу позвонить своей подруге, чтобы она приходила в субботу с ночевкой?

— Не так быстро! — этот вопрос еще обсуждается, — доктору Анне приходится умерить веселость.

— Я думаю, это случится скоро.

— Как скоро? — в разговор вступает Эрик. Его голос резок, как никогда. Мы знаем почему. Эрику регулярно сняться сны, в которых его жена с кем-то другим. Сны его имеют столь высокий эмоциональный накал, что реконструированные образы на экране выглядят почти как фотографии. Аналитики поражаются, как при таком эмоциональном накале он не просыпается в холодном поту. Некоторые эпизоды из его снов доктор Анна приказывает удалить. Даже в вывернутом наизнанку мире нашего эксперимента, есть вещи, выходящие за грань допустимого.

— Как можно двигаться вперед с постоянной оглядкой — а вдруг что-то, при определенных условиях, окажется имеющим несколько отличное от предусмотрено значение, что в дальнейшим может оказать некоторое влияние…

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверяет его доктор Анна. — Вы же знаете, я не могу решить это единолично, а Хенк и Гроссман в отъезде.

— Я слышал, — ехидно говорит Эрик, — что изобрели такой аппарат: телефон называется. Что мешает воспользоваться им?

— Накопилось много вопросов, ждущих решения…

— Это моя вина? Ты согласна, чтобы в субботу приехала моя жена? Да или нет?

Доктор Анна загнана в угол. Ей ничего не остается, как сказать «да», иначе Эрик устроит скандал. У него уже было несколько срывов.

Эрик звонит всем нашим профессорам — Шварцу, Хенк и Гроссману. Каждый из них по отдельности не смеет отказать Эрику, зная я о его проблемах и срывах.

В субботу вечером появляется жена Эрика, чтобы увезти его домой.

Все полагали, что она останется с ним, но Лидия — жена Эрика — непреклонна. Она не может быть с ним тогда, когда ведется непрерывная запись его биотоков.

Через час примчалась профессор Хенк и начала уговаривать Лидию остаться. Она даст команду отключить контроль. Подобно тому, как отключаем контроль, когда моем голову. Даже вытащим батарейку из шапочки.

И тут вспыхивает скандал между Эриком и Лидией. Он обвиняет ее в том, что она ставит эти препоны специально, чтобы не оставаться с ним. Он с таким трудом добился разрешения на эту встречу, а она смеется над ним.

В час ночи приезжает доктор Анна. Вытащили из постели. Но у Эрика уже истерика. У Лидии — тоже.

В воскресенье невероятная тишина. Кажется, все ходят на цыпочках. Мы без слов сговорились не оставлять ни на секунду Эрика одного.

В понедельник начинается то, что вошло в историю эксперимента, как профессорская война. Учёные обвиняют друг друга в том, что программа эксперимента не корректируется в соответствии с получаемыми результатами, что не заботятся об участниках эксперимента, о том, что за бумагами и теориями не видят живых людей, наконец в том, что довели Эрика до трех нервных срывов. Ни по одному вопросу договориться не сумели.

На следующий день споры продолжилось, но под контролем профессора Шварца.

После обеда на совете профессоров появляется Эрик и объявляет о выходе из эксперимента. Его бросилось уговаривать, но результат был обратным — новый нервный срыв. Эрика госпитализировали.

Нам было жаль Эрика. Он упал на середине дистанции по времени, но — по сути — когда уже было пройдена самая тяжелая часть. Мы уже научились пользоваться дополнительной памятью, и убедились в безвредности имплантированных кристаллов. Изменились условия нашей жизни — жены и подруги — у кого они были, конечно — могли оставаться на выходные. Резко уменьшилось количество запретов и ограничений.

Каждый месяц мы проверяли наше IQ — интеллектуальный уровень. При первой проверке он оказался равен 128. Спустя пол года он поднялся до 135. Скорость мышечной реакции возросла на 15–20 %, интеллектуальной — на 30–50 %.

В один из дней нас собирают для необычной беседы. Профессор Гроссман рассказывает, что в печати стали появляться неприятные публикации о нашем эксперименте. Сплетни и высосанные из пальца предположения о творящихся здесь безобразиях. К нам пытаются прорваться журналисты. У руководства лаборатории не оставалось другого выхода, как согласиться на нашу встречу с журналистами.

— Мы не стали спорить, чтобы иметь пространство для манёвра, — поясняет профессор. — и лишь потребовали прямого эфира. Придёт известная скандалистка с канала АВС.

Он хорошо подготовился — принёс записи нескольких интервью этой дамы.

— Наука, как и многое другое — ей безразлична. Ей нужен скандал. Эта её стихия. Этим она живёт.

Мы соглашаемся и вырабатываем стратегию поведения. Её основное оружие — выбить интервьюируемого из колеи. Но мы привыкли работать в стрессовом режиме.

Для встречи с ней выбирают двоих — Оскара и меня. Оскар — доктор наук, а я… наверное очень респектабельно выгляжу.

Телевизионщики расположились в малом конференц-зале. Мы не видим подготовки, и появляемся только за десять минут до передачи — ровно столько времени надо, чтобы на наши лица нанесли немного грима.

Редактор передачи настоял, чтобы никто из персонала лаборатории не присутствовал на интервью. Тем лучше.

Мы заходим, усаживаемся на подготовленные для нас стулья, я пытаюсь захватить инициативу — представляю, не дожидаясь просьбы ведущей, моего коллегу, доктора наук…

Оскар подхватывает эстафету и представляет меня, придумав тут же, на ходу, что из-за участия в эксперименте я был вынужден отодвинуть защиту докторской.

Ведущая тут же парирует:

— Что же заставило молодых и перспективных учёных оставить работу и стать подопытными кроликами?

— Жажда! — с восторгом отвечает Оскар.

Ведущая готовилась к передаче, но ответ Оскара не вписывается в подготовленные рамки. Она просит пояснить, что он имеет ввиду?

— Жажду знаний! Испокон веков люди рвались вперёд, к неизведанному — они жаждали узнать — что там, за горизонтом? Они жаждали испытать себя — и во имя этого штурмовали неприступные вершины. Они жаждали помочь другим — и ради этого бросались в гущу боя…

Ведущая пытается прервать Оскара, который говорит с вдохновением и пафосом, но вид у него такой, что вот-вот рассмеётся — так что непонятно — всерьёз он? Или шутит? Она поворачивается ко мне, быстро повторяет вопрос, и я не меньшим восторгом рассказываю о любопытстве, которое движет человечество вперёд.

— После любви любопытство — самый сильный движитель человечества.

Она пытается спросить про личные мотивы, просит говорить по-простому, но мы отмахиваемся — кому интересны личные мотивы, когда идёт речь о судьбоносном для всего человечества прорыве в науке?

— Вы не боитесь? Что этот прорыв может резко усугубить неравенство людей? Те, у кого есть тугой кошелёк, будут первыми имплантировать себе кристаллы памяти? Чтобы обеспечить быстрое продвижение по карьерной лестнице. Получится, что чем богаче человек, тем большими шансами для карьерного продвижения он будет обладать.

Мы успокаиваем её — такие нужны не всем. Машинисту тепловоза, повару в кафе, слесарю с завода они не нужны. Как не нужно всем университетское образование. Когда опыты закончатся, и начнётся серийное производство кристаллов, стоимость имплантации не будет превышать стоимости одного учебного года в университете.

“Скандалистка” начинает перебивать нас, задавая следующий вопрос прежде, чем мы успеваем ответить на текущий. Но мы к этому готовы.

Оскар делает длинную паузу, “скандалистка” уже собиралась повторить вопрос, но Оскар выдаёт почти скороговоркой, чтобы не дать ей вставить слово:

— Ничто не даётся так дёшево и не ценится так дорого, как вежливость. Телезрители сумеют оценить ваше умение выслушать мой ответ не перебивая.

Ведущая злится — хоть и тщательно скрывает это — и теряет инициативу. У Оскара не только высокий IQ и молниеносная реакция, но и изрядное чувство юмора.

— Вас не пугает, что человек с имплантированной дополнительной памятью становится киборгом — гибридом человека и машины? Если использование любых других устройств для усиления физической или интеллектуальной силы человека обратимо, то есть можно перестать пользоваться подъёмниками, механизмами, планшетами, приборами связи и так далее, то имплантированный кристалл уже не удалить. В нём остаётся часть ваших знаний, и, наверное, вашей души. Простая поломка кристалла превратит киборга в калеку.

Я киваю головой, и объясняю, что возможная поломка кристалла — это то же самое, что возможный перелом ноги или руки. Поддаётся лечению. Кристаллов восемь, они составляют четыре симметричные пары. Поломка одного из кристаллов пары не вызовет сбоя системы, это пример классического дублирования. Ну а далее — небольшая операция, и кристалл можно заменить. Лечение перелома также может потребовать операции — принципиальной разницы нет. Что же касается необратимости процесса — то это свойство нашей цивилизации. Мы предпринимаем всё, что в наших силах, лишь бы не потерять достижения цивилизации и прогресса. Бывают случаи, что люди уходят от цивилизации, но таких случаев не больше, чем — для примера — случаев депрессивных расстройств.

Ведущая неожиданно меняет тему:

— Что для вас самое тяжёлое в этом эксперименте?

Я объясняю, что мытьё головы. В затылочной части в мозг введены платиновые электроды, из-за этого мы не можем мыть голову водой. Используем специальную пудру. Остатки этой пудры выдуваем феном…

Ведущая меня перебивает, её интересуют трудности другого рода — оторванность от семей, опасности необратимых изменений в психике, утрата коммуникабельности. Мы морщим лоб, словно всё это пустяки, а вот то, на территорию клиники не пускают собак и Рупер уже пол года не видел своего пёсика — проблема.

У неё никак не получается представить нас, как жертв непродуманного опыта. Телевизор? Есть у нас — один на всех, ну вы же знаете диалектику нашего времени — сто программ, а смотреть нечего. Практически не смотрим. Развлечения? — Научная работа — что может быть увлекательней!

— Представьте себе, что эксперимент прошёл успешно. Люди с имплантированными кристаллами будут более умными, более энергичными, более способными. Не превратятся ли они в новую элиту? Куда поведёт человечество эта элита?

Оскар смеётся.

— Я очень надеюсь, что не в ту сторону, в какую бы повела общество малообразованная элита.

Получасовая программа закончилась. “Скандалистка” смотрит на нас с ненавистью.

— Всю передачу вы пытались меня унизить!

Мы наперебой пытаемся уверить, что это не так, и что мы очень любим передачи канала В12, на котором она работает. Просто привыкли, что обычно приходят журналисты, специализирующиеся на освещении научных проблем.

Это ещё пару щелчков по носу. Мы умышленно перепутали канал, на котором она работает и показали, что других журналистов ценим выше.

Она уходит, а Гроссман и Хенк, смотревшие это интервью по телевизору из соседней комнаты, рассыпаются в любезностях:

— Вы отвадили от журналистов! Она хотела поставить вас в тупик своими вопросами, а поставили её в тупик своими ответами!