ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

«РАЗВЕ ФЛАГИ СТРЕЛЯЮТ?»

Второе мая — второй день пасхи. Утро солнечное и теплое, как по заказу. У стен столовой паровозостроительного завода и на леваде собралось много празднично одетых рабочих, некоторые с женами. На припеке Саня с одногодками катали крашеные яйца, играли в лапту.

Федора рабочие встретили радостными возгласами.

Из центра города приехали на извозчике Щура Мечникова и Миша Доброхотов, а с ними братья Бассалыго, тоже «впередовцы». Старший, Дима, — красивый студент со светлыми волнистыми волосами, зачесанными назад. Реалист Костя похож на брата — общительный и живой. Появился и «Христосик» — Забелин со своими «апостолами» — так звали рабочие своего собрата по заводу и его единомышленников — эсеров. Мрачный, с жертвенно горящими глазами.

— Что в городе? — спросил Федор у Мечниковой.

— Говорят, что прибыло еще тысячи три солдат.

— Здесь тоже приняли меры, — кивнул Сергеев на стражников, окружающих пролетку, стоявшую чуть поодаль. — Сам полицмейстер господин Бессонов удостоил своим присутствием! Не по мою ли грешную душу?

Федор был недалек от истины. Полицмейстер давно охотился за Артемом, но в харьковской охранке не было его примет и фотографии. Не поддается подпольщик наружному наблюдению. «Однако этот смутьян несомненно здесь, в толпе забастовщиков, — думал Бессонов. — Схватить бы...»

Словно выполняя желание полицмейстера, Федор после короткого митинга у столовой направился к пролетке Бессонова. С ним кузнецы Егор Щербак, Яков Забайрачный и котельщик Бронислав Куридас. Возле них вертелся вездесущий Санька.

— Чего собрались, братцы? — миролюбиво спросил у рабочих шеф полиции, будто не зная, что происходит.

— Бастуем, ваше благородие, — ответил толстый Щербак, выделявшийся среди всех своей белой манишкой, черным котелком на голове и воинственно закрученными кверху усами.

Бессонов удивленно округлил глаза:

— Позвольте! А... Кто вы такой?! Неужели и конторщики...

— Я — кузнец, — с достоинством произнес Егор Васильевич. — Мы празднуем Первое мая. Мы, рабочие.

Откинувшись на мягкие подушки сиденья, полицмейстер зычно захохотал. Ну и ну! Лошади дернули и чуть не понесли экипаж, но кучер крепко натянул вожжи. Все еще смеясь, Бессонов приблизился к смущенному Щербаку:

— Кузнец?! Да ведь пузо у тебя не меньше моего. — И прижал свой живот к животу Егора Васильевича, как бы сравнивая. Затем, похлопав кузнеца по могучим бедрам, добавил: — Ничего не скажешь — бастоватое у тебя пузо, бастоватое! Дай бог такое фабриканту.

— Во мне ли дело, ваше благородие? — произнес кузнец. — Я-то в прибавке не нуждаюсь, а товарищи мои голодают... Слыхали про слово «солидарность»? Но и сам не желаю, чтобы каждый мне тыкал. А пузо и рост — они у Щербаков фамильные, не от безделия...

— Верно, не в животе суть, ваше благородие, — вставил Федор. — Ваять нашего губернатора Старынкевича. Сам тощее воблы, а капитал наживает исправно. Поменяет ли он свое кресло на место у горна? Или вы, к примеру...

— Но, но! — нахмурился Бессонов и погрозил пальцем. —Не забывайся! Чего же вы хотите от меня, господа рабочие?

— Убрать стражников, — потребовал Сергеев. — Шествие у нас мирное, праздничное... — И оглянулся на леваду.

Бессонов разглядывал Федора. Может, это и есть Артем? Видно, что заводила. Скрутить бы ему руки, остальных взять в плетки, и делу конец! Да, но эти парни, что стоят позади депутации... На дерзких рожах вызов, руки в карманах. Револьверы там? Нет, трогать таких у самого завода опасно.

— Мирное шествие? Однако я вижу флаги с надписями.

— Разве флаги стреляют? — задорно спросил Бронислав Куридас и сдвинул на затылок тирольку.

— Смотря какие, — многозначительно произнес полицмейстер. — Так и быть — шествуйте, но флаги оставить только с надписями о Первом мая и восьмичасовом дне. И далеко в город ходить запрещаю.

Ага, пошли кое в чем на попятную? И Санька вовсю понесся к столовой с новостью.

Рабочие были поражены. Неужто все решила их сила, сплоченность, упорство?

— Двинули, люди, по Петинской!

Над колонной взвились знамена, торжествующе грянула песня:

— Артем, это и есть революция? — допытывался Саша Васильев. — Как легко дышится, как хорошо!

— Да, так она начинается. Но это лишь репетиция.

Миновали железнодорожный переезд за Балашовским вокзалом.

Федор шел во главе демонстрантов. Заслон полиции на Пороховой смели как мусор. Разомкнули свои цепи под напором толпы и драгуны. Всадников теснили на тротуары, к домам.

Рабочие окончательно поверили в себя.

— Наша берет! Боятся!

Да здравствует свобода и равенство!

На Оренбургской их встретили солдаты Старобельского полка. Холодно поблескивали штыки. Но и пехота не применила оружия.

— Долой войну, братики-солдатики! Присоединяйтесь к нам!

В шествие вливались всё новые и новые люди. Из колонн в ряды стоявших на тротуарах летели первомайские прокламации.

Бессонов был вне себя. Как остановить манифестантов?

На перекрестке Петинской и Молочной демонстрацию атаковали казаки. Улюлюкая и по-разбойничьи свистя, донцы накинулись на рабочих. Хлестали нагайками, били ножнами, теснили лошадьми.

— Осади назад! Р-разойдись! Скапливаться не позволено.

Люди растерялись. Артем видел, что назревает ненужное кровопролитие, и крикнул:

— Укрываться во дворах. По задам и переулкам пробирайтесь на Конную площадь. Ни одного флага не отдавать чубатым!

Первомайское знамя нес Егор Щербак. Казаки его не тронули. То ли боялись великана, то ли робели при виде его барской одежды.

Кузнец и Санька Трофимов скрылись во дворе.

В каком-то тупичке Федора, Мечникову и Корнеева перехватили казаки. Друзья вскочили в калитку, а Сергеев не успел. Один донец слегка ударил его плеткой, но хорунжий, заметив это, остервенело стегнул молодого казака:

— Плутуешь, с-собака?! А полосни-ка еще разок крамольника, покажи, что исправно несешь цареву службу! — И поскакал дальше.

Казак оскалился и занес нагайку. Однако плетка снова лишь мягко скользнула по плечу Федора. Да и другие станичники лишь помахивали для видимости нагайками.

— Спасибо, служивый... — сказал Федор. — Мы ведь и за ваши права боремся. Не -все же вам быть палачами!

Казак опасливо глянул вслед хорунжему:

— Кому охота драть шкуру с вашего брата? Присягнули.

— Да ведь присяга-то из-под палки? Гроша ломаного не стоит.

— Кабы вас поболе вышло на улицу. Укоротите офицерье — в долгу не останемся. И нам, политик, служба осточертела, домой рвемся...

Пробираясь к Конной площади, Федор досадовал. Пехота, драгуны, казаки — вот о ком не должны забывать социал-демократы. Ведь солдаты тоже дети народа, и в руках у них оружие. Надо идти в казармы, в роты и полки, надо вести революционную работу и среди военных.

Рассеянные войсками демонстранты собрались на Тарасовской, близ складов монопольки. Снова налетели стражники. Рабочие отбивались палками, булыжниками, кусками железа, захваченными утром на заводе. Геркулес Егор Щербак подымал над головой пустые дубовые бочки из-под вина и бросал их навстречу всадникам. Бочки со страшным грохотом катились по мостовой, и лошади испуганно шарахались. Дружинники, помня наказ Артема, не дали Забелину даже вытащить пистолет из кармана, хотя им и самим не терпелось стрелять по царским войскам.

Рабочие расходились по домам. Федор утешал дружинников:

— Репетиция удалась. Пусть знают, что мы организованы, что мы — сила!