ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

«ПРАВОСУДИЕ» ПОЛКОВНИКА МУРА

Брисбенский судья Мур уже знал манеру местных социалистов: они нарочно затягивали процессы, чтобы привлечь внимание общественности. И когда полковник увидел дело, заведенное полицией на Сергеева, он простонал, обращаясь к судейским чиновникам:

— Помилуйте, господа! Эти социалисты меня в гроб загонят. Что ни воскресенье — новое дело!

Но как жрецы юриспруденции могли облегчить положение судьи? А он, страдальчески поглядывая на прокурора, решительно добавил:

— Я больше не могу. Пусть дела социалистов рассматривает особый суд.

— Ваша честь, это невозможно. Такие суды в нашей стране еще не учреждены. Этот крест возложен на нас...

Полковник Мур только вздохнул. Надо взять себя в руки.

Дом правосудия полон публики и репортеров, везде снуют полицейские. Сюда, в царство австралийской Фемиды, пришел Сергеев с друзьями. Он хорошо продумал тактику поведения.

— Ваша фамилия, имя? — спросил судья.

— Виктор Хлястиков — Артем Тимофеев — Артамонов — Павел Кречетов — Иван Громогласный — Том Сергеев, — без запинки выпалил Федор.

Судейские недоуменно переглянулись. У этих выходцев из России удивительно длинные имена!

— Вы обвиняетесь в устройстве на улице воскресного митинга, не испросив предварительно разрешения. Признаете себя виновным?

— Конечно, нет, господин судья! Это полисмен нарушил конституцию.

— Свидетель Коллинз, подойдите к библии и примите присягу.

Поцеловав священную книгу, сержант подробно изложил воскресные события, а затем добавил:

— К тому же подсудимый, уже арестованный мною, пел «Красное знамя».

— Господин судья! — поднялся со скамьи Федор. — Что плохого в словах песни? Пусть полисмен повторит их.

— Это к делу не относится, — подал голос прокурор.

— Раз свидетель обвинил меня в произнесении речи и изложил ее содержание, пусть он перескажет и песню.

— Свидетель Коллинз, прочитайте песню, — приказал судья.

— Я помню лишь часть... В ней говорится: «Поднимите же все красное знамя! Под его сенью мы живем и умрем. Прочь, трусы, долой изменников нашему делу! И здесь мы взметнем красное знамя. Смотрите на него все! Его цвет по сердцу французу, и сильный немец славит его. В московском подполье поют ему гимн, и в Чикаго люди идут за огненно-красным флагом...»

Репортеры строчат в блокнотах, публика одобрительно покачивает головами. И Федор доволен. Запомнил полисмен песню! Понравилась.

— Просьба к свидетелю, — сказал Сергеев. — Когда вы, сержант, потребовали у меня бумагу на проведение митинга, я ответил: «Имею разрешение здравого смысла» — и дал вам нашу листовку. Прошу ее прочесть!

После нового возражения прокурора и препирательства Федора с судьей Коллинз получил указание прочитать прокламацию.

Публика и обвиняемый торжествовали. Судья сидел с отсутствующим видом. Как надоела эта комедия! Приговор предрешен, это всем известно, но процесс надо вести по всем правилам.

На следующий день допрашивали свидетеля со стороны подсудимого, Володю Наседкина. Библию он отказался целовать.

— Во что же вы верите? — спросил судья.

— В социализм, свободу и красное знамя.

— Допустим. Повторяйте за мной: «Я буду говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды...»

Когда Володя присягнул, Федор спросил у него:

— Говорил ли я что-нибудь плохое о народе? И как вела себя толпа, слушая мои слова. Был ли нанесен кому-либо ущерб?

— Людей было сотни! Захоти они — растерзали бы сто полисменов. Толпа симпатизировала оратору, но инцидентов и насилия не было. Обыватели думали, что произошло убийство. Так оно и было — власти убивали свободу слова!

— Порочил ли я полицию? — спросил Сергеев.

— Вы лишь сказали: «Я не обвиняю в жестокости невежественных полисменов. Они — только орудие властей!»

Прокурор перебил Наседкина:

— Вас привлекали где-либо по делу, схожему с делом обвиняемого?

— Я отсидел полтора года в царской тюрьме. Говорит ли это против меня, господин судья?

— Нет, — с напускным беспристрастием ответил тот.

— Вы социалист и поэтому не считаете нужным повиноваться законам? — спросил прокурор.

— Вопрос серьезный. Приходите вечером в наш клуб, и там охотно вам все разъяснят.

Прокурор пожал плечами и стал внимательно слушать полицейского инспектора, который подсел к нему. Федор поднялся:

— Господин судья, обратите внимание! Может быть, и я возьму в советники кого-либо из моих товарищей?

— Они не входят в состав суда. Почему вы нарушили закон, устроив митинг без разрешения властей?

— Народ не утверждал драконовых законов.

— Вот как! А я полагал, что Квинсленд управляется народом.

— Тем хуже для вас, если вы так считаете.

—На третий день процесса Дом правосудия ломился от публики.

— Есть ли у вас еще свидетели? — спросил судья у Сергеева.

— Сколько угодно! Но сперва дайте для ознакомления протоколы предыдущих заседаний. Я кое-что забыл...

— Ваша честь! — взорвался прокурор. — Подсудимый просто затягивает процесс. У него отличнейшая память.

Судья согласен. Это известный прием социалистов. Но отказать обвиняемому нельзя. Сергеев не спеша листал дело, а полковник Мур и прокурор нетерпеливо ерзали в креслах. Возвратив протоколы судье, Федор попросил вызвать свидетеля мистера Арчибальда Чезвика. Появился элегантно одетый человек с интеллигентным лицом. Федор задал ему кучу вопросов. Оба использовали суд для пропаганды социалистических идей. Их шутки вызывали в публике оживление.

Нервно пощипывая рыжеватые усы, прокурор стал допрашивать свидетеля:

— Ваша специальность, мистер Чезвик?

— М-м... Я — легализированный вор.

— Что-о? Повторите.

— Ну, как бы вам это сказать... — щелкает тот пальцами. — Я — маленький паразит, эксплуататор. Я присваиваю чужой труд. Дело в том, что... у меня лавчонка и два приказчика.

Зал веселится, кто-то выкрикивает: «Браво, Арчи!» Улыбается даже судья, но прокурор серьезен.

— Что вам известно по поводу устройства обвиняемым митинга?

— Митинга? Мистер Сергеев его не организовывал. Он прогуливался по тротуару, за ним шла толпа, а он ей говорил: «Расходитесь! Я просто размышляю вслух — о свободе слова, о том, как полиция попирает достоинство человека!» Вот и все, сударь.

— Раз оратор говорил, а люди его слушали — значит, был митинг! — настаивал прокурор.

— Митинг? — удивился Федор. — Это слово имеет совсем иное значение! Загляните-ка в словарь! Я настаиваю.

Доставлена «Британская энциклопедия». Все роются в ней, отыскивая и обсуждая толкование слова «митинг».

Четвертый день процесса начался с показания свидетеля ирландца Гарри О’Даффи. Сергеев спросил у него:

— Много ли было на улице людей, слушавших меня? И скажите, где вы сейчас работаете?

— Много. Если бы каждый взял по кирпичу из Дома правосудия, от него не осталось бы и следа. Работаю? Я член прогулочной артели. Она утаптывает тротуары и шагами измеряет улицы Брисбена в поисках работы.

— А где вы работали в последний рае, мистер О'Даффи?

— В дармовом отеле его величества короля Англии — «Бога-Род». В эту тюрьму меня упрятали якобы за устройство воскресного митинга. За месяц я заработал там шиллинг... Есть на что разгуляться!

Прокурор не пожелал его допрашивать.

— Свидетель Вук Бранчич, где вы работаете?

— В железнодорожном депо. Здесь правительство в обмен на часть моих сербских сил дает немного денег.

— Вижу, вы сочувствуете подсудимому, — сказал прокурор. — Вы знали, что он будет выступать?

— Нет. Но я знал, что и в это воскресенье непременно найдется очередной храбрец. Не перевелись еще в Брисбене ценящие свободу люди!

Допрос свидетелей и подсудимого закончен. Судья сказал:

— Поскольку существует циркуляр комиссара полиции о запрете таких сборищ, я приговариваю подсудимого к штрафу в пять фунтов стерлингов или месяцу тюрьмы. Суд королевской скамьи окончен.

— Ваша честь! — запротестовал прокурор. — Случай безобразный, и подсудимому следовало бы дать по меньшей мере...

— Господин прокурор, — сказал полковник Мур, — вы свое право уже использовали. Суд окончен.

— Я отказываюсь платить штраф, — заявил Сергеев. — Предпочитаю отсидеть в тюрьме. Пусть это еще ярче подчеркнет насилие властей над личностью.

Зал зааплодировал мужественному поведению приговоренного, а судья провозгласил:

— Взять Тома Сергеева под стражу и доставить в тюрьму!

Два жандарма надели на Федора наручники и вывели на улицу.

Там уже стояла «Black Магу» — «Черная Мэри*. Так брисбенцы называли тюремную карету.